Натиск и созерцаниеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Концепция рассказа: Два героя встречают девушку-вампира. Возможно, на Украине. В ходе экшн-действий в конце останется только один. Я думаю: любил он свой голос или ненавидел? Как-никак, этот голос принёс ему деньги и славу. Попробовал бы он заказывать по дюжине шлюх на зарплату сторожа, вроде моей. А ведь приходилось потом ещё приплачивать тем, кто избавлялся от трупов. Он говорил, что не так уж много их и было, трупов, – значит, всё-таки случались. И жил он в каких-то роскошных апартаментах, почти во дворце, – я видел фотографии в журнале. Конечно, человеку с его внешностью никто не оформил бы документы, но, как я понял, он специально для улаживания формальностей прикармливал «опекуна». Трудно, наверное, мужчине ста девяноста пяти лет жить в теле четырнадцатилетнего мальчика, – да ведь голос-то иначе бы пропал. А может, он воспринимал своё тело просто как очередного делового партнёра? Для него все были деловыми партнёрами, и он со всеми договаривался: с проститутками, с антрепренёрами, со мной. Когда я видел его на сцене – по телевизору, конечно, на билет мне бы в жизни не собрать, – мне казалось, что его голос живёт отдельно от него. Может быть, оттого, что я знал правду, то есть о том, что он вампир. А те, кто не знал? Критики, поклонники, даже соперники-музыканты надрывались наперебой, что слышат неземную душу. Если бы Даня был обычным мальчиком – тем, за кого я его принял, когда он постучался в дождливую ночь в здание закрытой на ремонт церкви – когда мы договорились, что он будет приходить сюда репетировать, «потому что акустика хорошая» – я бы не пожалел, что пригласил его, потому что этот нечеловеческий голос перевернул во мне всё. Или всё же пожалел бы?Вопросы. Вопросы. Вопросы……А не надо думать. Нужно – слушать. Он надолго замер, неотрывно следя за иглой проигрывателя. Голос, волшебный, знакомый, выбегал из-под неё, летел по свёрнутой в тугую спираль дорожке. Знакомый настолько, что за него было страшно. Он мчался, преследуемый пыльным острием, прямо к центру этого винилового лабиринта, где минотавром поджидала тишина. Будто хотел набрать скорость – и взлететь, вырваться наконец из плена разматывающегося лассо, его раз за разом притягивающего на землю, к началу. Странная дружба. Старик и мальчишка. Второй на самом деле старше почти вдвое. А первый не помнит в своей жизни ничего ценнее этой музыки. От темневшего в нагретом фарфоре травяного отвара тянулся пар. Григорий так и не сделал ни одного глотка, пока звучала песня. Сегодня – навестит ли?Пластинка доиграла до конца. Григорий не стал убирать её в конверт, просто накрыл замолчавший проигрыватель прозрачной крышкой. Машинально посмотрел на окно, словно надеясь за неровным стеклом увидеть хрупкую фигурку, приближающуюся к дому. Что если нет никакой дружбы? Откровенность может свидетельствовать и об обратном. Эффект попутчика. Произойди их встреча на несколько десятков лет раньше – и Григорий сделал бы всё, чтобы примкнуть к тем, кто во множестве и единообразии окружает этого несносного не-ребёнка. Сейчас же самым лучшим исходом видится иной. Отдать часть себя, проникнуть внутрь, сделаться неотъемлемым. Хотя бы так… Но от мысли, что его тело, так же, как и сотни других, флегматично упакует в мешок этот Сомтоу, считающийся опекуном, но на деле всецело зависящий от своего «подопечного», происходило невозможное – становилось ещё паршивей. Старик отвернулся от окна, вместо должного пейзажа ехидно демонстрирующего его собственное ненавистное отражение, взял с полки потрёпанную книгу и вновь опустился в кресло. Открыл наугад. На самом деле мог бы не открывать. Биография Трюи. Он читал её не один раз и помнил практически наизусть. Более того – иногда у него появлялось ощущение, что он знает больше, чем описано на её страницах. Словно книга повествовала о нём. Та же неудовлетворённость, та же греховная тяга к наслаждениям… Взгляд упал на строчки. До чего же глупая смерть! Он раздражённо перелистнул пожелтевшие листы ближе к началу. - Скрипучи пружины плечами чужими…Она пела даже не вполголоса – вполдыхания. Потому что не полагается. А полагаться будет – когда на нее лягут. А лучше – много-много раз, быстро и ритмично – вот тогда пой хоть во весь голос, хоть кричи, - этакий плач к небесам - не сочтут странным. А то и вовсе не заметят. Прежний хозяин частенько позволял ей петь. Он был высокий и толкался коленями ей в бок. А потом в неё с размаху утыкались маленькие ладошки – и через несколько минут к ее голосу добавлялся женский бэк-вокал. Да, это странное словечко она подхватила уже от нынешнего владельца. Правда, в отличие от неё, он пел не только в спальне. И не упирался тёплыми пятками в изножье так приятно, как предыдущий, – даже не доставал до него, коротышка сопливый. И ведь за все четыре года не потяжелел ни на гран. Вдруг распахнулась дверь, громко резнулась об угол комода. Концепция рассказа: Два героя встречают девушку-вампира. Возможно, на Украине. В ходе экшн-действий в конце останется только один. Я думаю: любил он свой голос или ненавидел? Как-никак, этот голос принёс ему деньги и славу. Попробовал бы он заказывать по дюжине шлюх на зарплату сторожа, вроде моей. А ведь приходилось потом ещё приплачивать тем, кто избавлялся от трупов. Он говорил, что не так уж много их и было, трупов, – значит, всё-таки случались. И жил он в каких-то роскошных апартаментах, почти во дворце, – я видел фотографии в журнале. Конечно, человеку с его внешностью никто не оформил бы документы, но, как я понял, он специально для улаживания формальностей прикармливал «опекуна». Трудно, наверное, мужчине ста девяноста пяти лет жить в теле четырнадцатилетнего мальчика, – да ведь голос-то иначе бы пропал. А может, он воспринимал своё тело просто как очередного делового партнёра? Для него все были деловыми партнёрами, и он со всеми договаривался: с проститутками, с антрепренёрами, со мной. Когда я видел его на сцене – по телевизору, конечно, на билет мне бы в жизни не собрать, – мне казалось, что его голос живёт отдельно от него. Может быть, оттого, что я знал правду, то есть о том, что он вампир. А те, кто не знал? Критики, поклонники, даже соперники-музыканты надрывались наперебой, что слышат неземную душу. Если бы Даня был обычным мальчиком – тем, за кого я его принял, когда он постучался в дождливую ночь в здание закрытой на ремонт церкви – когда мы договорились, что он будет приходить сюда репетировать, «потому что акустика хорошая» – я бы не пожалел, что пригласил его, потому что этот нечеловеческий голос перевернул во мне всё. Или всё же пожалел бы?Вопросы. Вопросы. Вопросы……А не надо думать. Нужно – слушать. Он надолго замер, неотрывно следя за иглой проигрывателя. Голос, волшебный, знакомый, выбегал из-под неё, летел по свёрнутой в тугую спираль дорожке. Знакомый настолько, что за него было страшно. Он мчался, преследуемый пыльным острием, прямо к центру этого винилового лабиринта, где минотавром поджидала тишина. Будто хотел набрать скорость – и взлететь, вырваться наконец из плена разматывающегося лассо, его раз за разом притягивающего на землю, к началу. Странная дружба. Старик и мальчишка. Второй на самом деле старше почти вдвое. А первый не помнит в своей жизни ничего ценнее этой музыки. От темневшего в нагретом фарфоре травяного отвара тянулся пар. Григорий так и не сделал ни одного глотка, пока звучала песня. Сегодня – навестит ли?Пластинка доиграла до конца. Григорий не стал убирать её в конверт, просто накрыл замолчавший проигрыватель прозрачной крышкой. Машинально посмотрел на окно, словно надеясь за неровным стеклом увидеть хрупкую фигурку, приближающуюся к дому. Что если нет никакой дружбы? Откровенность может свидетельствовать и об обратном. Эффект попутчика. Произойди их встреча на несколько десятков лет раньше – и Григорий сделал бы всё, чтобы примкнуть к тем, кто во множестве и единообразии окружает этого несносного не-ребёнка. Сейчас же самым лучшим исходом видится иной. Отдать часть себя, проникнуть внутрь, сделаться неотъемлемым. Хотя бы так… Но от мысли, что его тело, так же, как и сотни других, флегматично упакует в мешок этот Сомтоу, считающийся опекуном, но на деле всецело зависящий от своего «подопечного», происходило невозможное – становилось ещё паршивей. Старик отвернулся от окна, вместо должного пейзажа ехидно демонстрирующего его собственное ненавистное отражение, взял с полки потрёпанную книгу и вновь опустился в кресло. Открыл наугад. На самом деле мог бы не открывать. Биография Трюи. Он читал её не один раз и помнил практически наизусть. Более того – иногда у него появлялось ощущение, что он знает больше, чем описано на её страницах. Словно книга повествовала о нём. Та же неудовлетворённость, та же греховная тяга к наслаждениям… Взгляд упал на строчки. До чего же глупая смерть! Он раздражённо перелистнул пожелтевшие листы ближе к началу. - Скрипучи пружины плечами чужими…Она пела даже не вполголоса – вполдыхания. Потому что не полагается. А полагаться будет – когда на нее лягут. А лучше – много-много раз, быстро и ритмично – вот тогда пой хоть во весь голос, хоть кричи, - этакий плач к небесам - не сочтут странным. А то и вовсе не заметят. Прежний хозяин частенько позволял ей петь. Он был высокий и толкался коленями ей в бок. А потом в неё с размаху утыкались маленькие ладошки – и через несколько минут к ее голосу добавлялся женский бэк-вокал. Да, это странное словечко она подхватила уже от нынешнего владельца. Правда, в отличие от неё, он пел не только в спальне. И не упирался тёплыми пятками в изножье так приятно, как предыдущий, – даже не доставал до него, коротышка сопливый. И ведь за все четыре года не потяжелел ни на гран. Вдруг распахнулась дверь, громко резнулась об угол комода. Вздрогнули стоявшие на нем часы и фоторамка. С картонной пустотой под стеклом. Топот, возня, заглушенный чем-то вскрик…- Взбить… бы вас как те подушки! – вырвалось невольное ругательство. Вообще-то, она дама степенная. Но будешь тут браниться, когда так резко падают сверху! – Уймись, мерзавка!Девица, которую швырнули на кровать, ещё пыталась сопротивляться, но звонкая пощечина - проверенное средство – заставила её на миг онеметь, а потом задрожать всем телом и…- Как всегда… Не реви! - нет следов дурнее, чем от размазанной косметики. Девица заерзала, стараясь развернуться лицом вверх. - Правильно, нечего тут белье портить. И прекрати-и елози-и-ить!На несколько бесконечно долгих минут спальню поглотила тишина. - Эй, ты ещё со мной? – острая пружина, пронырнув сквозь ватную набивку, воткнулась плененной гостье в бок. Хитрый приём, которым способна овладеть только пожившая с десяток лет кровать. – Со мной, - удовлетворенно отметив, как та отдернулась. – Это хорошо. Жаль, ненадолго. Девушка вновь забилась пойманной мухой, силясь вывернуться из веревок. - Да уймись же ты! – усталый скрип одевался раздражением, превращаясь в ворчливо скрежещущий нутряной гул. – Не трать зря силы. Раньше-то о чем думала? Красиво заработать, быстро и приятно? Много здесь таких мамзелей было. И помоложе, помиловиднее. Все вы летите на звон монет, как на мюсли с медом. А потом бельё липнет. Мычишь. Мычи, раз рот заткнули. Хочешь сказать, «выхода не было»? Всегда есть. Искать надо лучше, с воображением. Но вам, людям, к верным решениям идти то лень, то «некогда», то страшно. Все бы по течению, не напрягаясь, ничем не жертвуя. Отдавать не хотите, себе выбираете, что повкуснее. Любишь, когда тебя в матрас давят, - так не жалуйся. Что? Мало истинных мастеров твоего дела? Ничего, не погибнет профессия – тысячелетия цвела и впредь будет. Один солдат – не потеря. Я-то, конечно, петь люблю, от души так, чувственно, с привзвизгом, переходя на экстаз. Но настоящая радость, настоящая страсть – когда по любви. А твои клиенты – беглецы от проблем, не способные решить их нормально. Нынешний – так вовсе гаденыш оказался, хотя и мелкий. Рассчитываешь на них, лелеешь, а они, из мокрой простыни не выпутавшись, на трон лезут. Вот и будь снисходительной, делай исключения… Слепцы вокруг и дуры вроде тебя. Не подозреваешь, чем эта ночь закончится? Так даже лучше. Надежда – это шанс. А их у тебя не много было…Снова распахнутая дверь, тяжелые шаги. Одним рывком тепло женского тела вырвано из белых морщин измятой простыни. Пресловутая обходительность Уопшота Сомтоу – за милю видать. «Лучше бы она на мне задохнулась, чем этому неблагодарному на корм. Его бы в её шкуру…»С сожалением скрипнув, пружины замерли в ожидании тишины. Донасьен обругал себя за то, что пришёл сюда. Вечный ремонт. Затхлый запах. Почти ушедшие в темноту росписи. Попытки Григория что-то ему втолковать. Старика то и дело заносит. Входит в роль проповедника. Он помнил первую встречу. Как Григорий захлопотал вокруг него, предложил – так по-русски – чаю. После его ответа на вопрос «Как звать-то тебя?» закивал и нежно пробормотал: «Данечка, значит, по-нашему». Сколько потом Донасьен ни морщился, пытаясь отбрыкаться от этого имечка, старик упрямо сюсюкал: «Даня». Как с настоящим ребёнком. Хотя они оба знали, что это не так. На концерты он Григория не звал. Близко к себе не подпускал. Но продолжал приходить. Иногда они ограничивались молчанием. Лучше всего удавались отвлечённые разговоры, в которых старик начинал наконец-то обращаться к нему серьёзно. - Ты любишь фрески, я помню, - Донасьен заговорил дружелюбно. Старик сморгнул, приученный к тому, что это не предвещало ничего хорошего. – Специально для тебя решил пойти на эксперимент. Донасьен повернулся спиной и резким движением приспустил брюки – так, чтоб Григорию во всей красе предстала жеманная розовая бабочка на правой ягодице. В приливе ожесточения вытатуированная позавчера мастером из подвального салона. Из всех эскизов он выбрал этот, самый пошлый. Дух противоречия. Сделать глупость только для того, чтобы обрубить глупости другого. Григорий всегда к любым рисункам дышал неровно. Тянулся к ним рукой. Будто хотел неосознанно подправить. Потом его корявые пальцы отдёргивались, как обжёгшись. Но сначала по-хозяйски тянулся. Как Донасьен любил музыку, так сторож дрожал над изображениями. А ему хотелось разбить вдребезги и это нелепое восхищение ангельским полудетским голосом, и трепет над каждой картинкой, и гаснущий взгляд, когда старик слышал то, что не хотел слышать. - Немного не фреска, но тоже искусство, - усмехнулся он, через плечо наблюдая, как вытягивается лицо старика. Понял Григорий, во что его драгоценный Данечка метит, и не просто метит, а попал. Ребячество. Досадить другому. Оборвать елейные причитания над старыми фотокарточками. Порой он думал, что на него воздействует так юное тело. Иногда он ведёт себя как настоящий подросток. Будто на самом деле ему лет много меньше, чем он однажды признался. Он вообще иногда ловил себя на том, что не помнит значительную часть прожитого. Многое – ну его. Но и какие-то важные фрагменты вывалились из памяти, вот их жаль. Вместо них оставались сны с ощущением знакомого, сто раз повторённого действия. Недосмотренные, а назубок выученные. И ответы-то рядом. Что-то такое нет-нет, да и ворочается внутри, как в глубокой норе клубком свернувшийся зверь. С чего ему дались эти размалёванные грубые девицы? Почему зашёл тогда в церковь? Не в соседнее здание, а в православную церквушку на задворках Дижона. Скажете, акустику можно найти только здесь? Для старика у него находились объяснения. Для себя их не хватало. Вампирский склероз. Да и наплевать. Несмотря на вспыхивающее иногда остро раздражение и выпады вроде этой идиотской татушки, ему казалось, что к старику-эмигранту, помотавшемуся с детства от Туниса и по всей Европе, он ближе по возрасту, чем к мнимым ровесникам или к названной, едва ли не в два века, цифре. В музыке он чувствовал себя как кит, убравшийся с перегретого мелководья в пучину. Ноты что-то воскрешали в нём. Крючками вытаскивали наружу. Со стариком… Что-то близкое. Провоцировала внутренняя дрожь, которую он в Григории чувствовал. Как вибрация камертона, усиливающаяся рядом с ним - или только рядом с ним и проявляющаяся. - На следующей неделе я не загляну. Буду в Сен-Тропе. - Концерт?