Ледяные собакиСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Их было двое — одна повыше, другая пониже, одна смуглая, другая скорее бледная, и обе скуластые, с чёрными раскосыми глазами, как и подобает уроженцам Кемавра. Одеждой им служили длинные чёрные халаты, а припасов с собой почти не было — только увесистая сумка, которую высокая несла на спине. Много дней шли они через бескрайнюю травяную равнину, пожелтевшую и сникшую под тяжёлым дыханием осени, сторонясь наезженных дорог и тенистых перелесков, ночевали в оврагах и едва ли обменялись парой слов. Пятый день оказался хмурым и ветреным. Тучи наползали на солнце, прыгали в густой траве встревоженные зайцы, и каждый порыв ветра нёс крепкий привкус влаги. Собиралась гроза — им следовало поторопиться. В полдень, когда уже падали первые капли, они увидели акведук. Угрюмый, приземистый, сложенный из чёрного кирпича, тянулся он от горизонта к горизонту бесконечной вереницей из опор и арок и казался таким же древним и непреходящим, как земля или небо. Время его щадило — опоры держали вес, верхняя часть почти не осыпалась и даже желоб наверняка сохранял герметичность и вполне мог, как и полторы тысячи лет назад, нести воду для орошения Заброшенных Пашен. Последнее, впрочем, едва ли когда-нибудь будет нужно. Ливень хлынул сразу же, стоило им зайти под арку, и можно было расслышать, как наверху, в желобе, зашевелился крошечный ручеёк. Высокая опёрлась спиной об стену; так, что пониже, сложила руки горсточкой, выставила наружу и стала умываться дождевой водой. Зашуршала трава. — Вы смотритель этого акведука?— никуда не глядя, спросила высокая. Голос был на удивление громкий и властный, каким камни двигать можно. — Да, я, — шаги стихли, — А вы кто?— Можно здесь укрыться от дождя?— Кхм! Я, кажется, задал вопрос — кто вы такие? Если ответа не будет, я вас арестую. — Арестовать вы не сможете, — парировала высокая, — смотрителю акведуков оружие не выдают. А насчёт вопроса вашего… Мы — путешественники. Ходим, ездим, смотрим по сторонам. Ищем. — И что же вы ищете?— Вы давно сидите без вина?— высокая его словно и не слушала. Она была из тех, кто умеет выбить почву из-под ног, — Едва ли здесь хорошее снабжение. Дичи можно настрелять, мукой запастись, а вот вино выходит быстро, особенно одинокими осенними вечерами. Мили и мили акведука над головой и голое поле справа и слева — тут и волком взвоешь, не правда ли?— Послушайте…— У нас есть немного с собой. Давайте уладим все вопросы за обедом. — А вы не особенно вежливы. Смотритель был совсем не представительным старичком в форменной куртке с красным воротником и лёгким медным жезлом на поясе. Его каморка располагалась на пятьдесят арок южнее, как раз под узлом, где акведук разделялся надвое; сложенная из тех же чёрных кирпичей и подогнанная вплотную к ведущей колонне, она сливалась с ним в единое целое. Внутри была крошечная комнатка, из тех, на которых тесно даже одному, с окном, столом и подобием кровати. Три человека в ней просто не смогли бы дышать, поэтому столик пришлось вытащить наружу, под своды акведука. Ветер, к счастью, стих, грозы не было, так что дождь застолью почти не мешал. На столе были подсохшая колбаса, немного сыра, хлеб и подгоревший кусок куропатки. Каким-то образом удалось разделить это на троих. Из мешка появился старательно обвязанный кувшинчик с пахучим тёмным вином; стакан, правда, был только один, и пить пришлось по очереди. — Так воспитаны, — высокая пожала плечами. — Ничего, не в обиде. Здесь привыкаешь ценить любое общество. Так, что поменьше, молча жевала сыр. Смотритель невольно засомневался, умеет ли она вообще говорить. — Вы, наверное с юга. Из Кемавра, да?— Почти. — Сразу видно, что нездешние. Я ведь и сам нездешний. — Неужели! А откуда?— Маджолва. Вы знаете, где это?— Конечно! Самый юг, а потом восточней, на побережье. Там ещё Острова Кактусов поблизости. — Точно, точно… Вы разбираетесь в географии. Сразу видна, женщина учёная. Я и сам когда-то образованный был, чего там, ощущаю… Кстати, зачем вы здесь?— Мы путешественники. Старик качнул высохшей головой. — Не похожи. Путешественники без коней, кареты, прислуги… Не бывает! Скорее беглецы, которые последнюю лошадь загнали. Верно говорю?Высокая осушила стакан и посмотрела ему в глаза. — А давайте вы расскажите нам про свою молодость, — вдруг предложила она, — Где родились, как вы учились, почему уехали из страны. Насколько я знаю, в Маджолве ценятся образованные люди; тем более странно, что молодой человек, имеющий шансы на блестящую карьеру, вдруг бросает всё…— Перестаньте, перестаньте, — старик тряс головой и заслонялся руками, — Не надо меня пытать. Я уже понял, как вы это делаете. Их было двое — одна повыше, другая пониже, одна смуглая, другая скорее бледная, и обе скуластые, с чёрными раскосыми глазами, как и подобает уроженцам Кемавра. Одеждой им служили длинные чёрные халаты, а припасов с собой почти не было — только увесистая сумка, которую высокая несла на спине. Много дней шли они через бескрайнюю травяную равнину, пожелтевшую и сникшую под тяжёлым дыханием осени, сторонясь наезженных дорог и тенистых перелесков, ночевали в оврагах и едва ли обменялись парой слов. Пятый день оказался хмурым и ветреным. Тучи наползали на солнце, прыгали в густой траве встревоженные зайцы, и каждый порыв ветра нёс крепкий привкус влаги. Собиралась гроза — им следовало поторопиться. В полдень, когда уже падали первые капли, они увидели акведук. Угрюмый, приземистый, сложенный из чёрного кирпича, тянулся он от горизонта к горизонту бесконечной вереницей из опор и арок и казался таким же древним и непреходящим, как земля или небо. Время его щадило — опоры держали вес, верхняя часть почти не осыпалась и даже желоб наверняка сохранял герметичность и вполне мог, как и полторы тысячи лет назад, нести воду для орошения Заброшенных Пашен. Последнее, впрочем, едва ли когда-нибудь будет нужно. Ливень хлынул сразу же, стоило им зайти под арку, и можно было расслышать, как наверху, в желобе, зашевелился крошечный ручеёк. Высокая опёрлась спиной об стену; так, что пониже, сложила руки горсточкой, выставила наружу и стала умываться дождевой водой. Зашуршала трава. — Вы смотритель этого акведука?— никуда не глядя, спросила высокая. Голос был на удивление громкий и властный, каким камни двигать можно. — Да, я, — шаги стихли, — А вы кто?— Можно здесь укрыться от дождя?— Кхм! Я, кажется, задал вопрос — кто вы такие? Если ответа не будет, я вас арестую. — Арестовать вы не сможете, — парировала высокая, — смотрителю акведуков оружие не выдают. А насчёт вопроса вашего… Мы — путешественники. Ходим, ездим, смотрим по сторонам. Ищем. — И что же вы ищете?— Вы давно сидите без вина?— высокая его словно и не слушала. Она была из тех, кто умеет выбить почву из-под ног, — Едва ли здесь хорошее снабжение. Дичи можно настрелять, мукой запастись, а вот вино выходит быстро, особенно одинокими осенними вечерами. Мили и мили акведука над головой и голое поле справа и слева — тут и волком взвоешь, не правда ли?