МалаховкаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Малаховка всегда была местом сосредоточения интеллигенции самых разных профессий. Но особенно много там было врачей. Это и понятно! С одной стороны, Малаховка была исключительно здоровым местом для проживания и кто это знал лучше врачей?!Сосны, озеро, песок, который спасает Малаховку от сырости даже в самое промозглое лето, - о чем еще мечтать? А, с другой стороны, население, которое любит и умеет лечиться, носится со своими детьми и старухами, как с писаной торбой, все время вслушивается во внутренние процессы и ждет от них такого же подвоха, как и от внешних. Где еще врач, или, как всегда говорили в Малаховке, доктор может с удовольствием жить сам и при этом всегда иметь кусок хлеба с маслом, а нередко и с икрой?! Неудивительно, что только на нашем отрезке Республиканской улицы жили в относительном добрососедстве и условном согласии гинеколог, уролог, санитарный врач, педиатр, терапевт и аж четыре стоматолога. Это и понятно - зубов-то у людей больше, чем других органов, так что и специалистов по ним требуется целая команда!Позиция, востребованность и соответственно качество жизни каждого из названных специалистов существенно различались. Санитарный врач Цикерзон, например, вообще никого не интересовал с точки зрения здравоохранения, но был бесценен как источник рыбных деликатесов, которые он же и оценивал на предмет санитарного соответствия. У Макса Цикерзона по сходной цене всегда можно было разжиться всем от воблы и селедки до миног и угря, поэтому он котировался высоко у всех, Кроме своего умиравшего от зависти соседа Элькина, но и ему цикерзоновские закрома были на руку, ложась в основу регулярных анонимок. Пользы для здоровья от максовых деликатесов никому не было, разве что гастроэнтерологу Бузиненко, готового полечить объевшимся печень, но никто Цикерзона как врача и не рассматривал. У гинеколога Бершица и уролога Гана были самые большие на нашей улице дачи, с редким тогда московским телефоном, гаражом, вторым этажом, всеми удобства, а у Бершица - даже с биде. На биде соседи ходили посмотреть, как на тело Ленина в Мавзолее, но Бершицу не завидовали, расценивая биде как рабочий инструмент. Вообще же очевидные бытовые преимущества Бершица и Гана соседей не задевали, они признавали такое неравенство справедливым, считая их труд тяжелым, опасным и малопривлекательным. «Вы видели, Циля, - печально говорил глава общины Гендлин моей бабушке, - к Бершицу уже неделю ходит мадам Сурайкина! А ведь она уже таки очень немолодая и лет пятнадцать, как вдова! Что она Мише Бершицу показывает, это Сурайкина?! И как он после этого садится обедать?! Я Вам так скажу: даже если бы мне поставили этот его биде в два ряда по всему участку, я бы не согласился заглянуть в мадам Сурайкину!» -«А что, вы думаете Грише Гану легче? Его Фаня вчера говорила, что к ним пришел Фуксман и принес с собой недержание. И четыре часа сидел с ним в гостиной! Так Фуксману это обошлось в пятерку за консультацию и сухие кальсоны, а Ганы теперь должны менять на диване обивку!» Так что Бершиц и Ган ходили по Республиканской с высоко поднятой головой и не стеснялись своего богатства. Разве что пару раз в году, когда их трясла фининспекция и ОБХСС. Но и там были люди с хроническими заболеваниями. Поэтому ровно накануне их прихода к Бершицам и Ганам поздно ночью Фаня Ган и Роза Бершиц стучались в нашу калитку и на некоторое время заносили на хранение по увесистому саквояжу. К педиатру Сарре Оскаровне и терапевту Туманову калитки не закрывались, у них всегда была работа, но сильно с нее они не разбогатели. У Сарры Оскаровны был свой немалый выводок и три поколения малаховчан узнавали ее не столько в лицо, сколько по свисту проносящегося велосипеда с Саррой Оскаровной на борту. Это она узнавала нас по нашим гландам, аденоидам и отитам и никто не удивлялся, если вдруг его, гуляющего с младшей дочкой в лесочке, окликала с велосипеда бодрая седая женщина и, пролетая мимо, выкрикивала: «Боря, у Вас прошли осенние ангины?» Она на слух определяла пороки сердца раньше, чем это удавалось всему Бакулевскому Институту, через свитер понимала, ветрянка у тебя или скарлатина, и справлялась со всем букетом детских хворей без всякой труднодоступных средств и титанических усилий. А Туманов, солидный, благообразный дядька, неспешностью и манерами напоминавший дореволюционного профессора, в отличие от педиатра вроде и из дома не выходил, но успешно долечивал взрослым то, что в детстве они не вылечили у Сарры Оскаровны. Поэтому ни к педиатру, ни к терапевту у местных претензий тоже не было. Сложнее всего приходилось стоматологам. Они размножались в Малаховке простым делением, не сдавали позиций до глубокой старости и даже подорванных авитаминозом, войной, отсидками и любовью к сладкому зубов все равно на всех не хватало. По крайней мере голивудские улыбки местных жителей рождались в условиях жестокой конкурентной борьбы. Малаховка всегда была местом сосредоточения интеллигенции самых разных профессий. Но особенно много там было врачей. Это и понятно! С одной стороны, Малаховка была исключительно здоровым местом для проживания и кто это знал лучше врачей?!