Милый КостяСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Мы теперь всегда только вдвоём — он и я. Он почти не разговаривает, часто плачет по ночам и много рисует. Его любимый цвет — оранжевый. Говорит, что этот цвет подходит ко всему. Говорит, что поднимает настроение. Костя необычный мальчик, и мне это нравится. Мы решили никогда не вспоминать о прошлом, не произносить вслух имён, связанных с трагедией, что привела нас в эту резервацию для брошенных детей. Мы теперь братья навсегда. Мы одинаково чувствуем, одинаково думаем. Мы видим одними глазами. Когда в дверь постучали, я сидел за столом рядом с Костей. Он что-то рисовал в тонкой школьной тетрадке, неуклюже прятал от меня незавершённый шедевр... «Не подсматривай!» — вот и всё, что от меня требовалось. — Костя... Костик, — пожилая воспитательница детдома протиснулась следом за молодым высоким мужчиной в сером костюме, — а к тебе тут гость пришел. Наша комната была узкой и длинной, слишком маленькой и тесной для двоих. Светлые обои с бабочками и медведями, большинство из которых мы сами нарисовали, конечно — оранжевым. Две кровати и две тумбочки. Скромно и чисто. — Это Александр Васильевич, — сказала воспитательница. — Просто — Саша, — уточнил мужчина, осматриваясь. Он, наверное, ожидал увидеть облупленные стены, куски обвалившейся штукатурки. Рассохшийся дощатый пол вместо светлого ковролина и желтые щупальца горелой проводки. — Что? — не поняла воспитательница. — А, да. Это — Саша. Он с тобой немного побеседует, а потом я отведу тебя на обед, хорошо?Костя старательно водил цветным карандашом по тетрадному листу и не реагировал на воспитательницу. Я шепнул ему на ухо:— Скажи, что ты занят. — Костя, солнышко, можешь поговорить немного со следоват… с Сашей? — воспитательница извиняющимся взглядом посмотрела на мужчину. — Всего чуть-чуть, а?Костя помедлил и утвердительно кивнул. Я фыркнул и скрестил руки на груди, сделав вид, что обиделся. — Ничего, если вы тут наедине останетесь? — засуетилась воспитательница. — У меня еще куча детей и... — Я понимаю. Все нормально. Когда она вышла из комнаты, Саша Васильевич положил папку с документами на кровать и присел рядом с нами. Заглянув в тетрадь через моё плечо, он сказал:— Чего рисуешь?— Войны роботов, — Костя сжал карандаш и широким росчерком нарисовал волну огня. — Круто, — кивнул мужчина. — Послушай, Костя, мне... я знаю, к тебе уже много кто приходил и расспрашивал... Но сейчас нужно уточнить некоторые детали. Костя достал из коробочки красный и накрест перечеркнул рисунок. — Ты не волнуйся, если не хочешь о чем-то говорить, мы сразу закончим, хорошо?Костя кивнул. — Вот и славно, — он открыл папку и достал бумагу с ручкой. — Скажи, ммм... а ты случайно не помнишь, когда папа начал вести себя странно? Ну, впервые?— После Аляски. — Аляски? — не понял мужчина. Я усмехнулся. — Ага. — Костя поднял перед собой тетрадный лист и посмотрел на проделанную работу. — Папа стал странным после того, как умерла наша Аляска. Мы тогда собирались позавтракать... Костя сидел на высокой табуретке за обеденным столом и увлечённо рисовал боевого робота на обрывке тетрадного листа. Из коробочки с цветными карандашами торчали острые заточенные пики ярких грифелей. Не хватало только одного. Костя любил оранжевый цвет — цвет солнца и апельсинов. Им он рисовал дома, людей, море, траву и свою кошку Аляску. Оранжевым он рисовал на обоях и подрисовывал усы звёздам в журналах. Так мир для него становился ярче. Папа готовил завтрак, ругался и поминутно смотрел на часы. Костя дорисовывал плазменное ружьё. Закипевший чайник яростно выдувал горячее облако пара, а у робота росли шипы на доспехах. Яичница быстро подгорала на раскалённой сковороде. Костя смял рисунок и бросил на пол. На кухне становилось душно. Отец заметил, что яичница уже почти обуглилась, схватился за металлическую ручку, обжёгся и уронил сковороду на