Меня зовут ТорригальСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Я открываю дверь кондитерской, и прямо в меня влетает плотный и тугой комок самых разнообразных вечерних запахов: печеного теста, молока, сливок, мятых фруктов и полусладкого шампанского, суррогатного кофе, человеческих пота и крови, мокрой шерсти и влажного хлопка. Люблю это местечко: превосходная растительно-постная кухня, внутренний фэйс-контроль, брюки и юбки по половой принадлежности рассчитайсь!Как я и думал, на стоянке православного человека народу было набито битком. Ни одного свободного места, тем более рядом с угловым окном, где я люблю обыкновенно размещаться. Нет, простите, вот одно как раз имеется. Почти в самом центре зальца. Столик на двоих, и за ним тонкая фигурка в чёрном, всею нижней половиной запрятанная под длинную, в пол, льняную скатерть. Ножка, правда, отставлена в сторону - не по причине кокетства, я так понял, а для эпатажа. Разглядев детали, я понял, отчего мои ортодоксальные братья и сестры шарахаются от сей особы, будто члены микробной колонии от фагоцита: девица наряжена в шаровары под колено, какие во времена моей условной молодости назывались «жюп-кюлотами» и вызвали в Европе целую социальную бурю. Прочее - туфли, сюртучок, манишка - в том же духе. Черно-белая классика или еще не обкатанный модерн. К тому же плюсуем весьма примечательную внешность. Обильные темно-рыжие кудри укручены таким образом, что кажутся отлитыми из красной меди: шиньон на затылке, оттуда на воротник спускаются семь плотных цилиндрических валиков, а на виски и щеки - две тонких пружины. Белейшая кожа без веснушек и прочих отметин; на ней резко выделяются рыжие брови и ресницы. Иконописные черты слегка портит большой бледный рот и украшают глаза - не янтарно-желтые, что обычно для такой масти, а карие, цвета спелого конского каштана, который только что вылупился из кожуры. Это юное создание, представьте себе, делает мне знак рукой и произносит:- Дедусь, идите ко мне и садитесь, пожалуйста. Я послушно занимаю место и говорю, улыбаясь:- Какой же я вам старик, девушка, просто я такой седой от рождения. В самом деле, хотя моя стрижка имеет почти лунный оттенок, серые глаза кажутся выцветшими, а бородка, усы и кустистые брови - типичная соль с перцем, на вид мне никто не дает больше сорока. И никогда не даст. - Ой, простите великодушно. Вблизи вы и точно не Дед Мороз. Ни румянца во всю щеку, ни широкой бороды. Весь такой стройный и серебристо-бледный… Да! Вы любите холодный фруктовый микс? У меня тут лишняя порция, - она пододвинула ко мне покрытую инеем креманку. - Пожадничала, а потом даже не тронула. Не побрезгуйте, ради всего святого. Я купился на несколько старомодную и явно нарочитую манеру, тем более что ради этой мороженой сладости сюда и пришел. Мы, и верно, до смешного привержены углеводам - реакция на практически единообразную белковую диету. - Но вы разрешите взять вам хотя бы «брюта»? - спросил я, опуская ложечку во взбитую смесь. - Ох, нет. Не пью ничего такого и вообще собираюсь закруглиться. Тут подошла официантка. Тотчас же я заказал себе тарелку творожных кнедликов с брусникой и мёдом под названием «Золотые купола» и воздушный соевый творог «Распутин». Пораздумав, присовокупил порцию фирменных взбитых сливок «Самодержец Российский» и лимонный пирог «Анастасия», скрытый под густым слоем ряженки. Таким образом, выставил себя форменным убийцей всех рутенских национальных святынь. Для запивки я взял зеленый чай, а для круглого счета - кофе с молоком, имбирём и корицей для моей дамы. А будет ли она пить - не мое, по сути, дело. - О-о, зато вам, я вижу, так кушать охота, что, держу пари, и выспаться не имеете никакой возможности, - чуть улыбнулась девушка, мысленно среагировав на ключевое слово «пить». (Есть такой старый анекдот про солдатика: «Хозяюшка, дай испить водицы, а то я такой голодный, что аж переночевать негде». ) Тут я с некоторым опозданием объясню, что в ней удивило меня сразу и более всего. Мимика. Лицо казалось маской с прорезями для глаз: ну не то чтобы совсем неподвижной, а скорей как поверхность пруда в безветренную погоду, с легчайшей внутренней рябью. - А если мне и в самом деле негде сегодня выспаться?- Ну, тогда я…Ох, опять я забыла первой сказать свое имя. Стелла. - Хельмут фон Торригаль. - Стелла Болконская. Нет, вы что, правда из остзейских баронов?- Из натуральной приволжской немчуры. Я… Мои предки поселились там еще во времена императрицы Софии. Ну, Екатерины Второй. - А я взаправду Стелла и так далее. В годы революции модно было менять неблагозвучные фамилии на всякую литературщину. А имя возникло в результате перестройки и переиздания книжной рухляди. Был такой писатель Локк, не философ, не родственник, но модный романист, творивший в начале прошлого века. Мои бабуси его весьма ценят, особенно «Звезду Моря» с героиней Стелламарис Блент… Так что, вы мое приглашение на ночлег принимаете или я не вполне благонадежна?