— Послушайте…— У нас есть немного с собой. Давайте уладим все вопросы за обедом. — А вы не особенно вежливы. Смотритель был совсем не представительным старичком в форменной куртке с красным воротником и лёгким медным жезлом на поясе. Его каморка располагалась на пятьдесят арок южнее, как раз под узлом, где акведук разделялся надвое; сложенная из тех же чёрных кирпичей и подогнанная вплотную к ведущей колонне, она сливалась с ним в единое целое. Внутри была крошечная комнатка, из тех, на которых тесно даже одному, с окном, столом и подобием кровати. Три человека в ней просто не смогли бы дышать, поэтому столик пришлось вытащить наружу, под своды акведука. Ветер, к счастью, стих, грозы не было, так что дождь застолью почти не мешал. На столе были подсохшая колбаса, немного сыра, хлеб и подгоревший кусок куропатки. Каким-то образом удалось разделить это на троих. Из мешка появился старательно обвязанный кувшинчик с пахучим тёмным вином; стакан, правда, был только один, и пить пришлось по очереди. — Так воспитаны, — высокая пожала плечами. — Ничего, не в обиде. Здесь привыкаешь ценить любое общество. Так, что поменьше, молча жевала сыр. Смотритель невольно засомневался, умеет ли она вообще говорить. — Вы, наверное с юга. Из Кемавра, да?— Почти. — Сразу видно, что нездешние. Я ведь и сам нездешний. — Неужели! А откуда?— Маджолва. Вы знаете, где это?— Конечно! Самый юг, а потом восточней, на побережье. Там ещё Острова Кактусов поблизости. — Точно, точно… Вы разбираетесь в географии. Сразу видна, женщина учёная. Я и сам когда-то образованный был, чего там, ощущаю… Кстати, зачем вы здесь?— Мы путешественники. Старик качнул высохшей головой. — Не похожи. Путешественники без коней, кареты, прислуги… Не бывает! Скорее беглецы, которые последнюю лошадь загнали. Верно говорю?Высокая осушила стакан и посмотрела ему в глаза. — А давайте вы расскажите нам про свою молодость, — вдруг предложила она, — Где родились, как вы учились, почему уехали из страны. Насколько я знаю, в Маджолве ценятся образованные люди; тем более странно, что молодой человек, имеющий шансы на блестящую карьеру, вдруг бросает всё…— Перестаньте, перестаньте, — старик тряс головой и заслонялся руками, — Не надо меня пытать. Я уже понял, как вы это делаете. Начинаете говорить, говорить, говорить…— А всё же, расскажите, — высокая закончила с едой и растянулась на влажной траве, — нам и правда интересно. Или хотя бы про акведук. Маленькая дожевала и устроилась рядом, поджав ноги. — Давайте вы. — Не упрямьтесь. В вашем возрасте интересуют только свои собственные истории. — Это ещё почему?— Да потому, что мы слушаем других только затем, чтобы потом рассказать про себя. Валяйте, я само внимание, — она пододвинула сумку поближе, видимо, раздумывая, не пристроить ли её вместо подушки, — Хороший слушатель в наше время — редкость. Равно как и в любое другое. Вы ведь об этом здесь мечтаете, верно? Ни о деньгах, ни о славе, ни о внуках, а что придёт кто-то и выслушает вашу историю. Это в ваших глазах, руках, голосе…— Ну ладно, — смотритель ухмыльнулся, словно только и ждал такого вторжения, — Хорошо, чего там, расскажу, если надо. Я ведь старая крепость, сразу сдамся, да только никто не берёт. Вам повезло, что жизни мне осталась мало и терять в ней нечего! И ещё учтите — я давно выжил из ума, впал в детство и всё выдумал. Всё, до последнего слова!— Давным-давно и далеко-далеко отсюда я был молод, здоров и состоял учеником чародея. Да, я с детства знал, что за колдовство по законам моей родине посыпают солью и заживо суют в плавильную яму, словно ты кусок железной руды, и только потомственные дворяне имеют право на небольшую поблажку — через полчаса после загрузки их вытаскивают, дают выпить воды, а потом суют обратно — и всё-таки был им, хотя так ничему путному и не научился. Ведь колдовство — это не медицина и не политика, это что-то ближе к музыке: изощрённый набор приёмчиков и находок, который составляешь из собственных шишек и пары-тройки загадочных книг, ветхих и непонятных. Через книги я с ним и познакомился. Имя его от вас скрою, потому что на ход истории оно не влияет никак. Моё не скажу тоже — вступив на должность, я утратил его автоматически, а называться чужим именем запрещено по закону. Так вот, про книги. В тот сухой сезон мне шёл девятнадцатый год. Я питался чем придётся, спал где получится, а ещё у меня не было легального дохода, друзей и реальных планов на будущее. Всё своё время с тех пор, как вылетел из семинарии, я посвящал запрещённым книгам и имел все шансы разбогатеть на их перепродаже, если бы не глупейшая привычка их читать. Как итог, я держал их у себя неделями и серьезно терял в срочности, а никакой покупатель ждать не любит. От полного разорения спасал меня один дар — тот же самый, что заставил в четырнадцать бросить дом и пешком уйти в столицу. Я запоминал — если читал достаточно медленно и внимательно — любую страницу из любой книги, даже на незнакомом языке, всю, полностью, вместе с буквицами, заголовками, кляксами и картинками. Закрыв глаза, я мог её даже листать — от первой страницы к последней, причём каждая копия была точнее, чем получилась бы у самого дотошного переписчика. А читал я всё, что проходило через мои руки; неудивительно, что через полгода торговли я мог изложить положения любой существующей ереси даже лучше, чем её основатели. С ним меня свела книга «Семнадцать Светильников» — её автора утопили где-то на Камате. Тот экземпляр, что попал ко мне, был, наверное, единственным — ужасающая авторская рукопись, просто чёрная от помарок. Я обещал её другому клиенту, но тут подвернулся он и предложил такую цену, что я сразу понял — он не из заурядных смакователей запретного. Он жил на окраине столицы, в симпатичном двухэтажном домике с круглой прихожей, похожей на колодец. Происходил, похоже, из обедневших, молодым служил в тяжёлой коннице, а теперь вышел в отставку и решил посвятить себя запретным наукам. Я не знал, какая у него библиотека — такие вещи никогда не показывают — но сразу понял, что изрядная. Такие люди относятся серьёзно ко всему. Надо сказать, что моя библиотека была целиком в голове. Перекупщики вроде меня держали у себя, как правило, только одну книгу — тогда был шанс оправдаться, что ты её просто нашёл и ни слухом ни духом насчёт запрета. В первый раз такое проходило, особенно если плакать и каяться. Так вот, книга у меня была одна, а все прочие я просто знал, где можно найти, целиком или хотя я бы кусочками, и при случае принимал на них заказы. Согласен, метод ненадежный и медленный, но и торговал-то я не бакалеей! Даже в букинистиках, плативших страже ежемесячную дань и хранивших только детские вещички, продавали поштучно и от случая к случаю. Клиент (старик он был ещё крепкий, разве что ощутимо хромал — думаю, от какого стародавнего ранения) чуть ли не обнюхал каждую страницу, остался доволен, и уже за обедом, отослав слугу, сделал новый заказ. Речь шла о «Книге Белой Богини», с полгода до того наделавшей изрядно шороху и прошедшей в том числе и через мои руки. Книженция была капитальная и очень похоже, что подлинная — а это в нашей торговле что-то, да значит.