пол. Линолеум начал плавиться. В воздухе повис едкий запах горелой пластмассы. — Твою м... — хотел выругаться отец, поднимая сковороду тряпкой, но осёкся. Завтрак остался на полу, оранжевый желток растёкся по коричневым цветам на линолеуме. На шум прибежала Аляска. Обступив лужу масла, она подобралась к остывающей яичнице, лапой вытянула её из-под ног хозяина и недовольно принюхалась. — Аляска голодная, — сказал Костя. Подтянув ноги к груди, он прижался подбородком к коленям и наблюдал за трапезой любимой кошки. Папа бросил сковороду в раковину, шагнул к холодильнику, наступил в масло и поскользнулся. Пытаясь удержать равновесие, сбил чайник с плиты. Смесь бурлящей воды и пара обрушилась на Аляску. Кошка взвыла и метнулась под стол, там упала и забилась в судорогах. Мы теперь всегда только вдвоём — он и я. Он почти не разговаривает, часто плачет по ночам и много рисует. Его любимый цвет — оранжевый. Говорит, что этот цвет подходит ко всему. Говорит, что поднимает настроение. Костя необычный мальчик, и мне это нравится. Мы решили никогда не вспоминать о прошлом, не произносить вслух имён, связанных с трагедией, что привела нас в эту резервацию для брошенных детей. Мы теперь братья навсегда. Мы одинаково чувствуем, одинаково думаем. Мы видим одними глазами. Когда в дверь постучали, я сидел за столом рядом с Костей. Он что-то рисовал в тонкой школьной тетрадке, неуклюже прятал от меня незавершённый шедевр... «Не подсматривай!» — вот и всё, что от меня требовалось. — Костя... Костик, — пожилая воспитательница детдома протиснулась следом за молодым высоким мужчиной в сером костюме, — а к тебе тут гость пришел. Наша комната была узкой и длинной, слишком маленькой и тесной для двоих. Светлые обои с бабочками и медведями, большинство из которых мы сами нарисовали, конечно — оранжевым. Две кровати и две тумбочки. Скромно и чисто. — Это Александр Васильевич, — сказала воспитательница. — Просто — Саша, — уточнил мужчина, осматриваясь. Он, наверное, ожидал увидеть облупленные стены, куски обвалившейся штукатурки. Рассохшийся дощатый пол вместо светлого ковролина и желтые щупальца горелой проводки. — Что? — не поняла воспитательница. — А, да. Это — Саша. Он с тобой немного побеседует, а потом я отведу тебя на обед, хорошо?Костя старательно водил цветным карандашом по тетрадному листу и не реагировал на воспитательницу. Я шепнул ему на ухо:— Скажи, что ты занят. — Костя, солнышко, можешь поговорить немного со следоват… с Сашей? — воспитательница извиняющимся взглядом посмотрела на мужчину. — Всего чуть-чуть, а?Костя помедлил и утвердительно кивнул. Я фыркнул и скрестил руки на груди, сделав вид, что обиделся. — Ничего, если вы тут наедине останетесь? — засуетилась воспитательница. — У меня еще куча детей и... — Я понимаю. Все нормально. Когда она вышла из комнаты, Саша Васильевич положил папку с документами на кровать и присел рядом с нами. Заглянув в тетрадь через моё плечо, он сказал:— Чего рисуешь?— Войны роботов, — Костя сжал карандаш и широким росчерком нарисовал волну огня. — Круто, — кивнул мужчина. — Послушай, Костя, мне... я знаю, к тебе уже много кто приходил и расспрашивал... Но сейчас нужно уточнить некоторые детали. Костя достал из коробочки красный и накрест перечеркнул рисунок. — Ты не волнуйся, если не хочешь о чем-то говорить, мы сразу закончим, хорошо?Костя кивнул. — Вот и славно, — он открыл папку и достал бумагу с ручкой. — Скажи, ммм... а ты случайно не помнишь, когда папа начал вести себя странно? Ну, впервые?