Мой дом у озераСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Рассказ Ирины Олеговны Дунаевой, известной художницы, мастера пейзажа. Одна странная и необъяснимая история произошла со мной в конце 60-х годов. Сразу после художественного училища, я пошла работать в школу учителем рисования. Но по порядку. Я с ностальгией вспоминаю свой дом у озера, в котором жили мы с мамой, его ещё до войны построил мой отец... После её смерти я осталась одна и мне было только 19 лет. И ещё кот Фантик. К дому примыкал сад и, пройдя через него, прямо за изгородью плескалось большое красивое озеро с островом посередине, поросшем старыми липами. Из сада через калитку я выходила к берегу и смотрела на его воды, то чистые пастельные, то ультрамариновые, то тёмно-зелёные и мрачные в зависимости от облаков и освещения. Там я написала много этюдов к своим картинам. Я слушала как шелестит прибрежный тростник... этот шелест хоть и был похож на шелест денег, мне нравился гораздо больше. Наверное, так я была воспитана: деньги - ничто, душа - всё! Этот дом был просто раем для художника, да и для обычного человека. Несмотря на свой возраст, я уже была участницей нескольких выставок, городских, районных, областных и мечтала вступить в союз художников, что дало бы мне большую свободу, чем сейчас. Сказывалось и то, что и мой отец был художником, и я выросла на любви к искусству. Что я могу рассказать о себе? Девчонка рыжая с веснушками, с исцарапанными и вечно испачканными красками руками... Мне самой приходилось натягивать холсты на подрамники и сбивать рамки, а это совсем не женская работа. Не могу сказать, что я была красавицей, но мужчины часто оглядывались мне вслед, что меня всегда смешило. Опыта общения с мужчинами, да и простого жизненного, у меня было мало, и если женская часть моего окружения мне была ясна и понятна, то мужчины, их логика, поступки, цели и действия, часто ставили меня в тупик. Из-за этого, в их обществе я чувствовала себя скованной и глупой. Например, наш директор, солидный человек и отец троих детей, когда вызывал меня к себе в кабинет, вёл себя порой странно: подмигивал, потирал руки, задавал глупые вопросы, например: как дела или не скучно ли мне... и всё такое. Ходил вокруг, а раз даже попытался меня ущипнуть за бок... Я не знала как вести себя с ним и после, когда раздумывала над этим, то приходила к выводу, что он меня просто жалеет, зная, что я осталась без родителей... К несчастью, в это время я лишилась и своей лучшей подруги, которая уехала в другой город. Где-то ближе к весне, к нам пришёл новый учитель физкультуры Виктор Самойлович Кривошеин. Мужчина средних лет, довольно приятной наружности, хотя лицом несколько грубоват, да, в общем-то, и манерами, но он же спортсмен, что с них взять - железки превыше всего. Не скажу, чтобы я с ним подружилась, но это был первый мужчина (не считая отца), по общению с которым я могла составить некоторое представление об этой части человечества. Ну не ужимки же директора считать признаком мужчины!К началу лета с Виктором Самойловичем я уже почти освоилась. Итак, что нас связывало? Мне была нужна мужская натура для выставки «Портреты и характеры». Мужские портреты были вообще моим слабым местом. Не в том смысле, что я их обожала писать, а как раз наоборот, я их слабо чувствовала. Сказывался недостаток опыта как жизненного, так и творческого. Что было нужно ему... Что вообще нужно мужчинам? На этот вопрос пусть отвечают женщины поопытнее меня. В данном случае, я считала, что Виктор Самойлович решил мне помочь, зная мои трудности, которые я и не скрывала. Остановились на том, что писать портрет я буду в школьном спортзале после работы, но после нескольких сеансов я поняла, что освещение там плохое, к тому же часто мешают посторонние, да и коллеги стали косо смотреть. Пригласить его к себе домой? Я никак не могла решиться на это, хотя несколько раз он провожал меня почти