Я открываю дверь кондитерской, и прямо в меня влетает плотный и тугой комок самых разнообразных вечерних запахов: печеного теста, молока, сливок, мятых фруктов и полусладкого шампанского, суррогатного кофе, человеческих пота и крови, мокрой шерсти и влажного хлопка. Люблю это местечко: превосходная растительно-постная кухня, внутренний фэйс-контроль, брюки и юбки по половой принадлежности рассчитайсь!Как я и думал, на стоянке православного человека народу было набито битком. Ни одного свободного места, тем более рядом с угловым окном, где я люблю обыкновенно размещаться. Нет, простите, вот одно как раз имеется. Почти в самом центре зальца. Столик на двоих, и за ним тонкая фигурка в чёрном, всею нижней половиной запрятанная под длинную, в пол, льняную скатерть. Ножка, правда, отставлена в сторону - не по причине кокетства, я так понял, а для эпатажа. Разглядев детали, я понял, отчего мои ортодоксальные братья и сестры шарахаются от сей особы, будто члены микробной колонии от фагоцита: девица наряжена в шаровары под колено, какие во времена моей условной молодости назывались «жюп-кюлотами» и вызвали в Европе целую социальную бурю. Прочее - туфли, сюртучок, манишка - в том же духе. Черно-белая классика или еще не обкатанный модерн. К тому же плюсуем весьма примечательную внешность. Обильные темно-рыжие кудри укручены таким образом, что кажутся отлитыми из красной меди: шиньон на затылке, оттуда на воротник спускаются семь плотных цилиндрических валиков, а на виски и щеки - две тонких пружины. Белейшая кожа без веснушек и прочих отметин; на ней резко выделяются рыжие брови и ресницы. Иконописные черты слегка портит большой бледный рот и украшают глаза - не янтарно-желтые, что обычно для такой масти, а карие, цвета спелого конского каштана, который только что вылупился из кожуры. Это юное создание, представьте себе, делает мне знак рукой и произносит:- Дедусь, идите ко мне и садитесь, пожалуйста. Я послушно занимаю место и говорю, улыбаясь:- Какой же я вам старик, девушка, просто я такой седой от рождения. В самом деле, хотя моя стрижка имеет почти лунный оттенок, серые глаза кажутся выцветшими, а бородка, усы и кустистые брови - типичная соль с перцем, на вид мне никто не дает больше сорока. И никогда не даст. - Ой, простите великодушно. Вблизи вы и точно не Дед Мороз. Ни румянца во всю щеку, ни широкой бороды. Весь такой стройный и серебристо-бледный… Да! Вы любите холодный фруктовый микс? У меня тут лишняя порция, - она пододвинула ко мне покрытую инеем креманку. - Пожадничала, а потом даже не тронула. Не побрезгуйте, ради всего святого. Я купился на несколько старомодную и явно нарочитую манеру, тем более что ради этой мороженой сладости сюда и пришел. Мы, и верно, до смешного привержены углеводам - реакция на практически единообразную белковую диету. - Но вы разрешите взять вам хотя бы «брюта»? - спросил я, опуская ложечку во взбитую смесь. - Ох, нет. Не пью ничего такого и вообще собираюсь закруглиться. Тут подошла официантка. Тотчас же я заказал себе тарелку творожных кнедликов с брусникой и мёдом под названием «Золотые купола» и воздушный соевый творог «Распутин». Пораздумав, присовокупил порцию фирменных взбитых сливок «Самодержец Российский» и лимонный пирог «Анастасия», скрытый под густым слоем ряженки. Таким образом, выставил себя форменным убийцей всех рутенских национальных святынь. Для запивки я взял зеленый чай, а для круглого счета - кофе с молоком, имбирём и корицей для моей дамы. А будет ли она пить - не мое, по сути, дело. - О-о, зато вам, я вижу, так кушать охота, что, держу пари, и выспаться не имеете никакой возможности, - чуть улыбнулась девушка, мысленно среагировав на ключевое слово «пить». (Есть такой старый анекдот про солдатика: «Хозяюшка, дай испить водицы, а то я такой голодный, что аж переночевать негде». ) Тут я с некоторым опозданием объясню, что в ней удивило меня сразу и более всего. Мимика. Лицо казалось маской с прорезями для глаз: ну не то чтобы совсем неподвижной, а скорей как поверхность пруда в безветренную погоду, с легчайшей внутренней рябью. - А если мне и в самом деле негде сегодня выспаться?- Ну, тогда я…Ох, опять я забыла первой сказать свое имя. Стелла. - Хельмут фон Торригаль. - Стелла Болконская. Нет, вы что, правда из остзейских баронов?- Из натуральной приволжской немчуры. Я… Мои предки поселились там еще во времена императрицы Софии. Ну, Екатерины Второй. - А я взаправду Стелла и так далее. В годы революции модно было менять неблагозвучные фамилии на всякую литературщину. А имя возникло в результате перестройки и переиздания книжной рухляди. Был такой писатель Локк, не философ, не родственник, но модный романист, творивший в начале прошлого века. Мои бабуси его весьма ценят, особенно «Звезду Моря» с героиней Стелламарис Блент… Так что, вы мое приглашение на ночлег принимаете или я не вполне благонадежна?