— После Аляски. — Аляски? — не понял мужчина. Я усмехнулся. — Ага. — Костя поднял перед собой тетрадный лист и посмотрел на проделанную работу. — Папа стал странным после того, как умерла наша Аляска. Мы тогда собирались позавтракать... Костя сидел на высокой табуретке за обеденным столом и увлечённо рисовал боевого робота на обрывке тетрадного листа. Из коробочки с цветными карандашами торчали острые заточенные пики ярких грифелей. Не хватало только одного. Костя любил оранжевый цвет — цвет солнца и апельсинов. Им он рисовал дома, людей, море, траву и свою кошку Аляску. Оранжевым он рисовал на обоях и подрисовывал усы звёздам в журналах. Так мир для него становился ярче. Папа готовил завтрак, ругался и поминутно смотрел на часы. Костя дорисовывал плазменное ружьё. Закипевший чайник яростно выдувал горячее облако пара, а у робота росли шипы на доспехах. Яичница быстро подгорала на раскалённой сковороде. Костя смял рисунок и бросил на пол. На кухне становилось душно. Отец заметил, что яичница уже почти обуглилась, схватился за металлическую ручку, обжёгся и уронил сковороду на пол. Линолеум начал плавиться. В воздухе повис едкий запах горелой пластмассы. — Твою м... — хотел выругаться отец, поднимая сковороду тряпкой, но осёкся. Завтрак остался на полу, оранжевый желток растёкся по коричневым цветам на линолеуме. На шум прибежала Аляска. Обступив лужу масла, она подобралась к остывающей яичнице, лапой вытянула её из-под ног хозяина и недовольно принюхалась. — Аляска голодная, — сказал Костя. Подтянув ноги к груди, он прижался подбородком к коленям и наблюдал за трапезой любимой кошки. Папа бросил сковороду в раковину, шагнул к холодильнику, наступил в масло и поскользнулся. Пытаясь удержать равновесие, сбил чайник с плиты. Смесь бурлящей воды и пара обрушилась на Аляску. Кошка взвыла и метнулась под стол, там упала и забилась в судорогах. Костя никогда не слышал, чтобы живое существо так кричало. — Папа, что с ней?! Папа, помоги!— Аляска, милая, иди ко мне... тихо, родная, я сейчас... Отец встал на колени, схватил кошку за лапу, но она вывернулась. — Костя, сынок, выйди, — мужчина смотрел остекленевшим взглядом на свою ладонь, в которой остался клочок мокрой шерсти со следами крови и обварившейся кожей. — Пожалуйста. — Но, папа... Алясочка. — Выйди, Костя!— Но... — Пошел вон! — заорал отец, схватил мальчика за рубашку и швырнул из кухни. Костя сделал пару неуклюжих шагов в воздухе и ударился об стену, потом вскочил и бросился обратно. Он видел, как отец достает сковороду из раковины и забирается под стол. — Папа!Костя услышал лишь один глухой удар, неприятный хруст... и всё, Аляска замолчала. Мужчина выбрался из-под стола, сковороду он крепко сжимал в руке. К чёрному ободку прилипла шерсть, капля крови сорвалась и упала в масло рядом с оранжевым пятном. Костя почувствовал, что задыхается. Невыносимая вонь — смесь мокрой шерсти с горелой пластмассой — пропитала всё: одежду, мебель, мысли. Голова закружилась, Костя упал и потерял сознание. — Пффф... — Саша Васильевич отложил ручку и провел рукой по волосам. — Ладно, давай тут остановимся. Костя взял новый лист и начал выводить синим карандашом круги, потом спирали. — Я очень любил Аляску. Мне ее папа подарил, она тогда совсем-совсем маленькой была. — Да... понимаю... у меня тоже кошка была. Даже три. — И где они теперь?Следователь пожал плечами. — Ты знаешь, я уже и не помню. Родители в деревню, кажется, отвезли. Я внимательно посмотрел на молодого следователя и улыбнулся. Все три кошки, что у него были, умерли в первые несколько лет жизни. Чумка, дворовые хулиганы, а третья вообще непонятно от чего. С тех пор он считал кошек самыми дурацкими на свете животными. — Мне тогда очень плохо было... — Костя вздохнул и посмотрел в окно. — Казалось всякое... Костя очнулся в своей кровати с мокрым полотенцем на голове. Зрение вернулось не сразу — сперва всё казалось серым и расплывшимся. Потом медленно обрисовались силуэты, появились цвета. Костя повернулся к окну, рядом с ним сидела женщина. — Мама? — тихо простонал мальчик. — Очнулся? Ну слава Богу!Это был голос соседки Люды, его Костя узнал бы из миллиона. Она всегда говорила с надрывом, словно разыгрывая сценку в детском театре. Вот и тогда Люда вскочила с места, устроилась на краешке кровати. — Мы так переживали, — сказала она. — Где папа?