Маковое Поле, или Другие ОблакаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Тот переулочек желт. Дыханье его тяжело. Оно душное. Еще и вонючее, к слову, до неприличия. На углу переулка и канала, прямо у Львиного моста, китайский ресторан. Красный такой, как кусок сырого мяса, еще и с пузатыми фонарями, все как надо, и китайцы – толпами. Ходить летом мимо невозможно: обходим, окольными идем, и черт с ним – хоть по каналу ли, хоть… А другого пути и нет. Что в эту сторону – канал, что в другую. Капкан. А вот летом, когда тут тополя… Когда пух летит: в рожу, бедные человечьи рожи! – в глаза, в нос, а тут рот раскроют, чихая… И все, полный комплект. Ну, да это ерунда, тут в другом дело. Летом, граждане, вонь стоит такая, что аж горло сжимается. Даже виски седые трещат от боли. Подумать только, чем пахнет… Такое и говорить неприлично. - Чем пахнет, а? На, выкуси! – злобно трясет кулаком повар-китаец из окна, глядя на помоечного кота Виталия. Тот с прищуром отвечает:- Да пошел ты, **** желтомордая. Мне говна этого и даром не надо, я лучше воробьев тухлых жрать стану. – И уходит, виляя тощим задом. Зад увенчан вздрагивающей палкой, когда-то бывавшей хвостом, и, чем не шутит черт? – может, Виталий был красив. Мало кто знал, что Виталий был еще каких-то десять лет назад человеком, да при том с высшим образованием. И жил всю жизнь именно в этом переулке, с детства до глубокой старости… С детсадовского горшка, как из колыбели собственной души, Виталий тихо и умудренно смотрел в родной двор-колодец в далеком пятьдесят девятом году. Виталий уже знал, что его главная жизненная задача состоит в том, чтобы отупеть настолько, насколько возможно, и будет жизнь его общественна, как сортир, как кровать спокойна и сыта, и будет светло и тепло в его квартире, в которой он останется навсегда. И была жизнь. Все, как у людей: сковородка – на плите, пальто – в прихожей, унитаз в уборной. Пока в девяносто третьем году не приехал в Питер китаец Ли. Он приехал окончательно и бесповоротно, и сказал: «Нихао!», чем поверг в ужас бедного Виталия. Седые волосы на макушке его встопорщились, а глазки забегали от одной алюминиевой кастрюльке к другой – Ли был увешан ими, подобно рыцарю из психиатрической клиники. - Них-них… – просипел Виталий, и глаз его нервно задергался. - Будем цяй пить! – расплылся в улыбке китаец. – Цяй, цёрный. Цёрный цяй пить, и курить, – тут Ли улыбнулся так, что веки узких глаз его сомкнулись. – Опиум курить. Любишь?Через час они сидели на разваленном крылечке во дворе, синенькие от вечернего сумрака; в полутьме этой сияли начищенные кастрюльки, коими был облеплен Ли, и маслянистые глаза Виталия, искрившиеся счастьем. Он пронзительно мяукнул и побежал вон из двора, на бегу хохоча так, что все голуби разлетелись прочь, на прощанье вертя крыльями у плоских висков…Уши у Виталия вытянулись, усы истончились и удлинились, и даже вырос хвост, правда, хиленькой какой-то. Занес Виталия веселый ветер с Фонтанки в какой-то двор, в самый дальний и неказистый его угол, где под жестяной крышей обитали три дохлых, давно уже от пьянства окосевших кота. - Тебя как звать, рыжий? – ухмыльнулся один из них. - Никак. Забыл я чего-то, как меня зовут. – Виталий задумчиво почесал пушистый затылок когтистой лапой. – Присесть можно?Три дохлых кота – серый, черный и белый – приветливо уступили место на лавочке и налили стопочку:- Выпей с нами за компанию. Выпили как-то быстро, испуганно. Черный облезший кот с наслаждением крякнул и зашмыгал носом, чуть улыбаясь, будто учуял что-то знакомое. - Несет от тебя опием, рыжий. Покуриваешь, что ль? – замурчал он. Его оттолкнул серый толстый перс с порванным ухом, безмолвно указывая пухлой на небо; взгляд его застыл, беспокойный, а пасть оставалась нема, как могила. Белый одноглазый кот прошептал Виталию на ухо:- Вон на том… Там рай таким, как ты. И указал когтем на плывшее по небу облако, походившее на огромный глаз. - Там огромное, слышишь, огромное маковое поле… И всегда светит солнце. Виталий грустно рассмеялся:- Что же сами не летите?- А мы не наркоманы. Мы пьяницы… Это не туда. Когда Виталий боязливо оглядывал крышу, с которой ему предстоит совершить полет в далекое никуда, три дохлых кота нервозно возили тощими хвостами по пыльному асфальту, и, наконец, дружно закричали: «В добрый путь!», когда рыжий кот Виталий исчез в небе, удачно прыгнув на райское облако…Через год Виталий вернулся, задумчиво рухнув в родной дворик. Вспомнилось ему и крыльцо, и тот тихий вечер, и алюминиевый китаец. От дома ничего не осталось, кроме желтых обшарпанных стен: здание шло под снос. И окно, в которое Виталий смотрел сорок с лишним лет, было черно и пусто. Глядь Виталий в переулок – а там ресторан, вонь кругом, и китайцы с бутылками водки в карманах шастают. Тот переулочек желт. Дыханье