Картина из прошлогоСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

История молодого реставратора картин, который одной зимней ночью получил нестандартный заказ на восстановление или точнее дооформление старой картины с тенями, но без людей, от которых те падали. Утром к художнику приходит незнакомец, чтобы убедиться в том, что работа будет выполнена. Картина эта, как главный герой узнает в процессе рассказа, есть ни что иное как последний кадр жизни того самого незнакомца, перед тем, как он обменял душу на возможность мести в теле бессмертного вампира за убитых на его глазах близких. Но вот незадача, свершить месть оказалось не так просто, за сотни лет, проведённые во тьме, из всех потомков убийц, остался один человек – наш главный герой. В конце концов, художник заканчивает картину на основании вещего сна, увиденного ранее. Увидев истинную картину той страшной ночи, незнакомец отрекается от данной им клятвы и просит у того, с кем заключил договор, лишь одно – пощадить художника, который открыл ему глаза. Хозяин, взявший клятву незнакомца, несмотря на кажущийся проигрыш последнего уступает. Впрочем, ответ прост, ведь в жилах художника течет кровь не только потомков убийц, но также его собственного сына, которого приютили в той же деревне. Зло ушло, оставив после себя грусть прощания художника и его с каждой минутой стареющего предка. Но, не смотря ни на что, это тот исход, который восстановил мир, как в душе умирающего вампира, так и в душе художника, сумевшего, пусть даже не специально, силой искусства спасти душу того, кто был готов пожертвовать ради него. Картина из прошлогоЧикаго, 23 декабря (22:10)В галерее было суетливо. Везде сновали заспанные ротозеи, всем своим видом показывающие, что они кое-чего понимают в искусстве. Не хватало лишь канючащих детей, да пенсионеров, никак не способных найти туалет. – Сколько не творю подобные мероприятия, сколько ловлю себя на мысли, что никогда мне не понять этих художников. Нет, Фрэнк, ну честно, о чём он вообще думал? Мало того, что затребовал выставить картины в ночью, так ещё и интервью не разрешил провести. Фрэнк Корнели – пожилой критик с упитанным лицом, несколько минут рассматривающий картину, абсолютно не обращал внимания на брюзжание организатора. Не смотря на лёгкость мазков и солнечный мотив, от холста веяло холодом. Это была третья картина, что он рассматривал за этот вечер, и тот холод, что веял от их, буквально заворожил маститого критика. – Расслабься, Фрэнк, ещё немного и ты прожжёшь картину взглядом. Не желаешь взглянуть на остальные объекты? – он всегда называл картины объектами – профессиональный цинизм. Зато он умел решать вопросы. Найти свободный зал в центре Чикаго за два дня до Рождества, на всю ночь, собрать критиков, нагнать зевак для массовки. О, да, он умел решать вопросы. К организатору подошёл мужчина с глупой улыбкой и в не менее глупом двуцветном костюме. «Ему бы на нос чего нацепить и за клоуна сошёл бы», – подумал организатора, однако опыт человека, уже более трёх десятков лет смеющийся над несмешными шутками и серьёзно слушающий полных кретинов сработал как нужно – ни одна морщинка не дёрнулась. Хоть этот клоун был всего лишь «шестёркой», он представлял клиента, а клиент платил. – Я безумно рад, что у Вас всё получилось, дорогой мистер ДеРоссо. Надеюсь, проблем не было? Вторая часть средств переведена час назад, – человек так тараторил, что уже на втором предложении с ним хотелось попрощаться, однако субординация мистер ДеРоссо, субординация. – Благодарю, я уже оповещён. Надеюсь, сегодня мы познакомимся с творцом этих шедевров. – К сожалению, рейс из Нью-Йорка слегка задержался. Немного. Слега. Снегопады в этом году уже побили все рекорды. Знаете, так бывает. Однако думаю, к закрытию мой наниматель даст о себе знать. – Да, уж, – вздохнул Фрэнк, услышав слова о непогоде. Он представил, как завтра будет расчищать крыльцо дома, и от этого ему стало не по себе. – Жаль, не часто можно встретить таких талантливых художников. – Уверен, мастеру будет приятно услышать подобные слова. – Ну, раз мастер сегодня нас не почтит своим присутствием, можно сказать, что всё, что можно было сделать, уже сделано, – организатор потёр руки и обернулся к окну. За окнами бушевала метель. Белые паруса её скользили вдоль небоскрёбов, словно шальная балерина, кружащая в безумном танце. От такого вида Джо ДеРоссо сделалось не по себе. Уже двадцать лет как он обжился в Чикаго, а к погоде так и не привык. Впрочем, это ещё ничего, вот в Нью-Йорке…– Мистер ДеРоссо! Вас к телефону!– Кому там не спится, – зевая, засеменил к телефону организатор выставки. Он выслушал просьбу звонившего с таким вдохновением, словно от этого зависела его жизнь. Что ж, это было не далеко от истины. Чикаго, 24 декабря (00:10)Ночь поглощала город. История молодого реставратора картин, который одной зимней ночью получил нестандартный заказ на восстановление или точнее дооформление старой картины с тенями, но без людей, от которых те падали. Утром к художнику приходит незнакомец, чтобы убедиться в том, что работа будет выполнена. Картина эта, как главный герой узнает в процессе рассказа, есть ни что иное как последний кадр жизни того самого незнакомца, перед тем, как он обменял душу на возможность мести в теле бессмертного вампира за убитых на его глазах близких. Но вот незадача, свершить месть оказалось не так просто, за сотни лет, проведённые во тьме, из всех потомков убийц, остался один человек – наш главный герой. В конце концов, художник заканчивает картину на основании вещего сна, увиденного ранее. Увидев истинную картину той страшной ночи, незнакомец отрекается от данной им клятвы и просит у того, с кем заключил договор, лишь одно – пощадить художника, который открыл ему глаза. Хозяин, взявший клятву незнакомца, несмотря на кажущийся проигрыш последнего уступает. Впрочем, ответ прост, ведь в жилах художника течет кровь не только потомков убийц, но также его собственного сына, которого приютили в той же деревне. Зло ушло, оставив после себя грусть прощания художника и его с каждой минутой стареющего предка. Но, не смотря ни на что, это тот исход, который восстановил мир, как в душе умирающего вампира, так и в душе художника, сумевшего, пусть даже не специально, силой искусства спасти душу того, кто был готов пожертвовать ради него. Картина из прошлогоЧикаго, 23 декабря (22:10)В галерее было суетливо. Везде сновали заспанные ротозеи, всем своим видом показывающие, что они кое-чего понимают в искусстве. Не хватало лишь канючащих детей, да пенсионеров, никак не способных найти туалет. – Сколько не творю подобные мероприятия, сколько ловлю себя на мысли, что никогда мне не понять этих художников. Нет, Фрэнк, ну честно, о