Незакрытые двериСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Я не суеверный человек, и вообще скептик, что касается того, о чем говорят, но своими глазами не увидеть. Вполне обычное для человека суждение. Однако у нас два часа до гор и все свободное время я с друзьями провожу там. Не могу сказать, что я так же отношусь к горам. В пещерах мы просим помощи у белого, на скалах у черного, извиняемся перед духами или просим разрешения у родников набрать воды. Трудно говорить о том, чего не понимаешь, о том, чего не знаешь. Неизвестность — вот причина многих страхов. Сталкиваясь с неизвестным, человек невежественен и ничтожен. Я из той породы людей, что любит, как это называется, сочинять, придумывать, воображать, фантазировать. В университете меня так и называли Бигбон — лапша на уши быстрого приготовления. Честно говоря, я не думал, что это плохо, не считал за обман. Ведь, правда, безобидная фантазия, если сказать, к примеру, что ты видел НЛО над домом. Ну, действительно, кто-то поверит, кто-то нет. Хотя бывают фантазии, куда более похожие на правду. Но я оправдывал себя тем, или, правда так полагал, что и они лишь фантазии, поскольку их отличает от обмана то, что они в некотором роде бескорыстные, не манипулируют человеком и всегда дают возможность выбора. Если человек хочет в это верить, то поверит, найдет способ, найдет выдумку. События прошло года до сих пор не укладываются у меня в голове в какую-то логичную, разумную теорию или систему, чтобы назвать это каким-то явлением, сделать продуманный сюжет очередной истории. Я всерьез считаю, что иногда невежество спасительно, спасительно для наших голов. В любом смысле. Поэтому, когда вы это прочтете, у вас останется выбор посмеяться или отнестись серьезно. Знаете это уже старая игра: Лот хотел спасти людей, он их предостерег. Говорят, вместе бояться веселее. И у каждого бывают моменты, когда нужно выговориться. Я даже не знаю, с какого момента это началось, и что взять за точку отсчета. Закрывался сезон, на трехтысячниках еще много снега, а вот чуть пониже красота: подснежники, дикие тюльпаны, трава, хребты в сладковатом облаке цветущего миндаля, вишен, ранних яблонь и урючин, персиков. По еще черным дорогам из предгорных районов гонят скот на выпас. Здесь еще холодновато, не так, как в городе, почти 27-30 градусов тепла. Когда мы едем в те коттеджи, что липнут к ДОЛу, обычно, дальше лысой горы и сая не ходим, но подняться с бетонки к лагерю тоже, скажу вам, приключение. Летом мы подрабатываем в лагере, поэтому с директором на широкой ноге. Он местный, живет недалеко от лагеря, сдает несколько коттеджей на территории и фазенду для больших компаний за пределами лагеря. Место очень красивое, сам лагерь находится в низине на уступе нескольких вершин. За подъездной дорогой ущелья и крутые обрывы. Вообще там есть несколько мест, с которых можно видеть, как солнце уходит за край, что земля круглая, что реки спускаются с гор, что внизу пахнет медом и вагонки пасечников. Дорога упиралась в фазенду, а дальше вверх были только тропы. В тот раз наш «гид», который жил в предгорном городе, и по малолетству сам водил на летние горные пастбища скот, а потому знал эти места достаточно хорошо, поведал нам легенду о древнем городе. Вроде его стерли с лица земли еще во времена Тамерлана. Однако умер он гораздо раньше, местные верят, будто построили город на заре времен духи, его башни можно увидеть в какие-то определенные ночи, по пьяни, под кайфом или во время лихорадки. Только это просто миражи, сам город находился под верхним. В верхнем городе существовало три колодца, «источники, начинающиеся из ниоткуда», вода по системе арыков окутывала сетью город и спускалась в обрыв, когда джинны поднимались из подземного города, воды переставали течь, источники обращались во внутрь, то есть, как бы зеркально отражались в подземном мире. В такие моменты открывалась дверь между мирами. И тогда в мире людей появлялись дэйвы и джинны. Потом служители города, закрывающие и открывающие врата, потерпели