— На работу уехал. Я врача вызвала, он скоро будет. — Что с Аляской? — Костя попытался встать, но Люда помешала ему. — С ней... — Люда замялась, несколько раз быстро моргнула. — С ней всё хорошо. Её забрал ветеринар и увёз на лечение. Ты ведь знаешь, что у кошек девять жизней?— Да, наверное. Голова болит... — Ты ударился, когда упал, — объяснила Люда, сжимая пальцы мальчика в своей ладони. Кожа на её лице была очень гладкой и будто светящейся изнутри, но зато руки... От прикосновений Люды всё внутри переворачивалось; казалось, что это грубая кожа на лапе какого-то хищника. Костя отдёрнул руку. — Мне показалось, что мама пришла, — почти шёпотом произнёс он. — Ах, мой мальчик!Люда хотела обнять ребёнка, но в этот момент в дверь позвонили. Она прислушалась, дождалась второго звонка и только потом ушла открывать дверь. Вернулась она уже с доктором. — Ну-у-ус, — с порога заговорил пожилой мужчина в белом халате, — здравствуйте, молодой человек!Костя кивнул в ответ. — На что жалуетесь?Костя не ответил. — Он сегодня потерял сознание, — вступила Люда, — и упал... ммм... с табуретки. Я думаю, что ударился головой. Может, у него сотрясение?— Сейчас посмотрим. Доктор вынул из чемоданчика маленький фонарик, посветил Косте в глаза, ощупал голову. — Тошнота, рвота? — спросил он. — Нет, — ответил Костя. — Голова не кружится?— Нет. — На сотрясение не похоже, — шепнул он Люде. — А что с Аляской? — внезапно спросил Костя. — С Аляской? — удивился доктор. — Это кошка, — пояснила Люда, — её сегодня кипятком обварили, после того он и... — С кошкой всё будет хорошо! — прервал Люду доктор. — Она теперь с мамой? — не унимался Костя. — Может быть, — растерялся доктор, — а где у нас мама?— Умерла. Раздался стук, и в комнату зашла воспитательница. — Ну, все хорошо? Костя, пойдем обедать?— А, да-да, — следователь вскочил и начал собирать со стола бумаги. — Вы на обед сходите, а потом договорим, хорошо?Мальчик не ответил, продолжил рисовать спирали. Кротов спросил, куда можно отойти покурить, и вышел из комнаты. Мне стало скучно, и я побрел за ним. — Вы же понимаете, — воспитательница отвела Костю на обед и сейчас провожала следователя на задний двор. — Мальчику тяжело сейчас. Такое пережить. Две трагедии подряд... — Да уж. Извините, а вы случайно не в курсе, что случилось с мамой Кости?— Ой, — воспитательница задумалась. — Вы знаете, я слышала, что она на машине разбилась. Ну, а мальчика я не спрашивала, сами понимаете. — Ну да. Ладно. Спасибо. Задний двор детдома встретил следователя серым небом, промозглым дождем и пробками. Саша Васильевич курил и сквозь копья высокой ограды наблюдал, как машины скапливались, гудели, бодали друг друга и выдыхали зловонный дым. Люди толпились на светофорах, нетерпеливо притоптывали, а самые опаздывающие пытались перебежать через свободный участок дороги, в подсознательной надежде быть размазанными случайным лихачом и прекратить это жалкое существование. Следователь вздохнул, закурил и достал телефон. — Алло, — из трубки раздался сонный женский голос. — Чего случилось?— Какого хрена? — завелся Саша. — Я после отпуска, только в дверь вошел, мне дело этого Ерёмина сунули и отправили в детдом! Зашиваемся, видите ли! И я брожу тут, как баран, ничего не знаю, а ты дома дрыхнешь?— Ой, Кротов, ну хватит тебе. Мне, серьезно, очень погано. Еще неделю, как минимум, на больничном буду. В любом случае, спасибо тебе, золотце, что дело взял. — Ладно, — буркнул Саша. — Слушай, а что с матерью Ерёмина случилось? Я же прочитать даже толком не успел. Сразу поехал. — Погибла она. В авиакатастрофе, вместе с младшим сыном... Никитой, кажется. Помнишь, около года назад, под Екатом самолет рухнул?— Серьезно?— Угу, — в трубке послышалось шлепанье босых ног. — Я же потом сестру Ерёминой расспрашивала. Она меня все уверяла, что это отец мальчика, то есть муж ее, во всем виноват. — Что за бред? Это как?