чём он вообще думал? Мало того, что затребовал выставить картины в ночью, так ещё и интервью не разрешил провести. Фрэнк Корнели – пожилой критик с упитанным лицом, несколько минут рассматривающий картину, абсолютно не обращал внимания на брюзжание организатора. Не смотря на лёгкость мазков и солнечный мотив, от холста веяло холодом. Это была третья картина, что он рассматривал за этот вечер, и тот холод, что веял от их, буквально заворожил маститого критика. – Расслабься, Фрэнк, ещё немного и ты прожжёшь картину взглядом. Не желаешь взглянуть на остальные объекты? – он всегда называл картины объектами – профессиональный цинизм. Зато он умел решать вопросы. Найти свободный зал в центре Чикаго за два дня до Рождества, на всю ночь, собрать критиков, нагнать зевак для массовки. О, да, он умел решать вопросы. К организатору подошёл мужчина с глупой улыбкой и в не менее глупом двуцветном костюме. «Ему бы на нос чего нацепить и за клоуна сошёл бы», – подумал организатора, однако опыт человека, уже более трёх десятков лет смеющийся над несмешными шутками и серьёзно слушающий полных кретинов сработал как нужно – ни одна морщинка не дёрнулась. Хоть этот клоун был всего лишь «шестёркой», он представлял клиента, а клиент платил. – Я безумно рад, что у Вас всё получилось, дорогой мистер ДеРоссо. Надеюсь, проблем не было? Вторая часть средств переведена час назад, – человек так тараторил, что уже на втором предложении с ним хотелось попрощаться, однако субординация мистер ДеРоссо, субординация. – Благодарю, я уже оповещён. Надеюсь, сегодня мы познакомимся с творцом этих шедевров. – К сожалению, рейс из Нью-Йорка слегка задержался. Немного. Слега. Снегопады в этом году уже побили все рекорды. Знаете, так бывает. Однако думаю, к закрытию мой наниматель даст о себе знать. – Да, уж, – вздохнул Фрэнк, услышав слова о непогоде. Он представил, как завтра будет расчищать крыльцо дома, и от этого ему стало не по себе. – Жаль, не часто можно встретить таких талантливых художников. – Уверен, мастеру будет приятно услышать подобные слова. – Ну, раз мастер сегодня нас не почтит своим присутствием, можно сказать, что всё, что можно было сделать, уже сделано, – организатор потёр руки и обернулся к окну. За окнами бушевала метель. Белые паруса её скользили вдоль небоскрёбов, словно шальная балерина, кружащая в безумном танце. От такого вида Джо ДеРоссо сделалось не по себе. Уже двадцать лет как он обжился в Чикаго, а к погоде так и не привык. Впрочем, это ещё ничего, вот в Нью-Йорке…– Мистер ДеРоссо! Вас к телефону!– Кому там не спится, – зевая, засеменил к телефону организатор выставки. Он выслушал просьбу звонившего с таким вдохновением, словно от этого зависела его жизнь. Что ж, это было не далеко от истины. Чикаго, 24 декабря (00:10)Ночь поглощала город. Если где-то вдали ещё можно было увидеть проблески уже успевшего запрыгнуть за небосвод солнца, то в городе уж вовсю праздновала свою пору тьма. Ни витрины магазинов, ни окна жилых домов – никто не мог тягаться с ночной метелью. На заднем сидении Шевролет Блейзер сидел человек, которого в два часа ночи разбудили, подняли, одели, погрузили на это самое сидение и дали в руки расчёску, наивно решив, что он догадается о её назначении. На переднем сидении рядом с водителем сидел Джо ДеРоссо – человек, который последние два часа потратил на поиск реставратора картин. Из всех, кого он знал, Эндрю Радник был последним, кому он предложил бы подобную работу. Джо ДеРоссо на дух не переносил неудачников, а большего неудачника, чем Эндрю, по мнению Джо, нужно было поискать. Но сейчас всё это было не важно. Сейчас самолюбивый организатор выставки Европейской недели импрессионизма готов был стелиться перед кем угодно, лишь бы угодить клиенту. Клиент платил мимо кассы двойную таксу. Джо была побоку причина подобной щедрости. В конце концов, почти рождество, сжатые сроки пребывания в стране, может от мафии скрывается, да какая в принципе разница. За эту ночь он сорвёт куш. Нужен лишь этот заморыш. Когда-то он прогорел на нём. Страховка то всё покрыла, но осадок остался. Ничего, он вспомнит об этом завтра. Сегодня же этот чудак для него – мистер Рудник, в смысле Радник. И пусть только сорвёт дело. Нет, нужно быть позитивным, и всё пройдёт как по маслу. Он передаст Клиенту этого Радника, тот сделает свою работу и дело в шляпе. Пассажир на заднем сидении тем временем вспомнил, для чего в природе существуют расчёски, и стал пытаться применить её по назначению. – Чего Вы от меня ожидаете?«Мистер ДеРоссо, неужели это так, …, трудно сказать вслух мистер, …, ДеРоссо», – про себя отчитал художника Джо, но вслух бодрым и уважительным голосом пояснил ситуацию. – Видите ли, мистер Радник, сегодня проходит выставка Европейской недели и один из клиентов попросил, как он сам выразился, – восстановить историческую памятку давно минувших лет. – Чего? – скорчив крайне удивлённое лицо, переспросил Эндрю. – Картину восстановить ему нужно, вот что. – А я причём, тут?– При том… – Джо ДеРоссо запнулся, от того, что машину занесло на укатанной колее, от чего водитель тут же извёрг накопившийся запас ругательств. К сожалению, из-за осипшего голоса водителя, пассажиры так и не поняли, каким именно способом их воинственный водитель желал покончить со всеми водителями грузовиков в городе. – Прошу прощение, мистер ДеРоссо, не сдержался. – Главное довези нас живыми… Так вот, Эндрю, – Джо вновь обернулся, – Дело в том, что сегодня долбанные сутки до рождества, и **** ночь, – не выдержал Джо, – Прошу прощения, просто я слегка на нервах – ночь не спал. – Значит, остальные вас отшили, – то ли спросил, то ли констатировал пассажир на заднем сидении, тщетно зачёсывая упрямо торчащие волосы. – Пять штук, Эндрю, пять лично от меня. Клиент состоятельный, может и от себя чего накинет за срочность. – Кто о-он? – зевнул художник. – То ли француз, то ли испанец – с акцентом. Его картины также на выставке. – Тема выставки?– Импрессия… импрессионизм. – А картины зачем взяли?– Он затребовал действующего реставратора, умеющего создавать… с нуля. Ему нужен художник-реставратор. Ты же разбираешься в этом…– Реставрировать старую картину, да ещё в стилистике импрессионизма?