Ночь на детской площадкеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

В наушниках звучала песня-автограф группы «Вершина Ша»:»... Может ли жить душа,
Подло и зло греша,
Злу себя разреша,
Верность и честь круша?.. »Дебильная композиция. И группа тоже дебильная. Я выключил плеер, вытащил наушники из ушей и прислушался. До железной дороги оставалось метров двести. Обычно она издалека выдавала себя перестуком колёс и гудками электричек, но сейчас никаких подобных звуков ниоткуда не доносилось. Наверное, перерыв в расписании — должен же он когда-то быть?.. Ничего. Я подожду. А пройти к железнодорожному полотну смогу и без звуковых ориентиров, путь знаю хорошо. Да тут и при всём желании не заблудишься, даже в такое позднее время как сейчас. Однако, на детской площадке скрипели качели. Их было слышно, но не видно. Сначала увидеть мешали кусты — сентябрь только начался, погода всю первую неделю осени стоялся прекрасная, солнечная и тёплая. Листвы на кустах было ещё полно и они нисколечки не провечивали. Затем я не смотрел на качели специально — брёл к скамейке, опустив глаза к земле, сузив поле зрения до минимума. Электрички от меня не убегут, а идея, пришедшая мне в голову, стоила того, чтобы её проверить. Дошёл до скамейки и присел. Закинул ногу за ногу и принялся качать ногой в такт скрипу — всё так же не поднимая глаз. На качелях оценили. Сначала скрип начал учащаться — моя нога не отставала. Затем резко прекратился — сразу, мгновенно. Ну и моя нога тут же замерла. — Хочешь поиграть?Я оторвался от созерцания замершей ноги и посмотрел вперёд. Совсем близко от меня стояла девочка. На вид лет пять-семь, по голосу столько же. Белое платьице, белые гольфы, красные сандалии. Очень светлые волосы. И почти такие же белесые, блеклые глаза с чёрными точками зрачков и красными прожилками сосудов по краям. Не так, чтобы совсем уж невозможный вид для человеческих глаз — кажется, я даже читал про заболевание, которое приводит к похожим симптомам — но встретишь подобное нечасто. Я, например, первый раз такое вижу. И, скорее всего, в последний. Потому что никакая это не девочка. Дом, во дворе которого мы беседуем, расположен в микрорайоне, выселенном пару месяцев назад. Тут могут быть бомжи, наркоманы, одичавшие собаки или ещё кто похуже. Но здесь нет и не может быть никаких маленьких девочек. Тем более в чистеньких беленьких платьицах. Тем более, с такими редкими болезнями глаз. Тем более, в первом часу ночи. И уж тем более у маленьких девочек сандалии не составляют единое целое с гольфами, а гольфы — с ногами. Да и отворот платья не переходит плавно в кожу шеи, а рукава — в кожу рук. Заметить было нелегко — подобие весьма совершенно, а площадка освещена единственным уцелевшим фонарём — но я наблюдателен и, к тому же, ожидал чего-то в этом роде. — Поиграть?.. Конечно, хочу! За тем и шёл. Девочка недобро усмехнулась. — Может, просто сгрызть твоё лицо? — спросила она грубым мужским голосом, оскалившись частоколом игольчито-острых зубов. — Боишься?.. Этот образ понравился мне больше. Он был какой-то более логичный, более естественный. Мне показалось, что именно так ОНО и должно говорить — грубым, хриплым голосом, демонстрируя жуткий, совершенно нездешний оскал. — Страх — естественное состояние человека, — ответил я, глядя девочке прямо в глаза. — Бояться — нормально и правильно. Кто не боится — тот сумасшедший. Кретин, тупой урод или упоротый наркоман, типа меня. Но ты даже меня пробираешь... Здорово!.. Давай поиграем?.. А потом ты меня располосуешь и съешь. Хочешь конфетку?.. С этими словами я достал из кармана пиджака садовый секатор и зажигалку. Девочка смотрела на меня с нетерпеливым любопытством. Секатор был хороший, немецкий. Я собирался сделать им проход в заборе из рабицы, преграждавшем путь к железной дороге. Не самый подходящий инструмент для резки проволоки, но