— Ну, у него на работе проблемы начались, сокращения, понимаешь? А ей, жене, повышение дали, но с условием, что командировок много будет. Она не хотела детей оставлять, и с собой взять не могла — старший уже в первый класс пошёл. А муж ее уговорил. Мол, все хорошо, он присмотрит, ей шанс выпал, надо воспользоваться. Ну, она и полетела. Но младшего — детсадовца — все-таки с собой взяла. Боялась, что папаша не уследит. И первый же рейс, прикинь, первый же — и вот так. Следователь промолчал. — Да и вообще, это та еще семейка была. Сестра Ерёминой подозревала, что свояк крутил с соседкой. Ну... ещё до смерти жены. А та все не верила. Мыльная опера, короче. Я записи психолога читала, который с Костей после всего разговаривал. Знаешь, Кротов, у меня аж мурашки бегали!— И чего там? — Саша достал новую сигарету. Дождь почти прекратился. — О-о-о! Ну, слушай... Вечером отец попросил Люду остаться и помочь ему следить за Костей. Люда, не раздумывая, согласилась. Она давно обивала порог их квартиры, заходила то за сахаром, то за дрелью, то за сигаретами. С того дня, как в дом не вернулась мама, Люда стала частым гостем. Окрылённая маленькой победой, она решила удивить хозяев кулинарными талантами и забаррикадировалась на кухне. Костя с отцом остались в гостиной. Мальчик смотрел мультик про Маугли и представлял себя волчонком. Он рычал вместе с остальными, когда наступали рыжие собаки, и замирал от взгляда Каа. Отец наблюдал за ним, потягивая холодное пиво из запотевшей стеклянной бутылки. Когда мальчик вновь зарычал на телевизор, отец кинул в него тапком, но промахнулся. — Чё рычишь, щенок?Костя удивлённо взглянул на отца — тот сидел, развалившись на диване, со злой ухмылкой наблюдал за сыном и крепко сжимал горлышко бутылки. — Посадить тебя на цепь? — продолжил отец. — Кормить из миски?— Я буду лаять на прохожих, — пошутил Костя. — Тьфу, я думал, человека воспитываю. Люда!— Что? — послышалось из кухни. — Этому не накрывай, он будет есть с пола!— Что, не поняла? — в дверях образовалась Люда. — Что у вас происходит?— Глянь, как он лает. Ну-ка, Костя, скажи: «гав». — Не хочу, — смутился мальчик. — Скажи: «гав»!— Отстань от ребёнка, — Люда махнула рукой и вернулась на кухню. — Нет, ты скажи... Гав!Его лицо исказилось: зубы превратились в острые клыки, глаза налились кровью. — Гав!Отец уронил бутылку, остатки пива растеклись по ковролину. Он сполз с дивана и на четвереньках начал подбираться к мальчику. — Гав!Из оскалившейся пасти по подбородку стекала густая слюна. Отец остановился в нескольких сантиметрах от лица Кости, обнюхал его. — Гав!Костя закричал во весь голос. Люда опять прибежала в гостиную. — Да вы что, с ума сошли?Оттолкнув отца, она принялась успокаивать мальчика. — Придурок, ты зачем его напугал?Люда обняла Костю и прижала его голову к груди. — Думаешь, ему мало приключений?— Да пошла ты!Отец поднялся с пола и вышел из комнаты. — У нег-го... з-зуб-бы! — рыдал Костя, — Он-н-мен-ня... чу-у-уть н-не... н-не пок-кус-са-ал!— Идиот пьяный! Ничего, всё хорошо будет, успокойся, я тебя в обиду не дам. Костя был на обеде, а я шатался по комнате и наблюдал, как Кротов сидит за столом и задумчиво водит карандашом по своей папке. Таких, как он, я видел насквозь. Меньше всего на свете этот Саша Васильевич хотел сегодня возвращаться домой. Туда, где его ждут лишь темнота и молчание. — Я дома, — каждый раз кричал Кротов в черную глотку квартиры. Но знал, что никто не ответит. А потом включал свет. Ему совсем не нравилось жить одному. Не нравилось есть пельмени на ужин, писать бесконечные отчеты и рапорты, сидеть на кухне и пялиться в телевизор. Не нравилось перед сном зависать в интернете, терять счёт времени, ложиться под утро. Засыпать в одиночестве на огромной двуспальной кровати. Кутаться в холодную простыню и вспоминать, что под подушкой лежит пистолет. «На всякий