Сосны, озеро, песок, который спасает Малаховку от сырости даже в самое промозглое лето, - о чем еще мечтать? А, с другой стороны, население, которое любит и умеет лечиться, носится со своими детьми и старухами, как с писаной торбой, все время вслушивается во внутренние процессы и ждет от них такого же подвоха, как и от внешних. Где еще врач, или, как всегда говорили в Малаховке, доктор может с удовольствием жить сам и при этом всегда иметь кусок хлеба с маслом, а нередко и с икрой?! Неудивительно, что только на нашем отрезке Республиканской улицы жили в относительном добрососедстве и условном согласии гинеколог, уролог, санитарный врач, педиатр, терапевт и аж четыре стоматолога. Это и понятно - зубов-то у людей больше, чем других органов, так что и специалистов по ним требуется целая команда!Позиция, востребованность и соответственно качество жизни каждого из названных специалистов существенно различались. Санитарный врач Цикерзон, например, вообще никого не интересовал с точки зрения здравоохранения, но был бесценен как источник рыбных деликатесов, которые он же и оценивал на предмет санитарного соответствия. У Макса Цикерзона по сходной цене всегда можно было разжиться всем от воблы и селедки до миног и угря, поэтому он котировался высоко у всех, Кроме своего умиравшего от зависти соседа Элькина, но и ему цикерзоновские закрома были на руку, ложась в основу регулярных анонимок. Пользы для здоровья от максовых деликатесов никому не было, разве что гастроэнтерологу Бузиненко, готового полечить объевшимся печень, но никто Цикерзона как врача и не рассматривал. У гинеколога Бершица и уролога Гана были самые большие на нашей улице дачи, с редким тогда московским телефоном, гаражом, вторым этажом, всеми удобства, а у Бершица - даже с биде. На биде соседи ходили посмотреть, как на тело Ленина в Мавзолее, но Бершицу не завидовали, расценивая биде как рабочий инструмент. Вообще же очевидные бытовые преимущества Бершица и Гана соседей не задевали, они признавали такое неравенство справедливым, считая их труд тяжелым, опасным и малопривлекательным. «Вы видели, Циля, - печально говорил глава общины Гендлин моей бабушке, - к Бершицу уже неделю ходит мадам Сурайкина! А ведь она уже таки очень немолодая и лет пятнадцать, как вдова! Что она Мише Бершицу показывает, это Сурайкина?! И как он после этого садится обедать?! Я Вам так скажу: даже если бы мне поставили этот его биде в два ряда по всему участку, я бы не согласился заглянуть в мадам Сурайкину!» -«А что, вы думаете Грише Гану легче? Его Фаня вчера говорила, что к ним пришел Фуксман и принес с собой недержание. И четыре часа сидел с ним в гостиной! Так Фуксману это обошлось в пятерку за консультацию и сухие кальсоны, а Ганы теперь должны менять на диване обивку!» Так что Бершиц и Ган ходили по Республиканской с высоко поднятой головой и не стеснялись своего богатства. Разве что пару раз в году, когда их трясла фининспекция и ОБХСС. Но и там были люди с хроническими заболеваниями. Поэтому ровно накануне их прихода к Бершицам и Ганам поздно ночью Фаня Ган и Роза Бершиц стучались в нашу калитку и на некоторое время заносили на хранение по увесистому саквояжу. К педиатру Сарре Оскаровне и терапевту Туманову калитки не закрывались, у них всегда была работа, но сильно с нее они не разбогатели. У Сарры Оскаровны был свой немалый выводок и три поколения малаховчан узнавали ее не столько в лицо, сколько по свисту проносящегося велосипеда с Саррой Оскаровной на борту. Это она узнавала нас по нашим гландам, аденоидам и отитам и никто не удивлялся, если вдруг его, гуляющего с младшей дочкой в лесочке, окликала с велосипеда бодрая седая женщина и, пролетая мимо, выкрикивала: «Боря, у Вас прошли осенние ангины?» Она на слух определяла пороки сердца раньше, чем это удавалось всему Бакулевскому Институту, через свитер понимала, ветрянка у