– Да. – Да так, я вообще-то…– Всё! Не хочу ничего знать. Ты реставратор? Реставратор. Ты художник, он художник – поладите. Господи, дай пережить эту ночь, – у Джо посасывало под ложечкой от странного предчувствия. Да, в конце концов, что ж может пойти не так? За аренду уже уплачено, а задаток уже покрыл все расходы. Чего же он так опасается? Неужели голоса, который он слышал в трубке? Но он не угрожал, да и что он ему сделает? Здесь, в Чикаго – в городе, где его – Джо ДеРоссо знает каждая собака. Просто усталость, чёртова усталость, и ещё этот хам на заднем сидении. Ничего, скоро всё закончится. Нужно лишь дождаться рассвета. Три часа, всего три часа. Чикаго, 24 декабря (01:15)Спустя час в той самой галерее царила гробовая тишина. Пустой зал, украшенный прекрасными полотнами, слегка портило наполовину приглушённое освещение. Единственным зрителем в галерее был тот самый заказчик. Высокий, в дорогом и строгом костюме, он впивался в каждую картину, словно пытался что-то увидеть, что дано увидеть лишь ему. Как патологоанатом, рассматривающий тело очередной жертвы маньяка, пытающийся увидеть скрытые следы преступления. Судя по абсолютно не меняющемуся выражению лица – искомое найдено до сих пор не было. – Вам нравится Клод Моне? – сходу, минуя знакомство, поинтересовался у Эндрю заказчик. – Я… да, пожалуй, хотя природа не мой конёк. – Разумеется, судя по вашим картинам – ваш… конёк – церковная мазня. – Это.. , – пытался было оправдать свой выбор художник. – И что же из Моне Вам более по вкусу? – клиент оказался человеком властным и не желающим слышать пререкания. Эндрю это устраивало, – он уже устал подбирать слова, чтобы упаси боже, обидеть очередного клиента. К тому же это была ночь, когда у него в прямом смысле вырвали бутылку из рук, и если они хотят от него прямого мнения – что ж, они получат его с лихвой. – Пожалуй, здесь тактичнее было бы обратить внимание не на содержание, сколько на форму, стиль и умение в хаосе красок показать самое главное. – Полагаю, в главном Вы видите свет?– Не только. Разумеется, игру света у него не отнять, но главное, всё же не это. Экспрессия не может быть абсурдной. Для неё нужны не просто яркие краски, но и то, что выхватывает глаз в этом хаосе. Акцент. Как красное солнце во впечатлении или белесая внутренняя сторона Маннпорта на фоне его тёмных обводов. Именно эти штрихи передают настроение картины. – Вы так считаете?– Это всего лишь мой взгляд. – Разумно ли сказать, что это исключительно субъективный взгляд?– Пусть так, однако, какое это имеет отношение к Моне?– Вы правы – никакого. Просто вопрос. Просто ответ. – Между прочим, нас не представили – Эндрю Ра…– Не желаю знать Ваше имя, ровно, как и Вам не к чему знать моё. Вы – художник, мне этого достаточно, если Вам жизненно необходимо обратиться ко мне, можете сразу говорить по сути, минуя лишнюю формальность. Он не был похож на тех клиентов, с кем Эндрю доводилось общаться. Он привык к лицемерам подобным Джо ДеРоссо, или франтам, как покойный Кент Джованни, всю жизнь требующий именовать его «Signore», хотя имя, данное ему родителями, сменил без зазрения совести. Но этот тип определённо пытается переплюнуть их всех. Он не пытался быть надменным, эта черта была частью его самого, и прямые черты его лица словно уточняли, что и правда я не кажусь крутым, я, ****, крутой и есть. – Зачем это всё Вам? – словно невзначай спросил Эндрю. Незнакомец не ответил, а лишь махнул рукой, подзывая художника к одной из серии картин, что изображали природу вокруг какого-то старинного замка. – Что скажите об этой картине?Сороковой, а может, и пятидесятый размер полотна сразу бросался в глаза. Но не только это. Было в картине что-то неуловимое, словно движение одной травинки на мёртвой и серой мраморной плитке. Ему захотелось отвернуться от неё, но профессиональный нрав требовал глядеть на неё, всё больше и больше погружаясь в запретную явь картины. – Всё, что я мог бы сказать о Моне, применимо и к этой картине, за исключением, пожалуй…– Чего же?– Противопоставления. – Поясните. – Здесь нет теней, хоть картина и насыщена яркими красками. – Правда? И что ж с того?– Импрессия всегда находится на стыке противопоставлений. Свет и тень, ветер и гордая осанка. Тут перенято освещение, но.. , – художник замер, затем подошёл ещё ближе, – замок рисовали ночью. А одинокие блики от окон – от факела на заднем плане. Ведь так? Но почему?– А как Вы считаете?Эндрю задумался, повернул голову к окну, за которым кружилась метель, затем опять перевёл взгляд к картине. – Чтобы художника ничего не отвлекало? Или никто. Однако, ночью труднее ориентироваться в… да во всём. Экспозиция, цвета, пропорции… Возможно ночью рисовался набросок, а остальное наносилось отдельно… с фотографии или может по памяти. Заказчик некоторое время смотрел на художника. – Похоже, Вас не зря рекомендовали. Я должен извиниться. Я проверял Вас. – Меня?– Я не был уверен, что Вы подходите. – Подхожу для чего?– Видите ли, – голос незнакомца стал мягче, – Вы правы. Этот замок был запечатлен ночью. Мною. Очень давно. В память. Однако, как вы сказали, в нём чего-то нет. Несмотря на яркие краски, он сер… безжизненный. Европеец положил руку на полотно и так застыл. – У меня для Вас есть предложение. – Какое?– Сделайте полотно живым. – Чего? Я…– Цену можете не озвучивать. – Любая цена будет оплачена лично. Никаких переводов и банков. – Право, я ценю Ваше предложение, но…– У Вас сутки. Десять тысяч вечноцветущих долларов. Уверен, Вы найдёте им применение. – Это… чересчур. – Мало?– Нет. Разумеется, нет. Просто картина…– Что с ней? Она слишком плоха для Вас? – глаза автора впились в Эндрю, и хоть в них не читалось ничего, тот понимал, что глаза – это ширма, а вот то, что она скрывает – может быть не безопасно для него. – В том то и дело, что картина прекрасна по-своему. Да, она лишена ярко выраженной экспрессии, но в остальном она выполнена прекрасно. – Лишена? – автор сделал два шага назад к картине, затем медленно запустил правую руку во внутренний карман пиджака, вынул длинный и узкий кинжал, более походящий на шило и нарочито медленно развернулся. Всего два взмаха руки. Быстрые, словно удар молнии, чудовищные, как пасть разъярённого бенгальского тигра. Взмах, как укол в сердце, ещё взмах – укол в висок. Мир раскололся. – Нет! Что вы.. , – художник с круглыми от удивления глазами, смотрел, как незнакомец кромсает картину в клочья. Удар, ещё один, прямой влево, наискось и снова. – Остановитесь! – не думая о последствии Эндрю схватил безумца за плечо. Мгновение, всего одно и кинжал застыл в дюйме от правого глаза художника. Его шея была сдавлена стальными тисками пальцев. Хватка была не смертельной, но художник чувствовал всем нутром, что будь у его оппонента желание его убить, тот мог бы обойтись и без кинжала. И тут художник взглянул тому в глаза – сердце замерло, и мурашки забегали по спине. Глаза незнакомца вдруг ожили. И если выражение его лица оставалось неизменным, глаза горели адским огнём. Когда-то давно, ещё в институте Эндрю решил переписать картину битвы святого Михаила с дьяволом на свой лад, так как дьявол на картинах авторов прошлого был скорее карикатурным, нежели страшным. И тогда он всё искал, какими глазами наделить своего протагониста. И