- Да. Но не мой. «Пинк Флойд». Отца Григория накрыла темнота. Когда же тьма развеялась, старик затуманенным взглядом окинул комнату, в которой оказался. Он ожидал придти в себя, лежа на полу в разграбленной церкви, но никак не в слабоосвещенном кабинете, обставленном с претензией на роскошь. Это пугало и настораживало человека. Подспудно, краем сознания он понимал, что все происходящее каким-то образом связано с Даней. Отец Григорий поудобнее устроился в мягком кресле с высокой спинкой и стал ждать. В соседней комнате тоже ждали. В маленькое смотровое окошко, замаскированное среди книг на полках, на священника смотрели темные бездонные глаза. Сорца внимательно изучал объект, с которым предстояло работать. В бытность свою верховным инквизитором он получил самые обширные познания о том, как заставить человека говорить. Но в данной ситуации он посчитал традиционные методы бессильными: старик воспримет любое насилие и пытки как очередное испытание и заслуженную кару господню. Сорца задумался. Он уже решил, как будет действовать, так что получение информации – дело времени. В «Бюро вампирских услуг» работали исключительно профессионалы. Но ему предстояло решить главный вопрос: оставить старика жить, убить или подарить жизнь после смерти?Инквизитор аккуратно закрыл смотровое окошко, облачился в монашескую рясу и решительно вошел в соседнюю комнату. Поздоровавшись с порога, он вплотную подошел к отцу Григорию и представился, протянув руку в приветственном жесте. От старика не ускользнула неестественная холодность пальцев Сорцы. «И этот кровосос», - мелькнула догадка. Вампир, играючи, передвинул еще одно кресло поближе к гостю и изящно погрузился в его бархатные объятия. Молча, он уперся подбородком в сложенные руки и поймал взглядом взгляд старика. На удивление, в глазах человека не читалось никакой враждебности, лишь бесконечное смирение. Они еще долго сидели друг напротив друга в полной тишине. Голос Сорцы прозвучал мягко, певуче, разрезая пелену молчания, как нож – растопленное масло. - Вы знаете, почему вы сейчас здесь?- Думаю, да. Из-за Дани. - Верно. Мсье Донасьен стал доставлять нам слишком много проблем в последнее время. К сожалению, вы – одна из них. В ответ Григорий лишь молча кивнул. - А вы знаете, для чего я сейчас здесь? – продолжил вампир. Отец Григорий слегка наклонил голову набок, позволяя собеседнику самому ответить на свой вопрос. - Я пришел, чтобы исповедовать вас. - Разве среди вампиров бывают священники?- Вампирам тоже нужна вера, святой отец. Возможно, даже больше, чем кому бы то ни было. - Что ж, я предполагал, что рано или поздно мне придется расплачиваться за общение с Даней. Я готов. - Как вы с ним познакомились?Сэм устало потер переносицу. За последнюю неделю произошло слишком много событий, который он пытался не просто уместить в своей голове, а переварить их и аккуратно разложить по полочкам, но в голове молодого продюсера был полный кавардак. - У творческих личностей бардак и в жизни, и в мозгах. Иначе не бывает, - заключил мужчина и слабо усмехнулся. - Вас это смущает?Голос психолога выдернул его из потока мыслей. - Меня смущает другое. - Я Вас слушаю.

Сэм слабо усмехнулся, прикрыв глаза. Он и забыл, что уже как полчаса лежит на неудобном диване в «Бюро вампирских услуг». Попал в него чисто случайно. Возвращался домой поздно вечером – задержался на работе, какая-то девушка, мило улыбаясь, протянула ему визитку с номером. Мужчина никогда не придавал такой рекламе особого значения и выбрасывал флаера и визитки, едва получив их в руки, но тогда он сунул ее в карман и вспомнил о ней уже дома. Рассмотрел поближе и набрал номер. Приятный женский голосок предлагал ему множество услуг, но Сэм зацепился за многообещающую помощь с копанием в мозгах. Он понял, что ему нужно выговориться, иначе прошлое будет ходить за ним кошмарной тенью, не давая спокойно вдохнуть. И вот он здесь. - Мистер Хофман?Психолог снова отдернул его, и мужчина поднял взгляд к потолку, заговорив:- Куда бы я ни пошел, везде одни вампиры или что-то, что о них напоминает. Кровь, кресты, гробы, достопримечательности, вывески новых вампирских триллеров, яркие плакаты. Ручки в форме колов, терки с крестами. Вампиры, вампиры, вампиры. Всюду одни вампиры… Мой психоаналитик тоже вампир. Да что говорить… Я сам вампир!- Мне кажется, что…- Девять. - Что, простите?- Уже девять, - повторим Сэм, вставая. – Мне пора на работу. - Но мы же еще не закончили, - удивился психолог. - Я закончил, - немного резко ответил мужчина. - Если Вы так считаете… - неохотно согласился вампир. Хофман достал портик, отсчитал нужную сумму и, оставив ее на столе работника бюро, покинул кабинет. Мужчина спустился вниз по лестнице – не стал ждать, пока освободится лифт, и прошел мимо старика в фойе. Сегодня Арнольд Карлович входную дверь даже и не собирался открывать: ни когда вытащил свои косточки из нижнего ящика офисного шкафа, который последние сто семнадцать лет заменял ему гроб; ни когда захотел позавтракать – к счастью, в холодильнике оставался последний пакетик крови. Да и смысл отпирать замок? Сегодня-то точно никто не заявится. Не потому что суббота, а потому что все клиенты при делах. Арнольд Карлович улыбнулся – а это происходило с ним с такой же частотой, как наступление 29 февраля в году – и присел за свой рабочий стол. Наконец-то можно заняться рассортировкой многочисленной картотеки. Это картотеку давно стоило бы перевести в электронный вид, тем самым освободив громадную площадь от нескольких тонн пыльной макулатуры. Но это было невозможно, т. к. о существовании компьютеров Арнольд Карлович осведомлён не был. Арнольд Карлович принимал посетителей в «Бюро вампирских услуг» вот уже двести двадцать два года и, казалось, никогда не покидал своего рабочего места. Раздражало Арнольда Карловича всё, начиная от вечно болтающих с маленькими черными светящимися изнутри портсигарами молодёжи и заканчивая ярко-красной помадой своей начальницы. Картотеку Арнольд Карлович вёл вручную, изредка пользуясь древней, как его борода, пишущей машинкой, которую он, между прочим, вот уже два века воспринимал, как новейшее чудо техники, прикасаясь к ней осторожно, с почтением, нежным нажатием указательного пальчика правой руки. Посасывая через трубочку кровь, Арнольд Карлович открыл последнее дело и тут же поперхнулся. Проклятый Уопшот Сомтоу, опять за своё взялся, чтоб он сгорел на солнце. Признаться, Арнольд Карлович не всегда ненавидел Сомтоу. При первом знакомстве Арнольд Карлович принял его за ботаника-натуралиста, т. к. Уопшот просил бюро регулярно поставлять ему «ночных бабочек», но когда Арнольд Карлович узнал, о каких именно «ночных бабочках» идёт речь, то на пару месяцев забрался в свой ящик-гроб и упорно отказывался из него выходить. Арнольд Карлович считал всех женщин, у которых из-под юбки виднелась хоть какая-либо часть ног, потаскухами, о чём громогласно вещал в их присутствии. А тут… а тут… сами понимаете… Ботаник-натуралист в один миг потерял всё уважение в глазах Арнольда Карловича. К тому же за Сомтоу водился и грешок похуже. Он должен был приглядывать за Донасьеном, но вовремя не предупредил бюро о том, что «подопечный» якшается с неким русским святошей. Арнольд Карлович, конечно, не имел ничего против стариков, особенно, после истории с «бабочками», но искренне возмущался, что ни Сомтоу, ни Донасьен не поставили бюро в известность об этих встречах. Папку с делом Донасьена Арнольд Карлович отправил начальнице с пометкой «требуют внимания», зная, что директриса обязательно поговорит с Донасьеном по поводу его походов в церковь. Папку с делом Сомтоу Арнольд Карлович уже устал отправлять директрисе и получать обратно, поэтому он отправил обратно в шкаф для проблемных клиентов (на котором кто-то из клиентов по недогляду Арнольда Карловича написал «Адски отжигающие» - Арнольд Карлович не понимал, что значит сия надпись, но был уверен, что нечто ругательное). Сэм прошел мимо, так и не обронив ни слова. Он знал, что это их последняя встреча, но мужчине нет дела до ворчливого старика, которого он запомнит, как и других – тех, кто оставил свой след в его жизни. Дверной замок щелкнул. Хофман по-хозяйски открыл дверь, зная, что сейчас услышит в свой адрес изысканные ругательства, проспиртованные возрастом Арнольда. В любой другой день, при других обстоятельствах, вампир, издеваясь, мог демонстративно записывать все слова в блокнот, но не сегодня. Он выбрался на улицу Сен-Тропе. Ночная прохлада, темное небо, на котором не видно звезд – минус города, в котором полно ярких вывесок, фонарей и прочих источников света, которые затмили природу. Вампир достал сигареты, закурил. Через пятнадцать минут он уже будет на концерте. Билеты на Пинк Флойд ему подкинула знакомая. С этой девушкой они вместе учились в колледже и случайно встретились, когда она решила податься на эстраду, подзаработать своим голосом. Девчачьи грезы. Мечтают о красивой жизни, не зная, что скрывается за яркой оберткой. А он знал, прекрасно знал. Опоздал. Сэм не успел на начало концерта, но, даже оказавшись недалеко от сцены, он не смотрел на нее. Не слышал песен и визга фанатов. Он смотрел по сторонам, и видел одного за другим, тех людей, что прошли через его жизнь. Девушка, которая подкинула ему билеты на концерт – его знакомая, которая вместо того, чтобы работать голосом и стать звездой, была вынуждена раздвигать ноги по прихоти ее «хозяина». Еще одна звезда с ангельским голосом – единственный ребенок, который не вызывал у него отцовский инстинкт. Хофман знал, что за маской невинного ребенка скрывается взрослый вампир, который годится ему в прадеды. Знал его опекуна Сомтоу. Он работал с ними, продвигая этот ангельский голос, который очаровал его и каждый раз вызывал обожание, стоило услышать песню Донасьена. Сэм закрыл глаза, надеясь, что все пройдет, но ничего не изменилось. Он снова видел в толпе незнакомых людей их всех. Даже чертового старика из православной церкви, к которому ходил исповедоваться! Дуратская людская привычка… Видел психолога, которому пытался излить душу, но самое важное он так и не смог рассказать. - Я вижу чужие жизни и понимаю, что это не случайно. Мой дар появился совершенно недавно. На прошлой неделе, когда я, забирая билеты у своей знакомой, увидел то, что происходило с ней. Эту комнату, мужчину, вжимающего ее в постель. Один за другим… Я видел каждого из них и не мог понять, почему именно они. Почему от одного взгляда и нелепого прикосновения, я вижу их жизни и в голове звучит этот чарующий ангельский голос из-за которого я уже забываю, где реальность, а где фантазия моего больного воображения… Придя в бюро, я надеялся, что все наладится, но там, уходя, я увидел на столе Арнольда множество папок с делами постоянных клиентов. Среди десятка папок я зацепился за шесть из них: я, Донасьен, Григорий, Сомтоу, моя подруга, и даже тот чертов парень, который издевался над ней! Мы были здесь все, в одном Бюро вампирских услуг…Круглый шлем с защитой от воды, камней и пыли надевается на голову. Все это - последние приготовления. Сейчас разводной отдаст приказание, и ему придется выйти навстречу обезумевшей от наркотиков и крови толпе. Последний взгляд в металлический шкаф, который до этой минуты стал не просто знакомой вещью, а точно родным братом. Особенно хорошо эта связь ощущалась, теперь, когда Михась Ревакан брал в руки металлический щит в полтора метра высотой. А еще, в рабочих перерывах и под шум вагонов метрополитена, когда он читал, особенно ему нравился молодой автор Беров Иван и его «Маска. Первая кровь» о сверхсильном киборге-вампире, которого пытаются убить наемники и демоны космоса. Сегодня она так и осталась лежать в шкафу. Больше трех сотен страниц для тех, кто любит баталии и ничего больше, но это отвлекало, ведь настоящая кровь лилась, там, на площади, а Михась почему-то прокручивал последний отрывок в голове. «Не забивать голову, не думать, а просто читать и пытаться понять основы… хоть что-нибудь…»- На выход! – проревел голос командира, и Ревакану пришлось подчиниться – иначе он не мог, служба. Толпа, ревущая антиправительственные лозунги, мигом исчезла. Пропала и площадь и рота сослуживцев и то самое здание, которое нужно было одним охранять, а другим штурмовать. Теперь все стало намного проще - на каменистом пустыре стояли двое. один был поджарым, в дорожном костюме из кожи и брезента. За спиной виднеется рукоять двуручного меча, отлитого из светлого серебра, в правой руке тетивой вниз опущен арбалет. В сотне метров от человека возвышалась фигура черного бойца. Высотой больше двух метров с перекаченной мускулатурой, по которой то и дело проскальзывали всполохи электричества, он спокойно воспринял процесс телепортации и расслабленно ждал своего часа. По всему видать, ему не очень нравилось, что на лице его будущего противника серебряная металлическая маска, закрывавшая все лицо.