поражение, потеряв чистоту духа. Джинны уничтожили врата и раскидали ключи, однако механизм повредить не смогли. Проходы открываются в назначенный час и день. Только широки двери за своим отсутствием. Место считалось зачарованным, и своей плохой репутацией стояло на пути «великих». Они решили задачу, закрыв колодцы и наложив печати. Город был уничтожен, чтобы не соблазнял своими очертаниями людей, на его фундамент свезли много земли, и посади алычу. Деревья болели, плоды… О плодах Рустам не стал говорить, но по заминке мы поняли, что и с ними было не все ладно. Остались от города теперь лишь каменные плато, неразличимые руины, которых время и горный климат не пощадили. Ледниковые ручьи, меняющие из года в год свою географию, ветер, сели, лавины, обвалы. Можно сказать, горы схрумкали все, что оставили им люди и раскидали лишь мелкие крошки. Черт возьми, кого бы ни разобрало любопытство залезть туда, куда не дошли еще археологи и им подобные?Я не суеверный человек, и вообще скептик, что касается того, о чем говорят, но своими глазами не увидеть. Вполне обычное для человека суждение. Однако у нас два часа до гор и все свободное время я с друзьями провожу там. Не могу сказать, что я так же отношусь к горам. В пещерах мы просим помощи у белого, на скалах у черного, извиняемся перед духами или просим разрешения у родников набрать воды. Трудно говорить о том, чего не понимаешь, о том, чего не знаешь. Неизвестность — вот причина многих страхов. Сталкиваясь с неизвестным, человек невежественен и ничтожен. Я из той породы людей, что любит, как это называется, сочинять, придумывать, воображать, фантазировать. В университете меня так и называли Бигбон — лапша на уши быстрого приготовления. Честно говоря, я не думал, что это плохо, не считал за обман. Ведь, правда, безобидная фантазия, если сказать, к примеру, что ты видел НЛО над домом. Ну, действительно, кто-то поверит, кто-то нет. Хотя бывают фантазии, куда более похожие на правду. Но я оправдывал себя тем, или, правда так полагал, что и они лишь фантазии, поскольку их отличает от обмана то, что они в некотором роде бескорыстные, не манипулируют человеком и всегда дают возможность выбора. Если человек хочет в это верить, то поверит, найдет способ, найдет выдумку. События прошло года до сих пор не укладываются у меня в голове в какую-то логичную, разумную теорию или систему, чтобы назвать это каким-то явлением, сделать продуманный сюжет очередной истории. Я всерьез считаю, что иногда невежество спасительно, спасительно для наших голов. В любом смысле. Поэтому, когда вы это прочтете, у вас останется выбор посмеяться или отнестись серьезно. Знаете это уже старая игра: Лот хотел спасти людей, он их предостерег. Говорят, вместе бояться веселее. И у каждого бывают моменты, когда нужно выговориться. Я даже не знаю, с какого момента это началось, и что взять за точку отсчета. Закрывался сезон, на трехтысячниках еще много снега, а вот чуть пониже красота: подснежники, дикие тюльпаны, трава, хребты в сладковатом облаке цветущего миндаля, вишен, ранних яблонь и урючин, персиков. По еще черным дорогам из предгорных районов гонят скот на выпас. Здесь еще холодновато, не так, как в городе, почти 27-30 градусов тепла. Когда мы едем в те коттеджи, что липнут к ДОЛу, обычно, дальше лысой горы и сая не ходим, но подняться с бетонки к лагерю тоже, скажу вам, приключение. Летом мы подрабатываем в лагере, поэтому с директором на широкой ноге. Он местный, живет недалеко от лагеря, сдает несколько коттеджей на территории и фазенду для больших компаний за пределами лагеря. Место очень красивое, сам лагерь находится в низине на уступе нескольких вершин. За подъездной дорогой ущелья и крутые обрывы. Вообще там есть несколько мест, с которых можно видеть, как солнце уходит за край, что земля круглая, что реки спускаются с гор, что внизу пахнет медом и вагонки пасечников. Дорога упиралась в фазенду, а дальше вверх были только тропы. В тот раз наш «гид», который жил в предгорном городе, и по малолетству сам