до дома, но я всегда останавливала его словами: «Дальше я пойду одна, родители меня встретят», - вот так врала я ему. Я думала: если я его позову, он быстро поймёт, что нет у меня никаких родителей, а оставаться наедине со взрослым мужчиной дома мне было боязно. В общем, дело портретное почти заглохло, а начало выставки неумолимо приближалось. Кажется, это был майский день, мы шли с ним из школы по улице, вдоль озера к моему дому, она так и называлась Приозёрная, когда хлынул ливень, и Виктор Самойлович вмиг укрыл меня своим пиджаком и втолкнул под своды старой полуразрушенной колокольни. Мы стояли близко друг к другу и в момент вспышки молний, он прижимал меня к кирпичной стене и шептал: «Не дрожи, не бойся, я с тобой». Я видела какой он сильный и уверенный, я ощутила его тело с рельефными мышцами под одеждой и неизвестное ранее чувство приятной теплоты и безволия стало растекаться по мне. В этот момент он бы мог делать со мной всё, что хотел, я бы не оказала ему сопротивления, но, слава богу, он не понял моего состояния, а вскоре я уже взяла себя в руки и полностью контролировала. Рассказ Ирины Олеговны Дунаевой, известной художницы, мастера пейзажа. Одна странная и необъяснимая история произошла со мной в конце 60-х годов. Сразу после художественного училища, я пошла работать в школу учителем рисования. Но по порядку. Я с ностальгией вспоминаю свой дом у озера, в котором жили мы с мамой, его ещё до войны построил мой отец... После её смерти я осталась одна и мне было только 19 лет. И ещё кот Фантик. К дому примыкал сад и, пройдя через него, прямо за изгородью плескалось большое красивое озеро с островом посередине, поросшем старыми липами. Из сада через калитку я выходила к берегу и смотрела на его воды, то чистые пастельные, то ультрамариновые, то тёмно-зелёные и мрачные в зависимости от облаков и освещения. Там я написала много этюдов к своим картинам. Я слушала как шелестит прибрежный тростник... этот шелест хоть и был похож на шелест денег, мне нравился гораздо больше. Наверное, так я была воспитана: деньги - ничто, душа - всё! Этот дом был просто раем для художника, да и для обычного человека. Несмотря на свой возраст, я уже была участницей нескольких выставок, городских, районных, областных и мечтала вступить в союз художников, что дало бы мне большую свободу, чем сейчас. Сказывалось и то, что и мой отец был художником, и я выросла на любви к искусству. Что я могу рассказать о себе? Девчонка рыжая с веснушками, с исцарапанными и вечно испачканными красками руками... Мне самой приходилось натягивать холсты на подрамники и сбивать рамки, а это совсем не женская работа. Не могу сказать, что я была красавицей, но мужчины часто оглядывались мне вслед, что меня всегда смешило. Опыта общения с мужчинами, да и простого жизненного, у меня было мало, и если женская часть моего окружения мне была ясна и понятна, то мужчины, их логика, поступки, цели и действия, часто ставили меня в тупик. Из-за этого, в их обществе я чувствовала себя скованной и глупой. Например, наш директор, солидный человек и отец троих детей, когда вызывал меня к себе в кабинет, вёл себя порой странно: подмигивал, потирал руки, задавал глупые вопросы, например: как дела или не скучно ли мне... и всё такое. Ходил вокруг, а раз даже попытался меня ущипнуть за бок... Я не знала как вести себя с ним и после, когда раздумывала над этим, то приходила к выводу, что он меня просто жалеет, зная, что я осталась без родителей... К несчастью, в это время я лишилась и своей лучшей подруги, которая уехала в другой город. Где-то ближе к весне, к нам пришёл новый учитель физкультуры Виктор Самойлович Кривошеин. Мужчина средних лет, довольно приятной наружности, хотя лицом несколько грубоват, да, в общем-то, и манерами, но он же спортсмен, что с них взять - железки превыше всего. Не скажу, чтобы я с ним подружилась, но это был первый мужчина (не считая отца), по общению с которым я могла составить некоторое представление об этой части человечества. Ну не ужимки же директора считать признаком мужчины!