К тому времени я уже всё прикончил, расплатился и встал с места. Глупая случайность, но из-за широко разрекламированной выставки японских клинков в Кремле ближайшие гостиницы средней руки вдруг оказались переполнены, а на звездочные отели моих скромных средств никогда не хватало. И было ещё кое-что - чужие глаза по всей окружности моей рутенской жизни…- У меня неподалеку отсюда комната в элитном полуподвале, - говорила Стелла, деликатно направляя меня в вечернюю тьму, еле разбавленную фонарями. Пальчики на моем локте были ледяные - должно быть, и в самом деле мороженого переела. - Только давайте сразу договоримся, - ответил я. - Плату я дам неплохую. Но никакого секса. - Никакого секса, - повторила она. - А что, я на это самое… очень похожа?- Не знаю, душа моя, на что вы похожи вообще и в частности, - ответил я. - На хорошее приключение, по крайней мере, вполне тянете. По дороге мы разговорились. Оказалось, что у нас одна любовь на двоих - старинное клинковое оружие. Она ходила поглазеть на всякие там мечи Муромати и их хамоны уже раз пять. Особенно ей пришёлся по душе драгоценный клинок, получивший ранение в битве при Сэгикахаре - крошечную такую щербинку. - Сразу видно, что побывал в настоящем деле. Правильные японские мечи повредить трудно, а специально разбить можно лишь хорошо выверенным ударом нунчаков в дол. Вязкость металла на обухе куда больше, чем на лезвии, - с позабавившей меня авторитетностью заявила она. В ответ я не сказал ей, что меня слегка тревожит суета вокруг ее любимой экспозиции: несмотря на то, что наш народ редко собирается в сколько-нибудь большое стадо, на днях я встретил по крайней мере трех старых знакомцев. Закоренелый мой друг Воронёнок, разумеется, мог быть просто одним из спонсоров или устроителей, но вот парочка фасонистых готских принцесс, Колада и Тизона, разодетая в стиле «Высокие Каблуки режиссера Альмодовара», засветилась передо мной явно с неким не весьма хорошим смыслом. Впрочем, я всегда понимал, что попытка белой вороны выдать себя за чёрную даром не проходит. И тем более - стремление чёрной вороны пролезть в сплоченный круг белых. Не высказал я своих опасений еще из-за того, что внезапно улочку перед нами с лязгом загородила великолепная семерка кулачных бойцов из подворотни - комоды размером этак два на два метра. Железом от них пахло не так холодным, как горячим. Классическая подстава: галантный кавалер защищает даму, а потом прикладывает её к своим ранам как примочку, ибо дама ему благодарна по гроб жизни. Его жизни, между прочим. - Ну, что дашь? Бабки? Понюшку? Девочку? - с наглецой проблеял самый амбалистый. Стелла как-то сразу напряглась, лицо стало совсем уж неподвижным, глаза и то ушли вглубь. Это что, новость для нее?- Повернись к стене. Живо! - сказал я уже без тени куртуазности. Не люблю, когда на меня глазеют в подобных ситуациях, говорил я, неторопливо шествуя навстречу ухмыляющимся рожам. Во-первых, мои сила, ловкость и изящество уже далеко не прежние. Во-вторых, я по определению зрелище не для слабонервных. Сначала я раздеваюсь, то есть с меня слетает футляр. Потом, уже нагой и тонкий, лечу поперек всех шей, стараясь как можно более увеличить захват. Те, кто удостоился видеть дальнейшее вживе, говорят, что чуть попоздней я превращаюсь в некое подобие серебристой мерцающей сети или тумана, а может быть, покрова толщиной в одну молекулу, который стремительно падает на всех моих противников… и после того от них не остается ни капли. Разве что мелкая грязца на асфальте. - Ладно, можешь повернуться, - сказал я, торопливо влезая в брюки. Нет, хорошо, что и моя бывалая одежка - тоже оборотень, а то глупо было бы в разгар здешнего холодного лета…- Ну, полный отпад и улёт, - чуть нервически говорила она. - Р-раз - и все братки разбежались далеко и далёко. - Это ж какой предмет от тебя отпал и улетел? - усмехнулся я. Теперь я чувствовал себя куда увереннее: плоть мигом нагрелась, как бывает у огня или на ярком полуденном солнце. - Уверенность в хорошей ночёвке, - ответила она. - Мой булгаковский полуподвал с ванной комнатой совсем рядом, и… ну, засада полная. На слэнге и в самом деле. Мафия же там факт побывала и факт насвинячила, раз уж встретила на подходе. Они меня шантажируют. - Ну, тогда…- Нет, я вас от себя так просто не отпущу. У меня есть еще и квартира на окраине, - догадалась она о том, что я имею в виду. - Где это?- Микрорайон Солнцево. - Детка, в эти часы метро уже не ходит. Если пешком, да еще с похожими приключениями на чужую шею, то у меня будет не ночёвка, а дневка. А в такси мне теперь хода нет, сама понимаешь. Мой плащ, и без того потрёпанный, украсился шикарными грязевыми пятнами, если присмотреться, - красно-бурого оттенка. Обидно: капиталов нашего мейстера мы, вопреки молве, не наследуем, а теперь даже не тряпки придется заказывать, а жёсткий футляр-трансформер. - Ну что с вами делать… Ладно. В угол я вас не поставлю, а глаза завяжу. Она стащила с шеи шарфик, что прижимал высокую оборку манишки вплотную к шее, и несколькими слоями обернула вокруг моих глаз. - Держитесь за меня, и крепче. Вот тяжеленный-то, как из стали, правда. Я услышал сдавленное бормотание: «Ветер веет по земле…Туча мчится в небесах… Молнии огонь…. Лети!»