- Приветствую, - спокойно начал разговор темный Гаррет. - День добрый, - ответил Маска. Причем, было хорошо видно, как при звучании слов у металлической маски работала вполне живая артикуляция губами. Желая показать свое преимущество в возможном бою, темный показал верхние клыки. Ему для этого пришлось слегка напрячь лицевые мускулы, чтобы достаточно растянуть кожу. Его улыбка в отличие от той, что была на серебряном лице, больше напоминала звериный оскал волка, готового задрать заблудившуюся овцу. Маска неглубоко вздохнул, как бы разминаясь перед боем, а затем широкого раскрыл пасть, демонстрируя оппоненту два длинных клыка, аккуратно красовавшихся в верхней челюсти. - Значит, - сделал неутешительный для себя вывод Гарри. - Ты - тоже вампир. Черный воин сделал шаг вперед, утвердительно кивая головой. - А где та девушка, которую я видел незадолго до твоего появления? - для любителя кратких романов и покорителя женских сердец вопрос о судьбе рыжеволосой леди был очень важен. - Убежала, - в тон ответило серебряное лицо. - Это как же? - автоматически произнес Гарри фразу, не подумав о возможных последствиях. Ведь при любой нехорошей ситуации нужно следовать определенному набору правил, тогда и жив останешься. Правило один гласило - никогда не впадай в панику, потому как паника - это прямой путь к смерти. А правило под номером два сообщало: никогда не говори ничего лишнего, особенно если назревает конфликтная ситуация. Можно навредить близким. Маска, правда, не отреагировал. - Но здесь никого кроме этого черного урода никого больше нет, - размышлял Гаррет. - Да и дамочка эта, похоже, оказалась банальной ведьмой, да к тому же и со слабыми способностями к магии. Нет, это ж, надо было перенести нас в неизвестный мир, а самой остаться в другом месте? Шотландка она, ничего другого не скажешь. - Тебя испугалась, - отправило новый комментарий серебряное лицо, видя задумчивое лицо Гарри . - Не знаю, кто ты, но я тебя спешу обрадовать, - ты вскоре отгребешься. - Гаррет старался, чтобы его слова звучали громко и не претерпевали значительных искажений. На металлическом лице Маски не дрогнул ни один мускул. Просто из запястий плавно выдвинулись два блестящих лезвия. - Я готов к бою! - как бы говорил черный воин. - Ну, может быть, не сразу. - нашёлся с ответом Гаррет. В этот раз Маска усмехнулся, напрягая лишь одни уголки губ - кем бы ни был его новый антипод, но шутки он понимал, да и сам мог выдать хорошую фразу. А вот Гаррет решил похвастаться собственными умениями в обращении с мечом. Заведя руку за правое плечо, он сначала бережно погладил рукоять двуручного меча, а затем резко обнажил меч, держа длинное оружие одной левой рукой. Маска лишь сделал еще один шаг вперед, раздумывая над вопросом о применении болидной пушки в предстоящем бою. Гаррет был действительно хорош в бою - его аура пылала словно буря. В рукопашной схватке или ближнем бою тип в кожаной куртке мог очень сильно доставить неприятности. - Да перестаньте же вы драться! - развел в стороны двоих оппонентов женский голос. - Мы не деремся, - спокойно ответил Маска. Но Гарри просто стоять в стороне и радоваться долгожданной встрече не стал. - Да как ты посмела применять против нас, высших вампиров, магию, не спросив предварительного разрешения?! - негодованию его не было предела. - Успокойся! - резко оборвала причитания вампира дама. - Успокойся? - переспросил тот. - Это ты мне?- Посмотри вверх! - грозно произнесла ведьма. Маска задрал голову кверху, всматриваясь красными глазами в мерцающие ярким светом огни. Весёлые и интересные они напоминали рой светлячков в брачный период. Только вместо маленьких насекомых в километрах над головами вампиров горели молодые звезды и огненные шары из раскаленной водородной плазмы. - И что там? - вампиру с арбалетом было невтерпёж, и он дождался ответов. - На этот мир рушится звездная сфера, - ответил Маска. - Что это такое?- Это когда один мир раздавит другой, - продолжила ведьма. - Так что ради спасения собственных жизней вы должны помочь мне остановить уничтожение этого мира. На вампира с арбалетом словно вылили ушат воды. Он тут же преобразился и стал дружелюбным ко всем новым друзьям. - Ты хочешь сказать, - обратился он к ведьме, - что если мы не уничтожим вон ту горящую высоко в небе штуку, то сгорим сами?- Да, - согласилась ведьма. - И все это произойдет через несколько часов. - Я так не играю! - громко произнес Маска, доставая из-за спины нечто похожее на барабанный пистолет с прямоугольным стволом. Но только оружие черного вампира было габаритнее обычного револьвера и могло нанести гораздо больше разрушений.

Гаррет так и не успел запечатлеть момент выстрела, как странное оружие черного вампира произвело серию выстрелов раскаленными шарами, облаченных трехцветной огненной оболочкой. Маска стрелял в опускающуюся на их головы звездную сферу. Ведьма и Гаррет видели, как на паутинке сияющих белых лучей высоко в небесах вспыхивают сине-красные огни от магических снарядов болидной пушки. Гаррету было любопытно, откуда у черного вампира взялась пусковая установка, но времени на расспросы Маска не дал. На спине черного воина из толщ металлических мышц и брони медленно выполз цилиндрический столб с острым навершием. Легкий хлопок прозвучал как раз, когда ведьма удивлённо открыла рот. Ракета с усиленным ядерным зарядом тонкой иглой прошила горящее небо и Гаррет увидел своими глазами, что означает термин «небо горит». Ракетный снаряд, выпущенный Маской, достиг звездной сферы, и на обширной площади сверкающих огней расцвел огромный гриб ядерного взрыва. Столкнувшись с совершенно иным видом энергии, силовое поле звездной сферы расцвело желтыми, белыми, серыми и розоватыми огнями. - Это все бесполезно. Маска повернулся в сторону недовольной ведьмы. - Мощь Дворца Богов и альттехнологов полуплотного мира не может в лоб разрешить нашу проблему - задумчиво произнесла она. - Да, - вставил реплику Гар, - понимаешь…Но стоило Маске опустить ствол пушки, как вокруг него возникли двенадцать солдат. Все экипированные в синюю униформу с костяными вставками, новые лица в спектакле ведьмы были антропоморфными существами. Единственное, что напрягало в их внешности - это обугленные черепа с горящими синим пламенем глазницами. В руке каждый из солдат держал по плазменному мечу. Защиты у пришельцев не было. - Интересно, - Гаррету не терпелось увидеть мощь своего нового приятеля в драке, а тут такой случай для демонстрации. - Быстрее! - ведьма не дала вампиру с арбалетом досмотреть сцену баталии до конца. - Это отряд штурмовиков из армии вторжения. Окно телепортации, через которое они проникли сюда, еще будет активным несколько секунд и мы должны успеть попасть к ним на базу. Дама взяла вампира за руку и бегом направилась к тому месту, где только что группа штурмовых солдат произвела высадку. Маска отпрыгнул на тридцать метров назад, увлекая за собой солдат вторжения. Плазменные лезвия мечей не являлись для его брони серьезными препятствием. Правда, учитывая количество потенциальных источников опасности, его могли сильно пощипать, если он просто будет стоять и смотреть за черепоголовыми. Но Маска сам вступил в бой, видя, как ведьма и вампир с арбалетом исчезают в телепортационном окне. Длинные сверкающие лезвия возникли прямо из черной брони, став продолжением кистей рук. Первого из штурмовиков, посмевшего замахнуться в ударе, Маска встретил контратакой ноги в грудь. Под второго врага ему пришлось подсесть, чтобы разрубить синее тело пополам, третий получил сквозное отверстие в груди. Несмотря на габариты и массу, Маска двигался так словно был не киборгом с геномом Носферату, а легкой пушинкой, способной полететь плавно и мягко в любую сторону даже если кругом будет штиль. Конечно, встроенные в его тело наномашины, не остались безучастными к баталии. На животе, груди и спине образовались небольшие трубкообразные и пирамидальные наросты. Каждое из новообразований могло либо производить выстрелы разогнанными углеродными контейнерами со взрывчаткой, либо концентрировать энергию в конкретной точке пространства. Залп из всех пробудившихся орудий Маска провел умело, позволив оставшимся бойцам вторжения окружить себя. Ведьму и вампира с арбалетом выбросило как раз в том месте, где в штабе армии вторжения готовили новую партию штурмовиков. Только эти были нацелены не на Маску, а на мирное население планеты. Гарри это определил сразу, как только увидел маскировочный костюм, запрограммированный имитировать цвета одежды местного населения. Дама попыталась применить огненное заклинание, но вампир остановил её. Немного грубо толкнув ведьму вбок, Гаррет предотвратил совершение грубой ошибки. Черепоголовых солдат было в этом месте очень много. Парочке удалось найти убежище за высокой колонной из кабелей. Укрытие было так себе, но зато ведьма давала понять, что оно надежное, поскольку стрелять из солдат мало кто мог решиться – ведь если повредить кабели, то вся база лишится энергии, а этого допускать было никак нельзя. А из-за опасности пробоя и высокого напряжения на парочку диверсантов не пришлось бы много штурмовиков для нападения, потому что сред многочисленных гудящих проводов каждый из которых толщиной со столетний дуб, не то, что драться – стоять было сложно. Пока что вампиру и ведьме оставалось только наблюдать и ждать, пока представится шанс пройти в палаты управления звездной сферой. Как потом показали подсчеты, в зону отправления силы вторжения не жалели солдат. Синие униформы, скрывавшие в своем нутре сильные тела, состоящие из костей и наращенных на них слоях прочной ткани. Голые черепа, крепившиеся к телам за счет плотных переливающихся желтым цветом слоев вязкой массы, не выражали ровным счетом никаких эмоций. А в костяных глазницах зияла только смерть. - Мы не можем позволить этим вот парням высадиться в точке их дислокации, – прошептал вампир, на всякий случай взяв арбалет в правую руку и подложил левую под корпус орудия. Четыре смертоносные стрелы готовы были выйти на свои цели. - Постой, – на этот раз ведьме пришла в голову блестящая идея. - Что ты делаешь? – вампир немного занервничал, когда дело дошло до магии. – Только не магия! И только не в этом месте!Ведьма уже начала вторить заклинание, основная сила которого была направлена на телепортатор. - В чем дело, герой? – поинтересовалась ведьма. – Мне казалось, что ты хотел устроить киборгу-вампиру небольшое развлечение. - Хорошо, что на том пустыре остался не я, – успел про себя подумать Гаррет и тут рвануло, видимо пока Гаррет думал, а ведьма готовилась устроить телепорт, Маска подорвал информационно-резервуарный шлюз-кабель и энергия взрыва, влившись в сквозьпространственное заклинание дала неожиданный эффект……Рядом с Михасем рванул коктейль Молотова. Обдало жаром, на мгновение ноги затанцевали, тело закрутило волчком и он упал…Когда Михась очнулся было темно, и холодно. Он долго осматривался, но никак не мог разглядеть помещение, слишком непроницаемой казалась тьма. - Вот он, упырь беркутовский! Слышь, отбегался, красава! - заметив как Михась заметался по комнатушке, незнакомый голос добавил. - Тю, це ж он не видет. - Это последствие шока, в течение сорока восьми часов пройдет. Второй голос был мягкий и доброжелательный. - Короче, доктур, вам тут нужно было кого-то, в ваше вампирское агентство ритуальных…- Бюро вампирских…- Вот! Старшой сказал, я усе сделал. Забирайте!- Я не знаю…- Эй, хлопцы, помогите лекарю. Михася подхватили сильные руки и поволокли, он не отбивался - он никак не мог поверить, что не видит, и это заслонило все остальное. Так, самопарализованного, его втащили в какой-то грузовик и куда-то повезли. Мягкий голос все нашептывал, чтобы он не боялся, что крови выпьют не много, и что Михась делает благородное дело. »… Даже помнить ничего не будете…» - это последнее, услышанное Михасем перед падением в забытье. Тьма и тишина. Сначала лишь тьма и тишина. Затем свет, он поблек мир опустился на грань серого. Что-то щелкнуло, что-то сорвалось с петель, теперь в сером мире звучал голос:«Парад боли, высокая площадь, самая яркая свеча, наиболее точный огонь. Чего ожидать? Поскольку мир, гора, и люди меняются, как перчатки, для нее, Святой Горы. Бо и Горе, что возраст будет простим грех. И мы? На тебе, на! Вот революция! Трубят трубы, гремят барабаны: каждый танец, праздник для Донны горы, горы! И там? Существует кроваво-красное кровоизлияние , мало, мало. Уже скупалось и солнце в красной крови! И мы в крови. Тогда, что и кровь, которая становится красным, священный бык громче зарыкал, Ария плодоносит, цветет. Тулибцы сходятся окружающие клетки – без кожи, без лица. Лицом к лицу, что-нибудь сменим на верхнюю маску, через глаза выстрелим , где это необходимо. Такая необходимость. Не удивляйтесь, дети, кто-то рыдает, кто-то в ответе за наши грехи. Но повсюду РАЙ В ПЕКЛЕ. Мы те же, такие же руки, и петли…. Аннуки - наш герой. Ой! Мы в новой упаковке…»«Остальное импровизируй сам!» - раздалось из посеревшего тумана, и Михась постепенно стал рваться к реальности из навалившегося на него кошмара. «Эй, эй, эй! Очнись, валенок! Ты что, тебя счас высушат, а мне перед родными отвечать?!»