водил на летние горные пастбища скот, а потому знал эти места достаточно хорошо, поведал нам легенду о древнем городе. Вроде его стерли с лица земли еще во времена Тамерлана. Однако умер он гораздо раньше, местные верят, будто построили город на заре времен духи, его башни можно увидеть в какие-то определенные ночи, по пьяни, под кайфом или во время лихорадки. Только это просто миражи, сам город находился под верхним. В верхнем городе существовало три колодца, «источники, начинающиеся из ниоткуда», вода по системе арыков окутывала сетью город и спускалась в обрыв, когда джинны поднимались из подземного города, воды переставали течь, источники обращались во внутрь, то есть, как бы зеркально отражались в подземном мире. В такие моменты открывалась дверь между мирами. И тогда в мире людей появлялись дэйвы и джинны. Потом служители города, закрывающие и открывающие врата, потерпели поражение, потеряв чистоту духа. Джинны уничтожили врата и раскидали ключи, однако механизм повредить не смогли. Проходы открываются в назначенный час и день. Только широки двери за своим отсутствием. Место считалось зачарованным, и своей плохой репутацией стояло на пути «великих». Они решили задачу, закрыв колодцы и наложив печати. Город был уничтожен, чтобы не соблазнял своими очертаниями людей, на его фундамент свезли много земли, и посади алычу. Деревья болели, плоды… О плодах Рустам не стал говорить, но по заминке мы поняли, что и с ними было не все ладно. Остались от города теперь лишь каменные плато, неразличимые руины, которых время и горный климат не пощадили. Ледниковые ручьи, меняющие из года в год свою географию, ветер, сели, лавины, обвалы. Можно сказать, горы схрумкали все, что оставили им люди и раскидали лишь мелкие крошки. Черт возьми, кого бы ни разобрало любопытство залезть туда, куда не дошли еще археологи и им подобные? Пастухи и то не все знали, Рустам сказал, что темы этой все избегают, любопытным и детям говорят о городе джиннов, а взрослые ее и не открывают. Сам он до последнего бился, чтобы сходить на лысую гору, встретить рассвет поджарить картошку и хлебные корки, выпить пиво. Большинство проголосовало за руины и вопреки надеждам Рустама, проснулись в три, собрали рюкзаки, набрали баклажки воды, взяли тросы на всякий пожарный, выдвинулись. Мы планировали, что к обеду точно будем на месте, пофотографируемся и выдвинемся назад. А вот с фонариками у нас была беда. На десять человек один, поэтому старались зарядить телефоны с трех розеток с 11 часов ночи все, да и чем черт, не к месту будет сказано. Знаете, если вы часто бываете в горах, к ним стоит прислушиваться и не лезть на рожон, знаете, что только нубы говорят, что покорили вершину. Подфартило. В 4:30 мы выдвинулись из лагеря, миновали фазенду, сошли с тропы, ведущей к очередному кишлаку, сначала мы поднимались вверх. Подавали девчонкам руки, переправляли через ручьи. Весна. Их довольно много. Обычно в горах редко срабатывают ориентиры «там раздваивающееся дерево, за ним ручей, а потом удобный спуск к саю». На втором году поездок мы убедились, что на десятке метров может быть 3-4 раздваивающихся дерева и каждое с ручьем действующим, пересохшим, разделившимся. Леська тогда все-таки умудрилась подвернуть ногу, камни в это время тоже не надежные. Только у нас группа медиков и два пожарника, конечно проблема была решена, и путешествие продолжилось. Следующим испытанием был ров, видимо, когда-то тут протекал ручей, сам он был небольшой, перепрыгнуть и делов-то. Но над ним бурно разрослась трава, и земля была влажная, и нор, ям не видно. Короче эта заминка была так, плевая. Начинало светать. Мы сделали привал, развели костер, пожарили полбуханки хлеба и открыли шпроты. Солнце уже тронуло склон над нами, а на нас моросил мелкий противный дождик, который затаился в ущелье. Ощущение не из приятных: холодно и липко от влаги, от грязи, от липнущих трав, размоченных дождями, отдающих лекарственный запах коже, от гибких колючек, впивающихся в ноги даже сквозь джинсы. Дождь пришел