Надо жратьСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

В последнее время в Подмосковье растет и крепнет культ Нглуи Нграка, Властителя Беспредельных Глубин. Сектанты, фанатики и одержимые занимают ведущие места на производстве, проникают в органы местного самоуправления и центры культурного досуга и отдыха. Кроме того, доллар растет, рубль падает, кризис неизбежен, и это все новости на данный час — сообщает газета «Завтра». Не знаю, как там газета, но мы, жители Подмосковья, на месте ориентируемся в ситуации лучше, для нас все это ближе и нагляднее, чем для столичных заправил. Взять тот же Загорск, откуда я родом — разве не засели у нас в Знаменской церкви батюшка Флом, а в Успенской — батюшка Фмон? И разве не обосновался на посту главы района некий Езонг — тот, что на пару с председателем кадастровой комиссии Аргулом пожрал на внеочередном смотре детского творчества ансамбль барабанщиков Свято-Георгиевской гимназии?Если верить секретарю Совета депутатов (Римма? Куотле? Зиндра? Нет, не помню, как ее звали), то о людоедских пристрастиях дуэта можно было догадаться и раньше, ознакомься хоть кто-нибудь со служебными характеристиками, которые те писали своим сослуживцам. На смену клишированным определениям — «добросовестный», «трудолюбивый», «целеустремленный» — в них, начиная с сентября месяца, приходят такие слова, как «сочный», «упитанный» и даже «деликатесный». Казалось бы, отличный повод призвать каннибалов к порядку, благо полиция и дружина в те дни еще не предались Нглуи Нграку окончательно, но что тут скажешь — не срослось. Вновь мы, загорцы, оказались задним умом сильны и заподозрили неладное лишь тогда, когда Четыре Обета — Послушания, Молчания, Обретения и Поглощения — уже приняли Совет ветеранов, городская больница и шиномонтаж. Так был потерян Загорск. Из всех его контор, учреждений, комиссий и объединений дольше остальных продержался «Благовест», православный листок в четыре полосы. Даже корчась в предсмертных муках, он продолжал громить купальники и мини-юбки, выдавать на-гора проповеди, публиковать отчеты о поездках в святые места и размещать на своих страницах молитвы за здравие вперемешку с рецептами постной пищи. Преображение свершилось, едва обанкротилась типография — тогда-то, без страха, но со смирением прежний «Благовест» сложил оружие, и на смену ему пришел новый, с культистами во главе. Корреспондентов своих он, по-видимому, целиком унаследовал от предшественника, ибо новые номера ничем не отличались от старых — разве что стала получше бумага, да Господа Бога везде сменил Нглуи Нграк. На фоне таких событий — и грозных, и ужасных, и смешных — и произошел тот случай с Виголом, о котором я хочу вам сейчас поведать. Прежде всего, что это был за человек — Вигол? Прапорщик ФСБ, отец двоих детей, в культ Нглуи Нграка он вступил не из любви к его непередаваемому Запаху, не из почтения к Чешуе и гигантскому Хвосту, а из соображений личной выгоды — чтобы поменьше платить налогов. Мечтой его жизни было иметь свой собственный бизнес, открыть в торговом центре сувенирную лавку. Торговать Вигол планировал свечами, открытками, кружками, полотенцами, а также бутылочками со слизью Великой Матери и статуэтками Нглуи Нграка в масштабе один к шестидесяти четырем. Начинание было достойное, спору нет, однако на словах все выходило легче, чем на деле. Мало того, что торговая площадь, которой домогался Вигол, была уже занята, так еще и арендатор ее, некий Семенов, оказался форменной свиньей. Никому не хотел он уступить своего места, даром, что арендная плата была высокая, а выручки становились все меньше и меньше. Напрасно Вигол брызгал слюной, размахивал «корочкой» и призывал на помощь дядю из Министерства обороны — Семенов был непреклонен. Осталось последнее средство — гроза всех ИПов и ПБОЮЛов, обряд Приятия. Не стану утруждать вас описанием этого действа — скажу лишь, что вошел в Знаменскую церковь Вигол под ручку с Семеновым, а вышел оттуда, неся четыре сочащихся кровью пакета из «Пятерочки». Дома, на семейном совете — присутствовали жена Катя, дочь Юля и сын Максим — выяснилось следующее: чтобы получить место Семенова, Вигол должен