слесарных ножниц у меня не нашлось. Но я решил, что секатор сойдёт — он же острый и сделан из качественной стали. Должен справиться с какой-то там проволочной сеткой. Секатором я срезал крайнюю фалангу мизинца на левой руке. Вышло неплохо — не намного хуже, чем у якудза. Подхватив упавший на колени обрезок, я бросил его девочке. Монстр поймал его ртом — на мгновение опять показав свои страшные зубы-иглы. Я же принялся поспешно прижигать кровоточащую рану зажигалкой. Прижигание помогало не очень — кровь продолжала сочиться и сильно заляпала мне брюки. Всё же у якудза подобная операция как-то аккуратней получалась... По крайней мере, в кино. — Тебе не больно, — констатировала девочка, облизнувшись. Язык у неё был нормальный, человеческий, только длинноват немного. — Больно, — не согласился я, заклеивая обрубок пальца завалявшимся в кармане пластырем. — Но не очень. Кучу всякой химии сожрал, неужели в «конфетке» не чувствуется?В наушниках звучала песня-автограф группы «Вершина Ша»:»... Может ли жить душа,
Подло и зло греша,
Злу себя разреша,
Верность и честь круша?.. »Дебильная композиция. И группа тоже дебильная. Я выключил плеер, вытащил наушники из ушей и прислушался. До железной дороги оставалось метров двести. Обычно она издалека выдавала себя перестуком колёс и гудками электричек, но сейчас никаких подобных звуков ниоткуда не доносилось. Наверное, перерыв в расписании — должен же он когда-то быть?.. Ничего. Я подожду. А пройти к железнодорожному полотну смогу и без звуковых ориентиров, путь знаю хорошо. Да тут и при всём желании не заблудишься, даже в такое позднее время как сейчас. Однако, на детской площадке скрипели качели. Их было слышно, но не видно. Сначала увидеть мешали кусты — сентябрь только начался, погода всю первую неделю осени стоялся прекрасная, солнечная и тёплая. Листвы на кустах было ещё полно и они нисколечки не провечивали. Затем я не смотрел на качели специально — брёл к скамейке, опустив глаза к земле, сузив поле зрения до минимума. Электрички от меня не убегут, а идея, пришедшая мне в голову, стоила того, чтобы её проверить. Дошёл до скамейки и присел. Закинул ногу за ногу и принялся качать ногой в такт скрипу — всё так же не поднимая глаз. На качелях оценили. Сначала скрип начал учащаться — моя нога не отставала. Затем резко прекратился — сразу, мгновенно. Ну и моя нога тут же замерла. — Хочешь поиграть?Я оторвался от созерцания замершей ноги и посмотрел вперёд. Совсем близко от меня стояла девочка. На вид лет пять-семь, по голосу столько же. Белое платьице, белые гольфы, красные сандалии. Очень светлые волосы. И почти такие же белесые, блеклые глаза с чёрными точками зрачков и красными прожилками сосудов по краям. Не так, чтобы совсем уж невозможный вид для человеческих глаз — кажется, я даже читал про заболевание, которое приводит к похожим симптомам — но встретишь подобное нечасто. Я, например, первый раз такое вижу. И, скорее всего, в последний. Потому что никакая это не девочка. Дом, во дворе которого мы беседуем, расположен в микрорайоне, выселенном пару месяцев назад. Тут могут быть бомжи, наркоманы, одичавшие собаки или ещё кто похуже. Но здесь нет и не может быть никаких маленьких девочек. Тем более в чистеньких беленьких платьицах. Тем более, с такими редкими болезнями глаз. Тем более, в первом часу ночи. И уж тем более у маленьких девочек сандалии не составляют единое целое с гольфами, а гольфы — с ногами. Да и отворот платья не переходит плавно в кожу шеи, а рукава — в кожу рук. Заметить было нелегко — подобие весьма совершенно, а площадка освещена единственным уцелевшим фонарём — но я наблюдателен и, к тому же, ожидал чего-то в этом роде. — Поиграть?.. Конечно, хочу! За тем и шёл. Девочка недобро усмехнулась. — Может, просто сгрызть твоё лицо? — спросила она грубым мужским голосом, оскалившись частоколом игольчито-острых