сверху и пригнал семейку любопытных и голодных шакалов. Криком и шумом мы их прогнали, но впереди нас ждал след селя, хлюпающие склоны, мошкара, комары, подъемы, спуски и мелкие неприятности. В такие моменты нужно остановиться и поменять маршрут. Но мы не слушали горы, мы слушали себя, свое любопытство. На месте мы оказались в 14-40 изрядно уставшие. Дождик сменило палящее солнце уже утром, все здорово налегали на воду, запасы ее у нас снизились, поэтому теперь нужно было первым делом найти родник и набрать воды. Практически все ручьи тут начинаются со снежников и ледников, поэтому вода талая, условно чистая. Плоские площадки города были сделаны из громадных плит серой пористой породы. Мы не геологи, трудно говорить, что за камень, насколько он древний, но наносы земли позволили здесь буйствовать растительности, корни которой пронизывали эти поры, давали трещины, однако, мы не видели стыков, ровных стыков этих плит. Камни, в которых тоже трудно было распознать кладку стен города, напоминали обычные булыжники. Ни кирпича, ни следов зубила, ничего. Просто гладкие булыжники с черными оплавленными поверхностями, местами напоминающими стекло или слюду, с удивительно ровными, местами сохранившимися гранями. Весь город бурно порос арчовником, боярышником. Только одно место обнимали колючие ветви шиповника, основание кустарника сильно разрослось, было плотным и шишковидным, шишки, как осиные гнезда, как опухоли были на каждой ветке. Мы сломали несколько ветвей, чтобы рассмотреть камень, который приглянулся этому кусту, он был плоский. Идеальная десятиугольная форма и глубокая трещина. Из нее тянуло холодом и запахом тлена и железа. С можжевельником, и боярышником творилось что-то странное, все они вытянулись в одну сторону, срастались, переплетались, уродливо кривились. Может, тянулись к солнцу? Только солнце всходило с другой стороны. Мы наделали интересных фотографий, разожгли костер, перекусили, выпили, развели дискуссию, которая довела всех до того, что развязались языки и, как оказалось, все заметили, что место нездоровое. Начали выдумывать всякую ерунду. Асоль начала рассказывать, что можно провести спиритический сеанс и отправить духов по домам. Градус несколько забивал страх. Маятник сделали из моего черного агата, который мне как-то подарил друг, предки которого были геологами. Он огранен в виде стелы, все решили, что агат такого цвета и формы очень подходит к подобным вещам. Кто-то щедро предоставил ручку, кто-то выдрал лист из тетради с конспектами. В три столбика крупным шагом мы написали слова, и не соблюдая правил, начали контачить с потусторонним миром. Кто-то может и знает, как это делается правильно, а вот у студентов меда на отдыхе таких знаний нет точно, но есть воображение.

Первым делом мы спросили, есть ли здесь кто? Ответ последовал сразу. Все подержали «маятник» и знали, что никакого мошенничества не было, камень на шнурке просто взбесился и даже похолодел. К концу «сеанса» на нем был иней. Там кто-то был, у него было имя или просто непонятный набор букв, на вопросы отвечать оно не желало. Тут от одной взвизгнувшей дуры, понесся электрический заряд, вдарил током. Паника охватила всю компанию, и мы просто скатились оттуда и на каком-то автомате, падающие, орущие летели до фазенды. Надо сказать, по пути мы видели старика. Странно, мы все остановились, приложили руки к сердцу и уважительно на родном для него языке поздоровались. Он покачал головой и сказал, что мы не закрыли двери. Никто его не понял, мы спешили к знакомому, внушающему безопасность месту. Рустам, Асоль, Нига обращались к Аллаху, остальные к здравому смыслу и задремавшей трезвости рассудка. Реально, кто там по буквам мог плясать? Какие на хрен духи? У нас один бог — наука, и наука еще не нашла не опровержимых доказательств того, что Они, те другие, кто бы они ни были, духи, полтергейсты, действительно есть. Добравшись до фазенды, мы отдышались и истерически ржали. Никто не хотел оставаться в горах на еще одну ночь, в пустом лагере. Выли волки, и