именно сейчас он понял, что лучшей кандидатуры для этого он уже никогда не увидит. Европеец говорил медленно и монотонно, словно сдерживая в себе какую-то невероятную силу, бурлящую в нём и ждущую повода вырваться. Хотя лицо его всё так же не выражало ничего, голос отдавал злобой, и он эхом отражался от стен, потолка и пола, звенел в ушах, и сверлом впивался в разум. – Мне казалось, мы поняли друг друга. – В… вы, – Эндрю пытался говорить, но стальная хватка не давала произнести и звука. – Чтобы сразу поставить все точки над и. Я презираю Вас, и ваше красноречивое лепетание. Вы – не что иное, как корм. Тлен, приходящий и уходящий. То, что вы ещё живы, никоим образом не даёт Вам права считать себя равным мне. Тем более – касаться меня. Пока что Вам благоволит судьба.. , пока что. На последнем слове он отшвырнул художника в сторону, с лёгкостью, с которой домохозяйка сметает пыль со стола, и довольно вовремя. Ещё пара секунд и бедняга мог бы задохнуться. – Прошу прощения, – голос незнакомца изменился и стал опять учтивым, – мне следовало с самого начала предупредить Вас о желательном поведении. Знаете, а я ведь, не смотря ни на что, Вам завидую. И поверьте мне, такой чёрной завистью, о которой Вы не способны и помыслить. У вас правда есть ангел-хранитель, – он улыбнулся диким оскалом. – Зачем? – никак не мог прийти в себя Эндрю, ему почудилось нечто странное в этом оскале, но эту мысль он на всякий случай отбросил. – Что Вы почувствовали?– До или после ваших… объятий?– Изволите шутить? Что ж, вот Вам такая шутка – если откажетесь от моего предложения – умрёте. Это факт. Тут вопрос лишь, как Вы ранее выразились – в форме, а не в содержании. И, разумеется, во времени. – Страх. – Интересно. Сколько себя помню, страх у меня ассоциировался чуть иначе. За кого же Вы испугались?– Не знаю… наверное, – художник замешкался, – Не знаю. Просто для меня картины, как живые существа. Бог дал жизнь нам, а мы в свою очередь создали их. Такая себе наследственность поколений. – Вы понятия не имеете, о чём говорите, – визави пренебрежительно отвернулся к изуродованному полотну и закрыл занавеску. – Вы спросили, что я чувствовал, я ответил, – ответил Эндрю, глазами выискивая – что он сможет использовать для защиты, если она будет нужна. Рядом стояла увесистая подставка с вазой. Если огреть такой, с того спесь точно спадёт… Впрочем с этим типом такой фокус не пройдёт. – Это то, что Вы желаете. Все Вы. Надменные черви, думающие, что какой-то клочок бумаги и разноцветная мазня способны обмануть забвенье. Как и вера в доброго старика, которому не всё равно какой рукой вы креститесь. Всё это он говорил спокойным голосом, не смотря в сторону художника. – У Вас сутки. По их прошествии – я вас навещу. – Но.. , – попытался было вставить слово Эндрю, но огромная кисть незнакомца легла тому на лицо. Сзади послышались шаги. Пол куда-то исчез, и он провалился в тёмную бездну. Откуда-то издали слышался визг тормозов и нервные крики, но вокруг него была тьма. Движения его были медленными и инертными. Мимо, то рядом, то вдали проносились красивые полотна. На них была изображена его жизнь. Кадры юности и детства. Затем где-то рядом прозвучал женский крик и тьму рассеял яркий янтарный свет, словно миллионы костров всполохнули вокруг него. Теперь он не парил – он был привязан к дереву. Верёвки были вдавлены в тело, но боли он не ощущал. Был лишь гнев и ярость. Ярость от того, что происходило перед его глазами. Огромный костёр – он питал его, давал ему силы жить, нашептывал страшные тайны мира смерти. Но взамен всего этого он забирал у него сердце, он сжигал его прямо в груди. Оно пылало и запекалось, словно рождественская утка, только без яблок… и без утки. Тогда он узнал, какова на запах горящая человеческая плоть. Плоть собственного сердца. Смердящий запах границы зла земного и зла загробного. Он поглощал этот запах, насыщался им. Он будет помнить его столетия, и когда прейдет черёд раскрыться – он подарит этот запах тем, кто его заслужил. Всё было таким знакомым… и каменный колодец, и обводы замка. Всё окрасилось в цвет ярости. И вдруг всё замерло. Беснующееся пламя, люди, даже он сам. Однако он слышал, как справа сверху мелькнула тень, и тут же перед ним возник незнакомец. Впрочем, нет, он знал его. Тот самый тип из галереи и его глаза – огонь в них не шёл ни в какое сравнение с костром на втором плане. – У Вас сутки. По их прошествии – я вас навещу. Чикаго, 23 декабря (07:30)Утро, назло городским властям выдалась ровно таким же, как и ночью с одной лишь разницей – ночью снегоуборочной технике почти никто не мешал. Голова гудела от похмелья, или нет.. , хотя пустая бутылка под столом и такая же початая на столе говорили о том, что всё же – от похмелья. – Вот же сон, мать его за ногу – угрюмо произнёс Эндрю, с полной уверенностью, что его ночное приключение было не более чем плодом его давно уже больного воображения. Шаркая по холодному полу, Эндрю мечтал о глотке чего угодно, лишь бы скорее. Даже треск телефона не смог изменить траекторию его движения, и лишь когда был взят пакет сока, он, все-таки решил проверить, кто это поутру его донимается. – Эндрю! Ты дома? То есть, конечно, дома.. , – он сразу не понял, кто это был. Последний раз Джо ДеРоссо звонил ему год назад, обещая, что он лично предаст его анафеме и сожжет на костре вместе с его незаконченным портретом какого-то мордатого гангстера. Картина была закопчена дымом, но её требовали, чуть ли, не на вчера. Тогда на каждое литературное слово приходились два, а то и три непечатных выражения. В общем, звонившего он узнал не сразу, однако первые же слова Джо огромным церковным колоколом стали отбивать перезвон. – Эндрю, ты чего не отзвонился? Мы же договорились. Как прошла встреча? Клиент остался доволен? Эндрю, чего молчишь?