зубов. — Боишься?.. Этот образ понравился мне больше. Он был какой-то более логичный, более естественный. Мне показалось, что именно так ОНО и должно говорить — грубым, хриплым голосом, демонстрируя жуткий, совершенно нездешний оскал. — Страх — естественное состояние человека, — ответил я, глядя девочке прямо в глаза. — Бояться — нормально и правильно. Кто не боится — тот сумасшедший. Кретин, тупой урод или упоротый наркоман, типа меня. Но ты даже меня пробираешь... Здорово!.. Давай поиграем?.. А потом ты меня располосуешь и съешь. Хочешь конфетку?.. С этими словами я достал из кармана пиджака садовый секатор и зажигалку. Девочка смотрела на меня с нетерпеливым любопытством. Секатор был хороший, немецкий. Я собирался сделать им проход в заборе из рабицы, преграждавшем путь к железной дороге. Не самый подходящий инструмент для резки проволоки, но слесарных ножниц у меня не нашлось. Но я решил, что секатор сойдёт — он же острый и сделан из качественной стали. Должен справиться с какой-то там проволочной сеткой. Секатором я срезал крайнюю фалангу мизинца на левой руке. Вышло неплохо — не намного хуже, чем у якудза. Подхватив упавший на колени обрезок, я бросил его девочке. Монстр поймал его ртом — на мгновение опять показав свои страшные зубы-иглы. Я же принялся поспешно прижигать кровоточащую рану зажигалкой. Прижигание помогало не очень — кровь продолжала сочиться и сильно заляпала мне брюки. Всё же у якудза подобная операция как-то аккуратней получалась... По крайней мере, в кино. — Тебе не больно, — констатировала девочка, облизнувшись. Язык у неё был нормальный, человеческий, только длинноват немного. — Больно, — не согласился я, заклеивая обрубок пальца завалявшимся в кармане пластырем. — Но не очень. Кучу всякой химии сожрал, неужели в «конфетке» не чувствуется? Там целый коктейль. Без такого раскача я бы не к тебе на встречу пошёл, а тупо под поезд бы бросился. Зря пропало бы девяносто килограмм плоти... А ты красивая. Девочка действительно смотрелась красиво — в призрачном свете фонаря её тело и платье казались безупречно выточенными из полупрозрачного мрамора. Красные сандалии и кровяные прожилки на глазах лишь подчёркивали эту совершенную белизну. — Зубы не заговаривай, — улыбнулась девочка всё тем же чудовищным оскалом. — Ты зачем сюда пришёл? Вот и давай. — Давай, — кивнул я. — Будем играть в прятки?— Прячься, — тут же велела девочка. — Если найду, то съем. — Мы ещё не договорились, — возразил я. — Если я тебя найду, то съем я тебя. Принимаешь такое условие?.. Монстр расхохотался — грубым мужским голосом. И им же ответил:— Принимаю! Кто первый прячется?— Ты, конечно. У тебя должно получиться лучше. — Легко, — сказала девочка и исчезла. — Если найду, то съем, — напомнил я пустой площадке и встал со скамейки. За спиной раздался негромкий смешок. Похоже, монстр не верил в серьёзность моих намерений. Зря, зря, очень зря... Я осмотрелся. Неподалёку торчала большая бетонная тумба — навершие какой-то вентиляционной шахты, скорее всего, ведущей из старого бомбоубежища. В пятидесятых годах прошлого века такие появились во многих дворах. Я подошёл к тумбе поближе. Квадратного сечения, метра этак два на два. И ещё примерно два с половиной в высоту. То, что нужно — четыре угла, несколько повыше моего роста. Лучше не придумаешь. Я обошёл тумбу кругом. Затем ещё раз. Затем ещё раз — но уже в обратную сторону. Прижался спиной к её освещённой стороне. И громко сказал:— Ты за углом или сидишь наверху. Можешь попробовать скрыться, но ты там. И опять негромкий смешок — действительно, за углом. Ничего, время ещё есть, а терпения мне не занимать. Я зашёл за угол — никого. Резко развернулся — никого. Сверху зашуршало и захихикало, кто-то лёгкий и очень ловкий соскочил вниз с противоположной стороны. А я наоборот, подпрыгнул и ухватился за верхний край тумбы. Искалеченный