— Подлинная, — высокая недоверчиво склонила голову, — Что значит — подлинная?— Подлинная — значит, подлинная. Когда я только начинал, тоже сначала не верил. Потом прошло. Я, если честно, так и не разобрался что там, и как, хотя основные книги у меня в голове до сих пор. Несомненно, в этой книге была власть, хотя я бы не смог сказать, в чём она проявлялась. Может, это власть над природой вроде той, что многие имеют над людьми — знаете такое? Не потому что выше или важнее, а просто за счёт умения командовать, приказывать так, что возражений просто не возникнет. Или наоборот, это сила двигать именно людьми, настолько сильная, что… Кто его знает, в их проклятых книгах про это как раз ничего нет, там только диаграммы да формулы. Так вот, от многих моих клиентов этой силой прямо-таки пахло. Сидит перед тобой такой, по-обычному, но ты знаешь: он, если захочет, может из тебя душу голыми руками вынуть. Достанет, посмотрит, подержит на открытой ладони — а потом сожмёт пальцы…Этот тоже был из них; не знаю, где он научился. Может, на войне? Есть такие люди, говорю же, их просто невозможно не слушаться. Они скажут — и сто, двести, тысяча падают в смерть, не задумавшись, почему. Вот и он был такой, из тех, кто превращает тебя в верную кусачую собаку. Рядом с ним как-то сразу, без слов понимаешь, что хоть враги и рядом, всё будет хорошо. Всё будет хорошо и безопасно, ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ТЫ БУДЕШЬ ЕМУ ПОДЧИНЯТЬСЯ. Я не знаю, что происходит, когда два таких вожака сходятся вместе. Может, начинается грохот и летят молнии, как это бывает, когда в небесах столкнутся грозовые тучи. Или у них есть некий договор, меморандум, если хотите, что своих не трогать и не бить, а просто приветствовать и сдержанно улыбаться, как и положено между равными? Кто его знает. Сам я — не такой. Скорее я пёс, верный и покорный, один из тех, кто так им нужен, чтобы почувствовать своё существование. Отношения, однако, были тогда чисто торговыми. Он — я, кажется, уже говорил, — дал заказ на «Книгу Белой Богини». Замечательная копия, очень любовно переписанная, в переплёте белой кожи и с отличными медными застёжками. Примерно за два месяца до нашего разговора, что она всё-таки попала в не те руки и эти руки её сожгли. Ребята вроде меня в один голос говорили о росте спроса на отрывки — едва ли наши клиенты смирятся с потерей такого ценного издания, — а я каждый вечер листал её в памяти и почему-то очень радовался своему упрямству — чтобы успеть усвоить последние разделы, я затянул продажу дня на три. Но радость была невинная, вроде первой любви — радость от куска пирога, остальную часть которого съели другие. — Значит, вы не применяли своих познаний на практике?— Что вы, что вы, — старик опять замахал руками — похоже, он любил этот жест с детства, — Какой там! У меня и времени-то не было со всем ознакомиться. Я либо учил, либо по делам бегал. Ведь торговля времени требует, особенно нелегальная. Да и опыта маскировки не было. Поймали бы в первый же день!Итак, он заказал мне фрагмент из «Книги Белой Богини». О том, что сталось с полной версией он, похоже, был осведомлён во всех подробностях и поэтому не требовал от меня ничего невозможного. Только совсем небольшой фрагментик, странички на три, касавшийся очень важных и тонких предметов, весьма полезных для людей знающих. Наверняка, многие переписали его себе со всеми схемами и диаграммами, потому что эта одна из тех вещей, которые стоит держать на столе и регулярно сверяться. Конечно, он мог бы поискать, но практикующему светиться ни к чему, вы ведь понимаете. Пусть торгуют перекупщики, это их хлеб, а практикующему лучше, если про него вообще никто не знает. Такие заказы я любил особенно. Даже был немного горд, что могу их выполнить. Кажется, ради них я и стал учить книги наизусть, а потом просто продолжал по инерции, пусть даже доход от этой привычки и не оплачивал время, которое я на неё убивал. За полчаса я мог восстановить любую страницу из любого манускрипта, что прошёл через мои руки, включая сгибы и помарки. Особенно это было приятно в случаях вроде этого, когда цена за три страницы приближалась к тому, что я получил в своё время за книгу полную. Тем же вечером я купил чернил, бумаги, зарылся в Библиотеку и взял толстенную поваренную книгу для прикрытия. Единственной помехой были глаза — представлять я мог только с закрытыми, а писать — исключительно с открытыми. Пришлось переносить по строчке, выверяя каждую букву. Очень повезло, конечно, что я знал язык и мог выучивать ещё и слова — между картинкой и словом на бумаге растут изрядные джунгли и немало нужно упорства, чтобы сквозь них прорубиться. Проще было с диаграммами и прочими рисунками, их я просто разбивал на простейшие круги и квадраты, представлял перерисованными на столешнице и копировал, а потом вписывал подписи. Спустя часа три рукопись была закончена. С этим переписыванием из головы так всегда — пока не сядешь, кажется, что это быстро, а когда закончишь, ты в зале уже один, вокруг зажгли светильники, старый служитель, покрытый пылью и плесенью, вежливо держит тебя за плечо, извиняется за беспокойство, «но библиотека уже закрывается»… а его круглое и доброе лицо висит как раз над диаграммами, за одну линию из которых можно отправиться на весёлый подземный урок по практике горнорудного дела. Снаружи хлестал дождь, я чудом догадался спрятать листки под одежду. Наутро я принёс страницы ему. Он вцепился в них, как голодный в лепёшку и прочитал сразу же, не сходя с места. Я стоял, не зная, что делать. Закончив, он спросил:— Сколько ты получаешь?Я не понял— Какой твой доход от всего этого, — он щёлкнул по бумаге, — за, например, месяц?