Монастырские тюрьмы на примере Соловецкого монастыряСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

История Российской Империи знает такое необычное (пожалуй, даже уникальное) явление как тюрьмы при православных монастырях. Заточение в подобную тюрьму, широко распространенное вплоть до 19-го столетия, было не в пример тяжелее каторжных работ. В разное время в качестве тюрем использовались следующие крупные православные монастыри: Кирилло-Белозерский, Антониево-Сийский (на р. Северная Двина), Николо-Карельский (г. Архангельск), Спасо-Прилуцкий (г. Вологда), Соловецкий - в европейской чсти страны; Селенгинский Троицкий и Долматовский троицкий - в Сибири. Помимо перечисленных выше обителей в качестве тюрем иногда использовались и некоторые другие монастыри. Например, Голутвин монастырь в г. Коломна, под Москвой, или Новодевичий в самой Москве. Но делалось это нечасто и использование этих монастырей обуславливалось особыми на то причинами (в Голутвине содержалась Марина Мнишек, супруга Самозванца, и ее сын, а в Новодевичьем - Царевна Софья, сестра Петра Первого. Это были важные политические фигуры своего времени и московская власть не могла отпустить столь важных узников далеко от столицы). Типичные монастырские тюрьмы совмещали в себе несколько специфических черт, которых не имели иные широко известные тюрьмы царской эпохи (Петропавловская крепость, Шлиссельбург, Свеаборг и т. п. ):а) Удаленность от центров цивилизации. Расположение монастырей вне крупных городов, на малонаселенных территориях давало власти двоякое преимущество. С одной стороны, помещенный в такую тюрьму узник отрывался от своей родины, лишался поддержки родственников и единомышленников. Если в обычную ссылку или каторгу осужденного могла сопровождать семья, то о появлении в мужском монастыре жены или дочерей не могло быть и речи. С другой стороны специфика географического положения монастырей чрезвычайно затрудняла побег заключенных. Впрочем, этот тезис будет подробно разобран ниже. б) Заключение в монастыре давало уникальную возможность духовного окормления заключенных. Узники попадали в совершенно специфическую обстановку, которую немыслимо было представить даже на самой строгой каторге. Например, в монастырях нельзя было петь и тяжесть этого запрета для узников трудно переоценить. Вместе с тем, тщательный и неусыпный контроль за состоянием духа заключенного и его воззрениями со стороны допущенных к этому монахов давало власти уникальную возможность психологической обработки узников. Все это предопределило и специфику контингента заключенных, попадавших в монастырские тюрьмы. В основном это были преступники «по делам веры», т. е. разного рода еретики и раскольники, а также особо важные государственные преступники. Обычных уголовников среди них было сравнительно немного. Само заключение уголовных преступников в монастырь указывало на особую тяжесть содеянного ими. Впрочем, нет правил без исключений. В суздальском Спасо-Евфимьевском монастыре содержались преступники-сумасшедшие и сексуальные извращенцы (прежде всего ********* и скотоложцы), но сравнительная немногочисленность заключенных (около 120 за два столетия) все же позволяет утверждать, что такого рода заключенные были для монастырских тюрем нетипичны. Следует ясно понимать, что заключение в монастырскую тюрьму не имело никакого отношения к монашескому служению. Заключенный не переставал оставаться всего лишь заключенным, которого охранял воинский караул. Некоторые из узников становились впоследствии монахами, причем монахами выдающимися, чей духовный подвиг оставался в веках (например, священник Иван Иванов, основавший Голгофо-Распятский скит на Анзерском острове в Соловецком монастыре и признанный местночтимым святым), но подобный переход из узников в монахи был явлением вовсе необязательным и нечастым. Наиболее ярким образчиком монастырской тюрьмы следует признать Соловецкий монастырь. Прежде всего, как по продолжительности использования монастыря в качестве места заточения (с середины 16-го столетия до конца 19-го, т. е. около 350 лет), так и наиболее полному соответствию упомянутым выше специфическим чертам такого рода тюрем. Через Соловки прошли около 600 заключенных и это своего рода рекорд для монастырских тюрем. Значительная часть соловецких сидельцев - люди необыкновенной судьбы. О некоторых из них ниже будет рассказано подробнее. Расположенный на двух островах в Белом море, Соловецкий монастырь отделялся от берега проливом, который в своем самом узком месте составлял 35 км. Это уникальное военно-инженерное сооружение было возведено в таком месте, где, казалось, даже суровый северный климат противостоял замыслам русских мастеров. Все земляные и каменные работы велись только в летнее время: зимой грунт промерзал до такой степени, что невозможно было даже выдоблить могилу (поэтому могилы готовили с лета, примерно подсчитывая количество людей, которые не переживут зиму - такая вот проза жизни!). Соловецкий Кремль был сложен из колоссального размера камней, оставшихся на островах еще с ледникового периода. История Российской Империи знает такое необычное (пожалуй, даже уникальное) явление как тюрьмы при православных монастырях. Заточение в подобную тюрьму, широко распространенное вплоть до 19-го столетия, было не в пример тяжелее каторжных работ. В разное время в качестве тюрем использовались следующие крупные православные монастыри: Кирилло-Белозерский, Антониево-Сийский (на р. Северная Двина), Николо-Карельский (г. Архангельск), Спасо-Прилуцкий (г. Вологда), Соловецкий - в европейской чсти страны; Селенгинский Троицкий и Долматовский троицкий - в Сибири. Помимо перечисленных выше обителей в качестве тюрем иногда использовались и некоторые другие монастыри. Например, Голутвин монастырь в г. Коломна, под Москвой, или Новодевичий в самой Москве. Но делалось это нечасто и использование этих монастырей обуславливалось особыми на то причинами (в Голутвине содержалась Марина Мнишек, супруга Самозванца, и ее сын, а в Новодевичьем - Царевна Софья, сестра Петра Первого. Это были важные политические фигуры своего времени и московская власть не могла отпустить столь важных узников далеко от столицы). Типичные монастырские тюрьмы совмещали в себе несколько специфических черт, которых не имели иные широко известные тюрьмы царской эпохи (Петропавловская крепость, Шлиссельбург, Свеаборг и т. п. ):а) Удаленность от центров цивилизации. Расположение монастырей вне крупных городов, на малонаселенных территориях давало власти двоякое преимущество. С одной стороны, помещенный в такую тюрьму узник отрывался от своей родины, лишался поддержки родственников и единомышленников. Если в обычную ссылку или каторгу осужденного могла сопровождать семья, то о появлении в мужском монастыре жены или дочерей не могло быть и речи. С другой стороны специфика географического положения монастырей чрезвычайно затрудняла побег заключенных. Впрочем, этот тезис будет подробно разобран ниже. б) Заключение в монастыре давало уникальную возможность духовного окормления заключенных. Узники попадали в совершенно специфическую обстановку, которую немыслимо было представить даже на самой строгой каторге. Например, в монастырях нельзя было петь и тяжесть этого запрета для узников трудно переоценить. Вместе с тем, тщательный и неусыпный контроль за состоянием духа заключенного и его воззрениями со стороны допущенных к этому монахов давало власти уникальную возможность психологической обработки узников. Все это предопределило и специфику контингента заключенных, попадавших в монастырские тюрьмы. В основном это были преступники «по делам веры», т. е. разного рода еретики и раскольники, а также особо важные государственные преступники. Обычных уголовников среди них было сравнительно немного. Само заключение уголовных преступников в монастырь указывало на особую тяжесть содеянного ими. Впрочем, нет