тебя или скарлатина, и справлялась со всем букетом детских хворей без всякой труднодоступных средств и титанических усилий. А Туманов, солидный, благообразный дядька, неспешностью и манерами напоминавший дореволюционного профессора, в отличие от педиатра вроде и из дома не выходил, но успешно долечивал взрослым то, что в детстве они не вылечили у Сарры Оскаровны. Поэтому ни к педиатру, ни к терапевту у местных претензий тоже не было. Сложнее всего приходилось стоматологам. Они размножались в Малаховке простым делением, не сдавали позиций до глубокой старости и даже подорванных авитаминозом, войной, отсидками и любовью к сладкому зубов все равно на всех не хватало. По крайней мере голивудские улыбки местных жителей рождались в условиях жестокой конкурентной борьбы. Чтобы как-то выходить из положения, не объявляя войну, стоматологи с нашей улицы старались дифференцировать беззубый контингент по дополнительным квалифицирующим признакам, чтобы не драться за конкретных пациентов. Самых неимущих, пожилых, привыкших к условиям продразверстки и гражданской войны, лечила тетя Дина Мандель. Она и сама помнила Кровавое Воскресенье, и стоматологическое кресло (если так можно было назвать это пыточное устройство) было, похоже, отбито у врага во время первой ипритовой атаки, поэтому непосредственные соседи тети Дины даже не поворачивали голову от телевизора, когда с ее террасы доносились душераздирающие вопли и предсмертные стенания. Тетя Дина, по экстерьеру способная претендовать на место жонглера гирями в областном цирке, не признавала никакой анестезии, упиралась мощным коленом в обмякшее тело жертвы, левой рукой блокировала ее жалкие конвульсии и козьей ножкой рвала зубы любой сложности. Ценник у нее был более, чем щадящий, зубы у стариков и старух держались слабо и, несмотря на устрашающую славу, к ней была очередь. В паре с тетей Диной работал протезист Титаренко. По образованию он был ветеринар, но пока сидел 10 лет в лагерях за махинации с кормами для крупного рогатого скота, понял, что человек - скотина похуже и наблатыкался там, помогая осужденному и работавшему в лагерной больничке стоматологу, клепать коронки. Он работал в основном по металлу, не всегда даже слепки снимал, имея довольно точный глаз и ловкие руки. Вернувшимся и реабилитированным бедолагам он освежал железные коронки, а торговавшие на малаховском рынке узбеки вкладывали с его помощью выручку в золотые зубы. После тети Дининой экзекуции пациентам уже ничего не было страшно, бывших сидельцев и продавцов на рынке в Малаховке была тьма тьмущая, так что и Титаренко был всегда при деле. Услуги класса люкс предоставляли Хайкин и Цидельман. Вот им было непросто. Они гнались за качеством, у обоих было новейшее оборудование, спекулянты несли им лучшие материалы, а зубов оставалось все меньше и меньше. Мастера исподволь старались ославить друг друга, пускали разные сплетни, пытались работать на контрасте, но те двадцать человек, которым было по карману вставить в рот сияющий европейский фарфор, по разу сходили к обоим, поняли, что разницы никакой нет, вставили челюсти у того, к кому первому заглянули, и на этом вопрос с зубами закрыли. При этом по Малаховке разнеслись слухи о чудовищной дороговизне услуг Хайкина и Цидельмана, о космическом уровне их аппаратуры и, конечно, богатства в целом, а соседские мальчишки висели на окнах и с придыханием привирали потом о необыкновенной мигающей и жужжащей технике среди дворцовых интерьеров. Новых пациентов эти разговоры не привели, зато вызвали живой интерес у контрольных органов. Местные правоохранители для начала сделали бесплатные головокружительные улыбки, а потом, представив в горячечном бреду размеры стоматологических доходов, каждую весну экскаватором перерывали оба участка в поисках зарытых кладов. Цидельман, бывший полковой разведчик, оказался сильнее духом, а белобилетник Хайкин, недолго раздумывая, съехал в Нью-Джерси, наивно полагая, что там таких зубов не видели. Конкуренция исчезла, Цикерман стал хозяином положения и теперь, возможно, имело бы смысл взрыхлить ему участок. На прошлой неделе я свалилась с вирусом, а потом разболелся зуб. Можно через интернет вызвать любого специалиста и получить помощь, не вставая с дивана. Но я никого из них не знаю. И не хочу знакомиться. А Сарры Оскаровны, Туманова, тети Дины и вообще всех, о ком этот рассказ уже нет ни в Малаховке, ни на этом свете. И я лечилась воспоминаниями о них, зализывая свои болячки, и плача не от боли, а от того, что все это уже только память.