Я не знал. Как-то и не считал даже. — Будешь у меня библиотекарем, — сказал он, складывая бумагу, — Жить можешь здесь, жалованье будет. Комната жены пустует, поселишься там. Я не стал отнекиваться, потому что знал, что это всё равно будет глупо. Поэтому назвал только одну причину, единственную, по которой не мог:— Стражники. Если узнают, что я здесь…Дело было даже не в каждодневной опасности — она грозила мне и так, да и закон против бродяг был ещё в силе. Главное притыкание было в обычаях: любой дом, в котором нашли колдовские или еретические книги, моментально становился проклятым, а это даже хуже, чем зачумлённый, это окружить и сжечь, вытравить, уничтожить. Снимать комнату, ютится в гостинице, ночевать в казарме, отсчитав немного коменданту — всё это было для нас под запретом, ведь своевременный донос был единственным, что спасало хозяина. Даже тихие мальчишки из провинции, приехавшие изучать науки и служить королю, были под настороженным наблюдением и не один безграмотный домовладелец изошёл потом, пытаясь разгадать, что за чертежи делает новый постоялец, — инженерные или всё-таки колдовские и чьи молитвы на самом деле зубрит его сосед с неестественно острым носом. Нет, я не боялся комнаты, я боялся, что дверь, пустившая меня туда, захлопнется навсегда — ведь если сейчас, ни разу не пойманный, есть шанс пролететь по первому разу, то здесь, в этом отравленном доме, шанса уже не будет. Нас спустят в яму обоих, причём меня — первым, чтобы не затягивать церемонию. Всё, или почти всё из этого было в моих словах. Пояснять не требовалось — мы и он и я уже достаточно дышали чужим воздухом, чтобы понимать такие вещи. — Успокойтесь, — сказал он, — дело верное. Командир городской стражи служил у меня, я же подписал ему рекомендацию на офицера. Они не придут. Я подумал, что человеку вроде него достаточно приказать — и они только поклонятся, извинятся, уйдут, а потом доложат, что дом перерыт и ничего крамольного не найдена. Такова был природа этого человека, таков был его взгляд из-под кустистых рыжих бровей, что даже сорняки не решались расти в его крошечном садике, и не угроза быть вырванными их отпугивала. Природа его власти была выше и страшнее, она обволакивала и подчиняла так, что ты не решался даже подумать, откуда она шла, и что из себя представляла. — Она занимает две комнаты, — мы уже поднимались по лестнице, — Не особенно большая, но капитальная, только то, что нужно именно мне. Дело для вас будет простое и привычное, справитесь вы легко. Он сразу понял про моё умение, но не как учёный, заметивший загадку и жаждущий разодрать её на постижимые лоскутки, и конечно не как торгаш, который не понимает, что это, но понимает, какая из этого выгода — скорее, как полководец, который увидел новобранца и сразу же понял, куда его нужно поставить. Конечно, подробности он ещё прояснит — но место останется неименным: в арьергарде, прикрывать спину и отбиваться от наседающего противника. Книг было много, но большинство были мне уже знакомы. Многие экземпляры я узнавала в лицо — когда-то давным-давно прошли они через мои руки и ещё долго блуждали по миру, покуда не осели здесь. — А вот здесь я, простите, прервусь, — старик встал, покряхтел, отряхнулся и подошёл к опорному столбу. Дождь уже стихал, уходя дальше юг; в желобе шумел изрядный поток. В древности его, наверное, чем-то накрывали, чтобы не перегружать лишней водой, но сейчас всё исчезло и дождевая вода как не в чём ни бывало бежала по древней дороге. Смотритель обошёл колонну с другой стороны, прищурился наверх и вдруг с удивительной, прямо нечеловеческой ловкостью стал карабкаться к огромной распределительной чаше. Было слышно, как он поскрипывает где-то наверху, как что-то шарит в воде и как бормочет что-то под нос на языке своей родины. А потом он спрыгнул обратно, усталый и взбудораженный. Постоял, отдышался, порадовался, должно быть, отсутствию расспросов, опять уселся за стол и продолжил свой рассказ. — Никогда ни до, ни после я не учил так много книг и с таким удовольствием. Не нужно было думать о еде, питье, одежде, отдыхе, поставщиках, клиентах, заказах и перекупщиках. Из моей жизни исчезли все существа человеческие, а вместе с ними их боли, радости и обманы. Жизнь мерилась страницами, выстраивалась в строчки, расцветала узорчатыми фигурами чертежей и диаграмм. Здесь, в безопасности, пропадал даже страх, а вместе с ним и малейшее сознания того, что эти книги запрещены; как итог, мне было безразлично, что и сколько учить. Если бы мне принесли сборник мадригалов на неведомом наречии севера, или навигационный справочник одного из царств Солнечного Моря, или одни из тех книг, что пишут на утонувших кораблях подводные червячки с длинными гибкими раковинками — я бы и их выучил. Даже меня там не было, были только страницы и то, что на них написано. Их я помню с точностью до любой точки или чёрточки. А что они значат, не знаю до сих пор. Помню диалог, который я брался учить трижды — хозяин постоянно забирал для своих нужд. Он занимал восемнадцать страниц, и я понял из него два слова: Учитель и Ученик. Можно сказать, что перед небесным правосудием я чище младенца. За то, что у меня в голове, я отвечаю, примерно, как бумага отвечает за написанные на ней слова. Но ведь и бумагу сжигают!К осени я закончил чтение. Он поздравил и отправил на рынок за большим чаном горючего масла — я ещё подумал, что он запасается на зиму, когда ночи станут длиннее и масло вздорожает. Потом мы сели ужинать. — Будет война, — сказал он мне, пока я жевал ужасающе сухой рис, — Я говорил со старыми друзьями. Уже ничего не сделаешь. Мы переезжаем. Лабораторию я уже разобрал, осталась библиотека. Я попытался представить себе, как это будет выглядеть. — Но библиотека… — я повёл палочками, как бы пытаясь изобразить в воздухе всю неосуществимость замысла, — Это ведь две телеги. Неужели их не будут досматривать?— Библиотеку мы переправим по воздуху. Ты сейчас увидишь, как это делается. Я похолодел. Колдовство? Неужели я всё-таки увижу? Ужасающее чувство!Хозяин степенно доел, помыл посуду и отправился на задний дворик. Я тащился за ним, недоумевая, зачем и почему нам большой кувшин с только что купленным маслом. … Книги лежали там. Огромная груда, похожая на птиц, которых настреляли на спор, и вместе с тем очень аккуратная, с таким расчетом, чтобы пламя охватило сразу все и не составило даже пепла. — Как думаешь, сколько это стоит. По твоим ценам. Я попробовал и не смог. Даже тех книг, что я знал, хватало, чтобы купить мою деревню и десяток окрестных. Их было немного; прочие были ещё дороже. — А теперь облей маслом и жги. Масло было похоже на жадную чёрную кровь — жирные струи от тяжёлых капель, чёрные, сверкающие следы. Я зажмурился, а очнулся от жаркого кулака в лицо — костёр уже полыхал, пробирая до корней волос. Страницы вздыхали и корчились, чернила шипели и рассыпались цветастыми искрами, дорогие обложки свивались, капая в огонь золочёными чернилами. В нос вползла удушливая вонь, я закрыл глаза и в тот же миг мне в затылок впилась рука. Впилась и потянула за волосы, словно решила свернуть мне шею. — ЗАЧЕМ МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ?— спросил голос, — ПОЧЕМУ МЫ ИХ СОЖГЛИ? ОТ КОГО МЫ ИХ ПРЯЧЕМ?— Их могли… я не знаю!Его лицо. Оно было совсем рядом, так близко, что он мог бы откусить мне нос своими острыми зубами. И он говорил мне. Про Ледяных Собак. — Ты ведь знаешь Их?— шептал он, и искорки света поблёскивали на его зубах на каждом звуке, — Ты знаешь, кто Они? Читал про Них, да? Ты ведь читал про Них в ТЕХ КНИГАХ!— Я… я…— Ты мог не понимать — но это и не нужно. Их не надо понимать. Они как землетрясение, как Большая Волна, как пожары, чума, мор и голод, кометы и затмения. Идут по земле, земли не касаясь, впиваются в тело, не мучаясь голодом, наказуют, не выяснив вины. Ты читал про Них? Читал? К кому Они приходят?— Ко всем, кто алчет несоразмерного знания…— Хорошо. А откуда они приходят, каковы из себя, есть ли против них оружие?— Нет… ни нор, ни гнёзд. Неузнаваемы. Защиты против них… нет…— Молодец, правильно. Читать ты умеешь. А как ты думаешь, к нам Они придут?— Я не знаю… в древности…Он ударил меня ещё раз. Шея хрустнула, рассеченную бровь защекотала кровь. — ОНИ ПРИДУТ ЗА НАМИ! МЫ, МЫ, МЫ — МЫ ИХ КЛИЕНТУРА! По льду, траве, песку и морю, сегодня или через год, или через тысячу тысяч лет, заполненных ужасом — придут они, псы с чёрной слюной, суки с чёрной кровью и скажут тебе, что огненная яма за твоё могущество — это дёшево и малоинтересно. Что ты им скажешь? Чем ответишь? Как оправдаешься?— Я… я…— НИКАК! НИКАК НЕ ОПРАВДАТЬСЯ ПЕРЕД НИМИ! И я клянусь, что скормлю тебя им, когда они придут. Я скормлю тебя им за то, что ты продал мне эту проклятую книгу. Скормлю целиком и начисто, а сам буду жить!

Хозяин отпустил, и я рухнул на пол. Он долго смотрел на меня бездонными и чёрными глазами. — И ты, и я — прокляты. То, что ты держишь в голове, а я в руках — мало за это огненной ямы. И если ты не поможешь мне сделать то, что надо, Ледяные Собаки рано или поздно нас найдут, живых или мёртвых, ведь даже смерть для них не препятствие, даже на той стороне они нас могут настигнуть. И если ты не поможешь мне найти выход, ты попадёшь прямиком в их бездонную пасть. Он посмотрел в окно. Небо уже потемнело, в храмах и на главных улицах зажигали фонари и светильники. — Потому что времени у тебя мало. Нет его ни на твою торговлю, ни на мои визиты вежливости. Они уже лают, голодные, там, за лесами и горизонтами. И скоро будут здесь. Ты ведь не хочешь, чтобы их охота была удачной? Поэтому я тебе помогу. Мы с тобой вместе друг другу поможем. Ночью мне явились Собаки. Они бежали по какой-то северной равнине — ни куста, ни деревца, только чёрная косматая трава, забрызганная инеем — голубые, словно изо льда выточенные тела, быстрые, как молния. И красные рубины глаз, внимательные и беспощадные. Нет, летать они не умели, да и не нужно им это было, — рано или поздно они всё равно настигнут свою жертву и нечем будет ей от них защититься. На небе не было звёзд, вокруг не было жилья. Я словно заглянул сквозь позолоченную бумагу древних писаний и увидел оборотную, подлинную сторону их мира: холодную и пустынную, которая страшнее любой кары и всякого наказания. Наутро я понял, что и шага не смогу ступить без Хозяина. Ледяной, нечеловеческий страх сковал меня и долго, долго не отпускал. — Отныне нам не кого боятся на земле, — говорил он мне, — Те, кто придёт с неба, будут страшнее. Поэтому ходи отныне, зажмурив глаза и не чувствуя ноги. Чтобы не испытать излишней боли, когда их тебе отгрызут. А после мы отчалили в Серапис — очень старый и очень заброшенный город на самом севере страны. Там я впервые увидел Акведук — город, как оказалось, стоял ещё со времён Империи и успел пережить столько расцветов, что даже за жителей было несколько страшно. Они, впрочем, казались самыми заурядными провинциалами и едва ли разбирались в собственной истории. Руин там было больше, чем жилых домов, а на окраинах по-прежнему зеленели изумрудными садами загородные дворцы, понастроенные аккурат во времена последнего расцвета, да так и оставшиеся стоять, увязнув в туманах забвения. У того, в который мы заселились, не было даже хозяина — только полубезумная глухонемая старуха, то ли экономка, то ли последняя в роду, жившая в бывшем домишке садовника. Я не знаю, как и о чём хозяин ухитрился с неё договорится, — похоже, мы снимали весь второй этаж (а значит, за отсутствием других квартирантов, и всё здание) и имели право творить все, что нам заблагорассудится. В садике сохранился даже очень симпатичный фонтан с глиняными слониками, виртуозно стилизованный под старину. Помню, хотел проверить, не живёт ли в нём, для полноты картины, какая-нибудь рыбка, да так и не успел — времени не хватило. Второй этаж был роскошен. В такомском стиле, с тяжеловесными колоннами, высоченными комнатами, стрельчатыми окнами и сводчатыми дверными проёмами — настоящая обитель зла. Лабораторию мы разместили в угловой спальне, а сами устроились в двух других. На стенах сохранились нетронутые бронзовые барельефы, позеленевшие до тошнотворности, замки из метеоритного железа служили, как будто были сделаны только вчера, на полах сверкали безукоризненные мозаики — а вот мебели нигде не было, как не было времени эту мебель покупать. Да и опасно: в таких когда-то больших городах любое новое лицо поднимает множество ненужного шума. Я принёс соломы себе и Хозяину, сверху набросили разрезанный надвое навес от повозки — и можно было спать. Еду… кажется, её покупала хозяйка. Еду я не помню. Может, потому, что нечего было вспоминать?Хотя, по большому счёту — какая разница? Ведь жизнь не книга, во всех деталях не выучишь. План был разработан до мелочей, но знал его один Хозяин. В первую же ночь он привёл меня в лабораторию (там уже горели свечи и лежали какие-то чертежи) и показал черную пластинку. — В полночь мы пойдём за такими. Не проспи. У себя в комнате я решил немного полежать с закрытыми глазами, и незаметно провалился в непрошенный сон. Мне снился первый дом, который я помню — домик моих родителей в Хатамакоре, крошечной деревушке немножко южнее столицы. Полдень, солнце светит вовсю и, если прислушаться, можно различить, как над рекой кричат чайки. Родители куда-то ушли, я сижу на полу и жду. В дверь стучат, и я открываю, даже не спросив, кто там. На пороге — Охотник в вонючем чёрном берете и больших шерстяных рукавицах, он только что из леса и пахнет смолой и жжёной шерстью. Вместе с ним его собака… что это с ней? Неужели так обязательно брать её с собой на охоту? Она ведь давно умерла!