- Вы кто?! - в кромешной тьме, в которой Михась вдруг оказался никак не удавалось разобрать откуда звучит голос. - Я – Гаррет! Мы…- Вы из романа…- Да иди ты… хотя ладно - не иди. Короче, счас мы тебя будем спасать. - От кого?- От вампиров, конечно. Михась встал. Его будто подтолкнули невидимые руки. - Это розыгрыш или эти… западенцы… издеваются…- Вот еще! - раздался противный женский голосок. - Западенцы спят в палатках, на голой земле, и в обгоревших администрациях. Будут они с тобой в четыре утра целоваться!Михась очень хотел ответить, но почему-то не стал, ему вдруг смертельно захотелось убежать, и он шатаясь двигая руками перед собой стал двигаться. - Нет, вы только посмотрите! Какой милый мальчик! Сам, сам идет! Такого сервиса даже в новом Орлеане не было. А девчонку… девчонку допей, что ей, убогой пропадать. Ох уж эти инфантилы, вроде Сэма и Донасьена, вечно путаются…, ты засранца добил?- Сейчас, Сэм очень крепкий. Смачно плюнули, видимо, очень крепкий Сэм вызывал просто настоящую изжогу у обладателя красивого и циничного голоса. - Иди сюда, милый, - раздалось над самым ухом. - Скажи, ты хочешь суперский супер? Хочешь жить вечно?- Нет! - твердо и с напором ответил Михась. - Вот те раз. Никогда так не отвечали. Михася закружило и он оказался в мягком диване. - А почему?- Я ослеп, какая радость в вечной жизни, если ничего не увидишь. - Да-а, я не силен в теории, но, по-моему, зрение после укуса не регенерирует. Хотя это стоит проверить! Путем эксперимента!Вдруг слева со звоном раздалось шум борьбы, крики, отголоски драки. Что произошло Михась так и не понял, но невидимая рука толкнула его вновь и он бросился на зов свежего ветра, дувшего из окна ударился о косяк балконной двери затем выскочил на лоджию, и перевалившись с перил упал. Ему повезло, как в сказке, наверное, в революциях для отдельных людей есть что-то хорошее - он свалился на жженые матрасы…– Великолепно! – Сомтоу остановил воспроизведение, и поток бессвязных шумов оборвался так же внезапно, как и начался. – Вот что творится в голове у среднеарифметического хомо сапиенса. Какие-то ошмётки космобоевика вперемешку с антиправительственными лозунгами – восхитительно. Когда мы подкорректируем хотя бы часть этой чепухи с помощью твоего голоса, целыми стадами смертных можно будет управлять простым включением стереосистемы. Продал в каком-нибудь медвежьем углу пару тысяч дисков – а на следующей неделе там уже революция, – Сомтоу удовлетворённо плюхнулся на диван и вытряхнул из пачки сигарету. Единственным хорошо освещённым предметом в студии была система звукозаписи – она возвышалась в центре комнаты, как волшебная гора. Сомтоу так до конца и не понял, как она работает. Все эти вращающиеся стёкла и стёклышки, похожие на тучу невесомых брызг в струях каменного водопада. Прибор, способный переводить мысли в звуки и обратно, – очередной непостижимый фокус Донасьена. – Кстати, что это была за страна?– Россия, кажется. У меня есть один знакомый, русский…– Ну и бараны же мы. Не зря Бисмарк говорил, что на всякую хитрость у них найдется непредсказуемый ответ. Донасьен с трудом сдерживался: импульсивный и недалёкий, Сомтоу привлёк внимание своего будущего хозяина благодаря тому, что некоторое время – по чистой случайности – ходил в учениках у великого Тео Адорно. Для обывателей – скромный кабинетный учёный, а для посвящённых – фактический композитор легендарной «Битлз», Адорно вызвал к жизни сам феномен массовой одержимости «культовыми» фигурами музыкальной индустрии. Теперь Донасьен не мог понять как эта курящая неряшливость могла привлечь внимание великого Тео. Проницательный теоретик, обосновавший возможность политико-идеологической экспансии с помощью искусственного взращивания «звёзд», всемирная популярность которых в действительности объяснялась настройками аппаратуры… Донасьен как-то признался, что именно личность Адорно повлияла на него, заставила понять силу и красоту собственного голоса – голоса, который он считал чужим – древняя душа в слишком юном теле… И вот перед ним сидит этот американец, курит и изображает невесть что… Дилемма. – Не скажи. Управлять внутренним миром человека не так-то просто. Ты заметил, что шумы записались в три слоя? Собственно факты, какая-то заваруха на площади – это всего лишь подложка. Прохождение компьютерной игры – тоже к стороне. А вот когда парня оглушило взрывом – я услышал нечто интересное. Похоже на древнюю песню или заговор. – Бессмысленный набор слов. За неопубликованные работы по дешифровке акустических волн, похищенные из архива пожилого учёного, Донасьен обещал бестолковому американскому студенту-стажёру бессмертие. И, конечно, избавился бы от ненужного свидетеля, едва получив бумаги, но… у подельников, таких разных, неожиданно нашлось кое-что общее. Сомтоу импонировала страсть Донасьена к разрушению границ – проявление творческой или преступной природы, неважно – дыхание вседозволенности. Он искренне восхищался своим хозяином – и за это получил право играть на публике роль «опекуна». Вместе они нарушили одно из главных правил своих собратьев-вампиров: живи незаметно. Шумная слава «мальчика с неземным голосом» возмутила сообщество бессмертных, но Донасьен собирался зайти ещё дальше. А Сомтоу собирался ему в этом всемерно помочь. Вот эта штучка со стёклышками, вот эти – как выражается его «подопечный» ​– «бинауральные ритмы», – и голос, который перекроет шумы. Если всё сработает – они захватят власть не только над людьми, но и над бессмертными. Они станут выше любого закона. – Уопшот, не будь таким наивным. Недооценивая сложность человеческого сознания, ты рискуешь попасть в ту же ловушку, что и Сорца. Сомтоу удивлённо вынырнул из марева приятных грёз. – Инквизитор-то тут при чём?– Дорогой друг, – Донасьен наконец отвернулся от мерцающего в полутьме каскада линз и обратил на собеседника свои обманчиво-наивно распахнутые глаза. – Ты не обратил внимания на ту мелочь, что в расшифрованной нами картине меня пытались убить?– Обратил, – буркнул Сомтоу. – Я думал, об этом потом. – Об этом сейчас, – мягко поправил Донасьен, извлёк из нагрудного кармана «опекуна» пачку сигарет и тоже закурил. – Я ни секунды не сомневаюсь, что за очередным покушением на меня – на этот раз будущим – стоит вездесущее «Бюро», как было справедливо замечено, ритуальных услуг. Сколько себя помню, они пытались указывать мне, как жить. – Но почему ты сразу подумал о Сорце?– Те двое, в конце записи. Ты забыл, о чём они говорили? Они прямо отождествили себя с персонажами стрелялки, крутившейся у парня в голове. Простейший способ перекачки психической энергии, чтобы отправить в бой не свою, а чужую жизненную силу. Типичный приём выкормышей Сорцы. Доблестный экс-инквизитор вооружает своих подчинённых самопальными деревенскими заклинаниями, выпытанными у несчастных знахарок в Средние века, – Донасьен пренебрежительно усмехнулся и опустил ярко-чёрные, как у фарфоровой куклы, ресницы. – Ничто не меняется. По-прежнему, как и столетия назад, кто-то скрывается от вечности в никому не нужной политике, а кто-то – в никому не понятных песнях…Хрупкая полудетская рука наиграла команду: повтор записи. «Круглый шлем с защитой от воды, камней и пыли надевается на голову. Все это - последние приготовления. Сейчас разводной отдаст приказание, и ему придется выйти навстречу обезумевшей от наркотиков и крови толпе…»Сэм вышел тогда от этой парочки совершенно оглушённый. Они воспроизвели запись его собственных мыслей – то есть каких-то шумов, но картины сами так и текли перед глазами – как будто кто-то включил в его голове проектор – запись того самого видения, которое так поразило его. Видения смерти, быть может, – его и Донасьена. Но для них это, похоже, была всего лишь запись – ещё одна в бесконечном мире звуков. Он сам не знал, как мог им всё рассказать. Избавиться наконец от своей тайны, позволить кому-то разделить бремя странного дара. Наверное, так случилось из-за того, что Донасьен, по своему обыкновению, молча сидел на очередной богемной вечеринке среди гомонящих спутников и улыбался, пристально глядя куда-то мимо всех своими невинными детскими глазами… Сэму стало жаль его, не столько его, сколько голос – неповторимый, неземной, ​– а ведь он всё решил для себя и приготовился встретить собственную смерть. Он не собирался ничего предпринимать – и вдруг взял и выложил всё. Признать правду – пусть невероятную – оказалось неожиданно просто. Наверное, дело в том, что Донасьен умел не только петь, но и слушать. То видение будущего было первым. Прежде Сэму попадались лишь картины прошлого – чьи-то вспоминания, как открытки из незнакомых стран. Донасьен предположил, что Сэму открылось будущее неродившегося ребёнка, – и в самом деле, до сих пор эта версия подтверждалась. Сэм видел будущее при общении с беременной женщиной – не с каждой, но иногда. В тот первый раз он долго не мог доискаться причины – интервью с деловитой молодой журналисткой из какой-то восточноевропейской страны – девушка сама ещё не знала, что беременна, а Сэм решил, что сходит с ума. Позже Сомтоу разыскал девушку и устроил повторную встречу – видение повторилось. Её будущему ребёнку предстояло стать свидетелем их смерти… свидетелем? – по крайней мере, судя по голосам, которые Сэм расслышал… Но Донасьен только рассеянно улыбнулся и сказал:– Мы это перезапишем. »- Вы кто?! - в кромешной тьме, в которой Михась вдруг оказался никак не удавалось разобрать откуда звучит голос. - Я – Гаррет! Мы…- Вы из романа…»А кто я сам?Вопросы некстати врывались в сознание вместе с ритмом чужих жизней – и вот уже ты не экспериментатор, а подопытный. »- Вот он, упырь беркутовский! Слышь, отбегался, красава! - заметив как Михась заметался по комнатушке, незнакомый голос добавил. - Тю, це ж он не видет». Это я перезаписываю их? Или наоборот?»- Не знаю, кто ты, но я тебя спешу обрадовать, - ты вскоре отгребешься. - Гаррет старался, чтобы его слова звучали громко и не претерпевали значительных искажений». Или мой голос – тоже лишь инструмент… инструмент чего? – Перезаписи?Ему вспомнился отец Григорий. Вот кто поистине верил…Верил в меня. Может быть, Сэм прав – лучше умереть? И пусть ревнитель порядка Сорца верит, что победил непокорную музыку жизни с помощью своих марионеток…Нет. Теперь уже ничего не вернёшь. Видение разбивалось на множество отзвуков, исчезало в свете прозрачных зеркал, оно переставало быть будущим и становилось прошлым… Новый голос уже был там, звучал в чужом сознании –«Остальное импровизируй сам!»Что, если однажды я перезапишу весь мир?Донасьен в раздражении вдавил сигарету в пепельницу, оставил, остывающую, поверх других, безголовых, со сломанной шеей. Мысль-бумеранг, куда её ни отправляй, снова и снова возвращалась к Бюро. Тупые консерваторы, не верят в грандиозность идеи! Если бы не единицы, осмеливающиеся, несмотря на всеобщее порицание и скепсис, пробовать, экспериментировать, думать, в конце концов, вампиры до сих пор бы спали, зарывшись в землю, не подозревая, что можно как-то иначе. Да ещё этот Сомтоу… С каждым годом контролировать его становится сложнее. Тогда, во Франкфурте, Донасьен решил оставить при себе студента, сумевшего раздобыть интересующие его материалы. Своеобразным талисманом (миссию по спасению множества жизней не хотелось начинать с убийства). Нет, сожалений по этому поводу Донасьен никогда не испытывал. Уопшот стал незаменимым партнёром, а после – Наследником. Получив обещанное, Сомтоу не перестал работать над проектом, напротив, – продолжил дело с ещё большим рвением. Но, как выясняется, не ради общей цели. Убеждать себя в том, что о революциях и тому подобном Уопшот говорил лишь в качестве примера, уже не выйдет. Закрывать глаза на его наклонности - тоже. Сомтоу, как и остальным бессмертным, достаточно одной жертвы на ночь, но этот ненормальный по-прежнему кромсает шлюх десятками! Теперь уже реже (после категорического запрета со стороны Донасьена), но всё равно срывается. Конечно, убийства - необходимость, поскольку стирать воспоминания одним усилием воли вампиры ещё не научились. Для этого нужна весьма громоздкая машина, которую не только не выдашь каждому, но и с собой не потаскаешь. Пока не потаскаешь! Втискивать всё большее количество функций во все меньший объём – стратегия, уже опробованная создателями ЭВМ. Вопрос времени. Которого у них предостаточно. Сомтоу без тени иронии предлагает использовать аудиозаписи в качестве психотропного оружия. Он долго обхаживал Джеймса Рассела и буквально свихнулся на идее фоточувствительного диска. Донасьен уже устал втолковывать Уопшоту, что записи - лишь средство проверки работоспособности схемы. На как можно большем количестве подопытных. Цель – миниатюрное устройство, не только записывающее, но и воспроизводящее внушающий сигнал, воздействующее на конкретного человека именно в тот момент, когда в этом есть необходимость, то есть - сразу после укуса. Но картину радужного будущего вытеснила другая картина. Перед внутренним взором возникло недавнее прошлое - залитая кровью комната, куча остывающих женских тел и одно живое, скрючившаяся в углу в ожидании своей участи. Едва ли Сомтоу на самом деле хочет избавить расу вампиров от необходимости убивать. - Ладно, пожалуй, мне пора. Ты подал мне пару хороших идей. Я займусь ими сегодня же вечером. Вместе – ты и я - мы подчиним этот мир. Донасьен с трудом изобразил дружескую