Эндрю не просто молчал. У него просто отнялся дар речи, когда в отражении зеркала он увидел в коридоре, прислоненный прямоугольный плоский предмет. Слова «У Вас сутки. По их прошествии – я вас навещу» пронеслись у него в памяти. – Джо…– Ух, слава богу, я уж подумал…– Я перезвоню, – окончил занимательный разговор Эндрю и повесил трубку. То, что он понятия не имел – куда нужно перезвонить, никоим образом его не волновало. Он думал лишь о прямоугольном плоском предмете в прихожей. Ему не нужно было раскрывать упаковку, чтобы понять, что, то была та самая… впрочем, нет, это целая картина. Он был уверен в этом. Не мог понять как, но он это знал. Даже от упакованной картины исходила отвратительная аура. Грязная, скверная, тёмная, нечеловеческая. Эндрю зашел в ванную, нагнул голову над раковиной и включил холодную воду. Раньше он так делал, чтобы разбудить себя, охая и фыркая, он дрожал и радовался холодной воде. Но не сейчас. Сейчас он дрожал не от обжигающей ледяной воды. Он надеялся, что всё это – всего лишь страшный затянувшийся сон, и что холодные потоки воды смоют ужас, как краску с измазанных пальцев. Как же он этого хотел. Картина еле уместилась на двух мольбертах. Сверху пришлось её дополнительно подвесить на две растяжки, иначе она всё норовила опрокинуться назад. Это была другая картина. Кроме того же пейзажа, были и другие странности. То полотно, что искромсал кинжал, изображало исключительно природу. Замок, часть поля, окраину леса. Здесь же было ещё кое-что. Тени. Однако не тени от шпилей замка или скромно приютившегося деревца в левой части картины. Тени были разбросаны хаотически и принадлежали объектам, не отображенным на картине. В нём смешалось всё. Необъяснимый страх и ещё менее объяснимая жажда увидеть то, что не было добавлено. Это была картина в картине. Какой-то шифр или мозаика. Эти тени. В них должно быть что-то общее, что-то объединяющее. Не зря же это были единственные тени. Что отбрасывает тень, невзирая на освещение?Эндрю застонал и закрыл глаза руками. Глаза жгло. Только сейчас он понял, что простоял у картины несколько минут не моргая. – «В конце концов, это просто заказ», – думал… заставлял себя думать Эндрю, – «Одним больше, одним меньше». Источник света один – тени расходятся в стороны от центра картины. Нет двойных или размазанных теней, значит источник света один или достаточно яркий, чтобы перебить другие источники. Факел? Нет, слабо. Фонарь? Вряд ли. Может костёр? И тут перед глазами художника проплыли отрывки из его сна. Толпа людей вокруг огромного костра, над которым… Нет, нет, не может того быть. Слишком дико, слишком… похоже на правду. Нужно успокоиться. Ещё раз умыться. Ещё раз…Ноги сами засеменили в ванную. Он не понимал, что делает. Не понимал зачем. Но одно он понимал чётко – он делает это не из-за денег. У него оставалось шестнадцать часов. Через час он сидел на кресле перед картиной и делал эскизный набросок. Кадры сна, накладываясь на пейзаж, давили своей тяжестью, заставляя делать пятиминутные передышки. Это не была реставрация – это была скорее интерпретация, как та картина с дьяволом, которую Эндрю так и не написал. Тени определённо принадлежали людям. И хоть некоторые мазки были нарочито наляпистыми, словно их дорисовывал другой художник или тот же, но в другом настроении, все тени имели похожие признаки. К тому же, как он сам ранее задал себе вопрос – тень отбрасывает не только свет, но и деяния человека. Если он ошибался – что ж, значит, это – всего лишь его интерпретация. Плевать на того кретина. Чёрта с два это его работа. Скорее я поверю, что автор – какой-нибудь кореец с двадцать третьей Западной. Взял где-нибудь по дешёвке, а фишку с тенями не просёк, вот никому она и не нужна теперь. К обеду у него сформировался предварительный эскиз. Остались лишь два места. И дело было даже не в том, что туда не было, что вставить. Он просто не мог. Каждый раз, когда он подносил карандаш к одному из мест у этих двух теней, что-то удерживало его. Дальняя тень у колодца. Низкая и горбатая, обхватив голову, прятавшаяся от взгляда тех, кто затеял эту огненную вакханалию. И ещё одна, самая непонятная и интригующая, затаившаяся на вершке крайней башни. Что-то наблюдало. Именно наблюдало за всеми. За безумной толпой, за маленьким и сгорбленным существом за колодцем, и более всего – за тем безумцем, продававшем душу дьяволу, глядя на то, как на костре сжигают самое ценное, что было в его жизни. Дрожащими руками он отложил свой альбом и обхватил голову, словно то испуганное существо у колодца. Откуда он мог всё это знать? Откуда такая безумная фантазия? Неужели, это картина действует на него подобным образом – одурманивает, нашептывает ужасы, которых вероятно могло и не быть. Более того – не было. Это же всего-навсего пейзаж. Своеобразный, но всё же. Ему нужно было успокоиться. Унять дрожь в руках. В таком состоянии он не мог дописать картину. Просто не смог бы взять в руки кисть. Пол стакана. Всего половинка, может даже меньше. И вновь его ноги управляли им, вели к тому месту, где было его лекарство, которым он уже который месяц лечил собственную рану. Кто-то пьёт от нехватки денег, кто-то от нехватки уважения, а кто-то от нехватки веры в себя. Последний вариант, пожалуй, наиболее глупый для обывателя, мучил Эндрю Радника как протухшее яйцо, некогда оставленное обманутыми строителями. Он не заметил, как налил содержимое тёмной бутылки в стакан и поднёс его ко рту. Лишь привычка говорить тост, что-то вроде – «За цирроз!», заставил его взглянуть на то, что он собственно налил. В стакане плавала субстанция, отчётливо напоминавшая… Стакан был вылит в раковину вместе с содержимым бутылки. Ему не хотелось думать о том, чья это кровь, и кровь ли то была. Краситель, просто краситель, ему просто напомнили. Оставили на столе, когда доставили его домой с картиной. Вот и ответ, почему две бутылки, а со второй вылили содержимое, чтобы не отвлекался. Всё логично и закономерно, но почему…В дверь постучали. Три раза по три быстрых удара. Эндрю замер, не дыша. Сколько он так стоял? Пять, десять секунд. Время кануло. Замок двери вдруг лязгнул, словно кто-то провернул в нём ключ. Только вот дилемма – ключи были только у…Дверь открылась, и в прихожую вошёл человек в двухцветном пиджаке, улыбаясь, словно только что услышал самую забавную историю в своей жизни. Слегка взъерошенные длинные волосы, зачесанные на скорую руку, и мятые брюки доканчивали портрет незнакомца. – Доброе утро мистер Радник! Вы не поверите, как я рад Вас видеть. К сожалению, вчера не смог с вами встретиться, дела, дела, – незнакомец оглядел комнату, поморщив лоб, изображая высшую заинтересованности. – У Вас ключи?– Ах! Это? Да, по правде – это ещё один повод, почему я здесь, когда вчера Вас доставили домой, водитель случайно забрал их с собой. Уж извините его, ночь всё-таки, устал человек. Ключи я в прихожей оставил. – Я делаю набросок. – Да, я понимаю, – неожиданно улыбку с лица незнакомца, словно ветром сдуло. Он смотрел в сторону картины глазами полными грусти. – Я чем-то могу Вам ещё помочь?– Что? А, да, разумеется, да. Я понимаю, конечно. Кстати, на улице такая пурга, такая– не поверите, я два квартала пешком прошёл. Представляете – пешком, по колено снег. Пробки – невероятные. Если Вас не затруднит, мог бы я обождать у Вас, пока погода чуть не ослабит свой лютый пыл?