Кордебалет, или Гранд батман для вампираСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

1879– В Мариинку! – крикнул молодой мужчина, и для верности ударил тростью в обитую атласом стенку кареты. Кони тронулись, под колесами заскрипел молодой ноябрьский снег. Углей внутри не зажигали, и в стылом воздухе кареты из уст вырывался заметный пар. Но петербургский холод не заботил двух мужчин весьма довольных обществом друг друга. – Увлекаешься танцорками? – спросил гость, скандинавского типа блондин, одетый с шиком лондонского щеголя. – Видишь ли, Эрик, – ответил черноволосый, с благородными чертами лица, британец, – балетные не единственный вид доступных женщин в Санкт-Петербурге, но, черт возьми, они самые вкусные!– Не пойму, чем они отличаются от актрис, Генри? На мой взгляд, балерины слишком жилисты. – Друг мой, это Россия! – с видом знатока усмехнулся англичанин, поправив накрахмаленное жабо. – Здешние дамочки щедро приправляют свою трапезу чесноком и луком. Климат. А у балетных это строжайше запрещено. И потом… От бесконечных репетиций у них такая живая кровь! Почувствуешь сам, я угощу тебя. – Тшш… Ты слишком беспечен, кучер может услышать…– Английскую речь, сквозь метель и этот… малахай? Вряд ли, – с уверенностью заметил Генри. – В сравнении с дворянством народ российский жутко безграмотный. Языкам не обучен, верует истово, а девки с детства напуганы упырями. Дичь какая-то. Рукой в лайковой перчатке он потер покрытое инеем стекло, и, всмотревшись в заоконный пейзаж, произнес:– Невский. Карету тряхнуло на колее, и пассажиры ухватились за подлокотники. – Дороги здесь отвратительные, друг мой. – Судя по твоим рассказам Россия скорее Азия, чем Европа, – криво улыбнулся Эрик. – Кстати, дружище, как лондонский бомонд?– Барышни зачитываются «Вампиром» Полидори, а по части соблазнения… после смерти лорда Байрона у нас нет конкурентов. Экипаж остановился, кучер соскочил с облучка, распахнул дверь и откинул ступеньки. – Приехали, ваше сиятельство. Парадный подъезд театра сиял светом газовых фонарей, на заснеженном бульваре от подъезжающих карет образовалась небольшая неразбериха, и входные двери почти не закрывались, впуская вместе со зрителями петербургскую непогоду. – Премьера? – спросил Эрик, возбужденно оглядывая роскошный вестибюль, и сверкающих драгоценностями дам. – Что ты! На премьерах просто смертоубийство, – ответил Генри, поправив примятую цилиндром тёмную прядь. – Когда давали «Баядерку» казалось весь Петербург съехался, публика чуть с балконов не валилась. Приятели скинули накидки на руки ливрейным, и стали подниматься вверх по мраморной лестнице. – Русская аристократия привыкла коротать зимние вечера развлекая себя зрелищами, – продолжил он, обращаясь к другу: – Собственные ложа, собственные театры…– Должно быть дорогое удовольствие. Это правда, что русские относятся к деньгам по-особенному?– Мне трудно судить, скажу только, что содержание мое в Европе стоило гораздо дешевле, чем здесь: особняк, карета, приемы. Чтобы войти в высший свет, надо быть принятым в первых петербургских домах, куда абы кого не приглашают. Но как только тебя признали – ты король. Высшая каста дает много привилегий, одно из них – доступность к милым моему сердцу барышням. – А ты… – перешел на шепот Эрик, – …никогда не использовал наш дар?– Очарование? Стараюсь без нужды не злоупотреблять. Надоедает назойливое обожание и бессмысленный взор. Пользуюсь лишь в случае «револьверной жертвы». – Вот как? Это опасно. Револьверный метод хорош, если только жертва под твоим полным влиянием. – Будь уверен. В этом деле я крайне осторожен, хотя мог бы перерезать всю подтанцовку, как кур… но не хочу лишаться лакомства, все же императорский театр, а не крестьянский двор. Друзья расположились в ложе княгини Вяземской, приветствуя знакомых и лорнируя дам. Дирижер постучал палочкой по стойке для партитуры, потом вскинул руки. Послышались первые ноты увертюры, и звуки зала начали стихать. Тяжелый бархат занавеса будто нехотя открыл сцену с шикарной итальянской декорацией. Доктор Штольц