его тяжело. Оно душное. Еще и вонючее, к слову, до неприличия. На углу переулка и канала, прямо у Львиного моста, китайский ресторан. Красный такой, как кусок сырого мяса, еще и с пузатыми фонарями, все как надо, и китайцы – толпами. Ходить летом мимо невозможно: обходим, окольными идем, и черт с ним – хоть по каналу ли, хоть… А другого пути и нет. Что в эту сторону – канал, что в другую. Капкан. А вот летом, когда тут тополя… Когда пух летит: в рожу, бедные человечьи рожи! – в глаза, в нос, а тут рот раскроют, чихая… И все, полный комплект. Ну, да это ерунда, тут в другом дело. Летом, граждане, вонь стоит такая, что аж горло сжимается. Даже виски седые трещат от боли. Подумать только, чем пахнет… Такое и говорить неприлично. - Чем пахнет, а? На, выкуси! – злобно трясет кулаком повар-китаец из окна, глядя на помоечного кота Виталия. Тот с прищуром отвечает:- Да пошел ты, **** желтомордая. Мне говна этого и даром не надо, я лучше воробьев тухлых жрать стану. – И уходит, виляя тощим задом. Зад увенчан вздрагивающей палкой, когда-то бывавшей хвостом, и, чем не шутит черт? – может, Виталий был красив. Мало кто знал, что Виталий был еще каких-то десять лет назад человеком, да при том с высшим образованием. И жил всю жизнь именно в этом переулке, с детства до глубокой старости… С детсадовского горшка, как из колыбели собственной души, Виталий тихо и умудренно смотрел в родной двор-колодец в далеком пятьдесят девятом году. Виталий уже знал, что его главная жизненная задача состоит в том, чтобы отупеть настолько, насколько возможно, и будет жизнь его общественна, как сортир, как кровать спокойна и сыта, и будет светло и тепло в его квартире, в которой он останется навсегда. И была жизнь. Все, как у людей: сковородка – на плите, пальто – в прихожей, унитаз в уборной. Пока в девяносто третьем году не приехал в Питер китаец Ли. Он приехал окончательно и бесповоротно, и сказал: «Нихао!», чем поверг в ужас бедного Виталия. Седые волосы на макушке его встопорщились, а глазки забегали от одной алюминиевой кастрюльке к другой – Ли был увешан ими, подобно рыцарю из психиатрической клиники. - Них-них… – просипел Виталий, и глаз его нервно задергался. - Будем цяй пить! – расплылся в улыбке китаец. – Цяй, цёрный. Цёрный цяй пить, и курить, – тут Ли улыбнулся так, что веки узких глаз его сомкнулись. – Опиум курить. Любишь?Через час они сидели на разваленном крылечке во дворе, синенькие от вечернего сумрака; в полутьме этой сияли начищенные кастрюльки, коими был облеплен Ли, и маслянистые глаза Виталия, искрившиеся счастьем. Он пронзительно мяукнул и побежал вон из двора, на бегу хохоча так, что все голуби разлетелись прочь, на прощанье вертя крыльями у плоских висков…Уши у Виталия вытянулись, усы истончились и удлинились, и даже вырос хвост, правда, хиленькой какой-то. Занес Виталия веселый ветер с Фонтанки в какой-то двор, в самый дальний и неказистый его угол, где под жестяной крышей обитали три дохлых, давно уже от пьянства окосевших кота. - Тебя как звать, рыжий? – ухмыльнулся один из них. - Никак. Забыл я чего-то, как меня зовут. – Виталий задумчиво почесал пушистый затылок когтистой лапой. – Присесть можно?Три дохлых кота – серый, черный и белый – приветливо уступили место на лавочке и налили стопочку:- Выпей с нами за компанию. Выпили как-то быстро, испуганно. Черный облезший кот с наслаждением крякнул и зашмыгал носом, чуть улыбаясь, будто учуял что-то знакомое. - Несет от тебя опием, рыжий. Покуриваешь, что ль? – замурчал он. Его оттолкнул серый толстый перс с порванным ухом, безмолвно указывая пухлой на небо; взгляд его застыл, беспокойный, а пасть оставалась нема, как могила. Белый одноглазый кот прошептал Виталию на ухо:- Вон на том… Там рай таким, как ты. И указал когтем на плывшее по небу облако, походившее на огромный глаз. - Там огромное, слышишь, огромное маковое поле… И всегда светит солнце. Виталий грустно рассмеялся:- Что же сами не летите?- А мы не наркоманы. Мы пьяницы… Это не туда. Когда Виталий боязливо оглядывал крышу, с которой ему предстоит совершить полет в далекое никуда, три дохлых кота нервозно возили тощими хвостами по пыльному асфальту, и, наконец, дружно закричали: «В добрый путь!», когда рыжий кот Виталий исчез в небе, удачно прыгнув на райское облако…Через год Виталий вернулся, задумчиво рухнув в родной дворик. Вспомнилось ему и крыльцо, и тот тихий вечер, и алюминиевый китаец. От дома ничего не осталось, кроме желтых обшарпанных стен: здание шло под снос. И окно, в которое Виталий смотрел сорок с лишним лет, было черно и пусто. Глядь Виталий в переулок – а там ресторан, вонь кругом, и китайцы с бутылками водки в карманах шастают. Идут их десятки по Львиному мосту, с одного берега канала на другой, выползают из автобусов. - Тююю…! – присвистнул Виталик. И удрученно мяукнул.