его съесть, причем не просто так — кусочек здесь, кусочек там — а целиком, с костями и требухой. Первый раз, как водится, оказался самым трудным. Казалось бы, обыкновенные вещи — вилка, тарелка, мясо, но как ни старался Вигол убедить себя, что происходящее — в порядке вещей, все же он чувствовал себя неуютно. Еще вчера он жил в мире, где люди, тая на сердце злобу, вынуждены были, тем не менее, расшаркиваться друг с другом; теперь же человек, который только тем и провинился, что мешал Виголу открыть сувенирную лавку, лежал перед ним готовый к употреблению, словно бы говоря: «Ешь меня, и покончим с этим». Каким бы толстокожим ни был Вигол, все же ему казалось, что события развиваются слишком быстро и — как бы так выразиться? — прямолинейно. Нельзя же вот так вот, сразу, существуют ведь правила приличия… Последние, правда, Вигол приплел скорее для галочки — вернее, ничего лучше ему в голову не пришло. В последнее время в Подмосковье растет и крепнет культ Нглуи Нграка, Властителя Беспредельных Глубин. Сектанты, фанатики и одержимые занимают ведущие места на производстве, проникают в органы местного самоуправления и центры культурного досуга и отдыха. Кроме того, доллар растет, рубль падает, кризис неизбежен, и это все новости на данный час — сообщает газета «Завтра». Не знаю, как там газета, но мы, жители Подмосковья, на месте ориентируемся в ситуации лучше, для нас все это ближе и нагляднее, чем для столичных заправил. Взять тот же Загорск, откуда я родом — разве не засели у нас в Знаменской церкви батюшка Флом, а в Успенской — батюшка Фмон? И разве не обосновался на посту главы района некий Езонг — тот, что на пару с председателем кадастровой комиссии Аргулом пожрал на внеочередном смотре детского творчества ансамбль барабанщиков Свято-Георгиевской гимназии?Если верить секретарю Совета депутатов (Римма? Куотле? Зиндра? Нет, не помню, как ее звали), то о людоедских пристрастиях дуэта можно было догадаться и раньше, ознакомься хоть кто-нибудь со служебными характеристиками, которые те писали своим сослуживцам. На смену клишированным определениям — «добросовестный», «трудолюбивый», «целеустремленный» — в них, начиная с сентября месяца, приходят такие слова, как «сочный», «упитанный» и даже «деликатесный». Казалось бы, отличный повод призвать каннибалов к порядку, благо полиция и дружина в те дни еще не предались Нглуи Нграку окончательно, но что тут скажешь — не срослось. Вновь мы, загорцы, оказались задним умом сильны и заподозрили неладное лишь тогда, когда Четыре Обета — Послушания, Молчания, Обретения и Поглощения — уже приняли Совет ветеранов, городская больница и шиномонтаж. Так был потерян Загорск. Из всех его контор, учреждений, комиссий и объединений дольше остальных продержался «Благовест», православный листок в четыре полосы. Даже корчась в предсмертных муках, он продолжал громить купальники и мини-юбки, выдавать на-гора проповеди, публиковать отчеты о поездках в святые места и размещать на своих страницах молитвы за здравие вперемешку с рецептами постной пищи. Преображение свершилось, едва обанкротилась типография — тогда-то, без страха, но со смирением прежний «Благовест» сложил оружие, и на смену ему пришел новый, с культистами во главе. Корреспондентов своих он, по-видимому, целиком унаследовал от предшественника, ибо новые номера ничем не отличались от старых — разве что стала получше бумага, да Господа Бога везде сменил Нглуи Нграк. На фоне таких событий — и грозных, и ужасных, и смешных — и произошел тот случай с Виголом, о котором я хочу вам сейчас поведать. Прежде всего, что это был за человек — Вигол? Прапорщик ФСБ, отец двоих детей, в культ Нглуи Нграка он вступил не из любви к его непередаваемому Запаху, не из почтения к Чешуе и гигантскому Хвосту, а из соображений личной выгоды — чтобы поменьше платить налогов. Мечтой его жизни было иметь свой собственный бизнес, открыть в торговом центре сувенирную лавку. Торговать Вигол планировал свечами, открытками, кружками, полотенцами, а также бутылочками со слизью Великой Матери и статуэтками Нглуи Нграка в масштабе один к шестидесяти четырем. Начинание было достойное, спору