мизинец отозвался болью, но мне было плевать. Подтянуться и залезть наверх особого труда бы не составило. Но это бы и ничего не дало. Поэтому я быстро спрыгнул на землю и резво заглянул за ближайший угол. Пусто. И снова торжествующий смешок где-то позади. Ну что ж. Значит, нужно действовать иначе. Я вернулся к освещённой стороне тумбы. Сел на землю и привалился тумбе спиной. Прикрыл глаза и громко объявил:— Мы, вообще-то, не в догонялки играем. В прятки. Я тебя нашёл. Ты сейчас стоишь напротив меня. Значит, победа за мной. И сейчас я тебя съем. Поднял веки и увидел склонившегося надо мной монстра. Девочка сильно изменилась. Теперь она была высотой метра три — в основном за счёт ног, которые стали намного длинней и приобрели пару дополнительных суставов. Голова тоже сильно вытянулась и сейчас исказившееся лицо девочки превосходило высотой всё остальное её туловище, которое выглядело каким-то рудиментом — как и жалкие ссохшиеся ручки, болтавшиеся на нём подобно передним лапам тираннозавра. Собственно, именно на тираннозавра монстр сейчас и походил. Или на гигантского двуного паука. И, по всей видимости, собирался вести себя дальше так, как это положено тираннозавру или гигантскому пауку. — Нарушаешь правила, — сказал я. Но монстр не стал со мной разговаривать. Он стремительно присел на своих суставчатых ногах (я успел заметить, что заканчиваются они всё теми же красными сандалиями) и распахнул зубастую пасть, которая стала намного шире. Вероятно, планировал сгрызть мне лицо или вообще скусить полчерепа. Я ударил его левой рукой, целясь пальцами в глаза. Однако пасть монстра оказалась быстрее. И я остался без руки по запястье — страшные игольчатые зубы срезали её как бритвой. Наверное, мне было больно. Я не успел этого осознать — бил монстра правой рукой с раскрытым в ней секатором в пах и низ живота. Бил сильно и быстро — а потом вогнал руку с секатором как можно глубже в тело чудовища и принялся яростно им орудовать, кромсая лезвиями всё, что под них попадалось. Монстр визжал истошно, но приглушённо — видимо, мешала откушенная кисть, застрявшая в горле. А затем, когда я повалил его на землю и придавил коленом, умолк и обмяк, изображая смерть. Но я не поверил — выбил ему секатором глаза, основательно посёк толстую шею и только после этого туго перетянул брючным ремнём свою фонтанирующую кровью культю. Это было трудно; приходилось действовать одной рукой, вполглаза поглядывая на поверженного противника, от которого и в таком виде можно было ожидать чего угодно. Однако я справился. Ни нахлынувшая боль, ни подступившая слабость от кровопотери мне не помешали.

Прижигать культю я не стал, просто обмотал футболкой, которую разрезал секатором и снял прямо из под рубашки — сделать это иначе с одной рабочей рукой было затруднительно. Особого смысла перевязка не имела — ни заражения, ни косых взглядов я не боялся — но хотелось избежать лишней боли от неизбежного травмирования открытой раны. При этом выяснилось, что по ходу событий я перепачкался в пыли и вымазался кровью сверху донизу — и своей, и чужой. Кровь монстра мало отличалась от моей, разве что казалась немного темнее и более вязкой, липкой, почти как смола. Ну и пахла как-то не по кровиному (кровьему?.. ) — действительно, какой-то смолой. А, может быть, это у меня просто глюки обонятельные начались от всего сразу. Впрочем, мне было всё равно. — Если ты можешь есть меня, то и я тебя могу, — сказал я издохшему чудищу, закончив возиться с изуродованной рукой. — Да и вообще, обещания нужно выполнять. К тому же и подкрепиться не помешает... С этими словами я снова взялся за секатор. Отрезав монстру ухо я разжевал его и проглотил. На вкус плоть чудовища оказалась так себе — и не похожей на сырое мясо, которое мне пару раз в жизни приходилось пробовать (один раз из любопытства, другой раз на спор). Но жевалась