Нас завертело, будто в небольшом смерче, подняло, с невероятной скоростью понесло вместе с колючей пылью, холодной моросью, сухим песком - и бережно уронило наземь. Повязка с глаз упала. Я стоял на пустыре, захламленном остатками успешного высотного строительства. Недалеко впереди, за низким забором, белели стены пятиэтажки, грязные и заплесневелые даже в темноте. - Мы с подругами в разных местах жили, так нас санинспекция что ни день доставала. Согласно жалобам прочих жильцов кооперативного товарищества: животных держим - по десятку кошек в каждой нехорошей квартирке. Так мы вскладчину купили дом на снос и поселились одним кагалом. - Ковеном, - вставил я с ехидцей. Она будто не услышала:- Имеем года четыре в запасе. Мы вообще-то деньги экономим, хотим экологический котопарк устроить. С цветущими газонами, зарешеченными тропками для посетителей и местами естественного обитания. - Кошки ведь домашние животные. - Уже купили два гектара земли неподалеку от столицы, - продолжала она почти не слушая. - Подняли из воды ветхий венецианский особняк. Привезли кусочек Колизея, не подлежащий реставрации, там ещё подвалы шикарные. Целим на камни от настоящей пирамиды. Всё кошачье, всё им родное…Тут мы пришли. Забор был аккуратный, крашенный нежным лимоном. Но вот сам дом не то что снаружи - и внутри не внушал доверия: на первом этаже воняло землей и гнилым картофелем, на втором - обжаренной в масле ставридой, на третьем - сбежавшими суточными щами, на четвёртом - бомжатскими экскрементами. Пятый, с совокупным букетом благовоний, был наш. - Отмыть кое-как успели, а дезодорантами побрызгать ещё нет, - с извинением в голосе сказала девушка. - Погодите на площадке, я семейство предупрежу. - Только не надо представлять меня другом сердца, договорились? Лучше женихом, - возразил я. - Да им это без разницы, у самих нравы трудноописуемые…- пробурчала она. Стандартные четыре входа, обитые потёртым черным винилом. Ближняя к ступеням дверь лязгнула, приоткрылась: оттуда высунулось холеное мурло десятикилограммового британского кота и уставилось на нас с некоторым осуждением. - Вот. Бонифаций - Хельмут. Хельмут - Бонифаций. Не закрывая за собой двери, мы протиснулись в переднюю, умеренно пропахшую кошками и второсортным наполнителем для туалета. - Боня, как там Юфима с детьми? В порядке? Пойдете на улицу погулять?Он негромко мявкнул. На зов явилась почти столь же роскошная киса. - Юфимия, третья подруга Бонифация и мать девяти его котят. Пока не крещены, хотя имена им мы уже подобрали. Кошки тем временем обнюхивали мои туфли, деловито помуркивая. Потереться ушами, чтобы отметить меня как свою собственность, они не торопились: я не знал, хорошо это или плохо. - Сама я лягу с семейством, а вам в дальней каморе постелю, - деловито говорила она, шуруя по шкафам и полкам ближней комнатки. - Там шторы плотные и дверь с накладным замком. Я по-прежнему стоял неподалеку от полуоткрытого входа. - Да защелкнитесь, наконец, - скомандовала она. - Не надо зазря светиться. Вампиры и ведьмы неважно друг с другом ладят. - Я не вампир, - ответил я. - И я не ведьма, а рядовой член общества кошколюбов, - в сердцах ответила она. - Ох…Стелла подбежала ко мне, но ничего не успела предпринять. Все три остальные двери распахнулись настежь, и из них обильно хлынули кошки. По всей ширине пролета стройно двигалось нечто среднее между стремительным потоком и чинным дефиле, обернув к нам точеные плоские профили. Все масти и породы: вислоухие шотландцы, тайцы, египтянки и кносские голубые, колорпойнты, курильские бобтейлы, лесные норвежки, - но большинство простолюдинов и простолюдинок. Самое жуткое было в том, что из темноты низких пролетов до меня не доносилось ни единого отблеска или звука - и это при моей сверхчувствительности. Внезапно Стеллины кровные британцы оттеснили меня от косяка и плотно легли на ноги. Юфимия резко и почти членораздельно мяукнула, лавина убыстрила ход - и вот последние ряды уже миновали площадку, распахивая телами дверь подъезда. Девушка захлопнула дверь и облегченно рассмеялась. - Баба-Яга не против. Всё! Мыться, переодеваться в пижаму будете? Чистая, для гостей.