улыбку. Раздражение, нараставшее весь вечер, грозилось выплеснуться. Сегодня Уопшот превзошёл себя. Говорил, говорил, говорил. С тем самым нездоровым блеском в глазах, который в последнее время появлялся всё чаще. Размахивал руками. Нёс какую-то уже полную околесицу. Донасьен сначала – первые месяц или два этой псевдонаучной вакханалии - пытался ему объяснить подлинное значение аппаратуры. Но со временем понял – это пустая трата сил. На возражения Сомтоу отзывался потоками ещё более бессвязного бреда. Тогда Донасьен сменил тактику. Теперь он горячо хвалил рвение своего помощника. Ему иногда даже доставляло удовольствие включаться в эту игру. Как сегодня, когда он с запрятанной издёвкой указывал Сомтоу на сложность человеческого сознания, слои шумов, приправил это параноидальной фразой о попытке убийства его, Донасьена… Воспалённый мозг Сомтоу намёки о покушениях или кознях Бюро принимал как раскалённая сковорода – масло. А ведь ещё совсем недавно Уотшоп отлично понимал, что из себя представляет это Бюро – контора, которая уже начала выдыхаться. Раньше в ней был смысл, но последние годы она медленно, да верно утрачивала последние крохи влияния. Ещё одним подарком паранойе Сомтоу стал фокус с Сэмом. Донасьен тогда припомнил свои навыки – и навёл на парня лёгкий морок. Так, что бедняга вышел от них совершенно оглушённым. Это, конечно, не стёртые воспоминания, а всего лишь забава на грани с розыгрышем, да ещё вкупе с соответствующим питьём. Но ошалелые глаза Сэма убедили Уотшопа: да, весь этот бред – сущая правда. По правде говоря, на Сэма и воздействовать не надо. Ни морока не требуется, ни опаивать не нужно. Очередной впечатлительный невротик, из таких получаются отличные ипохондрики и пациенты психоаналитиков. Подбрось им кроху – и они сами раздуют мелочь до слона. Но всё хорошо в разумных пределах. А о разумности в этом случае можно уже не вспоминать. Выйдя из квартиры Уотшопа, Донасьен спустил с лица дружескую мину и позволил досаде взять своё. До телефонной будки на углу – метров сто. Вряд ли за эти метры у него родятся доводы, способные воспрепятствовать тому, чтобы воплотить план, который созрел уже давно. Лишиться «опекуна» - чревато сложностями. Это значит – вновь искать подставное лицо. Проверять на прочность доверие. Муторно, долго, некстати. Но и с Сомтоу дальше тянуть нельзя. Помимо безумств, меньшего зла, есть ещё и практическая сторона. Такие кровавые оргии, которые он себе устраивает, рано или поздно привлекут внимание. Пока везло. Не стоит искушать судьбу. Да и самому Уопшоту во благо быть изолированным от общества. - Добрый вечер, - сказал он, когда гудок в трубке сменился голосом. – Пришлите, пожалуйста, санитаров… Адрес…Григорий вышел от Сорца на подгибающихся ногах. Заныло сердце. Второй раз за неделю заныло. В голове путалось. Половину из сказанного он не понял. И одной половиной сознания проваливался в болотисто-ледяной страх, а второй ловил акцент грозного собеседника. Во время беседы тому позвонили, он отозвался: «Сорца у телефона», а потом бросил несколько фраз на немецком. Против воли Григорий заслушался. Вспомнил год в Берлине. Совсем мимоходом они там пожили. Или даже полгода? Путается всё уже от старости в голове. Отец тогда был начеку. Чуял, что не стоит задерживаться в Германии. Мать вообще плакала – ей Бизерта стала родной. Потому они и вернулись. Чтобы потом ещё помыкаться. Ох, и носило же их… А вот Григорию гаркающая немецкая речь отчего-то пришлась по нраву. Выучить неповоротливые слова удалось даже легче, чем порхающие французские. Да и звучание имени на душу легло. Как там оно? Сырцо? Сорец? Сорце? Это ж итальянское что-то… А на итальянском Данечка ему, бывало, арии пел…… Ох, не о том он думает. Надо собраться с мыслями, выправить их, а то они у него, как тараканы запечные, разбегаются во все стороны…Григорий приостановился - отдышаться. Подхватил с обочины ********** палку. Никогда не ходил с тростью, но сейчас ему нужна была хоть какая опора. Сбили с толку этого Сорцу, крепко сбили. Это ж надо так опростоволоситься – его, неучёного сторожа, принять за священника. Григорий сначала и не сообразил, кивал, соглашался – грех, нехорошо… Страх так обуял, что не до тонкостей, да и акцент сорцевский сбивал с толку. Нет, не даются ему языки. Сколько лет вдали от родины, а только на русском и думает, и дышит, и говорит свободно. Соловушкой мысль и речь льется. В семье-то только на русском и говорили, так до самой смерти своей родители и сберегли родную речь. Да и окружение тоже всё было – свои же, с эскадры. А потом – эта беготня по странам, когда один язык вытеснял другой, да так и остались они путаницей неподатливой в голове, хотя, казалось бы, когда как не ребёнком легко усваивать. На старости же лет и вовсе родной выплывал, а остальные затирались. Да и не общался он давно ни с кем, кроме бывших прихожан, ну и ещё Данечки. Вот и сейчас - надо бы в смысл вникать, а внимание за звучанием убегало. Данечка, точно. Вот о чём думать надо. Нет, это ж какая путаница…Всё понапутали… Ох, всё понапутали. И про мальчонку тоже. Он же по-хорошему, по-доброму к мальчику-то. Даня ему как родной. Ершистый. Капризный. Жестокий иногда, как все подростки… Собеседник думающий, как совсем не-подростки…Эта двойственность. Снова она. Будь все такими – чтоб с виду юные, задорные, а умом зрелые. Иногда хорошо обманываться, что просто-напросто мальчонка ему встретился смышлёный, одарённый не по годам. А иногда, как глаза закроешь, да ведёшь беседу, так напротив думаешь – хорошо поговорить со своим, со сверстником. И даже если глянешь после того в глуповатое полудетское личико, на душе светлеет, словно посмотрелся в зеркало и убедился: душа вечно молода, и ты, Григорий, пусть и живёшь уже седьмой десяток на свете, а ликом так же, как и твой собеседник, пригож, гладок, сохранил тебя огонь души. Ведь вот она всё ещё полыхает. Сильнее, чем прежде. Раньше всё мешало что-то. Трудиться надо было, не покладая рук. Кем только ни побывал. То официантом, то развозчиком, то плотничал. Много чему научился. Мыкался, пытаясь свить ласточкино гнездо на чужих скалах. Они, скалы, гладкие, неприветливые, зацепиться не за что… Потом война, потом снова голод, потом послевоенная депрессия, глухой протест, тёмная полоса; когда были загулы – она, сдобная, разгульная, из местного кабаре, сумевшая его, полубродягу, закружить до горького хмеля, заставить позабыть про всё, кроме сейчас да сегодня. Потом стыд и потерянность, а между ними тоска. Эх, сколько уже прошло, да сама она давно в могилке покоится, а память ещё тянется… Снова бездомность. И вот уже Дижон, да здешний приход. И вот тут Григория наконец отогрело, вырвало из рук холодного вихря, вернуло в тёплые объятия веры. Первые годы он при батюшке как потерянный ягнёнок был. Тихий, смурной, побитый жизнью. А потом пришла благодать. Вот оно где, счастье. Смотрел тогда Григорий на пожухшие росписи, на старое золото окладов, а в душе расцветало новое – мир. Когда церковь обветшала, обеднела, закрылась, а батюшка перебрался в дом призрения, Григорий остался. И сейчас готов отдать многое. И принять многое. Он остановился, держась за стену. Снова в сердце кольнуло. Разговор это нехороший… Надо успокоиться после него. Дойти обязательно до данечкиного дома. Предупредить надо. Когда Даня в его жизни появился, Григорий подумал – вот оно, новый отрезок пути. Теперь уже ничто не мешает принимать милость Божию. Впитывать мудрость. Простым вещам радоваться. Покою. Миру на земле. И прекрасному пению. Второе из чудес на этой земле, что его счастливым делали. Первое – красота линий да красок, художниками воплощенная. Второе – пение мальчоночье. С ангельским он его уже не сравнивал, не стоит Бога гневить. Но ведь сколько в этом пении того, что будит все силы сердечные! Зажигает внутри неопалимую купину. Вот что его тянет к Данечке. «Проблемы», «искус обращения», «убийства», «нежить привечаете»…Сорца не прав. Греховного в их общении – столько же, сколько в каждом из разговоров с обычными людьми. Можно ли осуждать, не заглянув в тайники чужого сердца? Вот и здесь. Данечка не так плох, как казаться хочет. Это его испортило окружение. Опекун, не к ночи имя его будет помянуто, Иуда сребролюбивый. От него жестокость, от него разгул. Григорий его только пару раз издали видел, но от безумного огонька в глазах шарахнулся. В руках этого дельца Даня игрушка, хотя сам Данечка и думает иначе. Считает, что командует им. Ан нет, этот проныра одержим своими целями, корыстью или ещё чем.

Сам по себе, сидя в кресле в доме Григория, Даня мудр и грустен. Выходки его – от раздражения на мир, на таких существ, как этот Сомтоу, что его окружает. Потому и тянется к Григорию. Они друг друга понимают. Лучше понимают, чем то опекуну удаётся. Не будь этого нехристя, иначе бы всё было. Достанься Даня Григорию… Да какой там, что за смешные мечты. Это оттого, что своих детей Бог не дал. Сначала не на что и некогда было их подымать, потом – сдобная искусительница, потом сожаления, нежелание на других и мельком смотреть, а там уж как-то и поздно стало, стыдно о ребёнке мечтать. И вот ему подарок – дитя, которое уже впрок набралось мудрости, которое без его присмотра не пропадёт. Не нужно беспокоиться, что умрёшь, а малого не подымешь. Равный, старший и младший в одном лице. Разве не подарок…Сорце всё путает. Какие у Григория могут быть нечистые мотивы? Обращение – на это и намекать смешно. Не нужно ему от Дани обращения. Кому оно надобно на седьмом десятке? Людей только смешить… вампиров то есть… Нет, ему немного требуется. Огонь поддерживать. Чтобы наконец зажить во всю ширь души. Вдохнуть – и не сдерживаться. С одной стороны вечность святая, с другой – вечность воплощённая. Жгучая. Магнитом. Что его дни без Дани? Горение ровное. От голоса же мнимо ангельского – костёр яркий. Так и нужно. Предупредить надо. Хорошо, что сразу не разобрал, в чём Сорца обвиняет, тупо кивал, тупо каялся. Да, виновен, да, бес попутал. Своим мыслям внутренним кивал. Чушь какую-то городил. Сейчас он Данечку спросит. Рядом с ним легко разберётся. Огородит его, растормошит себя - всё как всегда. Может, стоит поехать вслед за ним? Что его держит тут, при церкви? Давно уже прожил домоседом. Отдыхал от прошлого перекати-поля. Долго пришлось отходить. Но теперь… Теперь снова внутри есть искра. Уже не по нужде, а по зову сердца. Уйти из-под чужой пяты. Не будут ему указывать, на испуг его не взять. «Якшаться с вампирами – это всегда приводит к смерти». Грешно так говорить. На секунду промелькнуло отрезвляющее: «А ну как прав этот иезуит недоделанный?» Может, впрямь, одурманило? Отыскать батюшку Никифора, попросить об исповеди… Но ведь и без того - душа горит ярко. У квартиры Дани повезло. Окна ещё темнели. Григорий изготовился ждать, ёжась в ночной прохладе. Прошёлся до угла и обратно. Снова до угла. И вдруг он – навстречу. На удивление – один. Опекуна нет рядом. Никого нет. Улизнул, значит, от своей свиты. За ним теперь всё время они увиваются. - Данечка! Хорошо как! А я тебя как раз подкарауливаю!- Завтра. Давай завтра, - отмахнулся Даня. Григорий умильно подумал: а ведь как на улицах-то ночных никто не озаботится, что парнишка один делает? Никто и не побеспокоился, поди… Люди – странные. Он так и не понял, как не примечают они, что чудо-мальчик не взрослеет? Не первый год на сцене. - Погоди… Важно это…- Некогда. Глаза, холодные по-змеиному. Не Данечка, а Донасьен. - Со мной такое приключилось… Но я – ладно, что мне, старику, сделают, а это и тебя касается…- Поговорим завтра, обещаю. - Да, конечно, но… Я ещё спросить хотел…- растерянно забормотал Григорий. Примолк. Вопрос куда-то растворился от неожиданной холодности, не успев толком оформиться. А Даня усмехнулся, как это умел. Молча изобразил поклон и пошёл прочь. Григорий спохватился, когда Даня уже почти достиг дверей. И отчаянно заторопился вслед. Странно, но всё ему благоприятствовало. Ведь Даня мог, сбегая от шарканья позади себя, чуть прибавить шаг – и он бы, запыхавшись, безнадёжно отстал. Но нет. А в Григория как вдохнули чужие силы. Потому, что не хотел отпускать. Не допил ещё. Ответа не дождался. Какого? Да самого главного. Он успел и догнать, и схватить за рукав. А дальше вышло нелепо и скоро. Даня, его Данечка, отмахнулся презрительно. Стряхнул с себя, как муху. Григорий пошатнулся, только самозванная трость и спасла от падения, хотя иссохшее дерево затрещало оглушающе. Палка переломилась. В душе тоже что-то переломилось. И рука сама взлетела. Вслед за обидой. Та, в которой Григорий ещё сжимал острощепый обломок. А сразу после удара, что пришёлся в самое сердце и оставил после себя кучку пепла, ощутил и в своём сердце такой же. «Упустил! Шанс свой ты упустил! Жизнь всю упустил! Своими руками…» – сжалось в нём. Вспомнил сразу и отца Иоанникия, глаза его бездонные, укоризненные. И сахарный купол церкви в Бизерте. И ещё что-то родное, но неузнанное. Смазанное, оранжевое, гулкое. Из совсем детства, похоже. На губы навернулось слово. Григорий упал на колени возле замурзанной урны. Ухватился. Обнял руками. Из неё струился дымок от тлеющего окурка. Тающий, как угасающее навеки сознание. - Ты снова прокололся, - сказала урна недовольно. – Ну, что с тобой поделаешь… Поехали дальше.