она нормально, даже лучше неудачно приготовленных кальмаров. Поэтому я без колебаний продолжил отрезать от побеждённого врага кусочки и класть себе в рот. На четвёртом куске я решил взрезать монстру грудную клетку и съесть его сердце. Взрезать получилось легко, а вот с поисками нужного возникла проблема. Внутри у монстра было какое-то грязное месиво, разобрать, где там сердце и есть ли оно вообще оказалось решительно невозможно. Нащупав что-то более-менее похожее, я вытащил это наружу и укусил, как яблоко. Затем ещё раз и ещё раз, пока всё не слопал. Больше всего я боялся, что меня вырвет. Но не вырвало. А потом я вырезал у чудовища глаза и... И ничего. Есть уже не хотелось — собственно, почти ничего не хотелось — зато сильно клонило в сон. Адреналин отпустил, пришла усталость. Всё, что я успел — сунуть глаза чудища в карман, достать флягу с безумным коктейлем собственного приготовления и полностью её осушить. Спать было нельзя — меня могли здесь найти. И кто бы ни нашёл — ничем хорошим это бы не закончилось. До железнодорожного полотна я бы в этом случае вряд ли бы добрался. Увы, усталость победила. С огромным трудом дойдя до скамейки, я плюхнулся на неё и провалился в сон, уже ничего не чувствуя. Проснулся я от того, что кто-то тянул меня за искалеченную руку. Это оказалась собака — а ещё несколько весьма крупных дворняг обнюхивали что-то похожее на усохшую человеческую кисть, валявшуюся около вентялиционной тумбы. Косые лучи восходящего солнца создавали длинные контрастные тени, которые вместе с мельтешащими собаками не давали возможности рассмотреть детали. Собак я не люблю и боюсь, поэтому мгновенно пришёл в себя, подскочил и забрался на скамейку с ногами. Псина отбежала и залаяла; к ней тут же присоединились другие. Стая потеряла интерес к усохшей кисти и начала уверенно меня окружать. Смерть от собачьих зубов меня не устраивала. Чтобы отогнать стаю, нужно было напугать вожака — его я определил сразу. Крупный лобастый пёс с мощными челюстями держался впереди, но пока что атаковать не спешил. Нападёт он — нападут все остальные; отступит — убежит вся стая. Нужно было что-то в него швырнуть, чтобы он хотя бы временно сдал назад. Нащупав в кармане небольшой шарообразный предмет, я запустил им в пса, не задумываясь над тем, что именно бросаю. Шарик промелькнул в воздухе, влетел в солнечный луч и... Вспышка мрака. Вот, бывает вспышка света — а тут произошло нечто противоположное. Мрак быстро рассеялся, растворился в солнечном свете, подобно капле чернил в стакане воды. Но собаки убежали стремительно и молча. Вожак мчался первым, улепётывая во всю прыть. А я спрыгнул со скамейки, встал в тень и достал из кармана второй глаз монстра, убитого мной ночью. Ничего интересного — обычный глаз, тусклый и немного липкий. Типа, человеческий — но на самом деле ни хрена. И на свету превращается в тьму. Ненадолго. Фактически, я держал в руках чудо. Грязное, отвратительное, противоестественное чудо. По всей видимости, нарушающее все законы всех наук разом. Ещё несколько месяцев назад я бы что только ни отдал бы за возможность прикосновения к чему-то подобному. А сейчас, катая в ладони этот мёртвый глаз, я радовался лишь тому, что случившееся ночью всё же не оказалось сном или моей длительной галлюцинацией, вызванной той химией, которой я наглотался. Ну, или эта галлюцинация продолжается и сейчас. Впрочем, плевать. А глаз ещё может пригодиться — тех же собак отогнать, если опять сунутся. Поэтому я убрал глаз обратно в карман, справил под деревом малую нужду (очень неудобно без одной руки) и пошёл к железной дороге, дрожа от утренней прохлады. Пока спал и разбирался с дворнягами, холода не чувствовал, а тут вдруг прихватило. По пути хорошенько рассмотрел усохшую человеческую кисть, что валялась на площадке. Несомненно, кисть была моя — та самая, откушенная монстром. Вряд