был озадачен странной эпидемией, косившей танцовщиц кордебалета, а ведь каждая балерина – жемчужина, которую взращивают с раннего детства, принуждая по двенадцать часов в сутки проводить у станка и в танцевальных залах. Уже послан нарочный в Москву, в Большой, с просьбой, или скорее приказом, прислать в распоряжение мсье Петипа свежую партию выпускниц. Что же делать? Если дальше так пойдет, то управляющему придется снять с репертуара пару спектаклей за неимением полного кордебалета… ибо мрут девицы, как мухи. Уже и слух пошел, что балетных голодом морят, все покойницы как одна – бескровные. Спросит Штольца Императорское величество: куда смотрел, почему допустил? А дальше крах. Потеря места. 1879– В Мариинку! – крикнул молодой мужчина, и для верности ударил тростью в обитую атласом стенку кареты. Кони тронулись, под колесами заскрипел молодой ноябрьский снег. Углей внутри не зажигали, и в стылом воздухе кареты из уст вырывался заметный пар. Но петербургский холод не заботил двух мужчин весьма довольных обществом друг друга. – Увлекаешься танцорками? – спросил гость, скандинавского типа блондин, одетый с шиком лондонского щеголя. – Видишь ли, Эрик, – ответил черноволосый, с благородными чертами лица, британец, – балетные не единственный вид доступных женщин в Санкт-Петербурге, но, черт возьми, они самые вкусные!– Не пойму, чем они отличаются от актрис, Генри? На мой взгляд, балерины слишком жилисты. – Друг мой, это Россия! – с видом знатока усмехнулся англичанин, поправив накрахмаленное жабо. – Здешние дамочки щедро приправляют свою трапезу чесноком и луком. Климат. А у балетных это строжайше запрещено. И потом… От бесконечных репетиций у них такая живая кровь! Почувствуешь сам, я угощу тебя. – Тшш… Ты слишком беспечен, кучер может услышать…– Английскую речь, сквозь метель и этот… малахай? Вряд ли, – с уверенностью заметил Генри. – В сравнении с дворянством народ российский жутко безграмотный. Языкам не обучен, верует истово, а девки с детства напуганы упырями. Дичь какая-то. Рукой в лайковой перчатке он потер покрытое инеем стекло, и, всмотревшись в заоконный пейзаж, произнес:– Невский. Карету тряхнуло на колее, и пассажиры ухватились за подлокотники. – Дороги здесь отвратительные, друг мой. – Судя по твоим рассказам Россия скорее Азия, чем Европа, – криво улыбнулся Эрик. – Кстати, дружище, как лондонский бомонд?– Барышни зачитываются «Вампиром» Полидори, а по части соблазнения… после смерти лорда Байрона у нас нет конкурентов. Экипаж остановился, кучер соскочил с облучка, распахнул дверь и откинул ступеньки. – Приехали, ваше сиятельство. Парадный подъезд театра сиял светом газовых фонарей, на заснеженном бульваре от подъезжающих карет образовалась небольшая неразбериха, и входные двери почти не закрывались, впуская вместе со зрителями петербургскую непогоду. – Премьера? – спросил Эрик, возбужденно оглядывая роскошный вестибюль, и сверкающих драгоценностями дам. – Что ты! На премьерах просто смертоубийство, – ответил Генри, поправив примятую цилиндром тёмную прядь. – Когда давали «Баядерку» казалось весь Петербург съехался, публика чуть с балконов не валилась. Приятели скинули накидки на руки ливрейным, и стали подниматься вверх по мраморной лестнице. – Русская аристократия привыкла коротать зимние вечера развлекая себя зрелищами, – продолжил он, обращаясь к другу: – Собственные ложа, собственные театры…– Должно быть дорогое удовольствие. Это правда, что русские относятся к деньгам по-особенному?– Мне трудно судить, скажу только, что содержание мое в Европе стоило гораздо дешевле, чем здесь: особняк, карета, приемы. Чтобы войти в высший свет, надо быть принятым в первых петербургских домах, куда абы кого не приглашают. Но как только тебя признали – ты король. Высшая каста дает много привилегий, одно из них – доступность к милым моему сердцу барышням. – А ты… – перешел на шепот Эрик, – …никогда не использовал наш дар?