плакал филин. Лагерь не освещался, директор уехал в город за продуктами. Под ложечкой противно сосало, но никто не хотел сознаваться. К моменту, когда все собрались и приняли решение, уже стемнело, за склонами дрожали алые всполохи — это мы забыли потушить костер. В это время года гореть на природе нечему больше. До бетонки мы спускались в прицепе трактора, можжевеловый дым приносил ветер. За нами неспешно спускался дождь. Облегчение пришло только, когда мы добрались на попутках до ближайшего городка, а оттуда на электричке вернулись в город. Потом все забылось, жизнь вернулась в обычное русло, закрутились колесики с оглушающим скрипом. Для меня первым напоминанием стал случай на кладбище. Оно у нас почти за домом, такое неосвещаемое заросшее, жуткое место, если честно. Если вы, будучи представителем небезызвестной субкультуры отправитесь туда погулять, обязательно наткнетесь на то, что вас там зароет и никто ничего не узнает об этом. Много заброшенных могил, много провалившихся, много уродливых деревьев, как в том городе. Однако к нам оно располагается задом, которому предшествует пустырь, а вот на нем удобно выгуливать собак. Когда я гулял со своей псиной, услышал сипение. А тут по закону жанра, либо убедись, что это нестрашно, либо убедись, что это страшно, но если полезешь убеждаться, имей такие быстрые ноги, что ни одному Чужому догонять тебя и на ум не пришло. В противном случае, кто должен умереть. Я подошел близко к ограде и перелез через дырку в заборе на территорию кладбища. Шум и сипение стихло, но позже повторилось, идти дальше я не стал, наслышан, что некая городская тусовка предпочитает такие места культурному опыту, и чем уж они тут занимаются, но явно не декламацией «Фауста» вслух. А влезать в особенности увеличения популяции этого вида мне не хотелось. Я собирался вернуться к собаке, как из-за одного из памятников выпорхнула сова такого размера, что я чудом не поседел, наверное, рефлекс сохранения жизни у меня слишком сильный, я перемахнул через забор, схватил собаку и несся до самого дома. Больше мы туда не ходили гулять, я чувствовал себя параноиком. Мне стали сниться кошмары, приходящие ровно в 4. И не было вроде в их ничего особенно страшного, в некотором смысле я их находил даже интересными в плане сюжета и реалистичности переживаемых ощущений, словно я управлял сном, был наблюдателем чужих жизней. Единственное, чего я не мог, так это заставить их, тех, что во сне, услышать меня, увидеть. Еще одна странность, фотографии всех ребят нашей группы, верней всех тех, кто ездил тогда в горы, перестали получаться, на мобильные вы снимаете или на камеру. Словно солнце в каком-либо углу затаилось, и расползающееся маслянисто желтое, переходящее в красный, пятно, лица в тумане этого пятна исчезали, иногда были видны фигуры тела от плеч и ниже. Кроме того, ни одна фотография в «городе джиннов» не удалась. Пошатнулась и психологическая атмосфера: раздражение, депрессия, напряженность. На прогулках с собакой я стал замечать, что слышу странный звук, похожий на звонкое вибрирующее урчание, очень громкое, слышное издалека. Я поделился наблюдением с родителями, более впечатлительная мама подтвердила мои слова, стала закрывать окно на ночь. Звуки, усиливались, когда я попытался найти источник, они вдруг стали почти свирепыми, жуткими, мой пульс вопреки рефлексам замедлился, я почувствовал холод и липкий пот, я пожалел, что гулял в 3 ночи. Просто до четырех мой сон пропал. Так продолжалось несколько недель, попытки записать эти звуки на диктофон заканчивались раздражением «певцов» и испорченной, всегда испорченной записью. Это наталкивало меня на мысли, что это не новый вид, скажем, летучих мышей, а что-то разумное, имеющее волю, способное понять намерения. В ту ночь я вернулся после утренней прогулки в 3:25. Источник звуков, казалось, был уже в нашем дворе, вибрации нарастали и стихли. В 3:45 случилось сильное землетрясение. Кто не сталкивался со стихией, то не знает такого страха, как быть беспомощным перед чем-то