К началу лета с Виктором Самойловичем я уже почти освоилась. Итак, что нас связывало? Мне была нужна мужская натура для выставки «Портреты и характеры». Мужские портреты были вообще моим слабым местом. Не в том смысле, что я их обожала писать, а как раз наоборот, я их слабо чувствовала. Сказывался недостаток опыта как жизненного, так и творческого. Что было нужно ему... Что вообще нужно мужчинам? На этот вопрос пусть отвечают женщины поопытнее меня. В данном случае, я считала, что Виктор Самойлович решил мне помочь, зная мои трудности, которые я и не скрывала. Остановились на том, что писать портрет я буду в школьном спортзале после работы, но после нескольких сеансов я поняла, что освещение там плохое, к тому же часто мешают посторонние, да и коллеги стали косо смотреть. Пригласить его к себе домой? Я никак не могла решиться на это, хотя несколько раз он провожал меня почти до дома, но я всегда останавливала его словами: «Дальше я пойду одна, родители меня встретят», - вот так врала я ему. Я думала: если я его позову, он быстро поймёт, что нет у меня никаких родителей, а оставаться наедине со взрослым мужчиной дома мне было боязно. В общем, дело портретное почти заглохло, а начало выставки неумолимо приближалось. Кажется, это был майский день, мы шли с ним из школы по улице, вдоль озера к моему дому, она так и называлась Приозёрная, когда хлынул ливень, и Виктор Самойлович вмиг укрыл меня своим пиджаком и втолкнул под своды старой полуразрушенной колокольни. Мы стояли близко друг к другу и в момент вспышки молний, он прижимал меня к кирпичной стене и шептал: «Не дрожи, не бойся, я с тобой». Я видела какой он сильный и уверенный, я ощутила его тело с рельефными мышцами под одеждой и неизвестное ранее чувство приятной теплоты и безволия стало растекаться по мне. В этот момент он бы мог делать со мной всё, что хотел, я бы не оказала ему сопротивления, но, слава богу, он не понял моего состояния, а вскоре я уже взяла себя в руки и полностью контролировала.

Наверное, с этого случая, когда от раскатов грома сотрясалась вся колокольня, а толстая кирпичная стена за моей спиной ходила ходуном, когда мы были совсем одни, и он не сделал мне ничего плохого - я стала ему доверять. И уже на следующий день он сидел у меня дома в мамином кресле и позировал. Мне нравились его руки, большие, сильные со вздувшимися венами от физических упражнений. У меня просто голова кружилась от этих рук, я старалась на них не смотреть, но они всё равно то и дело попадались мне на глаза. Скажу больше, я в ту ночь долго не могла уснуть из-за них. Кажется, ну, что такого в мужских руках? Как говорила моя лучшая подруга: «Мужчинам в нас нравятся ноги, так же как нам в них, руки». Вот-вот, теперь-то до меня дошёл смысл этих слов, показавшихся вначале белибердой. Надо сказать, что портрет продвигался, из рук вон, плохо. Когда Виктор Самойлович приходил и садился в кресло, я теряла всякую концентрацию, кисти валились у меня из рук, растворитель проливался на пол и дома потом долго пахло скипидаром, а краска ложилась не туда куда надо. В душе я уже смирилась, что не напишу его никогда или буду писать вечно... Эти две вероятности меня одинаково устраивали и, тем не менее, когда он уходил, я почему-то вздыхала с облегчением. Во мне словно расслаблялась какая-то струна натянутая слишком сильно. Из разговоров с Виктором Самойловичем, я поняла, что он был раньше военным, офицером и на службе «дал кому-то в морду»; как я подозреваю, своему начальнику и из-за этого был уволен из армии. Впрочем, подробности он не стал рассказывать. Нравился ли он мне? Пожалуй, да, хотя некоторые его слова и поступки меня настораживали и возмущали. Например, когда я решила ему показать в саду свои любимые цветы, он равнодушно