нет, однако на словах все выходило легче, чем на деле. Мало того, что торговая площадь, которой домогался Вигол, была уже занята, так еще и арендатор ее, некий Семенов, оказался форменной свиньей. Никому не хотел он уступить своего места, даром, что арендная плата была высокая, а выручки становились все меньше и меньше. Напрасно Вигол брызгал слюной, размахивал «корочкой» и призывал на помощь дядю из Министерства обороны — Семенов был непреклонен. Осталось последнее средство — гроза всех ИПов и ПБОЮЛов, обряд Приятия. Не стану утруждать вас описанием этого действа — скажу лишь, что вошел в Знаменскую церковь Вигол под ручку с Семеновым, а вышел оттуда, неся четыре сочащихся кровью пакета из «Пятерочки». Дома, на семейном совете — присутствовали жена Катя, дочь Юля и сын Максим — выяснилось следующее: чтобы получить место Семенова, Вигол должен его съесть, причем не просто так — кусочек здесь, кусочек там — а целиком, с костями и требухой. Первый раз, как водится, оказался самым трудным. Казалось бы, обыкновенные вещи — вилка, тарелка, мясо, но как ни старался Вигол убедить себя, что происходящее — в порядке вещей, все же он чувствовал себя неуютно. Еще вчера он жил в мире, где люди, тая на сердце злобу, вынуждены были, тем не менее, расшаркиваться друг с другом; теперь же человек, который только тем и провинился, что мешал Виголу открыть сувенирную лавку, лежал перед ним готовый к употреблению, словно бы говоря: «Ешь меня, и покончим с этим». Каким бы толстокожим ни был Вигол, все же ему казалось, что события развиваются слишком быстро и — как бы так выразиться? — прямолинейно. Нельзя же вот так вот, сразу, существуют ведь правила приличия… Последние, правда, Вигол приплел скорее для галочки — вернее, ничего лучше ему в голову не пришло.

Ну да, сказал он себе, так и есть. Он просто-напросто делает что-то неприличное, вот ему и нехорошо. Надо перебороть себя. В конце концов, и отношения мужчин и женщин в юном возрасте казались ему неприличными, а теперь он — счастливый муж и отец двух замечательных детей. Ну, с чего бы это ему, Виголу, быть собой недовольным? Разве обряд, который он сейчас выполняет, не признан обществом, не одобрен властью? Нет, конечно же, он все делает правильно, а если и кажется, что поступок его — неверный, то следует помнить о том, что в данном обществе это — вполне естественное социальное поведение, что так делают все, а значит и ему так поступать не зазорно. Можно даже сказать, подумал Вигол, что этот обряд Приятия он делит со всеми остальными людьми, поклоняющимися Нглуи Нграку, а потому вина его дробится на множество частиц, каждая из которых по отдельности почти что невесома. Ее считай, что не существует — да-да, именно так. И все же в глубине души Вигол понимал, что частица эта, пусть и ничтожная, все же была. Какая-то крупица его поступка вцепилась в него и не отпускала — о, Вигол дорого бы дал за то, чтобы узнать, насколько она велика, эта часть!Каково соотношение в каждом поступке воли самого человека и власти Всемогущего Случая? Кто виноват в том, что он сейчас будет давиться Семеновым — сам Вигол или общество, его породившее? С одной стороны, вина была на Виголе — никто ведь не принуждал его к обряду Приятия, решение это он принял сам. С другой, иного способа добиться желаемого в существующем обществе у него не было, а от осуществления замыслов Вигола зависело очень многое. Не судьбы мира, конечно, но будущее его самого и его детей зависело от того, пойдет ли этот новый бизнес, будет ли он приносить доход. Можно сколько угодно порицать эгоизм семьи, рода, племени, можно сколько угодно восхвалять альтруизм и самопожертвование, но ясно одно: дети наши должны быть накормлены, одеты, устроены в школу, и даже если мы знаем, что ради этого незнамо где должен пострадать неведомый Семенов — что ж, так тому и быть. В сущности, по-настоящему мучило Вигола только то, что Семенов этот в его случае был вовсе не гипотетический, не болтался где-то в отдалении, а лежал прямо перед ним на большом фаянсовом блюде, мелко порезанный и обильно сдобренный перцем. Гарниром к нему прилагалась фасоль, но ее Вигол уже съел. Настало время вонзить зубы в ляжку ближнего своего. — Послушай, — сказал Вигол жене, желая оттянуть начало трапезы. — Как ты думаешь, что было бы, не будь этой жабы? — Какой еще жабы? — спросила жена. — Ну, этой, — Вигол почесал затылок. — Нглуи Нграка. — Было бы то же самое, — ответила она со вздохом. — Тебе бы все равно пришлось сожрать этого Семенова, пусть и не буквально. Разорить, выдавить из бизнеса — ты понимаешь. Такова жизнь, Вигол. А теперь ешь, пожалуйста, свой обед — зря я его, что ли, разогревала?