колоссальным и неукротимым. Пол под нами подпрыгивал, дверцы шкафов пораскрывались, из них выпадало содержимое. Погас свет. Мы стояли в коридоре, казалось, это будет конец, в подъезде слышались шорохи, словно кто-то вспугнул ленивую стаю стервятников. Мы слышали лишь пульс друг друга. Форточка была открыта. Мы услышали удар, и дребезжание стекла, оно не разбилось, собака надрывалась. Что-то плюхнулось в дом, в зале послышалось царапанье мелких коготков, псина заскулила, и прижалась к ногам. Мы чувствовали подземный гул, и слышали сопение, словно животное принюхивалось и как-то кряхтело, что ли. Было желание выскочить в подъезд и спуститься вниз, хотя кто знает, что творилось во мраке там, и мы знали, толчки могут повториться, а хуже лестницы в этом случае ничего нет. Оцепенение мешало пошевелиться, сдвинуться. В зале воцарилась тишина, в темноте появилось два пятна голубовато-зеленоватого свечения прямо в дверном проеме в коридор. Я держал собаку и чувствовал, что ее шерсть встала дыбом, ее трясло. Оно стало урчать. Толчки повторились, они были легче, но какие-то вертикальные с нарастающим гулом, словно снизу поднималось что-то исполинское и ленивое. Вибрирующее урчание резко прервалось, мы услышали хлопанье, удар о стекло, оно перевалилось за окно, несколько хлопков свидетельствовали, что оно улетает. Наш четырехэтажный дом скрипел, как разваливающаяся деревянная лачуга. Медленно, «покашливая» редким пошатыванием сейсмическая волна удалялась. Собака ткнулась в руку холодным носом, свет включился, сковывающее оцепенение медленно сползало, мы убрали стекла разбитых банок, светало. Должно быть, мы долго еще были в этом состоянии оцепенения и кошмара. В течение недели многие из жителей города боялись входить в дома, благо на улице было тепло, все ожидали новых толчков. «Певчие» молчали. Через неделю, они о себе напомнили, появившись где-то в районе детского сада, за домами. Были новые толчки, потише. В этот раз они не умолкали. Как-то совпало, сейчас вспомнил, что было время после пасхи, во вторник я пошел на кладбище на родительское и записал на диктофон колокола со службы. Что-то слышал о чудотворном их воздействии, и вероятно, это представление было соломинкой, за которую нужно было ухватиться, чтобы не сойти сума. Я проверял эту запись на телефоне не один десяток раз, и она испортилась только тогда, когда я решил дать послушать этим «музыкантам» свою музыку. Я чувствовал, что теряю объективность и клиническое, логическое мышление будущего врача. Мне было так страшно, что волосы стояли даже на спине. К концу мая «певцы» завершили свои гастроли, в первый и последний раз я их увидел ранним утром, было начало шестого. Их было много, они закончили свои вибрирующие полумеханические трели и слетали с верхушек тополей и крыш, одни планировали бесшумно, как огромные тени, другие шумно и громко хлопали крыльями. Размах их был не меньше полуметра, по ощущениям они мне показались кожистыми, но манера полета, какой-то неуклюжей. При опускании они почти смыкались под существами. Все они устремлялись к востоку, в сторону восхода, но избегали света. В течение всего прошлого года, я похоронил почти всех друзей, которые были тогда со мной в горах, в «городе джиннов». Практически вся наша группа: кто-то попал под машину, вывалился из окна, покончил собой. Наверное, наша проблема была в том, что мы спрятались, мы не говорили на пугающие темы, о проблемах, мы пережидали это каждый в своей норе. Не знаю, что испытывали они, что они видели и чувствовали. Осталось трое: друг с женой и я. Я был у них в гостях к концу года в ноябре, их ребенок плакал в кроватке, неестественно истерически, извиваясь. Нига сказала, что это с ним с весны, он боится. Родители мальчика были скованные, дерганые и в подробности не вдавались. Должен признаться, я с некоторых пор полюбил камни. Мой браслет из гематита размагнитился и похолодел. Я вышел на балкон, чтобы оно ни было, я не хотел слышать об этом из детских уст. Я выкурил сигарету, гематит растрескался и обжег