По известным соображениям я не хотел, чтобы на меня глазели. При очень ярком свете наша кожа отливает вороненым серебром, молибденом или хромом, в зависимости от состава защитного слоя. Скажем еще и про надписи, которые превращаются в своего рода клеймение или татуировку. Друг Малый Ворон имеет такую на самой неудобной части тела, условно именуемой хвостовиком, что создает известную проблему при общении с гейшами. Со мной ещё хуже: готическое письмо вдоль всего безволосого торса, от ключиц до паха. Хорошо, что немногие смыслят в заковыристых древних шрифтах. - Вы когда сможете проснуться? - спросила девушка. - Утром, вечером?- Как скажешь. - Тогда отлеживайтесь на всю катушку, - она впустила меня в комнатку и закрыла дверь. Я натянул на себя тонкие брюки с завязками на щиколотках и талии, повалился на диван и укрылся одеялом с головой. Но добрый сон не приходил. Вместо него подступили кошмары. …Высокий помост, обитый черным сукном. Мы с мейстером поднимаемся на него, он в темно-красном, я… дальше провал в памяти. Меня бережно обтирают чистой ветошью, укладывают в узкий футляр. Снова провал. И вдруг я чувствую, что плоско лежу под землей, обёрнутый в его куртку, и не имею возможности из нее выпростаться. На меня сыплются тяжкие комья земли, сквозь них я вижу склоненные над могилой скорбные лица, среди них самое печальное - моего человека; то самое, что я ношу ныне, но помоложе. «Сто смертей, - слышу я, - прости меня, Торригаль. Я не хочу, чтобы после сто первой ты превратился в убийцу одних невинных». Погребальный покров гниет, могильный холм оседает. Чьи-то жадные, скрюченные пальцы… Старая колдунья. Я прячу себя, зарываясь от неё в глубь земли. А вот иные руки, холодные и жесткие, но им я рискую довериться. Норманн в древнем доспехе…Так длилось до раннего утра. А с первым проблеском зари Стелла тревожно забарабанила в дверь:- Хельмут? Откройте пожалуйста, Хельмут! Что-то случилось. Я вскочил, как взмыленный, и едва не сорвал защелку. Так, теперь она узрит меня во всей красе…Нет, без юмора. Торс у меня классический: стальные мышцы, широкие плечи, плавно переходящие в узкие бедра, рост, почти как в преждежизни, - метр восемьдесят. Никакой не дед, кто и спорит, хотя далеко не юнец, с моим-то жизненным опытом. - Что такое, Стелла?Тут я соображаю по её виду, что мои кальсоны кончаются ниже пупка и что она прекрасно умеет читать по-древненемецки как поперек, так и вдоль. - «Всякий раз, опускаясь вниз, я поднимаю к небу человеческую душу», - торжественно переводит она. И я понимаю, что вконец пропал. - Торригаль, - повторяет она с прежним почтением. - Не надо меня сторониться, вы же признанный гость. Что бы там ни было. Я вышел, торопливо натягивая все свое прежнее: брюки поверх исподнего, мятую рубаху на гладкие плечи. - Я виновата, навела на вас…Те шестерки - они, и верно, подосланы. Не ко мне. Или нет, ко мне, но только ради вас одного. Я так надеялась сбить их со следу. - Разбойники мне не страшны, - говорю я. - Моя кровь отшлифована поколениями таких битв. - Не бандиты. Ваши сотоварищи. Посмотрите в окно. Я выглядываю в жидкое белесоватое утро. Ну конечно. Все наши в сборе. Обе христианнейшие дамы реконкисты: одна под ручку с безнадежно старомодной, но донельзя изысканной Дюрандалью, другую (парадокс!) отечески приблизил к себе идейный вожак предыдущей Конкисты, седобородый, длинноусый, в парчовой тафье и костюме от Армани. Вали Мехмед Зульфикар, «Исполненный Шипов», меч самого Пророка. Воронёнок тоже опекает красавицу: О-цуки-сама-но-канэ, «Колокол луны», не надела своего роскошного кимоно, однако европейские одеяния выглядят на ней еще более утончённо. Почтеннейший Нукэмару, «Самообнажающийся», скромно закутан с головы до ног в тёплую накидку с капюшоном. Очевидно, кости ноют от утреннего холодка. Действительно, если у тебя вошло в привычку выскакивать из ножен всякий раз, когда друзьям грозит опасность, - поневоле будешь отогреваться фланелью, да и менять одежду придется чаще иных коллег: снашивается от постоянного трения о сталь. А чуть в стороне от всех - Их Великолепие английский пэр, Джеймс Калибурн Озерный. В просторечии - Экскалибур. Ему поистине пришлось туго. После смерти короля Артура он дожидался своего часа в стоячей воде, под слоем придонной тины, и всё же нисколько не потерял при этом своего несравненного блеска. Он самый справедливый из нас - но и самый жестокий. Самый умелый и победоносный воин на земле. - Вот, - сказала за моей спиной девушка. - Будете с ними говорить или я вас сразу унесу? Ну, как вчера?- В побеге нет чести. Кроме того, я же не знаю, чем насолил компании. - И вы ли именно… . А вдруг я? - она кивнула, и по текучей маске ее лица пробежала волна страха. - Отчего же - ты?