– Очарование? Стараюсь без нужды не злоупотреблять. Надоедает назойливое обожание и бессмысленный взор. Пользуюсь лишь в случае «револьверной жертвы». – Вот как? Это опасно. Револьверный метод хорош, если только жертва под твоим полным влиянием. – Будь уверен. В этом деле я крайне осторожен, хотя мог бы перерезать всю подтанцовку, как кур… но не хочу лишаться лакомства, все же императорский театр, а не крестьянский двор. Друзья расположились в ложе княгини Вяземской, приветствуя знакомых и лорнируя дам. Дирижер постучал палочкой по стойке для партитуры, потом вскинул руки. Послышались первые ноты увертюры, и звуки зала начали стихать. Тяжелый бархат занавеса будто нехотя открыл сцену с шикарной итальянской декорацией. Доктор Штольц был озадачен странной эпидемией, косившей танцовщиц кордебалета, а ведь каждая балерина – жемчужина, которую взращивают с раннего детства, принуждая по двенадцать часов в сутки проводить у станка и в танцевальных залах. Уже послан нарочный в Москву, в Большой, с просьбой, или скорее приказом, прислать в распоряжение мсье Петипа свежую партию выпускниц. Что же делать? Если дальше так пойдет, то управляющему придется снять с репертуара пару спектаклей за неимением полного кордебалета… ибо мрут девицы, как мухи. Уже и слух пошел, что балетных голодом морят, все покойницы как одна – бескровные. Спросит Штольца Императорское величество: куда смотрел, почему допустил? А дальше крах. Потеря места. Еще и в Фатерлянд вышлют. И пришла доктору Штольцу мысль о срочных мерах, первой из коих был обязательный осмотр всего балетного состава. Управляющему деваться было некуда, об одном просил: с примой не торопить, он сам объяснит ей причины сего действа. Доктор согласился и принялся за работу. Когда с осмотром было покончено, Отто ЙогановичШтольц доложил, что в целом картина благоприятная, однако у одной из танцовщиц были замечены укусы, и как следствие некоторая анемичность. – Что вы имеете в виду, говоря «как следствие»?– Потерю крови, то есть девица подверглась укусу кровососущего существа. – Помилуйте, батюшка, это вы о клопах что ли? В пансионе клопов отродясь не бывало…– Нет, это не насекомое. Или у него приличные клыки. – Отто Йоганович, голубчик, поясните, уж не знаю, что и думать!– Вампир, – вздохнул немец, и печально посмотрел на управляющего. – Откуда здесь вампир?! – взревел тот. – Книжек начитались, доктор Штольц?Отто Йоганович поник головой. Как тут объяснить, что едва он увидел укус, то мысли другой не было: разумный кровососущий, да еще и девицу обработал так, что не помнит ничего. А помнить-то было что… Как можно позабыть, что у тебя в срамных местах гость был? Балерины, известное дело, танцуют не в тулупах – плечики обнажены, декольте… эх, да что там говорить, одно сплошное декольте! Да юбочки газовые, прозрачные, да трико. И вот придумала эта тварь высасывать кровь из ложбинки между пахом и бедром, и всё – шито-крыто, как говорят русские. – Иван Сергеевич, а давайте мадемуазель ээ… – доктор заглянул в свои записки, – да, мадемуазель Карманову пригласим, всё сами и увидите-с. Управляющий поправил пенсне, достал носовой платок и протер им вспотевшую шею. – Знаете, доктор, я не скажу, что вам верю, но проверю обязательно. И девицу Карманову, и покойницу нашу последнюю. – Эксгумацию запросите? – вопросительно вскинул брови Штольц. – И запрошу, – подтвердил тот. – Не провинциальный, чай, театришко. Но первым делом введу строжайший контроль, и чтоб к девицам никаких посетителей. Если надо, то вокруг пансиона ров выкопаю. – Иван Сергеевич, всё, что зависит от меня лично…– Знаю, доктор. Вы уж простите, что вспылил. Нервы, дорогой мой, нервы. Вечером спектакль, вот и посмотрим, кто к нашим лебёдушкам захаживает. Пыль от кулисного бархата лениво плавала в свете огней авансцены. Генри нашел девушку за занавесью, в кавардаке декораций, приготовленных для уборки. Вместе с другими балеринами она разминалась для выхода. Уже были сняты с ног теплые гетры, и репетиционные балетки заменены свежими, с блестящими атласными лентами. – Полина…– Граф Блэквуд, сэр, – как-то испуганно произнесла она, не ожидая увидеть его в антракте. Генри залюбовался её грацией, тонким станом, изящностью