заметил: «Красота - это пустое. В жизни побеждает не красивый, а сильный, а участок лучше засадить капустой - будет больше пользы»... В другой раз он жестоко отшвырнул ногой Фантика, который мирно сидел на полу. Поняв, что я живу одна, он уже в первый вечер предпринял шаги, чтобы остаться у меня под надуманным предлогом на ночь, но я его выпроводила. В следующий раз он был ещё настойчивее... Почему я так поступала, если мне было с ним хорошо? Я понимала, что если это случится, то моя душа даст трещину, а врождённое чувство не пускать никого в свою душу, а дом, со всеми его комнатами, мебелью, садом и духом родителей, и был частью моей души, заставляло меня оттягивать этот момент. Я не хотела перемен, а перемены обязательно последуют, если в доме появится мужчина, и они меня пугали. Вот и в этот раз Виктор Самойлович начал с того, что завтра, мол, ему удобно отсюда идти по делам, а из своей коммуналки далеко, рано вставать, ну и соседи у него шумные, мешают спать, да и вообще, она у него крохотная, а у меня много комнат и тишина. Он с раздражением выговаривал мне, что я поступаю с ним как с мальчишкой, и он вынужден просить, унижаться и всё такое... Мне стало стыдно, я вспомнила как он подправил забор, как заменил прогнившие ступеньки на крыльце и уже почти готова была сказать ему «да». Лицо и щёки у меня пылали, дыхание стало частым, а руки, как всегда, когда я нервничала, теребили рукав платья. Он заметил это моё состояние, подошёл вплотную, взял меня за плечи так, что мне стало больно и притянул к себе. И в этот момент у меня вырвалось: «Хорошо, оставайтесь, только давайте со следующего раза, давайте завтра». Я, как утопающий хватается за соломинку, ухватилась за это «завтра» и стала тараторить, что завтра, мол, со всех сторон будет лучше, чем сегодня и это будет обязательно, я даю слово и конечно сдержу его... А сама про себя думала: конечно, завтра будет лучше, я и постель чистую постелю и окна помою, и зеркала протру. Я убеждала себя как могла и придумывала всякие причины. Выслушав, он со злостью оттолкнул меня, да так, что я упала на стул и выбежал из дома, хлопнув дверью... Я хорошо расслышала как он вполголоса со сдерживаемой яростью выдавил: «Дрянь». Вечер был тусклый, ветреный, я вышла в сад, сквозь листву яблонь просвечивали свинцовые волны озера. Через калитку, подойдя к самой кромке воды, я вдыхала в лёгкие чистый воздух, наполненный запахом молодой листвы, трав, водорослей и чего-то ещё неуловимо тревожного. В душе я чувствовала себя одновременно и оскорблённой, и виноватой, но последнее стало перевешивать. Я наивно думала, что в следующий раз всё исправлю, пусть остаётся на ночь, если ему так надо, я постелю себе на диване в соседней комнате, а Виктор Самойлович ляжет на кровати. Да именно так я и думала, разглядывая на горизонте над озером грозовые облака. Ветер усилился, макушки деревьев стали гнуться под его напором, а из глаз он выдувал слёзы. Дома я ещё раз прошлась по комнатам, чтобы успокоиться, посидела на стульчике у пианино, глядя на мамину фотографию, и под шум начавшегося ливня, легла спать. Ночью была страшная гроза, вспышки молний то и дело освещали мою спальню. Я проснулась и пожалела, что отказала Виктору Самойловичу, думая так: вот был бы он сейчас рядом, мне было бы спокойнее... он ведь такой сильный, опытный... Я вспомнила как он укрывал меня своим пиджаком в колокольне, как мне было приятно, когда он прижимал меня к себе. И в этот момент я заметила чью-то фигуру за окном. Человек стоял неподвижно в нескольких метрах от окна, и очередная вспышка молнии осветила накинутый на голову капюшон. Я встала с кровати и нерешительно сделала шаг к окну, и тут Фантик зашипел, выгнул спину и бросился у меня из-под ног вглубь спальни. Я, не отрываясь, с ужасом смотрела на человека в длинном плаще, стоящего за окном в потоке ливня. От страха я не могла пошевелиться. И вот рука неизвестного