Головы у собаки нет, а ходит она теперь на задних лапах. Уже идёт разложение, по шерсти ползут чёрные пятна и оглушительная вонь бьёт мне в нос, перебивая запах охотника. И вместе с тем прогнать её нельзя, ведь это будет не вежливо…Я складываю руки за спиной и говорю о чём-то с охотником. Говорю очень долго, и благовоспитанно, но больше думаю о собаке — какое-то время она тупо тычется из стороны в сторону, потом забредает в дом, шуршит, возвращается, заходит ко мне сзади — И ПЫТАЕТСЯ ОБНЮХАТЬ МОИ РУКИ!Старик закашлялся. — Меня до сих пор тошнит, когда я это вспоминаю. Это осклизлое мясо под пальцами… дрянь! дрянь! дрянь! Но тут я, к счастью, проснулся. — А интересно, чем она могла вас нюхать?— задумалась высокая, — Носа-то не было!— Быть может, горлом. Да и какая разница. Разве можно до конца разгадать свои кошмары?Хозяин ждал меня в коридоре. Он был слишком взбешён, чтобы делать замечания — просто посмотрел на меня, сразу отвернулся и пошёл вниз. Я — за ним. Словно тень. Добывать их надлежало в узловой чаше местного акведука. Там он точь-в-точь такой же, как и здесь — это ли не показатель величия? Ведь даже солнце, а оно одно на всех, пахнет там совсем по-другому; все путешественники про это говорят… А вот акведук один на всех, кто на него смотрит или присматривает. Мы забрались туда вдвоём и я, помнится, жутко удивился, как там сыро. Желоба-то стояли сухие, как всегда, а вот в чаше было склизко, и грязно, и жидко, и тысяченожки пополам с мокрицами и лягушками двухголовыми прыгали из-под рук. А Хозяин всё месил и месил эту грязюку, словно демиург непокорную глину, и с непостижимой регулярностью извлекал оттуда чёрные пластинки. Был у нас такой сундучочек с бронзовыми дракончиками; в него я их и складывал. А потом, когда всё закончилось, тащил этот сундучочек до самого дома. Ох и тяжёлый был, сволочь! А Хозяин шёл впереди и плащ его развивался по ветру. Хозяин думал!Следующее дело было через месяц. За это время мы установили всю его лабораторию — довольно бедную по сравнению с теми лавками старья, которые я видел. Хозяин не стремился произвести впечатление, не на кого было его производить. Недостающие штуки, вроде Клетки и Бака, мы смастерили уже на месте, а потом он потребовал от меня несколько непонятных страниц из какой-то непонятной книги, заперся у себя в комнатке и разрешал мне только приносить ему еду. На это ушёл ещё месяц, к концу его был готов Механизм, похожий на механическую лошадиную голову, с которой сняли весь декор, а потом вывернули наизнанку. — Боишься Ледяных Собак?— спросил он их у меня, — Бойся, бойся. Они всё ближе, небо содрогается от их протяжного лая. Будем надеяться, что наш потусторонний дрессировщик сможет их утешить, а потом и на цепь посадить. На нашу цепь, конечно. Потом мы отправились в Библиотеку. — Ого! Хозяин решил напомнить вам о почётной должности?— Какой там! Библиотекарем я оставался только в Столице. А в Сераписе я был никем!Библиотека была публичная — странное сооружение, сохранившееся с тех времён, когда в Сераписе хоть что-то процветало. Невероятно широченное строение в три этажа больше всего напоминало те громадные мавзолеи в Тилензийской пустыне, что уже седьмое тысячелетие преют под ослепительным солнцем, потому что просто слишком крепкие, чтобы разрушаться. В прохладном круглом холле нас встретил библиотекарь в синих одеждах, — я ещё подумал, что их одеяниям ничуть не меньше лет, чем Акведуку. Хозяин сказал ему несколько слов на неизвестном языке и тот моментально сделался запуганным и подобострастным. — Здесь есть место, где можно поговорить наедине?Комната скрывалась где-то в недрах, среди туннелей, тупиков и поворотов. Там Хоязин открыл сундучок и показал ему таблички. Бедняга-библиотекарь пошёл красными пятнами. — У нас эта книга есть… — быстро-быстро заговорил он, — есть, разумеется, но добраться до неё. Я могу поискать. Да, я поищу…— Ты её не поищешь, — Хозяин смотрел мрачно, — Ты её НАЙДЁШЬ!На поиски мы отправились вместе. Служитель отвёл нас в самое дальнее книгохранилище, где пол выложен чёрным мраморам, листы в книгах скукожены, словно их жгли несколько раз подряд, а окон не было вовсе — мне пришлось взять фонарь, совершенно позеленевший от времени. Пахло мышами, хоть синий и уверял, что грызунов здесь не бывает. Как по мне, порядка не было никакого. Даже полки стояли не рядами, а хитро вывернутым лабиринтом, чтобы смутить, должно быть, неосторожных воров. Служитель вёл нас, не оглядываясь и ни с чем не сверяясь: глядя на него, я подумал, что разговоры о Тайном Свитке — тщательно замаскированном союзе библиотекарей и букинистов, торговавшем всеми теми редкостями, что пылятся в забытых книгохранилищах, — не так уж и далеки от правды. Он явно был знаком с Хозяином и едва ли потому, что служил когда-то под его началом.