случай». Если будет очень страшно. А страхи ползли по холостяцкой квартире.... Скрипел отсыревший паркет в комнате. Быстро-быстро перебирали ногами соседи сверху, словно толстые пауки, бьющиеся об стенки железной банки. Шептал заклинания на змеином языке сквозняк в гостиной. А в дверном проёме, если на миг взглянуть, можно было заметить стремительно исчезающий белый силуэт. Будто там кто-то стоял, но тут же отпрянул. Кротов никогда не оставался в одиночестве. Страх жил рядом с ним. Бесконечный воплощённый ужас обитал под потолком, в самом дальнем углу, куда не достаёт свет из окна. С каждым днём он становился больше, с каждым днём он становился злее. — Чёрт, ну что за мысли, — пробормотал Кротов. — Надо поесть. Он встал и вышел в коридор. Всё самое страшное случается по ночам — это правило знакомо каждому ребёнку. И если ты засыпаешь один в своей комнате после трудного дня — не надейся на что-то хорошее, накройся с головой одеялом и жди беды. Спать Костю укладывала Люда. Она не читала ему сказку на ночь, она не оставила включённым ночник, как это сделал бы отец. Она подоткнула одеяло и ушла, плотно закрыв за собой дверь. — Иди домой, — звучал голос за дверью. — Оставить тебя одного с ребёнком?— Это мой сын, со мной он в безопасности. — Ты пьян! Ты напал на него!— Мы играли. Уходи. — Нет, я останусь, и буду спать в гост... — Уходи, я сказал!— Отпусти, мне больно!.. Придурок!С металлическим грохотом хлопнула входная дверь. Отец бросил вслед тихое «прости»... Оно так и осталось внутри квартиры. На ночь Люда исчезла из их жизни. Но никто не сомневался — утром она вернётся вновь. Костя долго не мог уснуть. По потолку скользили полосы света фар проезжающих мимо автомобилей. Иногда им удавалось поймать случайного прохожего, и тогда наверху появлялся его силуэт. Мешали спать и соседи за стенкой, у которых громко работал телевизор, и шумная компания, собравшаяся под окном. Часы на стене невозмутимо отсчитывали секунды. Тик... Тик... Тик... В полночь погасли уличные фонари и разом исчезли все звуки. Словно испугавшись темноты, все притаились, замолчали. Ночь замерла в ожидании. В отцовской спальне что-то ударилось об стену. Костя вздрогнул и прислушался. Что-то глухо упало, поднялось и вновь врезалось в стену. Костя сел в кровати и затаил дыхание. — Папа? — громко спросил мальчик. — Папа, это ты?В отцовской спальне стучали в стену, а часы безучастно тикали. Тик... Тик... Всё медленнее и медленнее. Каждая секунда перед ударом растягивалась и становилась длиннее предыдущей. Тик... Тик... Стук... Стук. Стук! Стук! Громко, монотонно, бесконечно... Костя уже не слышал, как тикают часы, он слышал только этот непрекращающийся стук. — Папа! — крикнул он. — Папа, прекрати, мне страшно!Костя заплакал. Он не плакал так со дня смерти матери и брата. Он не плакал на похоронах, а только после — когда понял, что остался один. Тогда пытался утешить отец. Он спал вместе с ним, успокаивал, если снились ночные кошмары. — Гав! — послышалось из-за двери. Наверное, для каждого живого существа есть свой предел страха. В тот момент Костя достиг максимума, к которому был готов его неокрепший юный организм. Мальчик почувствовал, как проваливается в пустоту...

— И что, что было дальше? — возбуждённо спросил Кротов. — Я уснул. Спал до самого утра, — буднично ответил Костя. — А утром?— Вы сами знаете, — мальчик внимательно посмотрел на следователя. — Знаю? Да нет, мне рассказывали, но без подробностей... — Вы и подробности прекрасно знаете, — прошептал Костя. Кротов нахмурился. — Послушай, мне понятно, что это должно быть больно, страшно. Но прошу тебя. Расскажи, что случилось утром. Костя проснулся от голосов в коридоре. Отец громко ругался с соседкой Людой. Мальчик выпрыгнул из кровати, быстро натянул шорты, майку и вышел посмотреть, что происходит. — Ты совсем с катушек съехал? — взволнованно кричала Люда. — Посмотри... посмотри, что с твоей рукой!