Такова жизнь — этим Виголу и пришлось утешиться. Хорошо хоть он должен растить двоих детей, а не двадцать, как его сослуживец Либов. Откуда тому было знать, что нежная его невеста незадолго до свадьбы претерпела Божественную Метаморфозу и вместо того, чтобы рожать по-человечески, мечет икру, словно рыба? Двадцать сыновей — крепких, злобных, прожорливых — это только в сказке чудесно, а на деле не так уж легко прокормить всю эту ораву. И ладно бы от Либова требовался лишь хлеб насущный — детишек ведь следовало куда-нибудь пристроить, дать им дорогу в жизнь! Высшее образование — вот что занимало мысли Либова. Конечно, размышлял он, кто-то из его многочисленного потомства поступит сам, и все же из двух десятков по меньшей мере за пятерых придется нести магарыч. Денег у Либова не было, и он решил проблему просто. Сразу же после выпускного вечера он собрал сыновей в одной комнате и заявил, что здесь и сейчас они должны биться друг с другом насмерть, и тот, кто останется последним, гарантированно поступит в МГИМО. — Вышел я, дверь запер, — рассказывал он Виголу, — Слышу: крики, визги, хруст. Через час захожу и вижу: остался один, младшенький. Довольный, глазки горят, пузико круглое. Отрыжечка, конечно, как же без нее. Сейчас учится на втором курсе, недавно сессию закрыл. Будущий культуролог!Да, Либову пришлось куда хуже, чем ему — это Вигол признавал. Скрепя сердце, он воткнул вилку в мясо, выворотил кусочек, положил в рот и принялся жевать. Мясо оказалось вполне съедобным, даже вкусным. Чем-то оно напоминало свинину, но было чуть более жестким. Некстати вспомнился рассказ знакомой блокадницы о том, как в одном из детских домов Ленинграда детей пришлось-таки накормить человечиной. Война уже кончилась, а они все просили, просили этого мяса…Первую порцию Вигол одолел быстро, вторую — тоже. — Какой ты у меня молодец, — сказала жена. — Вкусно?Вигол кивнул. — Я старалась. Завтра попробую бабушкин рецепт. Ты же у меня любишь пельмени, да? Любишь пельмешки? Любишь? — Люблю, — ответил Вигол. — Много там еще осталось? — Где? — не поняла жена. — В холодильнике. — А, там… Много, Вигол, много. Вся морозилка, считай, только им и забита. Ничего — за неделю успеешь. Ты лучше скажи — нам его точно есть нельзя? Что сказал батюшка Флом? — Вам — нет, — вздохнул Вигол. — Ни в коем случае. — Ну, значит, справишься сам. Ты же у меня большой мальчик, — поцеловала она его в макушку. — Бон апетти. И с этого дня Вигол принялся жрать. Семенов на завтрак, Семенов на обед, Семенов в судках, с собою, бутерброды из Семенова, непременный кусочек филе на ночь, воскресный холодец и лечебный бульон — каждый день Вигола поджидал дома сервированный, отменно приготовленный, украшенный зеленью Семенов. Стейк из Семенова, биточки, ростбиф, бефстроганов, рагу, простой шашлык, шашлык по-карски — она даже карпаччо умудрилась приготовить, эта виголова Катя, а благодарить за это следовало Интернет и книгу «Порадуй свою семью»!На шестой день Виголу стало казаться, что Семенова в нем теперь больше, чем было в самом Семенове. Он переполнился Семеновым, Семенов лез у него из ушей. — Ну, потерпи, миленький, потерпи, — просила жена, глядя на Вигола, буквально заталкивающего в себя кусок аппетитной вырезки. — Это же ради нас, ради будущего. Ты же дачу хотел, помнишь? Дачу! И машину хотел. И Юлю в колледж, и Максиму — велосипед…Жена говорила убедительно, ласково, и Вигол — распаренный, красный от натуги, с тремя новыми дырками в ремне — продолжал жрать. Он дробил зубами хрящи, высасывал костный мозг, обгладывал до последнего волоконца кости и медленно продвигался вперед. Вот кончился третий пакет — самый