мне запястье, я едва успел разорвать нити. Красное пятно ожога окольцовывало запястье. Возня вернула меня в квартиру. Ребенок задыхался. Мы едва смогли продержаться до скорой. Я распрощался с друзьями и ушел. Спустя неделю сорванный мужской голос в телефонной трубке умолял меня вернуться в горы, в «город джиннов». Жена друга умерла от сердечного приступа, а сын лежал с тещей в больнице. Я не знал, как одолеть страх, и что мы там будем делать, чтобы все это остановить. Но если так, мы же все равно сдохнем, так лучше попробовать. Вечером я стал собирать рюкзак, отец мне дал памятный армейский нож, пытался отговорить. Я почти поддался на уговоры. В квартире погас свет, отец вышел в подъезд проверить пробки. Там было темно. Я помню, как захлопнулась дверь в дом и грохот до первого этажа. Обычно я с таким грохотом спускаюсь, когда опаздываю на учебу. Я взял фонарь и вышел в подъезд, отца не было ни там, ни на улице. Мы позвонили в милицию, но это ничего не дало, они сказали ждать 72 часа, потом они начнут поиски, никаких следов борьбы они не нашли. Я должен был остаться с матерью, успокоить, но после того как мы утром обнаружили в ванной покрытое тонкой коркой льда зеркало с перевернутым словом «умоля», словно его писали с другой стороны стекла, мама сама сказала мне ехать. Когда мы приехали в горы, было странное давящее ощущение, как перед грозой, которая никак не может разродиться. Ни людей, ни скота, кишлаки по пути наверх выглядели странно — вся растительность у домов выжжена Высокие заборы, заостренные ветки точащие в стороны и вверх. Деревья ближе к городу были живыми, но погнутыми, как если бы, когда они росли, пришел невидимый дракон и уснул здесь лет на двадцать, тридцать, а они так и выросли в разные стороны, огибая его, образуя «дорожку». Мы узнали болезненную растительность города, раскуроченный нами куст шиповника вновь разросся, мы царапали руки о его шипы, ломали шишковатые ветки с черными сморщенными плодами, отшвыривая. Что мы там хотели отыскать? Инструкцию, что делать, если после пьянки весь мир перевернулся с ног на голову, а аспирин не действует?По мере удаления веток, мы смогли рассмотреть, что на месте десятиугольного камня зияет провал с гладкими и влажными краями. Холод поднимался снизу, свистел и гудел под землей. Мы подумали тогда, что там целая система ходов должна быть, чтобы на выходе была такая какофония звуков. В принципе туда можно было бы проскользнуть, но… мы переглянулись. Леха неуверенно заметил, будь внутри что-то, то кустарник был бы переломан, и имелись бы следы. Он начал сдвигать каменные отломки и отодвигать их от края дыры. Зачем? Почва здесь была влажная и жирная, стоять долго мы не могли, ноги проваливались, оставались глубокие следы, в которые просачивалась влага, заполняя. Пошел мелкий снежок. Выше в горах Тянь-Шаньской цепи уже разживалась зима. Я не понял, как это произошло, какое-то мгновение, пока я оглядывался, и Леха уже внизу, он вцепился в мою ногу. Я чувствовал весь его вес, значит, он не на твердой земле, а над чертовой черной свистящей, гудящей неизвестностью. Я упал, ощущая по настоящему, насколько эта жирная земля скользкая, но под ней твердь, я чувствовал это каким-то шестым чутьем. Чувствовал, что в этой тверди был этот колодец, он существовал здесь изначально. Я схватил Лешкино запястье, смотря в его обезумевшие глаза, а он не мог держаться, хватал воздух губами. Я посмотрел на рюкзак, лихорадочно соображая, тросы были с нами. Пальцы мазнули мои, соскальзывая. Я не слышал крика. Черная, глухая тишина. Ничего кроме темноты, холода и молчания, будто и там под землей жизнь замерла, присушиваясь. Я даже не услышал шлепка, удара падения. Я попятился на заднице от дыры и услышал этот звук, вибрирующий, механический, переливистый, урчащий звук. Я бежал, я слышал треск позади, и бежал, как мог до боли в икрах и печенке, бежал, задыхаясь, бежал, чувствуя, как расползается дорога, землетрясение скатывало в бездну обрыва над дорогой огромные валуны и потоки дождевой грязной