правил без исключений. В суздальском Спасо-Евфимьевском монастыре содержались преступники-сумасшедшие и сексуальные извращенцы (прежде всего ********* и скотоложцы), но сравнительная немногочисленность заключенных (около 120 за два столетия) все же позволяет утверждать, что такого рода заключенные были для монастырских тюрем нетипичны. Следует ясно понимать, что заключение в монастырскую тюрьму не имело никакого отношения к монашескому служению. Заключенный не переставал оставаться всего лишь заключенным, которого охранял воинский караул. Некоторые из узников становились впоследствии монахами, причем монахами выдающимися, чей духовный подвиг оставался в веках (например, священник Иван Иванов, основавший Голгофо-Распятский скит на Анзерском острове в Соловецком монастыре и признанный местночтимым святым), но подобный переход из узников в монахи был явлением вовсе необязательным и нечастым. Наиболее ярким образчиком монастырской тюрьмы следует признать Соловецкий монастырь. Прежде всего, как по продолжительности использования монастыря в качестве места заточения (с середины 16-го столетия до конца 19-го, т. е. около 350 лет), так и наиболее полному соответствию упомянутым выше специфическим чертам такого рода тюрем. Через Соловки прошли около 600 заключенных и это своего рода рекорд для монастырских тюрем. Значительная часть соловецких сидельцев - люди необыкновенной судьбы. О некоторых из них ниже будет рассказано подробнее. Расположенный на двух островах в Белом море, Соловецкий монастырь отделялся от берега проливом, который в своем самом узком месте составлял 35 км. Это уникальное военно-инженерное сооружение было возведено в таком месте, где, казалось, даже суровый северный климат противостоял замыслам русских мастеров. Все земляные и каменные работы велись только в летнее время: зимой грунт промерзал до такой степени, что невозможно было даже выдоблить могилу (поэтому могилы готовили с лета, примерно подсчитывая количество людей, которые не переживут зиму - такая вот проза жизни!). Соловецкий Кремль был сложен из колоссального размера камней, оставшихся на островах еще с ледникового периода. «Проплешины» между огромными камнями заполнены во многих местах кирпичной кладкой, но все же главным строительным элементом соловецкого кремля является именно валунная кладка. Маленькая деталь, не имеющая непосредственного отношения к теме очерка, но достойная того, чтобы ее здесь упомянуть: работы на Соловках традиционно велись очень быстро, достаточно сказать, что крепостную башню 200-250 рабочих складывали всего за 3-4 летних месяца! (И это с учетом времени, необходимого на заготовку камня). Нельзя не восхититься инженерным навыкам русских людей того времени, ведь даже 250 человек, работающих на стройке - это совсем немного…В качестве тюрьмы использовались как внутренние постройки, так и монастырская ограда (кремль), состоявшая из 8 мощных башен с 4 (а зетем с 5) воротами, соединенных сложенной из громадных валунов крепостной стеной. Бегство из кремля само по себе представлялось непростой задачей для узника, но даже в случае его успеха широкий и холодный пролив не оставлял беглецу шансов на успех: преодолеть его в одиночку было невозможно. Зимой море замерзало, но пройти несколько десяткой километров по торосистым льдам, постоянно трещавшим под воздействием морских течений, было делом самоубийственным. Побережье Белого моря на протяжении 1000 км. принадлежало монастырю и в течение 16-19-го веков было малонаселенным. Беглец, чудом преодолевший пролив и попавший в эту ледяную пустыню без поддержки местных жителей не имел шансов остаться в живых. Идеальная тюрьма! Никакой Сент-Квентин, никакой Тауэр не сравнятся в этом отношении с Соловками. Первым преступником, сосланным в Соловецкий монастырь, был игумен Троицкого монастыря Артемий, активный сторонник ереси Башкина. Случилось это в 1554 г. Игумен Артемий был сторонником обширной реформы Православия; он отрицал божественную сущность Иисуса Христа, ратовал за отказ от почитания икон, розыскивал протестантские книги для изучения и для этого вступил в контакт с немцами, проживавшими в Москве. Виновность Башкина и игумена Артемия была полностью доказана духовным собором 1554 г. и нет никаких оснований считать его результаты фальсифицированными, а расправу - необоснованной. Известно, что содержание игумена Артемия было не особенно строгим. Ему было дозволено читать, присутствовать на службах, он имел свободу перемещения в пределах монастырской ограды. Из этого можно заключить, что в середине 16-го столетия представления о режиме содержания ссыльных и заключенных на Соловках выработаны еще не были. Воспользовавшись этим, игумен совершил побег. Вне всякого сомнения, ему помогала группа сторонников, которая не только обеспечила возможность беглецу пересечь на корабле Белое море, но и предоставила кров на берегу, весьма малонаселенном в то время. Игумен Артемий успешно добрался до Литвы, где впоследствии написал несколько книг богословского направления. Следующим соловецким сидельцем оказался - как это нередко случалось в отечественной истории - суровый гонитель, обличитель и разоблачитель игумена Артемия. Да-да, протопоп Сильвестр (персона, приближенная к Государю Ивану Грозному), впав в цареву немилость, очутился в соловецком заточении в 1560 г. Судьба этого необыкновенного человека сложилась не столь удачно, как предшественника. Протопоп умер в Соловецком монастыре и по преданию его могила находится возле главного храма - Спасо-Преображенского собора. В эпоху Смутного времени на Соловках появился первый настоящий преступник-человекоубийца. Это был прогремевший по всему Московскому царству разоритель церквей Петр Отяев. В 1612 г. он был пойман и по приговору князя Пожарского с боярами направлен в Соловецкий монастырь для «самого тяжкого тюремного заключения». Более свободы этот душегуб не видел. Он скончался на Соловках и место его погребения неизвестно. Лишь в 1620-х гг. направление в Соловецкий монастырь разнообразных нарушителей закона приобретает характер систематический. Преступления, за совершение которых люди попадали в эту суровую тюрьму, для того времени были довольно нетипичны. Например, в 1623 г. за насильный постриг в монашество жены здесь очутился боярский сын Федор Семенский, в 1628 г. за растление дочери на Соловки сослали дьяка Василия Маркова, а в 1648 г. поп Нектарий провел в заточении почти год за то, что будучи пьян помочился в храме. В эти же годы побывали в Соловецком монастыре и некоторые другие узники, но в целом характер понесенных ими наказаний таков, что их никак нельзя назвать запредельными или необоснованными. Конечно, они были суровы, но в той же степени, сколь сурово было само время. С тем, какие приговоры имели узники позднейших эпох эти наказания даже сравнивать неловко. Например, в 1641 г. в Соловецкий монастырь был сослан черный поп Гедеон. Вина его состояла в том, что будучи в сильном подпитии он вышел во время службы из алтаря без риз. За это он был приговорен к работе на мельнице Соловецкого монастыря на протяжении 6 недель с цепью на шее. После окончания срока приговора с Гедеона сняли цепь и вернули право служить службы в церкви. Подобных - столь мягких - приговоров невозможно отыскать в летописи последующих столетий. Весьма примечательна судьба одного из соловецких сидельцев того времени - старца Арсения, грека по национальности. Он попал в монастырь как православный, «проявивший нетвердость в вере». Учившийся на богословских отделениях в европейских университетах, старец Арсений был одно время католиком. После того, как он попал на Русь это сослужило ему плохую службу. Так бы и окончил свой век на холодном северном острове этот заключенный, если бы в 1652 г. старца Арсения не вытребовал в свое распоряжение могущественный митрополит новгородский Никон, ставший в скором времени Патриархом. Ученый Арсений