Наконец, на перекрёстке, где под немыслимыми углами сошлись пять коридоров (из них четыре — тупики) служитель сел на корточки и вытащил с самой нижней полки толстый чёрный том. Есть такие книги, написанные, должно быть. чтобы ими убивали мух… но эта могла сгодится и на слона. Титул был матово-чёрный и без малейших следов названия, а две широченные кожаные застёжки вполне могли служить вместо дверного крючка. — Откройте вы, — попросил служитель, зачем-то озираясь по сторонам — вокруг было столько книг и манускриптов, что нас бы не увидели и из соседнего прохода, — Пожалуйста, откройте вы. Мне о ней страшно даже думать. Хозяин положил сверху ладонь, не давая отпустить том, а другой начал отстёгивать застёжки. А потом распахнул — одним рывком, так, что бедняга едва успел вскрикнуть. Мелькнули страницы, писанные неизвестными значками и что-то чёрное хрупнуло из них на пол — что-то чёрное и членистоногое, вроде сороконожки или скорпиона. Хрупнуло и побежала под шкафами. дробно перебирая крошечными острыми ножками— ОЙ, НЕТ… — выдохнул служитель. Его затрясло, — ОЙ, НЕТ, НЕТ, ТОЛЬКО НЕ ЭТО…— Заткни его!— бросил мне хозяин и побежал прочь, куда-то в темноту, гулко тупая сапогами. Синий уже просто визжал, всё громче и громче, словно израненная гиена и я просто обхватил его за горло и сильно-сильно дёрнул, так, что он подавился собственным криком и теперь только храпел и охал, стукая ногами. Я поставил фонарь на пол, ослабил захват и тщательно зажал ему рот. Так мы и стояли, долго-долго, прислушиваясь к шагам Хозяина — но они были то дальше, то ближе, отражались от стен многократным эхом. А вот шелеста сороконожки было уже не расслышать. Я почему-то вспомнил столичные библиотеки, частные, занимавшие одну, а то и, как наша, целых две комнаты. Такая же уйма книг и среди них больше двух третьих — ненужные. Никогда бы не подумал, что ненужных книг может стать ещё больше. Потом Хозяин, наконец, появился, какой-то сумрачный и ссутуленный. Молча взял фонарь и пошёл прочь по проходу. Я — за ним. Служитель сел на пол и стал откашливаться, сипя и проклиная. — А что с сороконожкой?— спросил я уже на улице. Но он больше не удостаивал меня ответами. А потом настала Ночь Призыва. Не помню, на что она приходилось — но календарь, по которому она вычислялась, был явно не наш. Бак бурлил и дёргался, между тоненькими синими трубочками проскакивали искорки, а вот Клетка пока молчала, пустая и грозная, словно пасть тигра. Хозяин облачился в парадное одеяние и встал перед ней. Его обязанности закончились; оставалось только командовать. — Кровь, — скомандовал он. Я взял церемониальный нож, и надрезал кожу на своей правой ладони. Ранка набухла и заплакала тоненькой красной струйкой. Я сглотнул, опустился на колени и просунув руку в Клетку. — Не смотри. Я закусил губу и отвернулся. Голова закружилось, мир поплыл, но каким-то чудом я удержал равновесие. — Жди. Я услышал, как упала капля. Рана вспыхнула горячей болью… и в тот же миг прохладный сквознячок облизал мою ладонь. А откуда сквознячок в закрытой клетке? Тогда я не задумался, нет, мне не отдавали приказа задумываться. Но теперь, конечно же, знаю. Высокая скосила глаза — вежливо и почти незаметно. Нет, обе руки были на месте, живые и настоящие. — Когда я вынул руку, меня трясло, как листок ураганом. И какие разноцветные полосы… везде… повсюду… словно мир решил рассыпаться на краски. — Встань. Я встал. Из Клетки веяло холодом, земля моталась, ускользая из-под ног, и всё-таки я встал. — Деревянный бочонок. Быстрее!Шаркая, пошёл я к бочонку. Он оказался довольно лёгким, в обычные дни я бы его и одной рукой взял. А внутри были глаза, самые разные — бычьи, кошачьи, собачьи и наверняка человеческие. Нет ничего страшнее вырванного глаза! Отрубленная голова умирает сразу, без ушей человек живёт и даже что-то слышит, без языка он просто находит другой способ речи, а без глаз жизнь заканчивается. Жить продолжаешь. Но жизнь заканчивается. Я так и не знаю, где он взял и, к счастью, не узнаю никогда. — В Бак!Я высыпал их. Словно жемчужины, которые высыпают обратно в море. Разноцветные, большие и маленькие… окровавленные, полураздавленные жемчужины. Они булькали, всхлипывали и пропадали, оставляя слабый красноватый след. — Механизм — в Клетку!Механизм стоял на Баке. Хитрая комбинация из винтов и шестерёнок, похожая на здоровенного механического паука, разве что без ножек. Я бережно взял её в ладони и почувствовал, что внутри что-то стучит… что-то стучит, как маленькое сердце. — В Клетку! Быстрее!Я сделал шаг — пол качнулся и пошёл под углом, словно загибаясь, изгибаясь, сворачиваясь. Второй шаг — из Бака запахло оглушительной, тошнотворной сладостью, третий…Пальцы, куда бегут мои пальцы…Механизм падает. Медленно и угрюмо, словно булыжник, опускается на безукоризненные квадратики пола, всхрапывает и замирает, выставив вверх крошечный валик. Здоровенное зубчатое колёсико врывается из гнезда, выпрыгивает на пол и катится катится катится, перестукивая крошечными зубчиками, прямо в Клетку…И тут у меня в голове бахнула молния. Это Хозяин врезал мне — с размаху, щедро, как рядовому. Ноги сложились, словно лестница и я полетел к Баку, на пол, в багровый туман, который полз неизвестно … Стукнулся кобчиком, на какой-то миг забыл, как дышать и ещё одна молния, синяя, уже изнутри, я понял, что падаю… Но тут Хозяин врезал мне ногой наотмашь и всё прошло, только туман дрожал и горячая струя текла на подбородок. А Хозяин был уже другим. Не та глыба, за которую можно убивать и быть убитым, не тут чудовищно мудрый и знающий, не тот, кого слушаешься, даже не помышляя о выгоде. Теперь это был заурядный старик, с вытаращенными глазами и торчащими пучками седых волос, дряхлый и полубезумный, шипящей от злобы и перепуганный от кожи до косточек. — Я убью тебя, — прошипел он — слюна летела на пол и шипела в тумане, — Я убью тебя, идиот, мерзавец — когда всё закончится. Я тебя убью. А потом бросился на пол, схватил Механизм, что-то проверил, щёлкнул, подкрутил, бережно отставил его трясущимися руками и быстро-быстро, словно громадная белая ящерица, пополз к Клетке. Колёсико лежало там, в глубине, я мог его видеть — крошечный кружок в углу, словно мелкая серебряная монетка, давно изъятая из обращения и почерневшая до самой сердцевины. Хозяин (а не такой он был и громадный, в Клетку помещался целиком) схватил его цепкой белой лапой и сжал, стиснул, как стискивают зубы во время порки. И тогда я бросился за ним вслед. Мир вернулся на своё место, только голова немного не слушалась и шепчущий багровый туман скрывал мои руки, но локти и колени ещё работали, разгребали, несли. Отлетел к стене, жалобно звякнув, Механизм, глаза поймали обезумевшее лицо Хозяина, его руки, колено, размазавшее по полу каплю моей крови… а потом чьи-то (может, мои?) руки схватились за задвижку и рванули её так, что болты вышли из пазов. Клетка захлопнулась. Я сидел и смотрел, как затихает возле стенки хрустнувший Механизм, как течёт из него что-то чёрное и как шипит и дымится туман, с этим чёрным соприкасаясь. А потом, шатаясь и поскальзываясь, взобрался на ноги и стал отходить, медленно-медленно, словно по болоту. Туман кипел и клокотал. — СТОЙ!