кисти, которую он захватил для поцелуя. – Высочайшим приказом Его Императорского Величества посторонним запрещено находиться в служебных помещениях театра! – как гром небесный прозвучал голос офицера стражи, направлявшегося к ним. – Попрошу покинуть. Генри едва сдержал раздражение. Как они смеют? Ему, лорду, графу Блэквуду! Но совладев с собой и слушаясь голоса разума, поспешил уйти, суетливо поцеловав балерину и прошептал на прощанье:– Услышишь знак, открой окно. Вечером буду у тебя, любимая. Полина опустила ресницы, а когда подняла глаза, то графа уже и след простыл. Зато на помощника сцены посыпался град оплеух и обвинений. Управляющий, велев страже сообщать о каждом нарушении, сейчас был необыкновенно зол. – Как же сиятельного не пустить? – оправдывался помощник, увертываясь от увесистых шлепков. – Он к княгине Вяземской, как к родной тетке наезжает…– Да пусть он к княгине хоть в будуар, а за кулисы ни ногой! – медведем ревел Иван Сергеевич. А в остальном спектакль прошел без ***** и задоринки, никто к актрисам больше не заглядывал. – Шалопай этот граф, – подумал Иван Сергеевич, и об инциденте решил позабыть. – Сиятельный всё же…Стук в окно был лёгким, но тревожным, словно птица билась крылом. Полина приоткрыла фрамугу, потом поспешно отошла от окна, и повернулась к стене, туда, где раньше стояла икона. Полка была пуста, лишь тёмное пятно невыгоревшего на солнце дерева напоминало о лике Казанской божьей матери, упрятанной в кладовую. Святые мешали графу, и еще он требовал, чтобы Полина не видела, каким образом он попадает в её комнату. Тотчас девушка почувствовала дуновение холодного ветра, хлопот мягких крыльев, и в комнате снова настала тишина. Она знала, что теперь можно обернуться, и сделала поворот на пальцах, колыхнув широкой юбкой. Граф был не один. Господин, сопровождавший лорда Блэквуда, был его ровесником, во всяком случае, Полине так показалось. Он с интересом оглядел девушку в простеньком платье из голубого муслина. Белый отложной воротничок делал её похожей на гимназистку. Тонкая шейка, на бледном лице большие серые глаза, цвет муслина делал их почти синими. Чуткий нос Эрика уловил слабый запах кёльнской воды. Обычная с виду, она вдруг стала очень привлекательной, когда заскользила по комнате, предлагая гостям присесть. Создавалось впечатление, что она летит над полом, или под длинной юбкой платья её ножки обуты в коньки, модные нынче в Лондоне. Она двигалась плавно, и каждое движение было полно очаровательной пластики. Гость не сводил с неё глаз, и его восхищение вызвало самодовольную улыбку Блэквуда. Мебели в комнатке было мало: платяной шкаф, напоминающий гроб, поставленный на попа, круглый стол и пара венских стульев, узкая койка, накрытая вышитым ришелье покрывалом. Господа присесть не пожелали, и не то, чтобы торопились, но как-то нервно вели себя, прислушиваясь к звукам пансиона. – Что случилось, Полина? – осторожно спросил граф. – Мне пришлось подобно вору красть твой поцелуй в кулисах… В пансионе чуть ли не армия квартирует, на обоих этажах посты выставлены. – Нам не сообщают, – подняв на Генри глаза, сказала она, – для меня ничего не изменилось: репетиции, спектакль, сон. – Любимая моя, должно быть невесело в столь цветущем возрасте обходиться без развлечений… – голос графа приобрел странные нотки, и звучал скорее монотонно, чем с сочувствием. – Я привыкла, – отстраненно ответила девушка, и Генри быстро бросил взгляд на своего приятеля. Тот кивнул, и Полина вдруг оказалась между двумя мужчинами. – Мы поможем тебе расслабиться, – пообещал граф, увлекая девушку к кровати. Полина не возражала, следуя за ними как сомнамбула, широко раскрыв глаза и смотря в одну точку. Блэквуд уложил её на постель, по-хозяйски откинул наверх юбку, открыв Эрику совершенные ножки в хлопковых чулочках. Ленты подвязки сходились под коленом, оставляя обнаженным часть бедра до кружевных панталончиков. Генри провел рукой по стопе, пальцами очерчивая нежные изгибы. – Посмотри, Эрик, какой великолепный подъем. Я впервые встречаю такую красоту. Она