оказался в числе тех церковных теоретиков, опираясь на которых Патриарх готовил и проводил свою знаменитую церковную реформу. В 1657 г. в Соловецкий монастырь был доставлен первый «никониановский» (исправленный реформой Патриарха) служебник. Монахи, привыкшие к строгости догматов, обнаружили в книге массу «богопротивных ересей и новшеств лукавых». На протяжении ряда лет монастырские старцы пытались бороться с «никонианством» силой слова. В 1663-68 гг. они послали в Москву 9 грамот, в которых разоблачали реформаторов. Московскому Государю надоело «умничанье» монастырской братии и в 1668 г. на Соловки отправился первый отряд стрельцов, призванный силой оружия сломить упорство «староверов». Монахи заперлись в кремле и предложили стрельцам их не трогать. Так началось знаменитое «Соловецкое сидение», растянувшееся на многие годы. Вскоре на Соловках появились второй и третий стрелецкие отряды. Но за «валунной оградой» укрывались более 1 100 человек и с такой силой стрельцы ничего не могли поделать. В 1674 г. командование стрельцами принял воевода Иван Мещеринов, резко активизировавший действия осаждавших. Окрест кремля были уничтожены все постройки, сожжены деревья, монастырь лишился своего флота. Однако, штурмующие не имели артиллерии и специальной осадной техники, способной сокрушить многометровые стены и башни кремля. Мещеринову помог изменник - монах Феоктист - предавший осажденных. Он указал штурмующим слабое место в обороне монастыря - подземный ход, который вел в обширные Сушила - хозяйственные помещения под Белой башней кремля. Ночью, в полной тишине, группа стрельцов-добровольцев прошла подземным ходом и вышла к окну, заложенным кирпичем, беззвучно разобрала кладку и проникла в Сушило («Сушило» - имя собственное, именно так и называлась упомянутая постройка). Далее, внезапной атакой была захвачена Белая башня и открыты ворота в монастырь. Сломив сопротивление монахов, воевода Мещеринов сутки медлил с расправой над пленными. За это время он допрашивал тех, кто мог указать места закладки тайников с монастырскими сокровищами. После того, как тайники были вскрыты, надобность в пленных миновала; более того, они сделались опасными свидетелями. Потому воевода принял беспримерное в истории Руси и дореволюционной России решение о поголовном уничтожении насельников монастыря. По его приказу были зверски замучены около 400 монахов и старцев. Их казнь растянулась на целый день и ее апофеозом явилось замораживание раздетых пленников на льду Гавани Благополучия. Трупы замерзших монахов оставались там вплоть до мая месяца, пока не вскрылся лед. Шила в мешке, однако, утаить не удалось. Хотя Иван Мещеринов и уничтожил непосредственных свидетелей своего грабежа, однако, кто-то все же настрочил на него донос. Приехавший из Москвы князь Волконский возмутился преступлениями героического воеводы и… распорядился посадить Мещеринова на цепь в застенок. Таким образом выяснилось, что на Руси победителей все же судят. Захвативший монастырь воевода сделался первым узником возобновленной соловецкой тюрьмы. Мещеринов пробыл в заточении без малого 14 лет и вышел на свободу в 1680 г. За него очень просил митрополит Новгородский Варсонофий. Скорее всего, если бы не заступничество этого крупного церковного иерарха, Иван Мещеринов солнечного света не увидел бы более никогда. Не принесло ему счастья награбленное монастырское золото…После 1680 г. работа тюремного конвейра мало-помалу оживилась. Из заключенных в это время людей наиболее примечателен, пожалуй, иеромонах Сергий, казначей архиепископа Афанасия. «За скаредные дела» он попал в соловецкую тюрьму в 1686 г. Какое-то время узник пробыл в ручных и ножных кандалах, которые, однако, вскоре были сняты. У иеромонаха нашелся влиятельный заступник - воевода Кондратий Нарышкин, который добился послабления режима содержания. Вплоть до конца 17-го столетия тюрьма Соловецкого монастыря была более каторгой, нежели тюрьмой. Осужденные не столько «сидели», сколько работали. Традиционным местом их содержания была мельница и монастырская хлебопекарня. Хотя там они и сидели на цепи, тем не менее, это были отнюдь не тюремные казематы; да и изоляция на таких работах была весьма условна. Превращение Соловецкого монастыря в мрачнейшую тюрьму, «в гроб для живых человеков», произошло чуть позже. Связано это превращение с одной из мрачнейших фигур отечественной истории - Императором Петром Первым. «Великий преобразователь земли Русской» приезжал на Соловки дважды: в 1694 г. и в 1702 г. Именно ко времени Петра Первого относится появление в Соловецком монастыре «земляных тюрем». Такая тюрьма представляла собой погреб, закрытый сверху перекрытиями из бревен. Соловецкие острова представляют собой выход скальной породы и слой земли и песка там совсем невелик. На территории монастыря только в одном месте почвенный слой был достаточен для того, чтобы выкопать в нем яму достаточной глубины без опасения их затопления грунтовыми водами - под Корожной башней, на северо-западном углу монастырской стены. Из всех видов застенков «земляные тюрьмы» были самыми страшными; об особенностях их устройства подробнее будет рассказано ниже. В 1691 г. для помещения в «земляной тюрьме» был направлен на Соловки некий Иван Салтыков. На следующий год его соседом стал Михаил Амирев. Последний был виноват в «великих непристойных словах». Человеком он был, видимо, незаурядным; во всяком случае московская власть его не забыла и не позволила сгнить под землей заживо. Через год его выпустили из страшной тюрьмы с условием постричься в монахи. Амирев, разумеется, постригся и под именем монаха Моисея сделался нарядчиком на монастырские работы. Работая в этой должности он получил счастливую возможность поближе сойтись с местными рыболовами и крестьянами. Кого-то из этих людей он, видимо, сумел привлечь на свою сторону, потому что в 1700 г. Амирев совершил побег с острова. Следов беглеца отыскать не удалось; организация побега указывала на наличие у Амирева сообщников. Продолжительные масштабные поиски оказались безрезультатны. Считается, что это вторая успешная попытка побега из соловецкой тюрьмы, хотя строго говоря ни игумен Артемий, ни Михаил Амирев на момент бегства уже не являлись тюремными заключенными. В 1702 г. в Соловецком монастыре появились новые необычные заключенные. Одним из них был расстриженный к тому времени епископ тамбовский Игнатий (Иван Шангин), а вторым - бывший духовник Петра Первого Иван Иванов. Оба оказались участниками известного «дела книгописца Григория Талицкого». Последний прославился тем, что первым заговорил о Петре Первом как Антихристе и взялся проповедовать скорый конец света. Талицкий записал свое учение в нескольких тетрадях, поэтому его и назвали «книгописцем». Епископ Игнатий был заточен в каменный мешок, расположенный в Головленковской башне. Помещение, в котором содержался еписком, конструктивно предназначалось для хранения пороха во время осады крепости. Оно было устроено в толще каменной кладки башни и не имело окна, выходившего наружу. Сохранилось описание этого помещения, сделанное в 80-х годах 19-го столетия историком М. А. Колчиным: «В узком проходе для лестницы, ведущей наверх башни, находится дверь обитая войлоком, ведущая в каменное помещение аршина два длины, полтора ширины и три высоты (зная, что аршин равен 0, 71 м. можно подсчитать размеры помещения: 1, 4 м. на 1, 05 м. и на 2, 1 м. - прим. murder`s site). У одной стены выкладена кирпичная лавочка шириною поларшина. Маленькое окошечко, достаточное лишь для того, чтобы протянуть руку, выходит на темную лестницу, и в былое время служило не для освещения, а для подачи пищи узнику. В таком мешке нет возможности лечь и несчастный узник д. б. года спать в полусогнутом положении». Сопроводительное письмо, с которым расстриженый епископ препровождался в тюрьму, детально регламентировало особенности содержания узника под стражей: «быть ему в той тюрьме до кончины живота его неисходно (…)». Такого рода регламентации получила в дальнейшем значительное развитие и была заметно усовершенствована. Епископ Игнатий скончался в заточении (дата неизвестна). Похоронен он был возле Спасо-Преображенского собора. Судьба второго узника - Ивана Иванова, сделавшегося на Соловках монахом Иовом - сложилась иначе. В том же самом 1702 г. Петр Первый посетил монастырь и повидался со своим прежним духовником. Кротость монаха смутили всегдашнюю уверенность Царя в собственной правоте и он испытал нечто, похожее на раскаяние (насколько вообще это христианское понятие возможно отнести к этому беспутному Монарху). Петр Первый заявил, что уверился в невиновности Иова, милостиво простил его (вот только в чем?) и предложил вернуться в Москву. Новообращенный монах отказался покинуть Соловки и заявил, что хотел бы окончить свой век в этой обители. Вскоре он удалился на соседний Анзерский остров, где в лесу на горе, прозванной Голгофою, основал монашеский скит для уединенного жития. Скончался старец Иов в 1720 г. ; его подвижничество, смирение, строгость быта оставили столь сильный след в душах современников, что через какое-то время о нем стали вспоминать как о человеке, наделенном несомненными дарами Святого Духа. Старец Иов сделался одним из самых почитаемых соловецких старцев всех времен. В петровское уже явственно проявляется разделение узников на три категории:- с о д е р ж а в ш и е с я п о д н а д з о р о м, другими словами, обязанные трудиться на самых тяжелых и грязных монастырских работах («держать в монастырских трудах до смерти», - типичная формулировка в приговорах этой группы лиц). Поднадзорные обыкновенно лишались права писать и читать, нередко содержались в кандалах (но не всегда) и много-много работали. Но в их положении имелся серьезный плюс: их выводили из застенков, они видели солнце и дышали свежим воздухом, кроме этого, у них сохранялось право на почти неограниченное общение с людьми. Некоторые из находившихся под надзором пополняли впоследствие ряды монастырской братии;- л и ц а, о с у ж д е н н ы е н а «с т р о г о е с о д е р ж а н и е» в тюрьме. Эта категория узников помещалась в настоящих тюремных камерах, переоборудованных из казематов стен и башен Соловецкого кремля, а также его внутренних построек. Собственно в Соловецкой тюрьме можно выделить несколько внутренних тюрем, каждая из которых имела собственное название: Головленкова - в одноименной башне у Архангельских ворот, Салтыковская - в западной башне, Келарская - в подвальном этаже келарского здания, Успенская и Преображенская - в нижних служебных помещениях одноименных соборов, построенных еще в 16-м столетии. Лица, находившиеся в строгом заточении, были лишены свободы перемещения, за каждым из них наблюдал особый караул, который как правило, конвоировал их в монастырь из Москвы или Санкт-Петербурга. Наибольшие проблемы для узников этой категории создавало отсутствие дневного света, недостаточность движения, неудовлетворительная вентиляция помещений, которые изначально не проектировались как жилые. Вместе с тем, заключенные этой категории выводились в монастырские храмы для присутствия на службах в дни православных праздников и получали продуктовое довольствие такое же, как и монахи. - с е к р е т н ы е у з н и к и, которые составляли совершенно особую категорию заточенных, размещались в таких местах, где полностью исключалась любая возможность несанкционированного контакта с ними. На протяжении нескольких десятилетий это были земляные тюрьмы под Корожной башней. Чтобы подойти к ним требовалось сначала войти в охраняемую башню, затем спуститься в самый низ, к фундаменту, где находились узкие лазы, посредством которых земляные мешки сообщались с поверхностью. Понятно, что ни один монах, ни один паломник не мог преодолеть несколько строгих караулов и приблизиться к этому месту. «Судя по старинным описаниям земляных тюрем, это были вырытые в земле ямы аршина три глубины (т. е. чуть более 2 м. - прим. murder`s site); края у них были обложены кирпичем; крыша состояла из досок, на которые была насыпана земля. В крыше находилось небольшое отверстие, закрываемое дверью, запирающеюся на замок, в которое опускали и поднимали узника, а равно подавали ему пищу. Для спанья пол устилался соломой». - писал М. А. Колчин, специально посещавший Соловецкий монастырь для изучения его тюрем. Имена секретных узников было запрещено оглашать, обычно к ним допускался только настоятель монастыря (архимандрит) для выполнения православных треб и душеспасительной беседы. Секретных узников выводили из заточения лишь по великим православным праздникам и сие происходило, обыкновенно, не чаще трех раз в год. Начиная с середины 18-го столетия для содержания секретных узников стали использовать помещения, доступ в которые был возможен только по отдельному коридору. Если таких помещений нехватало, то необходимым образом осуществлялась перепланировка здания. Цель была та же, что и в случае с земляными тюрьмами: выставленный в коридоре на значительном удалении караул исключал всякую возможность постороннему лицу приблизиться к помещению, в котором содержался узник. Так обеспечивалась его полная изоляция от внешнего мира и людей. Понятно, что положение секретных узников было самым тяжелым. Они были вынуждены жить в спертом, влажном воздухе, в условиях явно недостаточной вентиляции. В этой связи уместно процитировать маленький фрагмент из воспоминаний Г. С. Винского, в которых он рассказал о своем первом выходе на свежий воздух после длительного заточения в тюремной камере: «Но лишь только отворили наружную дверь и меня коснулся свежий воздух, глаза мои помутились и я, как догадываюсь, впал в обморок, каковой был первый, а может быть, и последний в моей жизни. Не знаю, как меня втащили в мою лачугу, но опамятовшись, я видел себя опять в темноте». Хотя приведенная выдержка описывает попытку выхода из камеры Петропавловской крепости то же самое м. б. с полным основанием отнести и к казематам Соловков. Люди, выходившие на свежий воздух из затхлой влажной атмосферы запертых каменных склепов, теряли сознание из-за развивавшегося у них хронического кислородного голодания. На заключенных отсыревала и гнила одежда, их преследовали разного рода кожные изъязвления; их жизнь проходила на вонючей, гнилой соломе в окружении полчищ крыс. Последние вообще были бедой монастырских казематов. Известна история о том, как один из караульных стрельцов, увидев, что посаженного в земляную тюрьму Ивана Салтыкова заедают крысы, передал тому палку - для обороны. Только задумайтесь! Даже сердце сурового тюремщика дрогнуло (!), когда он увидел, что же творится в застенке… Тюремщик, кстати, за свою христианскую доброту жестоко поплатился: когда начальство узнало о происшедшем его «пороли плетьми нещадно». Этот маленький эпизод весьма красноречиво иллюстрирует свирепые нравы того времени. Как правило, секретные узники и питались хуже прочих. Их рацион (если это особо не оговаривалось) приравнивался к довольствию паломника, которое во все времена было скуднее, чем у монахов. Иногда, правда, допускалось особое питание заключенного, но практика эта появилась со второй половины 18-го столетия и не стала всеобщей. В царствование Петра Первого тюрьма Соловецкого монастыря, пожалуй, впервые за свою историю сделалась тюрьмой действительно политической. В 1708 г. туда были сосланы три человека, имевшие непосредственное отношение к борьбе Мазепы и Кочубея. Напомним, недальновидный и неумный Государь выдал своего сторонника Кочубея на расправу Мазепе. Три ближайших сподвижника Кочубея (поп Иван Святайло, его сын Иван и иеромонах Никанор) повелением державного самодура были отправлены на Соловки. Через полгода Мазепа благополучно предал Петра Первого и последний понял свою ошибку, в результате чего невинно пострадавшие были освобождены. Типичным «узником по делам веры» был и другой заключенный петровской поры - еврей Матфей Никифоров. Этот иудей принял православное крещение под именем Иван, а затем перекрестился в Матфея. По факту двойного крещения Патриаршим приказом было возбуждено расследование, в результате чего Никифорова били плетьми «без пощады» и сослали в Соловецкий монастырь. В 1721 г. в подземной тюрьме Соловецкого монастыря появился игумен Мошногорского монастыря Иосаф. Вина монаха состояла в том, что он «впал в раскол» (другими словами, склонился к Православию в доникониановском виде), а также обличал реформы Петра Первого. Вообще, история игумена Иосафа наглядно подтверждает тезис о существовании широкой внутренней оппозиции Петру Первому и его реформам. Преклонение перед Западом, которое открыто демонстрировал Государь, вызывало неприятие не только значительной части дворянства, но и клира. Петр Первый не случайно выдвигал священников из Малороссии, ибо выходцам из центральной России он верить не мог. Через несколько лет игумену Иосафу удалось добиться ослабления режима содержания и его выпустили из подземной тюрьмы. Некоторое время он работал на самых изнурительных монастырских работах, а потом умудрился бежать. Будучи в бегах, он вступил в контакт с монахами других монастырей, в оппозиционном настроении которых был уверен. Возможно, если бы игумен этого не сделал, то смог бы дожить жизнь в тиши и покое, но это было ему не суждено. В 1728 г. он был арестован «за важные вины» с группой монахов разных монастырей. После пыток в Тайной канцелярии игумен Иосаф, священник Феодор Ефимов и инок Феогност (казначей Троице-Сергиева монастыря) были доставлены на Соловки. В сопроводительном документе архимандриту монастыря предписывалось обеспечить такой режим содержания этих узников: « держать в самых крепких тюрьмах порознь, их не выпущая, к ним никого не впущая и ни в чем им не верить». Игумен Иосаф провел в каземате закованным в кандалы 15 лет. В 1743 г. , истощив, видимо, все душевные силы, он объявил караулу «слово и дело». Это выражение означало готовность сообщить информацию государственной важности чиновнику, уполномоченному ее выслушать (в 16-18 вв. это были штатные сотрудники Преображенского приказа либо Тайной канцелярии и никто иной, кроме них). А потому игумена надлежало вывезти с Соловков в Петербург для дачи показаний. На это, видимо, узник и рассчитывал. Но к тому времени попытки заключенных объявлять «слово и дело» стали своего рода традицией. По тюрьмам и каторгам Российской Империи было распространено указание не верить такого рода заявлениям и узников в столицу не направлять. Когда игумену Иосафу объявили, что в Тайную канцелярию его не повезут, он стал упорствовать и настаивать на своем желании сообщить некую государственную тайну. Караул его не слушал и игумен, дабы показать всем важность своей информации, заявил, что знает о некоем кладе, закопаном в Малороссии, за Днепром. Терпение начальника карула на этом, видимо, истощилось и он приказал выпороть заключенного плетьми. Такой «способ вразумления» был весьма распространен в то время даже в монастырях. Игумен после порки не оправился и вскоре умер. Ничего удивительного в подобном исходе не было, если вспомнить в каких условиях содержались узники. Но это произошло, напомним, в 1743 г. До той же поры довольно долгое время «слово и дело», объявленное каторжанами и узниками тюрем, к рассмотрению принималось. Дабы не вывозить заключенных в столицы приказом Петра Первого при монастырях была учреждена должность инквизитора (да-да, великий монарх собезяьянничал и в этом, украв у своих европейских учителей должность монаха-следователя, неведомую до той поры в России). Инквизиторам полагалось рассматривать заявленные «слово и дело» на месте. На Соловках первым монастырским инквизитором был иеромонах Мирон. В 1723 г. соловецкий инквизитор начал большое расследование. Завязка сюжета выглядала довольно банально: два осужденных монаха Парфений и Герасим (греки по национальности) заявили «государево слово и дело». Собралось монастырское начальство, которое постаралось решить сколь серьезно следует отнестись к заявлению. В этом своеобразном трибунале заседали 6 человек. В ходе допросов обоих греков выяснилось, что осужденные монахи сделали свои заявления сугубо из корыстных побуждений, дабы избежать заточения в страшной тюрьме. Надоумил их на этот шаг третий сокамерник - Иван Обуяновский. Человек это был весьма примечательный. До 1722 г. он был иеромонахом Соловецкого монастыря (т. е. старшим монахом если переводить на житейский язык), но в том году за критику политики Петра Первого «непристойными словами» его лишили звания и посадили в земляную тюрьму навечно. Обуяновский отсидел в земляной яме всего год и, используя хорошие личные связи, сумел исхлопотать снисхождение. В 1723 г. узника перевели в камеру, оборудованную под крыльцом Успенского собора. Там уже сидели монахи Парфений и Герасим. Обуяновский начал борьбу «за жизненное пространство». Он предложил своим простоватым соседям объявить ложные «слово и дело», в надежде, что их увезут из монастыря, а когда обман откроется, то обратно не вернут. Видимо, Обуяновский был из категории людей, склонных манипулировать другими. То, что мы о нем знаем выдает в этом человеке личность циничную, умеющую использовать недостатки системы социальных отношений в своих интересах. Когда Обуяновского вызвали в трибунал и стали распекать за содеянное, грозя наказанием, он неожиданно пригрозил судилищу тем, что сам заявит «слово и дело государевой важности». И поскольку судьи не отнеслись к его словам с должным вниманием, Обуяновский вслух высказал обвинения в адрес монастырской администрации. Обуяновский заявил, что ему известно, как соловецкий архимандрит Варсонофий (один из шести членов трибунала) не стал возвращать церкви краденые из окладов икон драгоценности, которые оставил у себя, причем вор, отдавший ему драгоценности, был отпущен на свободу. Затем, Обуяновский утверждал, что ему доподлинно известно о скрывающихся на территории Соловецкого монастыря дезертирах, которых монастырское начальство за немалые взятки покрывает. И уже после этого обличитель с пафосом воскликнул, будто ему доподлинно известно об измене Петра Матвеевича Апраксина, одного из сподвтжников Петра Первого. Члены трибунала, надо думать, обомлели от всего услышаного. Ситуация и впрямь сложилась исключительная. Обвиняемый фактически шантажировал суд. После сделанных Обуяновским заявлений не могло быть и речи о его телесном наказании, поскольку любой бы решил, что таким образом с обличителем сводятся счеты. Монастырскому инквизитору иеромонаху Мирону пришлось заниматься проверкой заявлений Ивана Обуяновского. Проверка эта растянулась аж на полтора года. Такая длительность розыска легко объяснима: численность монастырской братии уже в то время превышала 900 человек, а помимо них в монастыре находилось большое количество паломников, крестьян, привлекаемых на работы и пр. Кроме того, на Соловецком острове находились небольшие деревни и хутора, среди жителей которых также могли прятаться солдаты-дезертиры. В общем, работы у монастырского инквизитора оказалось немало. Начавшееся «внутреннее» расследование от центральной власти скрыть не удалось. Инквизитор иеромонах Мирон отписал несколько весьма подробных донесений в Тайный приказ в Москву. Там заинтересовались причиной удивительной осведомленности бывшего монаха и затребовали Обуяновского на допрос. Можно сказать, что узник отчасти добился своей цели и вырвался из заточения. Хотя счастья ему это вряд ли доставило. Все его обвинения были рассмотрены по существу и признаны оговором. За свою своей клевету в адрес Апраксина тюремному сидельцу пришлось держать ответ в Москве. Чтобы срочно доставить Обуяновского с Тайный приказ был снаряжен целый караван, который вышел из монастыря 1 января 1725 г. по льду