Гость говорил быстрей, чем Эндрю соображал, к тому же его диковинный акцент, напоминавший смесь итальянского и русского, не помогал ни разу. Из всего сказанного он понял лишь то, что его гость желает остаться у него дома, а ещё он врал, как маститый шулер. Снега на нём почти не было, а лицо при этом было цвета серого воска, что никак не вязалось с двумя кварталами сугробов. Но выставлять за дверь его Эндрю не решился. Во-первых, пурга за окном всё же была не шуточной – уже полдня не было видно солнца. Но главное – этот тип зашёл без стука, и хоть незнакомец скрывал своё нутро за лестью и улыбкой, по своему опыту Эндрю знал, что без стука заходят лишь копы, бандиты и бывшие жёны. Поскольку первый и последний вариант отпадали, спорить он не стал. Да и зачем? Странное дело, но в компании с этим незнакомцем он ощущал большую безопасность, чем когда был сам. Он предложил гостю присесть на кресло, а вам продолжил работать над эскизом. – Как движется работа? – неожиданно спросил незнакомец, – интересно услышать Ваше мнение. – Как Вы сами видите, я не столько восстанавливаю картину, сколько интерпретирую, если не сказать грубее, то, что вижу. – Конечно, конечно, я – так себе художник. В основном от слова – худо, ха-ха! И всё же, Эндрю. Кстати, ничего, что я Вас по имени зову?– Всё нормально, мне так проще, не люблю приставки. – Хорошо, если абстрактно рассуждать о картине, к чему Вы пришли?– Тени падают от единого источника света, высотой от пяти до семи футов. Это может быть лишь костёр. – Что-то ещё? – почти шёпотом спросил незнакомец, его акцент куда-то испарился. – Семеро стоящих или бегающих человек. – Танцующих. – Прошу прощения…– Нет, нет, это просто глупые мысли вслух, – опять с глупым акцентом попытался отшутиться незнакомец. Пожалуйста, продолжайте…– Это были факты. Далее идут домыслы. – Тут даже интересней, – незнакомец заинтересованно впился в Эндрю глазами. – За колодцем…– Да. – Кто-то прятался, и…– А знаете, что-то я проголодался. Кстати, – гость стал растерянно вертеть головой, – я у Вас вчера забыл… бутылочку. – Я её вылил. Там ведь была кровь?– Какая ещё кровь? Концентрированный гранатовый сок с протеиновой добавкой и перцем. Вы, мой друг, меньше телевизор смотрите по вечерам. В такую погоду – лучшей защиты от холода не найти. Ну, что ж, через улицу я видел отличный ресторанчик. Вы не возражаете?– Нет, конечно. Незнакомец уже был у двери, когда, неожиданно что-то вспомнил. – Эндрю, я сейчас попрошу Вас кое о чём, только прошу отнестись к этому максимально серьёзно, – голос его вновь изменился. В ответ художник лишь кивнул. – Не впускайте в дом никого, а лучше вообще не открывайте дверь. – Не беспокойтесь, я никого не жду и я весь в работе, так что…– Вы меня не поняли. Не разрешайте входить внутрь никому, хоть бы это оказался умирающий ребёнок. Не произносите вслух слова, которые кто-либо мог бы воспринять за предложение войти. Это исключительно в Ваших интересах. Поверьте мне. – Э-э, ну хорошо. Так и сделаю. – Прекрасно! Вперёд к горячему шоколаду! – опять изменив амплуа, радостно продекларировал странный незнакомец. Когда дверь закрылась, и клацнул замок, в квартиру вновь накрыла зловещая тишина, как только Эндрю присел, взяв альбом, чтобы ещё раз попробовать хотя бы набросать контуры тех двоих, в дверь постучали. – Ключи, что ли, забыл – пробубнил художник, – Это я долго буду эскиз оформлять. Когда он уже был готов высказать это в лицо неизвестному любителю улыбок и шоколада, Эндрю ожидала неожиданность в виде человека, который его втянул в эту авантюру. – Джо? – искренне удивился художник, – ты чего тут, в такую погоду?– Привет Эндрю, просто я места себе не находил после этой ночи. К тому же тот телефонный звонок меня слегка удивил. Вот решил наведаться. Можно зайти?Только хозяин квартиры решил предложить войти, как его глаза случайно натолкнулись на обувь гостя. Чистые, словно только из коробки, и такое же пальто. И главное – лицо. – С тобой всё нормально?– Разумеется, а как иначе.

– Просто у тебя лицо…– Какое лицо? Что с лицом? Не морочь голову, лучше пригласи внутрь замёршего путника. Нам нужно кое о чём потолковать, касательно гонорара, – на последнем слове Джо ДеРоссо сделал ударение, подмигнул и похлопал по правому карману пальто. – Извини, я занят. – Ты не понял, Эндрю, – Джо скорчил гримасу то ли обиды, то ли боли, – они убьют нас всех. Помоги мне, пожалуйста. Впусти меня. – Я не могу, Джо. – Правда? – Джо ДеРоссо опустил глаза, затем вновь взглянул на художника теперь уже с ехидной улыбкой, – Значит ты в курсе?– Чего? – художник отступил вглубь прихожей. – Впрочем, так даже проще, – Джо засунул руку в боковой карман, и через секунду в голову Эндрю Радника смотрело дуло револьвера. – Последнее желание, мистер Радник…Сложно сказать, что более удивило Эндрю – скорость, с которой рука с наставленным пистолетом отделилась от основной части руки, или же выражение лица Джо ДеРоссо, наблюдавший за тем, как его кисть кувыркается по полу. Такую скорость он видел лишь за день ранее, когда днём ранее кинжал кромсал картину. Но сейчас действо было куда ужасней. С трудом выйдя из ступора, Эндрю рванул дверь на себя, и как только лязгнула собачка дверного замка, рванул в комнату к телефону. Пальцы всё нажимали поочерёдно на клавиши вызова полиции. Они ещё не понимали того, что слышало ухо, точнее, что оно не слышало. Гудков не было. – Знаешь, рестораны тут один хуже другого. Просил же пармезан, – странный тип в двуцветном пиджаке стоял в коридоре, держа в руках пакет с какими-то товарами. Эндрю от удивления едва не оступился, схватил массивную настольную лампу и приготовился защищать свою жизнь. – Кто в-вы все?!– Я – друг, тот… однорукий – враг. – Я не о том!– Послушай друг, ты сейчас слегка на взводе, это – нормально. Давай я, сейчас сервирую обед, а ты постараешься успокоиться и… если станешь бить меня этим – вытяни, пожалуйста, вилку из розетки, а то сам себя ещё током…– Заглохни! Вы все меня уже залюбили своими фокусами!– Хорошо, хорошо. Не голоден – так и скажи. Зачем кричать, – как Эндрю и думал – акцент был искусственен. В данный момент гость говорил на чистейшем английском. – Что это такое? – художник навёл лампу в сторону картины. – Картина? – то ли спросил, то ли ответил незнакомец. – Да, ****, картина! Какого дьявола она так вам всем приснилась? Что в ней такого, из-за чего весь этот балаган!?Незнакомец направил взгляд на полотно, – Просто мы играем в одну, крайне не перспективную игру. Если я скажу, что законченная картина способна кого-то убить, а кого-то обречь на вечные муки – это, что-то изменит?Он жестом предложил присесть, и когда оба уселись с разных сторон картины, незнакомец начал свой рассказ. Незнакомец рассказывал о тёмном прошлом своей родины, о суевериях и тайнах, что скрывали средневековые замки. О страшной беде, что постигла его и его близких. – Когда бушует чума и косит тысячи жизней вокруг, быть здоровым – уже наказание. О тебе ходят слухи и сплетни. Умирающие проклинают тебя, а живые… живые жаждут мести за тех, кого потеряли. – Они сожгли семью, только потому, что они были здоровы?