ли в окрестностях нашлась бы ещё одна такая — левая, без фаланги мизинца, зато с характерным обрывком рукава. Но, действительно, она сильно усохла, практически мумифицировалась. Понятно, почему собаки не стали её грызть, только обнюхивали. Съедобной она не выглядела совершенно — кости, обтянутые сухой и грязной кожей, вот и всё. Вероятно, организм убитого мной монстра всё же начал её переваривать. Но тут подоспел рассвет и дохлый монстр попал под солнышко, которое хорошенько ему засветило. Он развеялся, недопереваренная кисть осталась. Всё просто. На мгновение я, кажется, пришёл в себя, осознал что происходит. Ранее утро. Я стою во дворе выселенного дома, на детской площадке, где и провёл эту ночь. У меня нет левой руки по запястье. Моя мумифицированная кисть валяется на земле в метре от меня. Кисть откусил мне какой-то потусторонний монстр, которого я убил несколько часов назад. Монстра я не только убил, но ещё и частично съел. И вырвал ему глаза, один из которых лежит у меня в кармане. Попав на солнечный свет, плоть монстра расплывается тьмой и быстро рассеивается, нарушая все законы физики. А сейчас я иду туда же, куда и шёл вчера вечером — к железнодорожному полотну, чтобы броситься там под электричку. И всё это на самом деле происходит со мной. Вот здесь, сейчас. Всё это реальность, всё это правда. Я посмотрел вверх, на пустые окна выселенного дома, на его облезлые стены, на ржавую крышу и яркое голубое небо над ней. Реальность, да. Ну и что?.. Неудачная жизнь, но случаются и похуже. Зато хоть перед смертью с каким-то демоном схватился. И даже победил его зачем-то. Говорят, что если есть демоны, то должны быть и ангелы. Но, во-первых, совсем не факт, одно из другого никак не следует, если подумать. Во-вторых, самоубийцам рай всё равно не положен. Ну и плевать. Хотелось пить, но пить было нечего. И ещё побаливала искалеченная рука. Ничего, это всё ненадолго. Но надо торопиться — похоже, наркота меня отпускает. Не критично, но неприятно. Действительно, следует поспешить. Я проверил, не потерял ли секатор. Не потерял. Ну и прекрасно. Кое-как вставил в уши наушники (как же всё-таки неудобно без одной руки!.. ), включил плеер. »... Может ли жить душа,
Ложью себя душа,
Бесов в аду смеша,
К бесам в аду спеша?.. »— Может, может, — проворчал я, щупая кнопки плеера. — Ещё как может, ещё и поживее всех нас... Дебильная у вас получилась композиция, ребята. И группа ваша тоже дебильная... »... Может ли жить душа,
За полтора гроша,
Совесть свою глуша?..
Думайте, кореша!.. »— Нечего тут думать, — сказал я и нажал на кнопку, чтобы перейти к следующей песне. »... Пропал навеки,
Анализ кала —
Забыт в аптеке.
Его не стало. А ты страдала,
Ты тёрла веки —
Анализ кала,
Для ипотеки!.. »— Вот это по-нашему!.. — Я засмеялся и ускорил шаги, покачивая головой в такт шутовской мелодии. Через пять минут я буду у сетчатого забора — там, где даже в середине дня никто не ходит. Ещё примерно столько же уйдёт на прорезание в нём лаза секатором. Ну, может, провожусь минут десять, не принципиально. А дальше останется только дождаться поезда. На этом участке они разгоняются мама не горюй, так что всё получится. Вообще-то, вечером я хотел улечься под колёса вдоль — так, чтобы меня развалило от паха до ключиц. Но ведь я подъел немало плоти монстра, а в желудке у меня темно. Значит, с ней, скорее всего, ещё ничего не случилось. Было бы обидно не оставить такой сюрпризик паталогоанатому. Ну, или собачкам, если они распотрошат меня первые. Так что пусть будет классически — шею на рельс, вот и все дела. И, словно отвечая моим мыслям, сквозь песню в наушниках прорвался близкий гудок электрички. Всё-таки, вчерашний день удался, хотя всё и пошло не по плану. А сегодня хороший день, чтобы умереть. У меня всё получится. Всё обязательно получится. Хороший день, чтобы умереть. Ну, мне пора. Прощайте.