- Поговорите, и они вам скажут. Мы выдержали паузу. - Как вам можно навредить?- Салют, госпожа Далила, - усмехнулся я, беря ее за прохладную лапку. - Ну и не выдавайте ваших драных секретов, за ради Бога… Солнечный свет лишь прибавляет вам красоты, - перечисляла она как бы не своим, куда более торжественным и заученным тоном. - Кровь согревает, но в ней для вас нет никакой нужды, без неё вы и не подумаете скоро зачахнуть. Пламя…. То, что вас расплавит, еще раньше обратит нежную человеческую плоть в пар. Но и тогда нет на вас погибели, вы соберетесь воедино тем же путем, каким возвращаетесь в прежнюю форму после боя и насыщения. Вода только закаляет лучших из вас, хотя худших может медленно источить в порошок. - А единственное, что может наверняка убить и нас, и тебя, Тор, и кого ты сам к себе привадил, держится за твою руку, - услышал я голос Воронёнка. И обитая кожей и железом дверь распахнулась внутрь от удара живой катаны. …Мы смотрели друг на друга с ненавистью и тревогой. Близнецы, Дюрандаль, Колокольчик. Ворон. - Я бы назвал ее мужским именем «Дзюттэ», если б она не была самкой, - процедил мой приятель. - Как и этот короткий кинжал, она - погубительница клинков. Древняя ведьма с обманчиво юным ликом. - Оттого что Аттила обломал свой меч на римских полях, история факт не стала кровавей, - огрызнулась Стелла. - Или вы имеете иную версию древнего предания?- Все боевые мечи служат своим хозяевам, и в этом их честь, - говорит Тизона. - И в том, чтобы уйти в могилу, когда это требуют обстоятельства, - она же. - Горбатое орудие гуннского «Бича Божия» даже могила не выпрямила, - огрызается Стелла. - Как писал позднейший поэт: «Ликуя, грудь бойцу пронзил Аттилы яростный клинок». - Он не единственный на твоем счету, ведьма, - отвечает ей Колада. - От одного сломленного меча или сабли ты умело берешь крови на столетие своего прозябания, а когда родилась ты сама, не скажешь?- Так кого вы стремитесь защитить и за кого боитесь, почтенные, - за Хельма фон Торригаля или за себя?- Фона? - взрывается Вороненок. - Он такой же фон, как Шельм фон Берген и как батюшка его личного мейстера! Палач и клинок палача, возомнивший себя высокородным! Мы считаем своих людей десятками и сотнями, но тогда клинок стоял против клинка и длань, его держащая, - против такой же длани, а это пёсье отродье кормили черными баранами, связанными по рукам и ногам!Моя подруга внезапно успокаивается. - Я знаю, - кивает она, - знала еще до того, как прочла его девиз. И запечатленные на нем слова о небе и душе показались мне полными благородства. Вы сможете сказать то же о своих врагах и врагах ваших хозяев?- Как знать, - Нукэмару не спеша приближается к нам, цепляясь за шаткие перила. - Мне всегда казалось, что игра наших хозяев ведется вслепую. - Так, значит, вы вовсе не уверены в своей праведности, бойцы, - спрашивает моя ведьма. - В том, что ваши люди убивали законно, не по прихоти вождей. И скажу ещё более: когда вы переходили на сторону бывшего противника в качестве особо ценного приза, где была ваша честь?- Не смей так говорить, - строго предупреждает Колокольчик. - Честь и душа наши - в душе и чести нашего хозяина-самурая. - О, я тронута, - смеется Стелла. - Не скажете тогда, в чем обычно купают новый самурайский клинок?- В крови невинного, - ответил Нукэмару. - Реже - обреченного на казнь. Чем тогда мы сами лучше палачей? Это первородный наш грех. Я ведь крещён и во Христе, Убийца Клинков, вместе с моим хозяином. Но кровью из глубин хозяйского тела и его шейных вен мы смывали этот изъян нашей острой стали. - Перед кем ты распинаешься, брат? - перебивает его Воронёнок. - Она не просто убийца, а воровка чужой добычи, чужого достояния. - Лучше быть восприемницей клинка, - говорит колдунья, - чем убийцей его жертв. Лучше принимать в себя жизнь преступников в согласии с законом мира, как Торригаль. чем косить жизнь честных воинов в согласии с прихотями войны, что делали вы все без разбору. Не вы ли сами толковали об этом, когда клали Торригаля в его одинокую могилу? Или вы, кто был так уступчив перед служившим мечу королем в пурпуре, не желаете согнуть гордую выю перед рыжей ведьмой, которой помогает сам меч?Я чувствую, что вот-вот острота нашего противостояния перейдет допустимую грань, и мы с яростью бросимся друг на друга. На чьей стороне тогда будет ведьма и из кого напьется?Тут снова настежь распахиваются двери, однако начинается далеко не степенный променад любимцев, как прежде: не стройный поток гибких тел, но рыжая, тяжело кипящая лава, которая затесняет старого японца вглубь проема и подхватывает на себе остальных моих коллег. Даже наши домашние коты вылетают из глубины помещения подобно пушечным ядрам: муж, жена и детишки, каждый весом в добрых шесть фунтов, - и вцепляются кинжалами когтей в лицо Ворону и элегантным дамам. Раскаленная и яростно визжащая плоть мохнатым валом катится вниз по лестнице, клубясь и распадаясь на клочки уже за наружными дверьми. Низвержение котов утихает. Мои собратья поднимаются на ноги, потирая самые злостные царапины, оправляя лохмотья нарядов и отряхиваясь от едкого пуха. Нукэмару кланяется нам обоим, вздыхает и спускается навстречу тишине. - Это конец? - спрашивает моя невольная соратница в пароксизме мелкой радостной дрожи. - Нет, даже ещё не начало, - отвечаю я. Потому что мы оба слышим ритмичные и такие уверенные шаги, снова направляющиеся вверх. Впереди Вали Мехмед Зульфикар в обнимку несет на руках гигантского беспородного самца, мордой похожего на истрепанную боксерскую рукавицу: вместо ушей огрызки, один глаз навеки заплыл, хвост наполовину оторван противником, дико-серый мех