Белого моря. Случай этот исключительный, поскольку в зимнее время обитатели монастыря на лед старались не выходить ввиду его регулярных подвижек под воздействием сильных ветров и течений. Доставленный в Москву целым и невредимым, Обуяновский был допрошен и оговоров своих подтвердить не смог. За это его нещадно выпороли, после чего… отправили обратно на Соловки. Там просидел в заточении вплоть до 1752 г. (т. е. 26 лет с лишком) и скончался, не обретя свободу. Среди важных узников тюрьмы Соловецкого монастыря того времени следует упомянуть и братьев графов Толстых - Петра и Ивана. В заточение они попали благодаря интригам А. Д. Меншикова. Произошло это в мае 1725 г. Судьба Петра Андреевича Толстого является прекрасной иллюстрацией весьма характерной для отечественной истории перемены социального статуса политического деятеля, при которой недавний палач сам в одночасье превращался в жертву. Толстой возглавлял Тайную розыскных дел канцелярию, созданную в 1718 г. для следствия в отношении Царевича Алексея Петровича. Фактически это было подразделение тайной полиции, действовавшее в новой столице Империи. Талантливый дипломат, пробывший 13 лет послом России в Турции, показал себя хладнокровным и циничным сыщиком. На руках этого человека кровь многих честных людей, причем не только связанных с Царевичем Алексеем. Пытавший и сославший в каторгу многих людей, Петр Андреевич Толстой сам угодил в застенок, а затем и на Соловки. Там его содержали безвыходно в Головенковской башне. В узком холодном и темном каземате он скончался в декабре 1727 г. в возрасте 84 лет. Скончался в соловецком заточении и его брат Иван. Их главного гонителя - Меншикова - никак нельзя назвать человеком порядочным и честным, но все же трудно отделаться от мысли, что в его расправе над Толстыми есть элемент воздаяния и восстановления попраной справедливости. Когда соловецкие сидельцы убедились, что заявления о «государевом слове и деле» отнюдь не приводит к освобождению из застенков они, разумеется, отказались от использования этого приема. Весьма оригинальным способом сумел смягчить свою участь священник-старовер Григорий Гаврилов, заключенный в тюрьму Соловецкого монастыря в 1737 г. Несомненно, это был человек находчивый и неглупый. Родом он был из крестьян соловецкой вотчины (т. е. крепостных, закрепленных за монастырем), но, сбежав в возрасте 15 лет из деревни, очутился в Петербурге. К тому времени он был уже весьма грамотен, знал религиозную литературу и потому сумел поступить и успешно закончить духовное училище. Вернувшись на Север, в Олонецкую губернию, он какое-то время жил и работал как обычный священник, но со временем стал клониться к «расколу». Гаврилов начал проповедовать «старую веру», но делал это, видимо, недостаточно осторожно, потому что вскоре на него последовал донос и он очутился в застенке Тайной канцелярии. Там священник был пытан, по вынесении приговора порот кнутом, расстрижен и сослан на Соловки для содержания в «земляной тюрьме». Григорий Гаврилов быстро сориентировался в новой для него обстановке и через короткое время продемонстрировал архимандриту свое полное духовное перерождение. На основании этого архимандрит ходатайствовал перед Синодом о послаблении в содержании узника. Ходатайство уважили и через год Гаврилов переселился из земляной ямы на монастрыскую мельницу, где по 18 часов в сутки отбывал «тяжкие монастырские работы». Это был, конечно, большой шаг вперед для заключенного, но тем не менее жизнь и на мельнице была далеко не сахар. Гаврилов как бы невзначай рассказал своему соседу о том, что он - родом из монастырских крестьян. Информация эта вскоре была доведена до монастырского руководства. Разумеется, последовала проверка, которая подтвердила истинность сообщения. Крепостной крестьянин с хозяйственной точки зрения был для монастыря гораздо выгоднее тюремного сидельца, поскольку платил оброк, отбывал повинности, сам по себе стоил немалых денег, а кроме того - рожал детей, которые стоили еще больше. Поэтому у монастыря появилась прямая заинтересованность в том, чтобы из заключенного Гаврилова сделать «монастырского соловецкой вотчины крестьянина Гаврилова». Интерес этот еще более укрепился, когда заключенный признался в том, что в Олонецкой губернии, в городке Выг, у него проживает семья - жена и дети - которые потенциально также могли превратиться в монастырских крепостных. От соловецкого архимандрита последовало ходатайство в Святейший Синод с просьбой рассмотреть вопрос о переводе «осознавшего свои вины раскольника Григория Гаврилова» в крепостную зависимость и отселении его на материк. Прошение это рассматривалось и в Синоде, и в Тайной канцелярии и к счастью для узника увенчалось положительным решением. В 1739 г. Гаврилов был поселен в городке Нюхча, расположенном на монастырских землях; там к нему присоединились жена и дети. Это один из немногих случаев в истории Соловецкой тюрьмы, когда узник, обреченный на самое строгое заключение умудрился обрести свободу (пусть даже и в виде крепостной зависимости). Нельзя отделаться от ощущения, что заключенный наперед просчитал возможные варианты развития ситуации и сумел направить события в удобное для себя русло. В 1742 г. произошло весьма важное для Соловецкой тюрьмы событие: Святейший Синод постановил уничтожить земляную тюрьму, а ход в фундаменте Корожной башни, который вел к поверхности земли, замуровать камнем. Указ был выполнен в точности, но Синодальное начальство, видимо, испытывало на сей счет какие-то сомнения, потому что через несколько лет последовала инспекция, подтвердившая надлежащую точность его исполнения. После смерти в 1740 г. Императрицы Анны Иоанновны контингент направляемых на Соловки узников стал несколько меняться. Среди них появились как откровенные уголовники (как, например, Михаил Степанов, убивший сожительницу), так и лица, совершившие поступки, противные общественной морали (например, Михаил Пархомов - двоеженец, или игумен Крестовоздвиженского монастыря Феофан, сожительствовавший с женщиной). Государственные преступники уступили место лицам, обвиненным в преступлениях «по делам Веры». В 1744 г. в Соловецкую тюрьму был заточен матрос Никифор Куницын, «за богоотступное своеручное его письмо, каковое писал на князя тьмы «. В том же году на Соловках появился старовер Афанасий Белокопытов, оставивший примечательный след в истории монастырской тюрьмы. Белокопытов, жестоко поротый кнутом, клейменый, с отрезаным языком производил, видимо, впечатление чрезвычайно жалкое. Он помещался в одиночном каземате цокольного этажа, т. е. практически на уровне земли и, пользуясь этим, просил подаяние у прохожих. Его убогий вид способствовал тому, что паломники подавали ему весьма охотно. Из различного тряпья и холстин, полученных в качестве подаяния, он сумел сделать длинную прочную веревку. Получив ее в свое распоряжение он всерьез задумался над возможностью побега. Понятно, что для этого ему сначала следовало каким-то образом покинуть каземат. Узник нашел блестящий выход из положения. Он стал просить подающих милостыню принести ему доску. Разного рода дощечки и палочки паломники передавали ему в окно. Таким образом Белокопытов сумел получить в свое распоряжение несколько досок, из которых соорудил загородку, якобы, для своей кровати. На самом же деле, пользуясь этой загородкой как ширмой, Белокопытов принялся разбирать заднюю стену каземата. В его распоряжении было несколько ржавых гвоздей, найденных по пути в монастырь. Это может показаться невероятным, но при помощи такого примитивного инструмента Афанасий Белокопытов умудрился разобрать несущую кирпичную стену Успенской тюрьмы толщиной более двух метров! Сначала узник каждое утро закладывал вынутые кирпичи на место, потом, когда их накопилось слишком много, принялся выкладывать их вдоль казематной стены. Работал он более восьми месяцев и за это время каземат его неоднократно обыскивался, но ни разу тюремщики не обратили внимание на появление в помещении лишних кирпичей (возможно, это объясняется отсутствием нормального освещения в этом полуподвале). В ночь на 15 августа 1745 г. Афанасий Белокопытов выломал последний слой кирпичей и сумел таким образом покинуть каземат. Никем не замеченный он поднялся на стену монастырского кремля и, пропустив веревку через бойницу, спустился на землю с другой стороны стены. Уйдя в лес, он провел день в заброшенной избушке. Светлое время суток Белокопытов не потратил напрасно: он разведал путь к морю и разобрал несколько верхних венцов избы. Получившиеся бревна он в течение следующей ночи перетащил к морю, связал из них плот и пустился в плавание. Плыть он был готов куда угодно - воля была там, где не было Соловков!