божественна. Взгляд Эрика пробежался по волнующим формам, и вдруг остановился на белоснежных кружевах: в разрезе панталончиков розовела плоть. Горло сжало как капканом, десны выворачивало от выпирающих резцов, желание было настолько осязаемым, словно оно сгустилось в воздухе… Всё вокруг было пропитано им. Насладиться прелестями юной красавицы помешал громкий стук в дверь. – Мадемуазель Карманова, сейчас же откройте! – кричали в коридоре пансиона. Пару секунд мужчины были в замешательстве: неподвижная девушка с открытыми глазами, изменившиеся от резцов лица, и непереносимый голод…– Крови хочу, – не разжимая челюстей, произнес Блэквуд, и молниеносно оказавшись у двери, распахнул её. Расследование кровавого преступления в пансионе балетного училища породило в Санкт-Петербурге невероятные слухи. Поговаривали, что под фронтоном Мариинского театра свила гнездо целая стая летучих мышей, и некоторые из них небывалых гигантских размеров. Нашлись и свидетели, которые видели, как после убийства из комнаты одной выпускницы вылетели пресловутые летающие твари. Куда подевалась сама девица Карманова, никто не знал. Решили – сбежала со страху. Распутная особа была, как оказалось, а в комнату к ней стали ломиться, лишь потому, что нанятые управляющим полицейские, разместившиеся в квартире дома напротив, увидели в окне Кармановой двух странного вида мужчин. Газеты писали о внезапном отъезде на родину лорда Блэквуда, графа Кентского, дамы о нём сожалели, завидный был жених. = 1979 =Жаркое выдалось лето. Москвичи налегали на ленинградское эскимо, пили газировку из автоматов, облюбованных осами, слетающихся на сироп «крем-сода». В сквере у фонтана Большого театра яблоку негде было упасть. – Советский балет один из лучших классических балетов современности, – как веером, обмахиваясь билетами на спектакль, рапортовала экскурсовод. – Мы находимся на площади имени Свердлова. Позади меня знаменитый Большой театр, слева Малый драматический театр. Сегодня вечером мы будем смотреть балет Петра Ильича Чайковского «Лебединое озеро». Не все знают, что сам Петр Ильич считал его одной из своих неудач, и после провальной московской премьеры в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году поставил крест на сценической жизни своего первого балета. Петипа и брат композитора Модест переработали либретто, изменили структуру музыкальных номеров и в итоге «Лебединое озеро» до сегодняшнего дня остается самым известным русским балетом. Петипа…Отрепетированную годами речь экскурсовода прервал молодой человек, одетый в расклешенные джинсы и клетчатую ковбойскую рубашку. – Товарищ, – не совсем учтиво на русском обратился он к тут же замолчавшей женщине, – мы тут сами всё посмотрим. Ага? Вкусим, так сказать…Его спутница, худенькая русоволосая девушка, глядела на колонны Большого театра и улыбалась чему-то своему. – Вы хорошо говорите по-русски, – подозрительно глядя на иностранца, сказала экскурсовод, – мистер…– Блэквуд. Генри Блэквуд. Я женат на русской, – с гордостью сказал он, неотрывно глядя на супругу и любуясь её идеальной осанкой. – На эмигрантке? – расширив глаза от ужаса, спросила экскурсовод. – Первой волны, товарищ. В его голосе слышалась тонкая издевка, и ей это было неприятно, но придраться вроде и не к чему. – Посмотреть хорошо, но вот исторические моменты… – она попыталась вернуть интуристов на путь истинный, но насмешливый англичанин и тут оборвал её:– Моя жена знаток истории балета. Спасибо вам, отдохните вечерок, расслабьтесь, а мы тут сами управимся, – попросил он, но речь его звучала скорей монотонно, чем обещающе. «И что это я, в самом деле… – подумала женщина. – Не хотят и не надо. Заскочу в «Елисеевский», там сегодня сырокопченую выбрасывали, авось повезет…»Когда экскурсовод ходко направилась в сторону улицы Горького, молодой человек обнял жену за плечи, и нежно поцеловал в висок. – В Большой? – спросила Полина. – В Большой! – подтвердил он, сорвав ромашку в цветнике у памятника. Сто шестидесяти тонный Карл Маркс на трибуне из серого гранита грозно смотрел им вслед.