торчит редкими клочьями. Вали, единственному из нас, доступен дар очарования - оттого, наверное, что как-то во время дневного сна Пророка на широком рукаве его халата свернулась кошка, а он, уходя по делам и не захотев ее потревожить, отрезал добрый кус ткани ножом. - Грибо, котик мой маленький, ты цел? Иди к маме, густых сливочек налью, - глухо доносится из двери напротив, жуткий котяра плавно стекает с рук на пол и исчезает в приоткрытой дверной щелке. За мусульманином широко шагает сэр Джеймс, опираясь на буковую трость с набалдашником. Говорят, что вправленные в набалдашник рубины перекочевали туда с яблока меча и служат сэру Джеймсу запасной парой живых глаз. И еще третья пара кованых латных башмаков ритмично ударяет по ступеням немного позади…- Что ты скажешь не о нашем брате, а о себе самой, девочка? - мягко начинает Мехмед. - Мои друзья были правы?- Да, я воровка, убийца и лгунья, - говорит Стелла. - Я заманила Тора, чтобы проверить его и уничтожить, если он окажется таким, как я слыхала. Думала подстеречь его во сне, когда он становится неподвижным. Но он защитил меня, уже догадываясь, кто я есть: та, которая пьёт кровь. Может быть, он не понял, из кого именно, но не это было ему важно. И не то, что я в любом случае могла бы отстоять себя сама. Он увидел во мне Оберегаемую. - Ну как, мой милый бритт? - поворачивается Зульфикар к Экскалибуру. - Неужели трудно предоставить этим путаникам завершить игру без нашего вмешательства? Им и с ними Аллаху?- Чтобы каждый из обоих сполна вкусил того, что призвал себе на голову, - задумчиво прибавляет англичанин. - В этом что-то есть, право. - А как насчет того, чтобы малость подогреть партийку? - слышу я третий голос: хриплая боевая труба, смешок с привкусом злорадства. Я смотрю вниз…Викинг, от ног до головы сплошь в ржавом кольчужном железе. Мой старший двойник - одного роста, одинаковой стати, оба мы – мечи-двуручники с длинной рукоятью без гарды, с нешироким перекрестьем и тупым концом, хотя норманн был создан для боевой рубки. Даже его длинное одеяние с полосой поперек лица - копия глухой кожаной накидки моего мейстера, в которую обратились мои ножны сразу после моего воскресения. Великий Нотунг, меч героя Зигфрида. Он пережил то, что ни одному из нас не удавалось: слом души и тела. Его отковали заново из двух стальных обломков и выкупали в драконьей крови, так что он чуть не растворился в ней. Теперь он так мощен и груб, что никого и ничего не страшится - вплоть до Страшного Суда. И это он вызволил меня из моей безымянной могилы, приютил и воспитал. Это он показал мне, как мы можем оборачиваться людьми. - Так я что говорю, крестник, - смеется он, показывая выщербленные зубы. - Какое вам дело, мои пташки, до нас до всех и нам восьмерым - до вас. Так, что ли, вы думаете? А ведь у каждого из вас двоих осталось поменьше половины от сил, нужных для того, чтобы просто выжить в этом говенном мире, - оттого ты так романтично бледна, детка, и в полдень прячешься за траурными шторами, а тебя, сынок, так остро позывает на сладенькое. Мафиозная закуска тебе на один зубок пришлась… Как вы оба, интересно, будете выкручиваться? Ха! Пошли, братья, в самом деле. Оставим сладкую парочку вдвоем, а я ещё и колыбельную ему спою. Они поворачиваются к нам спиной, уходят, и я слышу музыкальную фразу, пропетую жуть как фальшиво и с ехидным вестфальским акцентом:- Шляфе, майн хенкерле, шляфе! Спи крепко, мой палачонок!Я сжимаюсь, стальная плоть стискивает меня со всех сторон, загоняет в подобие той старой литейной формы, из которой я некогда родился. Я лежу на кровати неподвижно, только мерцают алые камни на рукояти: то ли Экскалибур наколдовал мне из жалости такие же глаза, как его собственные, то ли это и есть его легендарные рубиновые очи. Вижу я ими необыкновенно: будто они плавают вокруг меня в воздухе, как рыбы. - Мой стальной любовник, - тихо приговаривает надо мной Стелла, - моё живое серебро. В давние времена обнаженный меч лежал между Тристаном и Изольдой, меж Сигурдом и Брюнхильд, чтобы соблюсти их непорочность. Как же поневоле непорочна я, если на простынях рядом со мной нет никого и ничего, кроме обнажённого клинка. Я могу зреть, умею угадывать ее речь по губам, но нет у меня ни голоса, чтобы кричать, ни тепла, чтобы разогнать остывшую кровь, освежить заключённый в ней дар людей - ту искорку, что позволяет нашей жесткой плоти судить и мыслить, мучиться и любить. …Происходит нечто. С меня в очередной раз совлекают потёртую, залоснившуюся одежду, и мужчина в грубой клепаной коже снимает с меня мерку. Вскоре он приносит новые ножны - простота и лаконичное изящество, лёгкость и крепость, - и вместе с моей девушкой торжественно облекает меня в них. Будто облачают в свадебный наряд, думаю я. И вот в одну из ночей полнолуния меня, совершенно раздев, кладут на покрытый алым сукном стол. Приходят ведьмы, каждая со всеми своими кошками, беседуют со Стеллой так тихо и так