Однако, как ни греб Афанасий Белокопытов на своем самодельном плоту, ветер постоянно прибивал его к Соловецкому острову. И 20 августа 1745 г. , на пятый день побега, его схватила поисковая партия. Находчивого беглеца вернули в Соловецкий кремль и решили поместить на этот раз не здании, а в каземате, оборудованном в толще стены. Логику тюремщиков можно понять: если кирпичную кладку можно было как-то умудриться разобрать, то разобрать валунную было сверх человеческих сил. Нехай попробует отвалить хотя бы один многотонный камень!Безусловно, караул, охранявший Белокопытова, проявил вполне объяснимый здравый смысл, но находчивость узника, которому нечего уже было терять явно недооценил. Белокопытова регулярно переводили из одного каземата в другой и однажды во время конвоирования ему удалось похитить нож, оставленный в караульном помещении кем-то из солдат. О разборе в одиночку многометровой валунной кладки не могло быть и речи, так что узнику оставался только один путь для побега - через дверь. Здесь необходимо сказать, что архитектура защитных сооружений соловецкого кремля такова, что двери башенных и внутристенных казематов ведут отнюдь не на улицу, а в большую внутреннюю комнату (под названием «камера» или, выражаясь языком фортификационной науки того времени - «потерна»), каждая из которых имеет свой собственный выход на улицу. Общих коридоров внутри стен не существует и эта архитектурная особенность легко объяснима: в случае обрушения наружной части стены при осаде кремля штурмующие не могли двигаться по коридору вправо и влево от пролома и оказывались вынуждены продолжать бомбардировку стены. В потернах были оборудованы караульные помещения; примечательно, что каждого из узников охранял собственный караул. Если в потерну выходили двери трех казематов с заключенными, то в караульном помещении д. б. одновременно находиться не менее трех караульных солдат. Понятно, что на самом деле караульные постоянно нарушали это требование и отпускали друг друга по всякого рода личным надобностям. Афанасий Белокопытов, понаблюдав за тем, как несет службу охрана, решил воспользоваться ее беспечностью. Остававшиеся в одиночестве часовые обыкновенно ложились спать. Отчасти этому способствовало плохое освещение караульного помещения, которое при площади 25 кв. метров и более обычно освещалось одной лишь свечой. Когда караульный солдат засыпал на лавке, Белокопытов начинал осторожно вырезать в двери лаз. Дверь была ветхой, а узник оказался хитер и настойчив. Лаз он вырезал в нижней части двери, над полом. Чтобы увеличивавшаяся в размерах щель не привлекала внимание, узник закладывал ее куском дерева, найденным в своем каземате. Дыру, достаточную для бегства, он прорезал в несколько приемов, работа эта при наличии ножа оказалась не особенно сложной. Наконец, выждав момент, когда сторожа в потерне уснули после хорошей пьянки, Белокопытов предпринял новую попытку побега. Произошло это в ночь на 14 сентября 1746 г. Беглецу удалось прокрасться мимо караульных, покинуть потерну, благополучно спрыгнуть с крепостной стены (в этот раз у него уже не было веревки, так что пришлось прыгать в ров) и уйти в лес. Там он устроил себе незатейливый схрон и принялся заготавливать материал для плота. Несмотря на то, что Белокопытов работал со всею возможной быстротой, отсутствие нормального плотницкого инструмента обрекло все его попытки на неудачу. Вечером 22 сентября он был схвачен во время облавы. Когда о попытке повторного побега стало известно в Петербурге, из столицы пришло предписание посадить Афанасия Белокопытова в «самый крепкий каземат, скованным по рукам и ногам, и держать там до самой смерти». Сие было в точности исполнено; узник скончался в заточении (год неизвестен). В 1752 г. благодаря анонимному доносу, полученному архангельским епископом, стало известно, что некоторые монахи Соловецкого монастыря склонны к «чародейству», «волшебству», занимаются разнообразными гаданиями, изучают «Каббалу». Расследование показало обоснованность обвинений. Виновными были признаны иеромонахи Рафаил и Сергий, а также пономарь Кострюков. Если первый отделался сравнительно мягким наказанием - лишением иеромонашества и принудительными работами на монастырской кухне, то последние были заточены в тюрьму Соловецкого монастыря и более на свободу не вышли. Среди тюремных сидельцев случались порой и самоубийства. Караул не всегда успевал остановить заключенного. Один из таких случаев связан с знаменитым преступником 18-го столетия по фамилии Жуков. Знаменит он был тем, что в 1760 г. убил собственную мать и родную сестру; в этом преступлении Жукову помогала жена. «Бытовое» по своей сути убийство наделало в обществе того времени громадный переполох и явилось своего рода сенсацией. Вступившая на престол Екатерина Вторая по «делу Жукова» даже подала особый запрос в Святейший Синод, дабы иерархи Православной Церкви дали свое заключение о природе подобного неслыханного богопротивного преступления. Синод рекомендовал не подвергать убийцу собственной матери казни, а поместить его в монастырь, дабы сохранить возможность раскаяться в будущем и тем спасти душу. Так Жуков попал на Соловки, где каждый день присутствовал на храмовых службах. В день коронации Екатерины Второй он закатил в Спасо-Преображенском соборе неслыханный скандал: при стечении большого числа молящихся обругал Императрицу, назвав ее, между прочим, «б…ю» и «татаркой». Выходка эта имела далеко идущие последствия: Жукова заперли в каземате без права выхода, а все монахи и паломники, оказавшиеся в тот день в монастыре, были вынуждены дать письменные «росписки в том, что оне под страхом смерти никому не разскажут о блевании Жукова». Происшедшее породило большую переписку монастырского, епархиального, синодального и государственного руководства; высшие государственные умы думали над тем, как надлежит поступить с виновным. Когда Екатерине Второй - чуть ли не год спустя! - было доложено о происшествии, она милостиво постановила «прекратить дело». Все это время виновник скандала сидел в каземате. Монастырское начальство, опасаясь новых эксцессов, не желало ослаблять режим содержания Жукова даже после того, как Императрица объявило о его прощении. Отсидевший безвылазно в каземате почти два года, Жуков неожиданно для всех покончил с собой - повесился на веревке, сплетенной из нижнего белья. Во второй половине 18-го столетия начался процесс снижения роли монастырских тюрем в системе устрашения и поддержания государственной власти. Число заключаемых в монастыри лиц неуклонно сокращалось (например, по ведомости 1786 г. в Соловецкой тюрьме содержались всего 16 заключенных), среди них практически исчезли политические преступники. С последней четверти 18-го века основной контингент заточенных уже составляли «преступники по делам Веры»: старообрядцы разных толков (т. н. «лица, приверженные расколу»), разного рода еретики - скопцы, хлысты, жидовствующие и пр. Пожалуй, последним политическим преступником, попавшим на Соловки, следует считать агента наполеоновской разведки Августа Турнеля, оказавшегося в монастырской