«1922-2030. Уму непостижимо, какое бюро ритуальных услуг согласилось выбить такие даты. Очевидно, работает, как наше». Сморщенная рука потянулась к цифрам. Последние две – чуть темнее, и вот здесь, на стыке, видна трещинка. Пусть думают, что шутники (гнутый рог им в подреберье) нарочно подменили. Немногие видели, как граблерукие могилокопы, выгружая из машины, уронили надгробье, сколов такую важную часть. БВУ – лишние нервы, чурбанам безруким - расходы на восстановление, а ему, Арнольду, – в коллекцию новый экспонат. Да, он был коллекционер. Не ярый, не заядлый - с изощрением. С детства (того, о котором помнил крайне мало) Нольде не понимал страха людей перед захоронениями. Ему, напротив, было крайне интересно, что происходит там, под крышкой гроба, когда неравномерным дождём начинают стучаться в неё, разбиваясь, комья земли. Вместе с другими мальчишками он сопровождал процессии, но не выходил за пределы улицы. С жадным вниманием слушал рассказы старших, но не мог сам наблюдать… пока не умер внезапно папа Карл. Тогда, в сырое пасмурное утро, он впервые попал на кладбище. И уходя, тайком от рыдавших мамочки, тёти и ещё какой-то родни, утащил с собой найденный неподалеку осколок кости с тремя великолепно сохранившимися зубами. Собачьей, вероятно. Неделю носил в кармане куртки, пугал врагов с соседней улицы. Даже одной девчонке перепало. Впрочем, угрызений совести по данному вопросу он не испытывал никогда: эта щуплая курица всегда называла его не иначе как Ноль, на что не имела абсолютно никакого права. Клабдищенский талисман (а Нольде не преминул сочинить про него жуткую историю) стал первым лотом в его коллекции. Потом последовал засохший почти сразу цветок с могилы мамы, кусок отколовшегося от оградки дерева, закаменевшая в белой краске кисть маляра, чей-то пропитанный слезами и испачканный в земле платок… Арнольд Карлович редко бывал на похоронах. Зато когда бывал – не уходил без улова. Каждая новая смерть (близких, а потом и чужих) людей приносила в его КСВЖ (Коллекцию свидетельств вечной жизни – как он любовно называл ее) очередную ценность. И последней, доставшейся три с половиной года назад, стали две мраморные цифры. «Эх ты, бюллетень запорченный», - вздохнул он, касаясь холодного камня вечнохолодной рукой. Излюбленное ругательство, смысл которого тщетно силились понять непосвященные (настолько в разных ситуациях оно применялось), впервые прозвучало с сожалением, пусть даже только в голове. - «Притворился буквой да в алфавит полез… Ан там – математика». Вампир прикрыл глаза, позволив пальцам самим найти имя. Сотни раз виденное на обложке дел – никогда не бывшее таким ощутимым, рельефным. Ха, О, Эф, Эф, Эм, А, Эн, Эн… Последняя с выщерблинкой – тоже досталось от голодранцев прикладбищенских, киселя им в пуп. За что их только кормят. Арнольд Карлович очень уважительно относился к любой работе, а особенно – к своей, требующей недюжинного ума, практичности и трудолюбия в пересчете на неведомые ему достижения цивилизации. Старый бюрократ (ещё одно любимое словечко, воспринимаемое исключительно как похвала и потому никогда, даже невзначай, не срывавшееся с выбеленных временем, сморщенных губ) не понимал, как можно делать что-то nachlässig. Именно из-за ненадлежащего отношения к своим обязанностям бывшее практически его домом Бюро сейчас в куда более бедственном положении, чем глупец Сэм. Он скорбно оглядел идеально ровную грань, очерчивающую мраморный полукруг, и снова вздохнул: «Тебе хотя бы урну дали. Прочную, удобную: сыпь – не хочу. А я вот с этим теперь, и пристроиться негде». Левой рукой Арнольда всё это время удерживал, уперев картонным углом в бок, неудобную коробку, в которой вместе с личными заметками, тетрадями и ручками-карандашами, а также разложенной по более мелким емкостям КСВЖ, – на самом дне, спрятавшись под слоями бесценного канцелярского хлама, затаились два новых трофея. Две карточки - самая старая и самая красиво заполненная - из Закрытой Картотеки патронессы. Он, по традиции справедливо и тайно, прибрал их к рукам, небезосновательно приравняв распущенный аппарат БВУ к братской могиле, в которую незаслуженно сгрузили с такой любовью ведшиеся им дела вампиров. В одну ночь Арнольд Карлович возненавидел директрису не меньше, чем тех, кто запускал свои грязные руки в шкафы с документами, в сейфы архива… За одну ночь лишился он и тесноватого, но дорогого сердцу ящика-кровати – и своей бесценной печатной машинки. Шуршание желтеющих страниц, исписанных каллиграфическим почерком Арнольда, из удовольствия вдруг стало худшим из кошмаров. «Раздери их кобылы! Они забрали все, все!» – разозлился он внезапно. Но вспышка гнева почти сразу обернулась жалобно-ворчливым старческим бормотанием. Бессменный секретарь, в одночасье оказавшийся не у дел, устало опустил коробку на сырую от росы скамью (чего в прежние ночи категорически себе бы не позволил – документы же!) и сел рядом. «Тебе хорошо, - повторил он, исподлобья взглянув на мраморную плиту, - вон какое изголовье воткнули. А мне за все десятилетия, - это слово он произнес по слогам, угрожающе наставив палец в затянутое серой пеленой небо, - от забот начальства…»Тут словно какая-то догадка осенила Арнольда – он с энтузиазмом полез в коробку, разгребая с таким старанием уложенные вещи. Буквально выкопал из недр своей сокровищницы небольшой мешочек. На ссохшуюся морщинами ладонь выпали две каменных цифры. Как по волшебству ушли раздражённо-горестные мысли о красногубой директрисе, целующей мерзавца Сомтоу, об оторванном капюшоне тёмно-коричневой накидки, фатально смявшемся в кулаке инквизитора, о безразличной холодности в глазах Инспекторов, убивших БВУ… Удивительное дело: каждый из экспонатов его коллекции, будучи частичкой кладбища, свидетелем чужих смертей, будто обладал собственной жизнью. Или отнимал нужную энергию у тех, кто более не мог распоряжаться ею. Вот и теперь осколки могильного камня словно оживали в его ладони, обещая разгадки многих тайн. Кончиком указательного пальца Арнольд Карлович подвигал их, устанавливая порядок. 03. Март? Третье? Скорая? О чём он вообще?! Цифры поменялись местами. 30. Тридцать сребреников – цена их бюро. Тридцатого числа одиннадцать раз в году на его столе оказывалась краткая записка: «Молись!» Уже четвёртый год. Было ли это связано со смертью Сэма Хофмана, или же являлось просто совпадением, дурным, как большинство клиентов, - он устал гадать; решил предоставить времени расставить всё по местам. Но не думал, что последствия окажутся столь плачевны. Снова память настырной мухой закружилась над бесславной гибелью Бюро. Узловатые пальцы резко сжались в кулак, стиснув осколки истории. Серый картон с помятым уголком, стянутые двойным узлом завязки… - невзрачная папка с лаконичной пометкой «Маска». «Всему виной этот бессовестно дерзкий проект, провальный с первой литеры до последней точки. Из-за него БВУ лишилось собственной вечности!» Закашлявшись, старик согнулся пополам, затрясся в злорадном смехе. Судя по продолжительности – пришедшемся на тридцатое февраля. «Святоша вовсе не святошей оказался – как ловко он управился с двухсотлетним мальчишкой! Одним ударом превратил в прах! Хитер Сорца, святой воды ему в печенку! Наверняка подкупил старика». Он не чувствовал впившихся в ладонь каменных граней, не ощущал начавшегося мерзкого дождя и приближения рассвета - снова вспоминал пролистанное украдкой дело. Перед глазами встало изображение: огромный человек в железной броне, с неестественно маленькой головой. Кто же знал, что этот грандиозный проект Второго Департамента обернётся позорным пшиком – и разгоном Бюро? То, что Маска, вампир-киборг, вышел из-под контроля, ещё полбеды. А вот то, что его мозгоделы-создатели так и не смогли придумать, как вскрыть череп своему неудачному творению, стало началом полного краха. Никто не мог предположить, что их обойдёт на повороте самоучка-изобретатель, который сумеет вбить в железную башку новую программу. Высшее руководство не стало разбираться, почему вложенные в проект деньги (ох, немалые!) оказались напрасной тратой. Всех, кто участвовал в разработках, уволили. А заодно расформировали всё БВУ. По-детски всхлипнув, Нольде спихнул в мешочек мраморные цифры, сунул сокровище поглубже в коробку. «Я бы тебя развеял, - заявил вдруг он, обратившись к праху, скрытому под землёй. – Но инквизитор сказал, так надёжнее. Прощай». Снова став равнодушным, словно и не было доверительного монолога, Арнольд Карлович подхватил личные вещи и, не оглядываясь, ушёл в предрассветный туман. Двумя неделями ранее. 16 августа 2034 года. Вспышка. Оглушительный грохот до боли в ушах. Сверкнувшая перед глазами синяя молния – и чернота. «Опять не прошёл. Надо что-то делать с этим». Узкие, почти девчачьи ладони упёрлись в круглый серебристый шлем, стянули его с головы. Поморгав, привыкая к утреннему свету (опять забыл про жалюзи), герой-воитель уставился в экран. Никнейм – Vivo. Квест 34X16ZC - не пройден. Статус – разоблачён. Миссия «Аврора» на грани срыва. И эта неотвязная «помощница» – кто только придумывает персонажей?Шлем оказался на подставке как раз в тот момент, когда раздался почти беззвучный звонок телефона. Вив щёлкнул в воздухе пальцами, не желая тянуться за мобильником, и с невероятной скоростью застучал по клавиатуре. - Здравствуй, дорогой. Опять за компьютером? – раздался из динамика обеспокоенный женский голос. – И не спал всю ночь? Бросай такую работу. - Да все нормально, мам, - отозвался он, не прекращая подбирать сложные кодовые комбинации. - В выходные отосплюсь. Наивная женщина, предполагающая, что её образцовое дитя целыми днями трудится над дипломным проектом, подрабатывая в оставшиеся часы в качестве программиста, рисковала разочароваться. - Если ты не перестанешь работать круглые сутки, я приеду, и лично прослежу, чтоб ты ложился вовремя.