скрытно, что мне не угадать слов. Потом с некоей печалью прощаются, по очереди давая хозяйке поцелуй, странный: губы Стеллы на мгновение касаются шеи каждой из гостий. И удаляются все, даже наше святое кошачье семейство. Остаётся одна Стелламарис. Глядя прямо на мою наготу, она медленно совлекает одежду и с себя: розоватая кожа, бледные соски, полудетские бедра, треугольник рыжих волос между ними - как истечение кровей, как извечная угроза женского лона. Разматывает клубки своей медной пряжи, и они падают вдоль всего тела. Подходит, склоняется надо мною, неподвижным, и читает старинный немецкий стих:Я не хочу висеть на высоком дереве, Я не хочу плавать в синем озере, Я хочу целовать блестящий меч, Который Господь Бог мне судил. Скользкая, тяжёлая масса её волос - императорский пурпур - оплескивает меня всего. Моя ламия. Моя стрега. Моя колдунья. Её мягкие губы, её полуоткрытые губы - нечто странное видится мне посреди них - касаются моей гладкой стали, и поток затворённой во мне крови - крови, что носит ее цвета, - льётся наружу. Вот как, значит, она убивает: вытягивая атомы сквозь атомы, клетки сквозь кристаллы. Откупоривая, как бутыль с вековым вином. Превращая нас в ледяную пластину над глубоким зимним озером, откуда ушла вся вода. Делая нас тонкими и хрупкими…Тут Стелла выпрямляется, взяв от меня сущую каплю, и отходит. Какой сильный и неотразимый аромат издаёт её горячее тело! Слаще той жидкости, что ныне пережигается в алхимическом кубе этой бессмертной плоти, того игристого вина из смеси тёмной и светлой крови, нет для нас ничего. А я так слаб и так измождён. Я уже не могу противостоять магии зова…- Так иди же ко мне, любимый мой, - тихо говорит моя звезда. - Не противься. Из различий - единство, из двоих - одно. И я, направляемый силой выше моего разумения, лечу поперек яремных жил, накрывая нагое тело моей невесты тончайшей серебристой фатой. …Я хочу целовать тебя, кого Господь Бог мне судил. Меня зовут Торригаль, слышите, сволочи? Каждую ночь я выхожу на охоту и убиваю во имя той, от кого вы так счастливо избавились моими руками. Мои волосы - горящая медь, мое тело - серебряный лед. Я иду по следу преступивших закон и накрываю их стальным саваном. Я один мщу за всех, слышите, холёные железные игрушки, благородные убийцы, наступившие на себя самих? Вы символы: непреодолимое обаяние ваше имеет корень в том, что для человечества вы - воплощенная тяга к чести, справедливости, воздаянию, извечная сила, гордо противостоящая другой такой же силе. А я не символ. Я просто жизнь. Я поистине жив, как никогда до того. Я неуловим и неуничтожим: ничто не может повредить и одному мне, а теперь я обрел много истинных друзей и защитников. Я знаю, что не смогу - и никто не сможет - убить само зло, но хотя бы умею потеснить его, отвести от тех, кого оберегаю. Я провожу самим собой черту между правым и неправым, честью и бесчестьем, подлостью и благородством, ненавистью и приязнью, грехом и добродетелью, жизнью и смертью. Одну только любовь - злую ли, добрую, - не могу поделить надвое. И, наверное, делаю всё как надо. Потому что когда днем я сплю в мягком шерстистом кольце моих стражей, мне снятся благие сны. Вернее, один и тот же сон на все времена. В нём я выпускаю из себя вторую половину моей любви и мы, держась за руки, бродим по бесконечности Елисейских Полей. Деревеньки среди цветущих лугов, раскидистые каштаны и стройные тополя, пруды и фонтаны, мелкие лавочки и магазины мод, хижины и роскошные особняки, все в зелени газонов, рокочущая струна прямого пути и на ней - конные экипажи, парад лакированных моторов, гончие тела болидов; шествия, концерты и гулянья. Вечная весна и вечный расцвет. Мы смеёмся во весь рот, поблёскивая золотом коронок на месте глазных зубов, обнимаемся прямо взахлёб и напропалую дурачимся. Красная мантия ее волос спереди почти закрывает весёлые карие глаза, сзади ниспадает до подколенок и победным стягом развевается по ветру. Моя седая стрижка годится на все времена, хотя костюмы я меняю то и дело. Академик, не снявший парадного мундира с нелепыми золотыми пальметтами, и серенькая, как мышь, розовощекая гризетка в кринолине и чепчике поверх своей роскошной гривы. Стареющий жиголо в танцевальном фраке и его молоденькая жиголетта в дерзкой плиссированной юбчонке. Импозантный седой отец и шалая рыжая девчонка - его дочь, оба в драной синей джинсе. Люди оборачиваются на нас, люди нам дивятся, и никому невдомек, что отроковица на добрую тысячу лет старше своего пожилого аманта. Может быть, когда-нибудь мы и вправду рискнём заняться любовью и предадимся вечной смертной игре на зелени трав или прямо на полу крошечного домика в предместье, но нет, не сейчас. И так для нас слишком много счастья - мигом хмелея, пить медовое вино из одуванчиков, враз перепачкав руки, ломать пополам пухлую маковую сдобу и последние наши оболы тратить на огромную порцию отменнейшего -лимонного мороженого с ванилью.