тюрьме в 1815 г. Сей узник поразил воображение монастырских насельников тем, что явился в свой каземат во фраке и с золотыми кольцами на пальцах. Всего в описи его вещей, привезенных на Соловки, значились 20 золотых колец и перстней и 6 фраков. В 1820 г. режим его содержания был ослаблен: Турнеля увезли в Архангельск. Примерно в это же время в Соловецкой тюрьме появились узники, которых по праву можно назвать «тюремными рекордсменами». Во всяком случае, создателям «Загадочных преступлений прошлого» неизвестно, чтобы кто-то где-то сидел в тюрьме больше. В 1812 г. в тюрьму Соловецкого монастыря был заточен «приверженный к расколу» Семен Шубин, 26 лет. Этот человек пробыл в темнице 63 года и, несмотря на увещевания многих приставленных к нему для духовного просветления монахов, сохранил приверженность своим первоначальным взглядам. В 1874 г. в возрасте 88 лет его разбил паралич и на следующий год он скончался. А в 1818 г. в тюрьму был помещен активный сторонник скопческой ереси, кастрировавший себя и своего помещика, Антон Дмитриев. Он пробыл в заточении 60 календарных лет, на протяжении которых отвергал все попытки обращения в Православную веру. В 1878 г. он был помилован, но попросил власти не выдворять его из монастыря. Вплоть до самой смерти в 1880 г. он жил при монастыре в гостинице для паломников; уже будучи на смертном одре Дмитриев отказался от причастия и умер нераскаявшись…Примерно в то же самое время в других монастырских тюрьмах оказались весьма примечательные люди своей эпохи. Так, в 1820 г. в Спасо-Евфимьевский монастырь был помещен небезизвестный Кондратий Селиванов, основатель скопческого течения. А в 1822 г. в Валаамском монастыре был заточен «для исправления и без права чтения книг» хорошо известный архимандрит Иакинф (Никита Яковлевич Бичурин). Если первый оставался в темнице вплоть до смерти в 1832 г. , то второй - был освобожден в 1826 г. по ходатайству князя Горчакова перед Императором Николаем Первым. Нельзя не упомянуть об одном из известнейших священников своего времени - иеромонахе Иерониме, заточенном в Соловецкую тюрьму на основании секретного предписания генерала Бенкендорфа в начале 1830 г. Официально этого православного монаха ни в чем не обвиняли и само его задержание имело характер похищения - было объявлено, будто бы он выехал с паломнической миссией в Святую землю, в Иерусалим. Более двух лет он пробыл в строгом заточении в Соловках, в тюрьме, прозванной «Голгофская каланча». Преследование Иеронима властью было вызвано интригами «масонской партии» при императорском дворе, которая стремилась изолировать архимандрита Фотия, настоятеля Юрьевского монастыря. Архимандрит, известный своими прорусскими настроениями, всячески изобличал засилье нерусских и неправославных людей в органах государственной власти; Иероним был ярым сторонником Фотия. Непосредственной причиной ареста Иеронима послужил донос некоего фон Фока, человека, вовсе незнакомого иеромонаху. Патерик Соловецкого монастыря прямо указывает в качестве причины тюремного заточения иеромонаха его антимасонские взгляды и высказывания. Благодаря заступничеству архимандрита Юрьевского Фотия в 1832 г. Иероним был освобожден из заключения. Восхищенный красотой северной природы он решил не возвращаться на «большую землю» и поселился на Соловках. В конце жизни он принял строгую схиму и последние годы прожил в Анзерском скиту. Скончался иеросхимонах 23 сентября 1847 г. В 19-м столетии практика заточения в монастырские тюрьмы постепенно сходит на «нет». В эпоху Императора Николая Первого подобные наказания уже стали экзотическими. В 1835 г. Государственный Совет принял постановление, по которому помещение в монастырскую тюрьму становилось возможным только с санкции Императора. Отказ от использования монастырских тюрем можно объяснить тем, что монастыри плохо справлялись со своей главной задачей - духовной «перековкой» самых упорных и грамотных сектантов. В 1855 г. соловецкий архимандрит Александр не без горечи писал в Святейший Синод: «Некому поручить делать увещевания еретикам, ибо невежественные и глупые неспособны это делать, а когда были поручены увещевания более ученым и умным, то они не только не имели успеха, но сами увлеклись еретичеством». Историк М. А. Колчин, внимательно изучивший биографии и следственные дела более чем 200 соловецких «узников по делам веры» в своем глубоком исследовании «Ссыльные и заточенные в Соловецком монастыре» констатировал: «найдутся единицы (сектантов - прим. murder`s site), которые под влиянием монашеских увещеваний добровольно, чистосердечно раскаялись; несколько более изъявили притворное раскаяние, чтобы избавиться чрез это от тюрьмы и ссылки. Но зато громадное большинство из них остались верны своим учениям, недоступные никаким увещеваниям монашествующих». В 19-м столетии Соловецкая тюрьма приобрела более привычный для современного человека вид. Еще в 1798 г. для размещения узников стали использовать помещения первого этажа одного из подсобных зданий, расположенных внутри кремля. Это были уже не глухие казематы, не каменные мешки без вентиляции и света, расположенные в толще каменных стен, а достаточно просторные «чуланы» с окнами, забранными решетками. Через 30 лет внутреннюю тюрьму увеличили, переделали под нее помещения второго этажа, а в 1842 г. надстроили третий. К этому времени уже окончательно перестали использовать в качестве тюремных камер казематы в крепостных стенах, а также тайные «мешки» в Успенском и Преображенском соборах. Фактически, к середине 19-го века Соловецкий монастырь и тюрьма представляли собой два автономных организма: они жили по разным законам, имели разное начальство, финансировались из разных источников. К тому времени их объединяла только общность территории. В 1860 г. в истории дореволюционной соловецкой тюрьмы имела место последняя попытка побега. Ее предпринял некий Потапов. Этот заключенный помещался в одном из «чуланов» третьего этажа. Используя в качестве маскировки громкий колокольный звон во время крестного хода, он ножкой табуретки раздвинул прутья решеки на окне и вылез на карниз. Оттуда Потапов перепрыгнул на крепостную стену кремля, а далее - на землю. Он вполне мог бы слиться с паломниками, которые наполняли монастырь, но привлек к себе внимание тем, что стал кричать о своем удачном бегстве. Видимо, это был человек не вполне здоровый психически. Его тут же схватили и вернули в тюрьму. В 1867-1881 гг. в тюрьме Соловецкого монастыря содержался Адриан Пушкин. О «деле» этого еретика немало писали журналисты (например, А. С. Пругавин, А. Ф. Селиванов и пр. ). Пушкин был примечателен тем, что разработал самобытную концепцию объединения мировых церквей. Этот оригинальный экуменист в течение всего времени содержания в тюрьме чудил и постоянно противоречил себе: то начинал говеть, то переставал креститься, то заявлял о принятии Православной Веры, то отказывался от этого. Видимо, он был психически нездоров. Содержался он во вполне сносных условиях, получал на питание 4 рубля в месяц, что соловецким ценам было весьма много. В ноябре 1881 г. у Адриана Пушкина развилась цынга и Император санкционировал освобождение еретика из-под стражи. Пушкин был выпущен на поселение в г. Архангельск под надзор полиции. Там он скончался в 1882 г. В октябре 1883 г. тюрьма Соловецкого монастыря, после освобождения последнего заключенного (по фамилии Давидов), перестала существовать. По разным подсчетам со времен Иоанна Грозного до 1883 г. через тюрьму соловецкого монастыря прошли от 500 до 550 узников. Во всех смыслах доля этих людей была очень тяжела и не всегда соответствовала бремени содеянного преступления. Но нельзя не признать, что тюремная система царской России по своей организации и способам функционирования даже близко не походила на те людоедские «конвейры по перековке поколений», которые после 1917 г. обозначались безликой аббревиатурой ГУЛАГ.