Костя заметил, что рука у отца была в ссадинах и как-то неестественно висела. — Что ты делал ночью? — спрашивала Люда. — А голова? Боже! Да у тебя все волосы в крови!— Не трогай меня! — отец толкнул Люду здоровой рукой, она схватилась за дверную ручку и чудом удержала равновесие. — Папа, не надо! — вступился Костя. — Марш в свою комнату!Когда отец повернулся, его лицо было похоже на обезображенную маску. Запёкшиеся потёки крови спускались по лбу, по щекам, по шее... Бешеный взгляд, тёмные круги под глазами и мертвенно-бледная кожа. Костя отступил на пару шагов, но не ушёл. — Папа, пожалуйста... — Хочешь посмотреть? — взревел отец. — Ну смотри!Отец схватил Люду за волосы и с силой ударил головой об стену. Женщина коротко вскрикнула и обмякла. Из разбитого носа брызнула кровь. Отец бросил затихшую Люду на полу, ушёл на кухню. Через мгновение вернулся с ножом. — Дальше будешь смотреть?— Папа, нет! Отпусти её!Отец приставил нож к горлу женщины. — Гав, щенок!Костя очень хотел остаться, хотел помочь Люде, хотел спасти отца. Но страх — это сильное чувство, он накатывает мгновенно и накрывает с головой. Он путает мысли, сковывает. Единственное, что остаётся — это бежать. Бежать и прятаться. Костя нырнул в свою комнату и захлопнул дверь. Сердце бешено колотилось, ноги онемели и будто приросли к полу. Он глубоко вдохнул и закричал:— Помогите!— Га-а-а-ав! Гав-гав! — истерично лаял отец за стеной. Конечно же, соседи слышали всё с самого начала. Слышали они и о ночных приключениях отца. Конечно же, они вызвали полицию, и диспетчер сразу передал вызов ближайшей патрульной машине. Ещё не успел стихнуть голос мальчика, когда люди в форме ворвались в квартиру. То, что они увидели, мы договорились не вспоминать. Слишком много было крови, слишком страшно. Люди в форме приказали бросить оружие. Они повторили это несколько раз. — Вам страшно? — взревел отец. — Брось нож! Немедленно!— Вам страшно?Раздались выстрелы. Что-то глухо ударилось об пол. — И всё? — уточнил следователь. — Да, — кивнул мальчик, — они вошли в комнату и забрали меня из дома. — Ты видел отца мёр... после выстрелов?— Мёртвым? Да. Костя взял красный карандаш и нарисовал в тетрадке глаз. В комнату зашла воспитательница. — Вы извините, Александр Васильевич, но вам, наверное, пора... Мальчик устал, ему нужен отдых... — Хорошо, конечно, но... — замялся следователь, — разрешите ещё один вопрос, он не относится к делу. Чья это кровать?— Нич... — хотела ответить воспитательница, но Костя опередил её. — Это кровать моего брата. — Брата? — Саша задумался. — Никиты?Костя отрицательно помотал головой. — Не-е-ет. Ты знаешь его. Он каждую ночь смотрит на тебя с потолка, пока ты плачешь под одеялом и сжимаешь пистолет. — Ч-что? — следователь побледнел. — Ты знаешь, — Костя достал из коробочки чёрный карандаш. — Его все знают. Я улыбнулся, карандаш взлетел и через мгновение неровные размашистые линии на обоях сложились в слово: «Никто». — Твою мать... — следователь отступил к стене, воспитательница закрыла рот руками. Дверь захлопнулась, женщина ахнула, дёрнула за ручку — заперто. Мы теперь всегда вместе и нам больше никто не нужен. Мы ненавидим взрослых, потому что они притворяются смелыми. Они притворяются любящими, притворяются честными. А мы — настоящие. Мы — воплощение. Карандаш продолжил чертить на обоях: «не уйдёт». Саша Васильевич достал пистолет и навёл его на Костю. — Прекрати... быстро!Я схватился за ствол оружия и направил дуло на воспитательницу. — Стреляй, — сказал Костя. Я нажал на палец следователя, и пистолет выстрелил. Тело воспитательницы съехало по стене, оставив на обоях с бабочками и медведями полосу свежей крови.

— А теперь ты, — сказал я. Костя наслюнявил карандаш и нарисовал на горле следователя еле заметную красную полосу. Голова со стуком ударилась об пол, тело пошатнулось и упало следом. «Живым», — дописал чёрный карандаш.