— проревел Хозяин. Он уже развернулся ко мне, насколько позволяла клетка, конечно — и смотрел сквозь решётку, вцепившись пальцами в ячейки, — СТОЙ, КОМУ ГОВОРЮ!Я остановился и посмотрел на него. Клетка была как раз под него, так что казалось, будто он сидит там уже с полвека, в неё состарился и в ней же умрёт — слышал, было такое наказание. И искристый туман поднимался за его спиной, медленно и величаво, словно горный медведь, шипел и поднимался, растворяя заднюю стенку и всё, что после неё. — ОТКРОЙ, — он тряхнул прутья, — Я ТЕБЯ ПРОЩУ, ТОЛЬКО ОТКРОЙ! ОТКРОЙ КЛЕТКУ!Я мотнул головой, Пол нагревался; почему-то мне не хотелось с ним спорить. Он охнул и закашлялся, долго и тяжело, чудом удерживая руки на решётке. Перепачканное кровью колёсико выскользнуло и покатилась к Механизму, оставляя тоненький след в обезумевшем тумане. Потом он поднял глаза, но я их не видел — тень легла так, что вместо глазниц были только чёрные провалы. — Ты в их списке, — прошипел он, — Ты уже добыча. Твоя жизнь в их списке. Рано или поздно — они тебя съедят. Ты ведь помнишь, да? Ледяные Собаки…В грудь ударило холодом. И из холода выскочил страх — схватил за руки, ноги, голову…И тогда я набрал побольше воздуха и заорал — те, слова, которых не было ни на одной странице, те, что я искал все эти месяцы:— ДА, Я В ИХ СПИСКЕ! НО ТВОЁ ИМЯ ТАМ — РАНЬШЕ!Пол затрясло, синие молнии охватили сначала клетку, потом Бак, трубки, всё, что было в комнате… а больше я ничего не видел, потому что летел вниз по винтовой лестнице и слышал только треск, скрежет и крики. Крик Хозяина, его эхо и чей-то ещё, незнакомый и совсем нечеловеческий. В саду я побежал к фонтану, рухнул на скамейку и сунул руки в прохладную проточную воду. Рана заныла и стихла, словно пропитавшись её спокойствием, потом я наклонился и стал пить. Ещё позже, когда перед глазами прояснилось, и ноги стали меня слушать — в доме всё уже стихло, только глухие молнии потрескивали, скорее по привычке, словно тлеющие угли — всё-таки заглянул в чёрную воду. Но было слишком темно, чтобы что-то увидеть. Поэтому я до сих пор не знаю, была там рыба или нет. Не помню, сколько я там сидел. Когда обернулся, рядом стояла хозяйка. Помню, я сначала обрадовался — надо же, хоть что-то в этом мире неизменно, потом испугался — ведь придётся давать объяснения за этот шум и грохот, а потом снова обрадовался — она ведь глухая, а значит, запросто могла просто ничего не заметить. А может всё-таки заметила — за счёт того же запаха, например? Я принюхался, но ничего не почувствовал — вокруг были всё те же запахи влажного ночного сада. Значит, всё порядке. Она что-то простонала и выставила вперёд правую руку. Я посмотрел в ту сторону и не увидел ничего подозрительного — сад и сад, вполне обычные деревья. Обернулся, чтобы спросить, заранее жалея, что не получу ответа, открыл уже рот… а так и замер, примёрзнув к одному месту и не в силах даже пальцем пошевелить. У неё больше не было глаз. Как я сбежал — не знаю. Ни картин в голове, не происшествий. Помню лишь руководящую мысль, самый главный страх, который гнал меня прочь, где бы я не оказался. Нет, я не боялся Хозяина — в тот вечер он всё-таки встретился с тем, кем хотел и не моя вина, что встреча не принесла ему радости, и не боялся его гостя — готов поклясться, что к утру в комнате были лишь разгромленные приборы и Клетка, пустая и дымящаяся, и уж тем более не боялся властей — признать за колдунами даже намёк на такое могущество означало ересь. Я боялся Ледяных Собак, до трепета в кишках, до тошноты, до паники! Я боялся этих чудовищный тварей, которые беспощадней и неотвратимей любого возмездия, Ледяных Собак, которым не нужно следов, Ледяных Собак, которые приходят за каждым, рискнувшим черпать из другого мира вне зависимости от того, принесло ли это ему вред или пользу. Потому что после всего, что было, я твёрдо знал — они есть. И ещё я знал. что никогда не смогу их постичь. Не давно человеку понять, кто они, откуда и что ими движет. А договариваться с ними — пробуй договориться с луной, зарёй или эпидемией. Ты можешь прославлять, проклинать, замалчивать… Но ведь слова для людей, а Ледяные Собаки — кто угодно, что угодно, но НЕ ЛЮДИ. — Такая история, — старик встал и посмотрел наружу. Дождь уже стих, на древней кладке сверкали капли, а далеко-далеко, за крошечным холмиком, горела радуга. И какой-то упорный серый лишайник, очень старый и измочаленный, облепился вокруг чаши — он был здесь, конечно, с самого начала, но только сейчас его можно было как следует разглядеть. Смотритель обернулся и увидел, что мешок высокой лежит на земле, а она сама вместе с той, что поменьше, стоят возле домика. В руках у них… что за штуки такие? Старик прищурился, но так их не смог их узнать. Хитрые механизмы, похожие на короткие дубинки с боковыми ручками, почему-то на коротком ремне через плечо и вдобавок полые — он явственно видел дырку в самом конце. Что же это такое? И держат они их как-то странно — один конец к себе, другой, дырявый, к нему, словно указкой тычут. Магия?— Мы приносим извинения, но обед был отвратителен, — говорит младшая. Голос у неё густой и свободный, она вполне может петь, — А история — прекрасная. Мы и вправду узнали много нового. Теперь — всё. Вспышка, треск, вонь, и в тот же миг раскалённая плеть разрезает его пополам. Он успевает заметить, как летят осколки чёрной кладки, как опрокидывается мир, почувствовать кровь, брызнувшую во все стороны — и вот уже лежит в траве, тихий и маленький, а слабый ветерок треплет его седые волосы. Высокая зашла в каморку и вынесла сундук; младшая тем временем складывала механизмы в мешок. С двух сторон сундучка были приделаны ручки; они ухватили его и потащили обратно. Туда, откуда пришли. Больше их никто и никогда не видел.