откинула капюшон, и я увидела свою маму, но не такой, какой я её помнила всегда, а гораздо моложе. Она что-то говорила мне или даже кричала, но я не слышала ни единого звука, я только видела как беззвучно шевелятся её губы... Сколько это продолжалось? Не знаю... может и меньше минуты, а скорее всего несколько секунд. Когда я, переборов страх, подошла ближе к окну, там уже никого не было. Только куст сирени, струи дождя и вспышки небесного электричества. Я опять легла на кровать раздумывая, уж не сошла ли я с ума. Не помню как прошёл остаток ночи, кажется я пила валерьянку, потом несколько рюмок кагора... и кое-как заснула под утро. Утром, дождь ещё моросил, я выбежала на крыльцо, подошла к окну, в надежде увидеть на земле следы, но так ничего не нашла. Днём у меня всё валилось из рук и из головы не выходила мамино лицо. Я хорошо помнила как по нему струились потоки дождевой воды и шевелились её губы, и в то же время разум говорил мне, что этого не может быть, там никого не было, это просто игра света и тени от вспышек молний, и что тебе всё показалось. К обеду я уже окончательно убедила себя в этом. В три часа дня мне надо было быть у портнихи. Идти не хотелось из-за головной боли, но в последний момент я передумала: представила себя в новом платье, впереди лето... Портниха шила на дому. Поговорив со мной немного о каких-то пустяках, Людмила отправилась на кухню заварить чай. Я осталась в комнате одна вместе с ворохом недошитых вещей и попугаем. Зелёный волнистый попугайчик не сидел в клетке, а порхал себе по комнате или тараторил весь день перед большим напольным зеркалом. В клетке он только спал ночью. Часто он доверчиво садился на плечо или на голову клиентам, я это всё знала и не один раз видела. Вот и сейчас он вспорхнул мне на плечо и... завёл свои бесконечные переливчатые трели, однако, в этот раз в них было что-то новое. Я явственно вдруг услышала мамин голос... слова произносились так быстро, что я никак не могла вникнуть в суть... И наконец, разобрала: «Ира, Ира, Виктор нет, Виктор нет»... потом опять что-то неразборчивое и снова: «Виктор, нет... Виктор, нет». Совсем как азбука Морзе. Вся глубинная суть этих слов на этот раз не только сразу дошла до меня, но и придавила своей тяжестью к стулу. Вошла улыбаясь, Людмила с чашками и чайником, и прикрикнула на попугайчика: «Кешка, пошёл вон. Он слетел с моего плеча опять к зеркалу, нахохлился и через минуту вновь стал певуче тараторить своему отражению. Что-то во мне надломилось, я хотела встать и уйти и... не могла... я неотрывно смотрела на Кешку, а он бегал по полу перед зеркалом и верещал, и не было ему до меня никакого дела. Я спросила: «А разве попугай у тебя говорящий?»Раньше меня это как-то не интересовало. «Да говорит иногда», - небрежно бросила портниха, разливая чай по чашкам и собираясь продолжать начатый до этого разговор. Я что-то отвечала невпопад, мерила платье, не понимая, что я делаю... шла обратно по лужам и наконец, придя домой, разрыдалась прямо перед маминой фотографией. Наверное, я проплакала так несколько часов, потому что на улице уже был вечер, и на набережной вдоль озера зажглись фонари... Конец этой истории был стремительный. Я сразу прекратила всякие отношения с Виктором Самойловичем, а вскоре, он и сам попал под суд за избиение нашего недотёпы директора. Бедняга провёл в больнице больше полугода. Остался один неясный мотив этого человека: почему он так хотел остаться у меня дома? Если у него было намерение меня убить или ограбить, то ситуаций для этого было более, чем достаточно... И кажется, я догадалась: не я ему была нужна, а мой дом. Я вспомнила, с каким восхищением он осматривал его, обходил комнаты, даже постучал по стенам, присвистнув: «Ну и живут же люди». И теперь, в конце жизни, я хочу дать женщинам один совет: всеми силами старайтесь понять мужчину, не исключено, что это поможет сохранить вам здоровье, а то и жизнь.