воды, сломанные с корнями деревья. Я помню, как стоял на бетонке, как остановилась маршрутка, а потом только базарную площадь города. Жизнь продолжается. Жизнь продолжается. Когда я вернулся домой, оказалось, что я схватил Лешкин рюкзак. Внутри было все то, что мы обычно берем в поход, фотографии жены и сына, гладкий камень, покрытый лаком слюды или стекла, под которой было что-то то ли узор, то ли рисунок неразборчивый. Меня осенило, что это они тогда с Нигой прихватили из города… Он хотел его вернуть, вот почему так рвался. У меня защемило в груди, от осознания того, что надо вернуть, но сам я не справлюсь. В горы пришла зима, теперь туда не подняться так запросто. Я сунул его обратно и лег, я начал читать учебник, чтобы забить голову чем-то…понятным, потом вырубился. На следующее утро пришел следователь и спросил, подавали ли мы заявление на счет отца. Отца нашли. Весной. Он сорвался с высоты. Со строящегося здания. Старший лейтенант служебного собачьего племенного питомника. Почти полгода назад. Он лежал день в реанимации, неделю в морге, а потом его похоронили. Мы сошли сума? Я сел на дневную электричку и доехал до места, я не стал подниматься высоко, не мог преодолеть страх, я кинул камень как можно дальше и выше, и вернулся домой. Через месяц мы уехали в другой город. Перед отъездом, я поехал к Лехиной тещи, на квартире мне сказали, что она с мужем умерла, вроде от туберкулеза, тяжелой формы, мальчик воспитывается в приюте. Я решил его навестить, взял, ярко-желтый паровозик. Мне сказали, что у Тимура сомнительное психическое здоровье, бывают вспышки агрессии и гиперактивности, а бывает замыкание, скорей всего это вина стресса. Однако это сопряжено с его астмой. Все родные люди вмиг исчезли из его жизни. Я попробовал с ним поговорить, он с такой черной злобой раздавил свой подарок, что от него остались лишь желтые крошки. Он вытащил батарейки и стал их лизать, катать между рук и бубнить про ракеты. Бегал вокруг. Подошла женщина-нянечка, похоже, из тех, что учит даунов петь псалмы. Сказала, что он молодец, ему легко дается учить стишки. Я его на кой-то черт попросил рассказать что-нибудь. Он посмотрел на меня внимательно, вытащил батарейку изо рта, залез на стул и стал рассказывать: «И явися во снах, свидетеям и иновным глад с тлемя исосьниками плоклятый стоклятно, и бует жинь дана кошмалам, жинь нинисьная минуит безвозлато». В горле Тимура что-то заклекотало, я попятился, натыкаясь на холодную стену, извазюканую засохшими козявками местных жителей, няня стала звать кого-то на помощь. Я убегал от мальчика, который задыхаясь, тянул ко мне руки, и просил позвонить папе. Мне казалось, он вот-вот начнет урчать. Я бы покончил с собой, наверное, если бы это услышал, я поймал себя на мысли, что лучше бы он задохнулся, но не начал «кашлять» вдогонку…Ночью мне приснился сон, что я звоню Лехе, кто-то поднимает трубку, тишина, а потом этот звук, а на его фоне сипение Тимура и детский голос, просящий выпустить его, открыть две двери. Я откуда-то знаю, где ключи, что они не совсем обычны, я смотрю под ноги и вижу змеиный хвост, я иду по его следам по улицам со слепыми конусами башен, город сверху- я, знаю это, знак змея, кусающего себя, это знак праотца. Его имя вызывает у меня трепет, оно вертится на языке и прячется в мозгу, боясь быть произнесенным. Центральный колодец — я узнаю его во сне. Я иду к нему. Нет…ползу. Я ползу. Мы убежали от этого кошмара, в нашей квартире нет зеркал, стекла и окна имеют матовую поверхность, мы не сидим в ванной, мы не выключаем свет по ночам, слушаем громко музыку и телевизор, мы обходим кошек, мы избегаем изображения змей. Я по ночам надеваю фонендоскоп, и слушаю сердце, чтобы не прислушиваться к темноте. Жизнь продолжается, я хожу в изостудию, пока не перевелся, просто, чтобы не сойти сума. Я думал, что незнание есть благо. До тех пор, пока ты не подсмотришь, а потом ты становишься соучастником, и лучше знать, как бороться и выживать в том мире, о котором тебе ничего не говорили на уроках в школе.