- Мам, всё хорошо, правда. Я не так устал, как ты думаешь. - Я послезавтра поеду к тёте Раславе – загляну. Приберись. Своё обещание мама вполне могла сдержать, но Вив знал: с вероятностью восемьдесят два процента она забудет/не успеет/поменяет планы… Уж четвёртый год угрожает контролем – и четвёртый год его почти стерильная квартира ни разу не была оценена. - Хорошо, мам. Я немного занят. - Вечно ты занят… Ладно уж, иди к своему вымогателю. Почему она компьютер называла вымогателем, Вив мог только гадать. Завершив разговор, он оглядел комнату. Что здесь прибирать? Вещей – только жизненно необходимый набор, и каждая из них имеет своё, чётко определённое место. На мониторах ни пылинки, стойка с дисками аккуратно заполнена, ровная стопка компашек возле неё (Вив никак не мог найти время подыскать вторую) – не создаёт даже видимости бардака. Книжный шкаф плотно закрыт, и туда лучше не заглядывать. Кровать – просто образец строгости – девственно чиста, и ни единой складочки. Подставка под игровой шлем и напульсники… кстати, напульсники. Он расстегнул браслеты, мягко обхватывавшие его запястья, дотянувшись, повесил их рядом со шлемом. Вот теперь точно всё на месте. Конечно, лучше в его спальню (усмехнулся столь не соответствующему функционалу названию) маму не пускать совсем…Раздался тонкий, сверлящий писк. Вив посмотрел на большой экран, перевёл курсор мыши на второй, нажал несколько виртуальных кнопок. На третьем, позаимствованном у мобильника, таком маленьком, что входило лишь 16 символов в ширину и 8 строк, замелькали десятизначные номера. Сетевая игра по известному роману «Маска» пользовалась небывалой популярностью. Но Вив интересовался отнюдь не развлекательной её стороной. Вернее, не только ею. У него были основания полагать, что главный персонаж игры обладает собственным, не обусловленным законами игровой реальности и параметрами уровня сознанием. Он самообучался: каждый из геймеров оставлял след о своём пребывании в его памяти. Каждый раз, когда Вив загружал игру, он обнаруживал новые навыки у Маски, как те, что могли быть следствием его, Вива, собственных достижений, так и не объяснимые ничем иным, кроме постороннего опыта. Больше всего парнишке хотелось подобрать код к самым сокровенным слоям, к «подсознанию» программы – и попытаться повлиять на него. Это дало бы не только прохождение очередного уровня, но подтвердило (или опровергло) предположения о наличии у героя искусственного интеллекта, вбирающего в себя абсолютно все реалии, которые так или иначе осознаются игроками. И, как он подозревал, оказывающего влияние на головы девчонок и парней, увлечённо отдающихся игре. Свою он ухитрился защитить, создав пару уникальных барьеров и тщательно контролируя весь процесс от загрузки до финальной темноты. Да, он был «айтишником». Но в отличие от сокурсников не мотался по компьютерным клубам, не собирал у себя пивных компаний «коллег» и не хвастал своей технической продвинутостью перед девчонками. Не то чтобы не хотел – не было у Вива ни друзей надёжных, ни девушки (и это еще одна тема, которой он в общении с мамой не хотел он не хотел касаться). Просто Вив, по воле судьбы, похож был на девушку. Только лицом - утончённым, с мягкими андрогинными чертами – да изящными, «музыкальными» кистями рук. Но и этого хватало. Ему не раз предлагали стать альтернативной моделью… суля совершенно не то будущее, на которое он рассчитывал. Истинной страстью Вива были бесконечные ряды чередующихся в строго выверенном порядке двух цифр. Поэтому обычным развлечениям предпочитал подбор кодов и паролей, всеми правдами и неправдами стремясь проникнуть в гениально созданную программу. Он искал убийце самые безобидные варианты применения. Защита диких животных сорвалась – оказалась так же агрессивна, как основная роль героя, и невозможно было выявить результат. Гидом по Гданьску Маска тоже становиться не захотел. И рыбаком. И филателистом. И чемпионом по прыжкам с шестом… Виву никак не удавалось отыскать верный код, вскрыть непробиваемый череп киборга-вампира, чтобы прописать в виртуальный мозг нужную программу. Каждый раз первые успешные шаги сводились на нет следующим геймером. Необходимо было не только вломиться в искусственный интеллект, но и блокировать воздействия других, а также обеспечить выживаемость интервента. Иначе говоря – создать непобедимый вирус. «Uwaga!» – запульсировало на весь экран неоном. Молниеносно введя стабилизирующий код, Вив развернул на втором мониторе карту последней загрузки и, отыскав юнита Маски, задал новые координаты. Персонаж исчез. «Ну же, давай, соображай быстрее!» – подгонял он себя, удерживая выловленного героя в виртуальном подпространстве. – «Кем будешь? Булочником? Грибником?» Схватив левой рукой монетку (правой не прекращая вводить символы), подбросил, но поймать не смог – желтое колесико укатилось под стол, звякнув, легло в недосягаемой тени.

И тут на него будто снизошло озарение: садовод! Оттолкнув мышь вместе с предупреждающей надписью, он как сумасшедший стал вколачивать чертовски длинный и замысловатый пароль. Потом, в открывшуюся командную строку – набор неравномерно чередующихся единиц и нулей. Старая добрая практика везения. А вот теперь – самое время… Шлем будто сам оказался на его голове. Запущен квест 34X16ZC в бета-три-версии. Пользователь Vivo занял монопольный режим. …Очнулся он уже когда стемнело. Или светало… Высвободил из металло-пластикового плена голову, пригладил волосы. Что происходило в игре – помнил смутно, словно часть данных стёр из собственного мозга вместе с теми, что принадлежали Маске. Индикатор времени в углу экрана язвительно констатировал шесть часов бездействия. Но за эти шесть часов… карта местности изменилась! Несколько полян заросли кустарником, главную дорогу к столице пересекала широкая полоса цветов. Сработало! Вив, боясь поверить в успех, стал искать киборга. Радар засёк новые изменения ландшафта – и груду железа неподалеку. Вот он, красавчик! Ёлочки высаживает! Проверка статуса – общедоступный режим… Вив расхохотался. Вот удивляются сейчас несколько сот пользователей новым склонностям любимого персонажа! Войдя в тест-сферу, проанализировав изменения в тактике Маски, он удовлетворённо откинулся на спинку стула – вирус внедрён и очевидно процветает. В буквальном смысле. И доступ к ресурсам все еще открыт. Сменив пароль на ещё более длинный, Вив восторженно вздохнул – и пошёл на кухню ставить чайник. Сухой ветер снова принялся гонять песок. Элизабет Трюи опустила полотнище палатки. Медсестра, стерилизовавшая инструменты, обернулась и поприветствовала её. Уважительно, дружелюбно, но в то же время с беглой подавленной улыбкой. Быть может, на щеке снова след копоти?Неважно. Все уже привыкли. Врачи и медсёстры знали её такой. Убранные за уши волосы. На пыльном лице решимость. И походка стремительна, как у человека, вечно куда-то опаздывающего, хоть и тяжеловата. Не женская походка. Не женская настойчивость. И мало походившая на девичий наряд форма. Элизабет привыкла к такому отражению в маленьком зеркале. Даже немногие фотографии сохраняли её образ именно таким – собранным, пружинистым, не женственным. Остальные, ранние, погибли при переезде. Впрочем, одна фотография всё-таки сохранилась – платье в горошек, волосы замучены в крутые локоны, нарисованы идеальные губы, шляпка кокетливо сдвинута набок. Платье было красным, с пышной юбкой, отложным воротничком. Рядом на фото подружки. Вскоре после этого она будет целоваться с одним из парней, что провожали их после киносеанса домой, и помада, платью в тон, останется на его губах, как будто он только что отведал сочных ягод. Это её тогда рассмешило. Хотя надолго впечаталось в память. Что-то волнующее было в этих окрашенным карминным губах. Поцелуи так и остались подвешенными вместе со смешком в вечерней сырости, как и замешательство несостоявшегося кавалера. До какого-то момента она была молчаливой худосочной девочкой. Детство осталось в памяти Элизабет одной слипшейся невнятной чередой дней, а может, одним растянутым до бесконечности днём, и только лет с девяти она начала оперяться в этом мире. Скромно и тихо. Но в пятнадцать с ней что-то произошло. Она помнила тот момент. Вышла из дома, посланная за покупками, шагнула на тротуар – и поняла, что хочет промчаться на велосипеде с бешеной скоростью вниз по улицам, завопить голосом соседского сорванца, сбежать из дома юнгой на скрипящем такелажем паруснике. В лицо ударило весной. Она сразу же испугалась. Сжала ремешок сумочки, опустила глаза, как за чем-то непристойным застигнутая, и поспешила в лавку. Но пробившая себе ход наружу магма теперь знала дорогу и нет-нет да выплескивалась. Рисковая, страстно жаждущая новизны натура. На одном из занятий в школе примерная Лиззи вдруг нарисовала жестокую карикатуру на учительницу. Художественными талантами она никогда не блистала, а тут вдруг как будто что-то водило её рукой. Рисунок получился острым и злым. К несчастью, объект сатиры оказался у увлёкшейся Элизабет за плечом. Ещё, пожалуй, удивительнее, что от громоподобного вопроса: «Что это у нас тут?», она не испугалась, а хладнокровно опрокинула чернильницу на тетрадь. И глядя, как фиолетовая темень захватывает узнаваемый силуэт и скрывает под собой тонкие линии, дерзко ответила: «Простите, кажется, это клякса. Уродливая клякса». Может быть, несколько таких случаев и подготовили отца к её решению стать врачом. Или то, что мама всю Вторую Мировую трудилась в Женской добровольной службе, не покладая рук, не жалея сил, хотя до того была оранжерейным цветком, голубой кровью. А может, Джон Трюи, насмотревшийся во время войны на кровь и оторванные конечности, втайне надеялся, что стоит дочери увидеть неприглядность выбранной профессии, она отступится. Это занятие не для девушки. Свой первый надрез скальпелем Элизабет сделала так, словно всю жизнь рисовала остриём по человеческой коже. И преподаватели, скептически относившиеся к упрямой круглолицей студентке, скоро поменяли своё мнение. Элизабет Трюи обещала превратиться в превосходного хирурга. Она ступила на землю Египта одновременно с высадкой британского десанта. В Лондоне уже вовсю шли дожди, а Порт-Саид полыхнул на неё сухим жаром. Бедные пальмы сиротливо утыкали берега знаменитого канала. Фото его не сходили с газетных страниц последние несколько недель. Вживую он был пастельно-бледен, как выцветшая старая литография, проложенная папиросной бумагой. За границей лагеря проходилось острой косой разрушение. Вернулись из дальних уголков памяти картины разбомблённого Лондона. Обращаясь в руины, что викторианские особняки, что арабские дома с витыми колонами становились одинаково унылой россыпью камней. Вода из разбитых труб хлынула на мостовые. Посреди запруженных улиц айсбергами высились диваны, кресла, шкафы. Люди таскали узлы с пожитками. Крались повозки, неведомо куда волочившие уцелевший скарб. Безоблачность неба сменили чёрные тучи от горящих нефтехранилищ, будто бы даже погоду войска привезли с собой. Всё это мелькало за стеклом военного джипа быстро, а отпечатывалось в памяти надолго. Особо застряло несколько картинок. Пожилая женщина, с огромной корзиной пряжи, отдыхающая посреди груды битого кирпича. Территория союзников. На земле, припечатанное по углам камнями, расстелено было полотнище французского флага. Цвета поблекли из-за тонкого слоя вездесущего песка. Элизабет подумала, что ещё несколько часов – и ветра вернут помеченную территорию исконным жителям, сравняв метку цветом с землёй. Отец рассказывал ей про Сопротивление, товарища-француза, которого, уже накануне победы, убило на месте осколком, про красивейшие поля и деревеньки. Она всегда хотела побывать во Франции. А оказалась здесь, в Египте. Никого из тех, кто знал, это уже не удивило. Она успела приобрести репутацию человека, идущего к цели напролом. Женщина, которая оставалась на ногах тогда, когда других уже укладывала обессиленными усталость. Женщина, чья рука и самообладание в операционной были твёрже, чем у её коллег-мужчин. Женщина, которая предложила новый метод оперирования. Мало кто решался с ней спорить. Далёкий гул сместился. Сделал шаг к ней по пустыне, ближе. Очередной «Вампир»? Элизабет тоже наконец шагнула - вглубь палатки. И сразу же перестала думать о тенях, которые могут пронестись над головой и обрушить на неё смерть. Она наблюдала за раненым уже два дня. Никому из её подопечных не доставалось столько внимания. Именно она настояла, чтобы его перевели в эту палатку. Отдельно от остальных. Ей не задали вопросов, потому что уже списали его негласно в покойники. Обгоревшее тело, отсутствующий пульс. Только слабое движение и выдало жизнь. При нём не нашлось документов. Запрос командованию ничего не дал – в Королевской морской пехоте знали пропавших наперечёт. Скорее всего, гражданский. Чем занимался он в готовом вспыхнуть волнениями Порт-Саиде? Здесь было чем поживиться археологам, да и не готовы оказались европейцы так сразу отступиться от десятилетиями остававшегося за ними города. Медсестра вопросительно глянула на неё, ожидая указаний. К этой девушке Элизабет так и не привыкла. И никак не могла запомнить её имени. Смуглая, быстроглазая, та сменила прошлую медсестру, бледненькую и двигающуюся неуверенно, словно под действием снотворных. Элизабет отрицательно качнула головой, давая понять, что заглянула просто так. Проведать. Помощь не нужна, ты свободна. Со своей дружелюбно-загадочной улыбкой медсестра неслышно вышла. Раненый не был красив или юн. Он выглядел как обычный уставший человек, сдавленный слишком сильно объятиями войны. Усталость придавала ему суровость, которая тут же оборачивалась уязвимостью. Усталость же стояла в блёклых глазах. Когда его привезли, Элизабет была уверена: он мёртв или вот-вот умрет. Черты лица уже заострились. Но кое-что было непостижимо. Доставившие его в госпиталь не поставили бы и гроша ломаного на то, что он продержится хотя бы до вечера. Формальный укол обезболивающего и перевязка напоминали больше отходную молитву, чем медицинскую помощь. Он продолжал тянуть нить жизни дальше. Более того – раны стали исчезать. Нет. Они…Элизабет не поверила своим глазам, когда на следующий день пришла менять повязку. Такого на её памяти не было. Изничтоженная огнём плоть за ночь - вернулась. Язвы и рытвины выровнялись. Обугленные ткани словно отряхнулись от пепла. Она перевела своего неопознанного пациента в эту палатку, подальше от остальных. Никому ничего не сказала. Это была её тайна. На щеках заплясал непривычный жар. Словно бы это её опалило, не его. Или словно она делала что-то преступное. Именно поэтому, из-за странного ощущения недозволенности, она его и спрятала. Не просто так отослала медсестру. Элизабет не могла найти причин для такой скрытности или чувства вины. Он её пациент, это её долг, она действует строго в рамках своих обязанностях. Он – только её. На сей раз он был в сознании. Элизабет была уверена, что он может говорить. Она склонилась над ним и заговорила сама. - Вы слышите меня, я знаю. Раненый приоткрыл глаза, но смотрел безучастно. Что ей говорить или делать дальше, Элизабет не знала. Его нельзя упускать из госпиталя. Это единственное, что ясно. Он исчезнет, а она останется ни с чем. Хотя что ей может дать этот полутруп? Или… Будь это возможным, она бы просиживала возле него неотлучно. И ходила с лихорадочным: а если не застанет в следующий раз? Судьба даёт только один шанс. Всегда неожиданно. Промедлил, засомневался – шанс этот уйдёт к другому. Да или нет. Без раздумий. В лицо снова билась весна. Безумная, оголтелая. Сейчас, посреди осенней пустыни, снова плясал давний искус, застигший её пятнадцатилетней девчонкой на пороге дома. Элизабет прошла к столику с инструментами, выбрала скальпель. Он придал ей уверенности и прогнал бурлящий нетерпеливый страх. - Я знаю, - повторила она. Только теперь говорила уже о другом. Пациент повернул слегка головуПромелькнула предыдущая жизнь. Какие-то мелочи. Круглая шляпная коробка, в которой они хранили документы. Отбитый у фарфорового слона хобот – выскользнул у пятилетней Элизабет из рук. Одуряюще скучные занятия по географии, когда она думала: не слушать бы о дальних странах, а побывать в них. Покупка чулок. Вечер, проведённый у радиоприёмника, - забравшись с ногами в кресло, она подпевала хрипловатой мелодии. - Мы с вами можем договориться. К моему мнению прислушиваются, поэтому я смогу обеспечить…Он вдруг сделал движение, намереваясь сесть. По этому движению было понятно: сейчас он спустит ноги, попытается встать. Глаза без искринки её отвергали. В них была та же ирония, тот же усталый скепсис, с которым на неё смотрели вначале преподаватели. Элизабет приставила скальпель к его шее. Чётким рассчитанным движением хирурга. - Нет. Ты не уйдёшь просто так!Пальцы больно сдавило. Вывернуло. Она ощутила боль уже после того, как увидела кровь, хлынувшую на простыни. Холод скальпеля, обернувшегося против неё, сменился жаром, как ошейник. Она прижала руку к шее. Врач в ней принялся просчитывать действия, которые она должна предпринять при такой ране. Действия, которые она предпринять не сможет. А та часть её, что не была врачом, забилась в ярости, припоминая остальное, не увиденное в первую вспышку. Было и другое, помимо шляпных коробок. То, что она забыла. Элизабет удивлённо шевельнула губами, пытаясь произнести воскресшее имя. Женщина в одеждах медсестры стояла на пригорке сразу возле палатки, когда обвитый бинтами пациент показался на пороге. Она была терпелива и стала свидетелем зрелища более впечатляющего, чем всё, виденное войсками за последнюю неделю. Жаркое египетское солнце коснулось пошатнувшейся фигуры, окатило пламенем. Мгновенно взвившийся столп огня, не давший шанса даже на вскрик. Нет, они не найдут останков. И будут гадать, как удалось едва живому шпиону выбраться из лагеря. Никто не обратит внимания на следы пепла, которые к ночи развеет ветром. Она разочарованно покачала головой. Усмехнулась. И двинулась прочь. А когда взошла на бархан, то растаяла в воздухе послеполуденной дымкой. Донасьен лежал на кушетке в кабинете психолога. Ему единственному из всех клиентов Бюро она была по росту, как прокрустово ложе, и подгонять не надо. Каждый раз, когда он являлся сюда для обязательных ежемесячных сеансов, скорее напоминавших отчеты о проведенном времени, он куражился. Издевался, хамил, острил и из какого-то извращенного чувства удовлетворения пытался вывести из себя вечно спокойного собеседника. В этот раз все было не так. Этот мозгоправ, как окрестил его про себя вампир, вдруг задел его за живое, спрятанное где-то глубоко внутри, просящееся наружу и не находящее выхода без посторонней помощи. - Вы как-то говорили, что мало помните из своего прошлого и совсем ничего из прошлой жизни. Возможно, если бы вы вспомнили, кем были до рождения, многое в вашем поведении нашло объяснение. Не хотите попробовать?- Думаете, мне было не интересно? Думаете, не искал, не пытался, не пробовал? Ха, да что вы можете мне предложить такого, чего я раньше еще не делал? – Донасьен огрызнулся, но потом надолго замолчал, задумался. Он стал тих и печален. И каким-то обреченным, затравленным голосом спросил:- Что вы хотите сделать?- Пока попробуем простейшую методику, погрузим вас в гипноз. Вы давно этого не делали, знаю, и раньше он не давал желаемого результата. Но сейчас вы открыты, может что-нибудь получиться. Расслабьтесь и смотрите на часы.