большой, самый трудный, и осталось всего ничего. Наконец, настал день триумфа: мозг, сердце и печень, приберегаемые напоследок, Вигол съел за один вечер, а из оставшихся ребер жена сварила на утро суп. Оставалось только съесть его, и торговая площадь будет за Виголом, он уже сможет ввозить товар. В то утро Вигол проснулся радостным: это будет сегодня, пело в груди, сегодня все кончится. Он похлебал суп, вылизал порядка ради тарелку и отправился в торговый центр. Вот оно, его место! Здесь встанет стеллаж с посудой, здесь — со свечками, ну а Нглуи Нграка, будь он трижды неладен, придется поставить на самом виду. Глаза бы не глядели на эту жабу — сколько мук, сколько мук…Избавлю вас, опять же, от подробностей — едва ли вам интересны во всех деталях завоз товара, инвентаризация, найм продавца — и перейдем к делу, к тому, что было дальше. После всех неприятностей с Семеновым Вигол рассчитывал на хорошие выручки; пять тысяч в день — вот сколько ему было нужно, чтобы окупить затраты. В мечтах же ему виделись скорее восемь, а то и десять — ну, в самом деле, а почему бы и нет? Люди падки на всякую дрянь, они раскупят кружки, полотенца, бутылочки со слизью, а Вигол на вырученные деньги откроет еще один магазин, а потом еще один, и еще… Уже не дача с машиной мерещились ему, а полноценный загородный домик, с забором, охранником, бойцовым псом в конуре…Увы, реальность оказалась жестока. Как ни старался продавец, больше тысячи за смену не выходило. Не желал никто покупать сувенирные кружки, пылились в футлярчиках ручки с забавными надписями («Стерве», «Золотому начальнику», «Любимой маме»), и вышло так, что захожий пьяница расколотил немецкий сервиз. Вигол пил, злился, кричал на продавца, на жену, но факт оставался фактом — бизнес его прогорал. То, что ради торговой площади он съел Семенова, не улучшило нисколько саму торговую площадь. Людей не было, и призвать их не мог даже всесильный Нглуи Нграк. И все же это было не самое страшное в конце концов, с бизнесом так бывает: не идет, и все. По-настоящему плохое случилось в понедельник, когда в торговом центре стоял мертвый штиль. Вигол расхаживал вокруг своего киоска, искал, за что бы вычесть с продавца, как вдруг у него зазвонил телефон. Это был батюшка Флом, и у Вигола засосало под ложечкой. Почему он звонит? Разве не съел Вигол Семенова до последней косточки? — Здравствуй, Вигол, — сказал батюшка Флом. — Как жена, детишки, работа? — Все хорошо, отче, — еле смог выдавить Вигол. — Живем потихоньку. — Ну, живи, живи, — сказал батюшка. — Я, собственно, что звоню? Когда же ты, чадо мое, доешь несчастного Семенова? Ведь все сроки уже вышли. — Какие сроки, отче? — спросил, холодея, Вигол. — Я же уже… — Ну, как же это, — Флом по-прежнему говорил с ним спокойно и мягко, как с ребенком. — Если бы ты — уже, мы бы об этом знали. А звоночка-то нету, значит, сплоховал, не выдержал, не доел. «Катя!» — мелькнула у Вигола мысль. — «Чтоб тебя, глупая баба!». — Это жена, — забормотал он в трубку. — Это жена придумала, а я все по правилам, я — ничего! — С женой мы еще поговорим, не волнуйся, — обещал батюшка. — А ты, когда придешь домой — посмотри на балконе. Что найдешь — съешь. Там немного. — Но оно же испортилось… — сказал Вигол. — Конечно, испортилось. Но ответь мне, любезный мой сын — неужели ты думаешь, что его кто-то за тебя доедать будет? Нет уж, придется тебе самому. Сам захотел — так будь добр сделать все до конца, как полагается. Ты, я слышал, торгуешь уже, так? Тогда тем более — надо! — Но как же выручки… — забормотал Вигол. — Что же я — ради трехсот рублей должен… Может быть, после, когда получше будет… Нет? — Нет, — сказал батюшка Флом. — Потом — не получится. Надо сейчас. Трудно, противно, но надо. — Точно надо? — тоскливо спросил Вигол. — А нельзя ли как-нибудь… — Никаких «как-нибудь», — отрезал батюшка. — Хватит. Благословляю тебя, сыне, и ступай уже, надоел. Что оставалось Виголу? Кто он был, чтобы выступить против жизни? Склизкое, вонючее, гнилое, мухи, наверное, уже завелись — а придется жрать. Ради счастья детей, ради блага родных и во имя прекрасного будущего. Тошнота подступила к горлу, но Вигол обуздал позыв.