– Диалектика ещё та, верно?– Был ещё кто-то. – Действительно, – незнакомец продолжал, – был ещё один персонаж этого ужаса. Тот, кто наблюдал за всем этим сверху. Тот, кто спустился к умирающему мужу и отцу, и предложил… вечную жизнь в служение ему в обмен на месть. – И он отомстил?– То-то и оно, что нет. Не везло той деревне. Уже через неделю, после случившегося деревня была зачищена королевскими войсками, видимо заболевших было слишком много, да ещё и самосуды не приносили местным князьям хорошей славы. Была предложена альтернатива на пролонгацию договора на пять сотен лет, которые он должен был бы провести во сне, терзаемый мыслями о мести. – И?– И ровно через пять сотни лет, день в день он был готов привести свой план в действие. Однако тут одно чудовище опередило второе. Люди в чёрной форме с молниями на петлицах выжгли деревню со всеми жителями. Уж не знаю, чем они и перед кем ещё провинились, но рок преследовал их. Однако меня тогда ничего кроме мести не заботило. Мне сказали, что в живых осталась одна семья, они спрятались в лесу. Уговор – есть уговор, однако срок истёк. Так уж повелось, но нумерология для тех, кто пришёл из тени важна, ровно, как и ритуал поклонения старшим. – И что же случилось с той семьёй?– Самым непостижимым образом она исчезла из поля зрения тех, кто хотел ими воспользоваться. – Как те… они знали, что та семья имела потомков, виновных, – художник повернулся к картине, – в этом ужасе?– Есть вещи, которые вне понимания людей, да и вне понимания тех, кто пользуется подобными знаниями. Так, вероятно, и кошки, будь у них желание, удивлялись бы умению человека различать тона и полутона цветов. При этом заметьте – не каждый человек обращает на это внимание и доподлинно знает физиологию этого процесса. – И причём здесь Чикаго? Насколько я понял – Ваша история происходила далеко отсюда. В Европе, я так понял?– Да. Вы правильно поняли. Однако по определенному стечению обстоятельств, ох, уж эти обстоятельства, ну, никуда без них, – незнакомец улыбнулся, и на этот раз улыбка показалась намного искреннее. Тут же незнакомец схватился за голову и заскулил дрожащим высоким голосом. – Что с Вами?Тот лишь подал знак, чтобы Эндрю не волновался, затем встал, подошёл к дальней стене, и словно акробат в цирке, ловко и непринуждённо встал на руки, опершись ногами о стену. – Прошу прощение за этот номер. Просто недостаток гранатового сока не пошёл на пользу. Но ничего страшного, пара минут и всё пройдёт. – Причём тут картина?– Она нужна для того, чтобы тот, кто пережил ту ночь, вспомнил бы то, что чувствовал тогда. – Желаете освежить память, чтобы была мотивация мстить дальше?– Лучше я бы не сказал. Кратко и по сути. Знаете поговорку – месть – это блюдо, которое подают холодным? Так вот это не про нашу ситуацию. Смерть сама по себе ничего не значит. – Значит банальная месть?– О нет, банальная месть не имеет продолжения, а вот в случае с нашим героем он ещё и душу должен отдать. Честно – сам до конца не понял, что это значит. А вот, что не образно, так это то, что если Вы не успеете пробудить во мне тот ад, что когда-то я испытал – нам обоим будет, – незнакомец перевёл упор на одну руку и провёл указательным пальцем другой руки по горлу, не оставляя у Эндрю и намёка на непонимание. – Интересный выбор – смерть или соучастие в убийстве. – Относитесь ко всему этому, как к глупому розыгрышу. Вы даже не знаете того, кому суждено погибнуть. Более того, не исключаю, что его уже и в живых нет. Живых могут выслеживать лишь те, кто служит тому, с кем я заключил контракт. Я же пойму, что это тот, кто нужно, лишь вкусив его…– Гранатового сока?– Ну что вы всё заладили. Это был действительно сок – концентрированный, с белковой добавкой и перцем для вкуса. – Последний вопрос. – Да?– Почему меня хотели убить? И почему именно я должен закончить картину?– Ну, есть мнение, что изображение неживого делает того слабее. Думаешь чего церковь столько гротесков с ликом демонов, дьяволов и прочей нечисти рисовала, при том не оставив ни одной картины бога. Так, по мелочам – ангелы, архангелы. А почему ты? Искусство, как и страсти, доступны лишь вам – бренным потомкам богов… забыл, кто написал. Я же сказал, что тут важен ритуал. – Значит так, я заканчиваю картину, вы её забираете, и я Вас больше не увижу. Так?– Замётано! – весело произнёс незнакомец, закончив свое стояние вниз головой. Чикаго, 24 декабря (22:30)Незнакомец стоял у окна, всматриваясь в непрекращающуюся метель. Картина между тем преобразилась, и не сказать, что в лучшую сторону. Разумеется, художник выполнял заказ профессионально. К форме вряд ли кто-нибудь предъявил бы претензию, однако содержание… Содержание жило своей жизнью. Есть произведения, которые создаются на лету, словно потоком, вырвавшимся откуда-то извне. Так и эта картина – она жила своей ужасной жизнью. Эндрю трясло. Он трижды за последний час ронял кисть. Ровно на три раза больше, чем за предыдущие десять лет. Он ощущал себя там, среди героев полотна и он желал убежать, забиться в самый укромный уголок и сидеть там. Но стрелки часов неумолимо двигались к полуночи, а картина практически была готова. Остался лишь последний герой, точнее антигерой картины. Тот, кто наблюдал за всем. – Я так и не услышал Вашего имени, – захотел хоть на пять минут сделать перерыв художник. – Потому, что я Вам его не назвал, – не меняя своей позы, ответил гость. – Оставаться безымянным – также входит в ритуал?– Что? А, нет, конечно. Просто как-то вылетело из головы. Томас Новик, к Вашим услугам. Привык, что вокруг все знакомые, вот и позволил себе бестактность. Я ведь первый раз в Америке. – И как Вам тут?Томас пожал плечами, – по-другому. Слишком быстро, чтобы куда-либо успеть, и достаточно дорого, чтобы при этом не огорчиться. – Да уж, как-то так всё и есть, – ответил Эндрю, потёр ладонями глаза и снова вернулся к картине. Томас Новик, остался стоять возле окна, никоим образом не поменяв положения. – Можно вопрос? Возможно бестактный, но боюсь иначе никак. – Спрашивайте, обещаю не обижаться. – Когда… точнее, тот с кем у Вас договор, он может меняться… или…– Не утруждайте себя. Я догадываюсь – о чём Вы. Тогда, вначале он явился в образе существа… скорее бестелесного, чем страшного. Тем более, я тогда я уже был готов испустить дух, поэтому тут помочь я Вам не смогу. Однако тут дело не в форме. Тем более, что форма его – лишь ширма. – Я это уже заметил. Вы ведь не хотите делать то, что тот нелюдь требует, ведь так?– Не знаю, у меня уже давно нет ответа на этот вопрос. Когда-то я знал – ради чего жить, затем я понимал – ради кого я должен мстить. Теперь я пуст, как чистый холст. Может ещё один взгляд на тот ужас сможет напомнить мне кем я был. Спустя час глухой стук в дверь огласил о том, что время сдавать работу. – Это он?