Вампир чувствовал, как плавно погружается в сон, растворяется в нем. Но контроль за своими действиями сохранялся. Возникло чувство, словно смотришь фильм со стороны, который в любой момент можешь остановить, перемотать, выключить. За кирпичными стенами крепости бушевала революция, кровь, разруха, пожарища и пепелища, вонь разлагающихся трупов, стоны раненых и плач женщин. А внутри, за решеткой и кирпичными стенами сидел мужчина, единственный заключенный Бастилии. Ловя последние мгновения света от лучей заходящего солнца, он писал. Писал собственной кровью за неимением чернил, сломанной вилкой за неимением пера, между строк потрепанной библии за неимением бумаги. Писал один из многих своих романов. И страницы священной книги утопали в сексе, насилии, убийствах, крови и похоти, безудержной, безнаказанной, неудовлетворенной и жестокой. И маркиз медленно сходил с ума…Донасьен не проснулся, он буквально вынырнул, хватая ртом воздух. Некоторое время он приходил в себя, его тонкие руки тряслись, губы шептали обрывки фраз и имен, взгляд был устремлен в пустоту. - Даня, Данечка… - психолог тихо позвал юношу, нарочно назвав этим неприятным именем, чтобы вывести пациента из ступора. - Не называй меня так. Слышишь, не смей меня так называть!- Тогда как же мне к вам обращаться? Кто вы? Вспомнили?- Я… Я – Донасьен Альфонс Франсуа маркиз де Сад! Но почему я стал ребенком?- Это уже другой вопрос. Думаю, на сегодня с вас хватит потрясений и открытий. Продолжим в другой раз. Но если захотите, можете приходить в любое время ночи, для вас я всегда свободен, - мужчина мягко, но настойчиво выпроводил Донасьена и обратился к кому-то невидимому. - Ну, что ты теперь думаешь?Дверца одного из шкафов в кабинете приоткрылась, и из тайника показался Сорца, подслушавший весь разговор. - Он опасен. Но хуже всего то, что он непредсказуем. От него одни неприятности. Думаю, конклав согласится с моим решением, от него нужно избавляться, пока он вольно или невольно не погубил нас всех. Сразу после концерта Сэм отправился домой. День выдался тяжелым и даже Пинк Флойд не смог помочь ему расслабиться и насладиться музыкой. Видения стали неотъемлемой частью жизни вампира, от которой он не мог избавиться. Вампиризм подарил ему это проклятье и Хофман мирился с ним, пока мог. И сожалел, что не мог контролировать свои способности. Здесь, как и в бизнесе, нет места слабости. Оказавшись дома, мужчина заснул крепким сном и проснулся, услышав настойчивый звонок. Секретарша. Сьзенн пыталась дозвониться до него уже час, но Хофман соизволил открыть глаза только сейчас. Он пропустил важное совещание, но не расстроился. Попросил извиниться за оплошность, выслушал все, что накипело у секретарши, которой он сам позволял слишком много вольностей, пообещал ей, что с него ужин в любом ресторане, который она выберет, и новое платье. Переубеждать ее в чем-то или повышать голос на фаворитку, желания не было. Ничего серьезного у них не было и не будет, Сэм это для себя давно решил. Он все еще испытывал теплые чувства к Элизабет. Мужчина не помнил, когда они точно познакомились. Год, два или месяц назад… Отдыхал в Египте, там насобирал приключения на задницу, а единственным, кто мог ему помочь зализать раны, оказалась молоденькая медсестра. Их встреча была короткой, но Хофман хорошо ее запомнил. Впрочем… это уже не имеет никакого значения. Элизабет осталась в прошлом, как и то, что произошло там, в Египте. Он так и не выспался. Смутно припомнил, что было после концерта. Домой он попал спустя несколько часов после него. Сначала увидел странное видение, в котором он и этот мальчишка, Донасьен, погибли от рук странных типов в шлемах. Решив, что это очередное его видение, вампир решил предупредить восходящую звезду. Парень его выслушал в отличие от его компаньона – тот решил сослаться на свихнутость Хофмана. Его право. Продюсер махнул на это рукой, сказав, что это их личное дело. То, что его слова звучали странно, он и сам прекрасно понимал, но решил, что так он поступает правильно. Предупрежден, значит, вооружен. Звонок на домашний. Сэм лениво взял телефон, сев в постели. - Да?- Включи телек. - Зачем?- Включи, говорю! – настаивал мужской голос. Вампиру ничего не осталось, как нажать кнопку пульта. Он не успел спросить, что именно он должен был там найти, как на телеканале замаячила «Игромания», и Хофман услышал знакомый лозунг новой игрушки. «Маска»… Он был ее продюсером, но, перед тем, как продолжить спонсирование разработки игрухи, решил внести некоторые корректировки, ссылаясь на пожелания аудитории. В итоге они разошлись во мнениях с разработчиками, и лавочку пришлось свернуть. Сэм не захотел продвигать то, что, по его мнению, должно было провалиться еще на начальной стадии внедрения в ряды геймеров – на тесте, но игрушке удалось пробиться в свет и даже замаячить на экранах. Но позабавило не это. В трейлере к игре он увидел все, что было в его видении – эти засранцы не только перелабзали сюжет, не исправив свои ошибки, но и решили отомстить продюсеру, который их кинул – сделав его одной из жертв героев-вояк. Вторым оказался Донасьен – его «любимец» и «предмет», на который переключился Сэм. Если бы Хофман не был таким уставшим, он бы точно рассмеялся во весь голос, но не сложилось. - Сэм, ты там живой?- Ага. Голос из трубки напомнил, что Вив еще не отключился. Он познакомился с этим парнем, когда начал заниматься продюсированием игрушек. Ему нужен был знающий взгляд на такие вещи. Сам Хофман игрушки никогда не любил, предпочитал только гонки, но настоящие, а не симуляторы. Никакой дайс не сможет заменить реальную тачку и ощущения от скольжения по дороге. - Что скажешь?- Думаю, что…Звонок в дверь. Мужчина сделал паузу в разговоре и подошел к двери. Глянул в глазок – удивился, увидев врачей, но вопреки всему решил открыл дверь. - Чем могу помочь?- Сэммиэль Хофман?- Он самый. - К нам поступил звонок… Ваши… ммм… знакомые… сильно обеспокоены вашим здоровьем. - Не понимаю о чем вы. - Вы не против, если мы войдем?- Пожалуйста. Мужчина пропустил трех ребят и закрыл за ними дверь. - Так в чем суть вашего визита?- Говорят, что в последнее время вы на нервах. - Это не удивительно, учитывая мою профессию, - спокойно ответил продюсер и пожал плечами. - Вас ничего не тревожит?- Пока только то, что я не понимаю, что происходит и по какой причине вы оказались в моем доме. - Нам говорили, что вы видели, как вас убивают мужчины в шлемах…- Видел, - кивнул вампир. – И сейчас вижу. Врачи напряглись. Сэм молча показал на экран, где продолжали крутить трейлер «Маски». - Простите, но…- Это новая игра от «Энтейс». Разработчики решили пошутить. - Кажется… вышло небольшое недоразумение… Просим прощения за беспокойство. Всего доброго. Вампир кивнул и выпроводил нежеланных гостей. Он уже понял, что к чему и зачем эти ребята наведались к нему. Его способности могут сделать его сумасшедшим, но болен лишь тот, кто не знает о способностях вампира и считает ее за что-то из рамок вон выходящее. Их право. - Сэм…А он и забыл о телефонном звонке…- А?- Включи канал новостей- И что там? Мои акции упали втрое? – усмехнулся продюсер. - Просто включи. Решив не спорить с Вивом, Хофман переключил канал, перед тем решив записать трейлер на диск – на память. То, что он увидел в новостях, стало подтверждением того, что не все совсем так, как он успел изложить до этого. Донасьена действительно убили. Мальчишку с божественным голосом, который гипнотизировал своей красотой, в один миг не стало. Никто точно не знал, его ли прах нашли, но двухсотлетний вампир пропал. - Что думаешь?- Думаю, что я в полной жопе, - честно ответил продюсер, откинувшись спиной на постель. – И у меня выходной, - горько усмехнулся вампир. - Тебе бы только шутить. - Закажи мне билет в Египет. - Я тебе секретарша что ли?! Сьюзенн свою проси. - Не могу. Я должен ей ужин, - поморщился вампир. - Я все равно за ним не поеду. - Закажи по интернету. Ты сделаешь это все равно быстрее меня. - Ну ты…- Знаю. Мудак и эксплуататор. - Вот про мудака ты точно подметил. Тишина. - Я чуть не забыл. - М?- Ты просил меня пробить базу данных этого Бюро…- Что-то нашел?- Да. Думаю, тебе будет интересно кое-что узнать. Лови файл. Ноут оповестил о приходе нового сообщения. Хофман открыл письмо, в котором оказались данные всех последних клиентов Бюро. Большинство из них он уже видел еще тогда, на столе Арнольда, но кое-что новенькое здесь было: его знакомая медсестричка, Вив…- А список все пополняется…Связь прервалась. Отыграть одну пешку, отыграть вторую. В этой партии бюро обыграло всех и не важно как. Причины он так и не видел, а следствие… следствие было перед глазами. Когда Сэм закрыл ноутбук его уже не интересовало ничего, возможно только слова, которые Сфорца бросил ему - своему новообращенному ученику:Люди понятия не имеют о том, как выбираться из своего ментального леса… А вы говорите о зрелых решениях. В этом лесу возраст не имеет никакого отношения к индивидуальной способности принимать решения. Здесь имеет значение только опыт. Даже дитя малое, если знает путь, проведет вас лучше, чем вы сами, если заблудитесь. При таких обстоятельствах точнее было б сказать, что это дитя взрослее вас.

Все мы лишь дети перед Богом. Сама жизнь это великая школа, и наши уроки не кончатся до тех пор, пока мы не осознаем, кем являемся, на самом деле. Кажется так говорил Парамахамса Йогананда…