– Да. – Картина окончена. – Хорошо. – Тот человек, которого Вы искали – это ведь я? К чему ходить вдоль да около? Я знаю кто я, и откуда. И о судьбе уничтоженной деревни мне известно. И о той семье. Не знал, кстати, что она была единственной. – Как я и сказал – для меня есть лишь один способ узнать правду, – голос человека, назвавшийся Томасом, дрогнул, словно он принадлежал обычному человеку. – Он свёл нас, чтобы Вы выполнили часть своего договора. Что ж, картина готова, а я… вряд ли смогу Вас остановить. Только вот… это не вернёт Вам тех, кого…В дверь постучали ещё раз, на этот раз сильнее. – Он ждёт меня, – произнёс Томас, размеренным шагом подошёл к картине и замер перед ней. Как каменное изваяние, стаял он, всматриваясь в ужасы той ночи. В то, что когда-то было частью его истории. Он впитывал энергетику картины, словно, подзаряжаясь от неё. На часах минутная стрелка замерла на – без одной минуты как полночь. «Как странно», – подумал Эндрю, – «Оставалось же почти полчаса». Вдруг мрачная тень нависла над ним. «Вот и всё» – промелькнула мысль, – «Сейчас меня…»Треск выбитой двери совпал со звуком рвущейся ткани полотна. В прихожей стоял тот самый незнакомец с выставки. Лицо его было ещё белее, чем тогда. Рядом с тем местом, где ранее стояла картина, а теперь были разбросаны её лоскуты, сгорбившись на коленях сидел Томас, сжимая в руках лоскут картины, на котором был запечатлён маленький мальчик, точно так же сидевший за каменным колодцем. А между ними стоял ошарашенный художник, не знающий, то ли радоваться, то ли готовиться к худшему. – Вы заставляете меня нарушать правила, – незнакомец окинул комнату беглым взглядом. – Стой! – Томас протягивал незнакомцу руку с обрывком картины, – это правда? Он выжил?– Эмоции, эмоции, ты всегда был чересчур эмоционален. – Я не знал…– А если бы знал? Это что-то изменило бы?Томас молчал, молчал и Эндрю, стараясь не дышать. – Ты желал упиваться местью. Я дал тебе возможность, – незнакомец повернул голову в сторону Эндрю, – это он. – Знаю. – Так вперёд. Ты же видел картину. Знаю – видел. Испей же его!Томас отрицательно покачал головой, – Нет, не его. – Нет? – незнакомец театрально нахмурился, – Ты знаешь, что будет с Вами обоими. – Нет, – шептал Томас, прижимая лоскут полотна к груди, – Он вернул мне сына. – Неужели?– Оставь его!Эндрю сам не услышал себя. Слова вырвались сами, и их уже нельзя было вернуть. – Вы вновь пытаетесь влезть передо мной, и моим творением. Однако теперь меня не сдерживает клятва. Смерть – это самое малое, что грозит Вам. Вместо ответа, Эндрю просто встал между незнакомцем и Томасом. Его лихорадило от страха. Он не ощущал ног или рук, но он стоял перед самым страшным существом, которое только могло оказаться у него на пути. Незнакомец опустил голову и грустно засмеялся. Затем вытащил из кармана плаща затёртый блокнот. – Карандаш, пожалуйста. Рука Эндрю сама протянула карандаш незнакомцу, предварительно ловко вынув его из-за уха. – Так и запишем – договор расторгнут по вине форс-мажорных обстоятельств, по обоюдному согласию сторон в связи с отсутствием предмета договора. Пересмотр дела – невозможен. Незнакомец взглянул на уже посеревшее лицо Эндрю. – Знаю – замысловато. Но в нашем деле иначе нельзя. Двойная трактовка не допустима. Поздравляю, из всех глупостей, что вы оба могли выдать…Гость взглянул на наручные часы. – Что ж, время, – произнёс он, развернулся, но дойдя до двери, взглянул на Эндрю. – Преемственность поколений говорите? Хм. И на том он ушёл. Кем он был? Имея силу, о которой Эндрю не мог и помыслить, этот незнакомец ушёл таким непостижимым способом, словно он ожидал чего-то подобного. Об этом никто и никогда не узнает…Чикаго, 24 декабря (02:45)Старик в двухцветном пиджаке и художник сидели на лавочке, чудом не занесённой снегом, в городском саду. В воздухе кружили наглые снежинки, пытавшиеся похоронить этот город. Седина уже успела покрыть голову человеку в пиджаке. – Так почему я?– Мне казалось, что ты понял. – Хотелось услышать это от кого-то другого. – Никто другой не смог бы передать столь точную картину происходящего. Никто другой…– Лишь потомок того, кто пережил этот ужас?– Отнесись ко всему этому, кхе-кхе… как к старому затерянному письму своего давнего предка, в котором он просит прощение перед этим миром. Не пытайся понять его. Не стоит. Можешь даже не прощать. Лишь знай, что, не смотря ни на что, он попросил прощение перед теми, кого потерял. – Тот… гранатовый сок – помог бы?Старик устало улыбнулся, – Нет. Он помогал мне выглядеть лучше, чем я того заслуживал, но он не был панацеей. – Что с тем, вторым?– Не думай о нём, к сожалению, в этом мире зло неизбежно. Как закат солнца или смерть. Не ищи его. Уж поверь дряхлому старику, лучший способ бороться со злыми тварями – быть подальше от них. – Так значит ты – вам…– Ш-ш-ш, – зашипел тот, положив указательный палец к губам Эндрю, – Не стоит произносить слова, которые могут преследовать всю жизнь. Я просто тень из прошлого, мимолётное видение, которое скоро растает и забудется. – Нет, я не забуду. – Забудешь, Эндрю, обязательно забудешь. Ты слишком добр, чтобы долго помнить зло, которое коснулось тебя по моей воле. И я помогу тебе. Кисть незнакомца легла на глаза Эндрю. Разум затуманился, улетая куда-то далеко. В страну вечнозелёных лугов и лесов, где все жили счастливо в добре и мире. Утро выдалось безоблачным. На улице был слышан детский смех, разбавленный клаксонами недовольных водителей. На улицы Чикаго пришло Рождество, дух которого заполонил город, словно неистребимый вирус, изгоняя зло, и тёмные мысли в людских сердцах. Газеты пестрели праздничными заголовками, в которых незаметно приютились сообщения о странной трёхдневной пурге, и найденном теле некоего Джо ДеРоссо. О том, как именно настигла смерть беднягу, в газетах не писали. К чему эти россказни про вам.. , про тех о ком не стоит говорить в обществе живых. Тем более в такой прекрасный праздник. Весной, когда сошёл последний снег и город расцвел яркими красками, в неприметном зале, окна которого выходили на центральный парк, прошла выставка картин никому пока ещё неизвестного художника. Любимицей выставки тогда стал пейзаж старинного замка, на переднем фоне которого позировала счастливая семья. Они наконец-то были вместе. От этой картины долго не мог отойти один пожилой критик. Он всё порывался найти сходство с картиной, которую он видел три месяца назад, однако всё было тщетно. Тогда у него мурашки шли по телу, а от этой картины веяло теплом, ровно как от приятного весеннего солнца, которое дарило тепло всем живым существам в этом мире.