Как одна бабушка вылечила всю деревню от пьянстваСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Когда мне было лет четырнадцать, я начала смутно осознавать мир вокруг себя. И в тот познавательный период занесло меня на три месяца пожить в одну деревню в Ростовской области, где все говорили и думали на странном диалекте. От этого мир казался еще более непонятным, но не менее притягательным. Обыкновенный арбуз, например, там звался «кавунякой», а энурез считался чем-то вроде дара небесного, потому что обладателя такого диагноза не брали в армию, и он оставался за стенами родной хаты, где пахал день и ночь, не покладая рук. Армия же отнимала эти руки на целых два года, а для деревни это никак не выгодно. Впрочем, когда руки уставали работать, хлопцы топали на гулянки и напивались там так, что ого-го. Женились рано, но уже годам к тридцати спившиеся физиономии местных мужичков и фингалы на лицах их измотанных жен – часто дополняемых выбитыми крепкой мужской рукой зубами – были в те годы картиной вполне обыденной. Женщины начали задумываться о том, что оправдательная пословица «бьет – значит, любит» не совсем приемлема, только тогда, когда в деревне появились цветные телевизоры, и оказалось, что лица не только миловидных дикторш, но и простых обывательниц, мелькавших на экране, почему-то не носили на себе следов крепкой мужской руки. «Неужели и так можно?» - удивились местные тетушки и бросили клич по окрестным деревням: не знают ли там бабку такую, которая может мужей отворотить от пьянства и рукоприкладства. И быстренько-таки нашлась одна проворная бабка неподалеку – километров за двести, которая погрузила свои снадобья в мопед с люлькой и примчалась за прибылью в эту самую деревню. Поглядев на раскрашенные крепкой мужской рукой личины местных сельчанок, бабка принялась за дело. Конечно же, ей не доверились все и сразу. Бабке пришлось полгода прожить в деревне, доказывая свое мастерство. А делала она так: разводила травы какие-то с порошками и сыпала их в бутыль здоровенную с водкой. В течение нескольких месяцев жена должна была с улыбкой каждый вечер наливать своему мужу из этой бутыли водочки – как бы невзначай, за ужином, и потчевать ею его от души. С каждой рюмкой все противнее казалась водка мужику, и, наконец, максимум через полгода он уже видеть эту водочку не мог. Переставал такой мужик пить, и все. Более того, мужики, отведавшие наколдованной водочки, становились все тише и покладистей, и физиономии их жен покрывали уже не разноцветные синяки, а косметика, как это и положено у нормальных баб в телевизоре. Воспрянув духом, вся замужняя часть деревни побежала к той бабке за волшебным зельем. Нанесли ей кучу добра всякого, так, что у той не только в люльку, но и в прицеп мопеда все не помещалось. Оставила им бабка на прощание своих снадобий побольше, просила только норму соблюдать и не переборщить с дозировкой. Покрестила всех напоследок и с легким сердцем укатила в свою родную деревню. Тем временем местные бабы подумали: а чего ждать по полгода, не сыпануть ли снадобья сразу и побольше? Да и случай как раз нужный подвернулся: свадьба тогда в деревне намечалась, а она означала такой мордобой по пьяни, что ужас просто. И вот договорились сразу двенадцать теток подсыпать своим буйным мужикам на свадьбе столько снадобья, чтобы до мордобоя все-таки дело не дошло. Так и сделали. Да только от такой дозы их мужики прямо после свадьбы один за другим коньки и отбросили. Стали вдовы потом выть без своих мужиков – крышу починить некому, гвоздь вбить сами не могут, - но уже было поздно. Лишь одна тетка была искренне к своему мужу привязана, потому что бил он ее всего пару раз в год, да и то, один зуб только за всю жизнь выбил. И глаза у него были голубые-голубые. Не подлила она ему тогда на свадьбе водочки заветной, вот и остался он живой и невредимый у нее под боком. И как-то раз решила эта тетка своему мужу все рассказать: отчего и почему его кореша после той свадьбы посдыхали. Муж ее чуть не поседел, осознав, что, будь его кулак немного посильнее, был бы он сейчас уже на небесах, рядом с остальными. В милицию после рассказа жены он не пошел, потому что она ему смертью пригрозила: мол, добавит она ему это снадобье в чай, или в борщ, так он и не заметит, а подохнет, как и все. А врачиха сельская, у которой у самой мужик от заговоренной водочки помер, в посмертном заключении напишет: «захлебнулся во сне рвотными массами, находясь в сильном алкогольном опьянении». Однако муж ее редким треплом был, - потихоньку, понемножку всей остальной мужской части деревни эту новость выболтал под большим секретом. И вот уже два поколения в той деревне мужики если пили, то с опаской и с оглядкой. Если били, то нежно и ласково. И жен своих всегда слушали, никогда им не перечили. И делали все так, как они говорили. Когда я гостила в той деревне, то, накрытый белой ажурной салфеточкой, в каждом доме стоял телевизор цветной; на полу в хатах лежали ковры красные; в каждом дворе под навесом чистенькие жигулики водились; запас травы, сена и комбикорма для животных и птиц всегда присутствовал; а жены отличались ухоженностью и благополучием, не свойственным для баб из других деревень. Когда мне было лет четырнадцать, я начала смутно осознавать мир вокруг себя. И в тот познавательный период занесло меня на три месяца пожить в одну деревню в Ростовской области, где все говорили и думали на странном диалекте. От этого мир казался еще более непонятным, но не менее притягательным. Обыкновенный арбуз, например, там звался «кавунякой», а энурез считался чем-то вроде дара небесного, потому что обладателя такого диагноза не брали в армию, и он оставался за стенами родной хаты, где пахал день и ночь, не покладая рук. Армия же отнимала эти руки на целых два года, а для деревни это никак не выгодно. Впрочем, когда руки уставали работать, хлопцы топали на гулянки и напивались там так, что ого-го. Женились рано, но уже годам к тридцати спившиеся физиономии местных мужичков и фингалы на лицах их измотанных жен – часто дополняемых выбитыми крепкой мужской рукой зубами – были в те годы картиной вполне обыденной. Женщины начали задумываться о том, что оправдательная пословица «бьет – значит, любит» не совсем приемлема, только тогда, когда в деревне появились цветные телевизоры, и оказалось, что лица не только миловидных дикторш, но и простых обывательниц, мелькавших на экране, почему-то не носили на себе следов крепкой мужской руки. «Неужели и так можно?» - удивились местные тетушки и бросили клич по окрестным деревням: не знают ли там бабку такую, которая может мужей отворотить от пьянства и рукоприкладства. И быстренько-таки нашлась одна проворная бабка неподалеку – километров за двести, которая погрузила свои снадобья в мопед с люлькой и примчалась за прибылью в эту самую деревню. Поглядев на раскрашенные крепкой мужской рукой личины местных сельчанок, бабка принялась за дело. Конечно же, ей не доверились все и сразу. Бабке пришлось полгода прожить в деревне, доказывая свое мастерство. А делала она так: разводила травы какие-то с порошками и сыпала их в бутыль здоровенную с водкой. В течение нескольких месяцев жена должна была с улыбкой каждый вечер наливать своему мужу из этой бутыли водочки – как бы невзначай, за ужином, и потчевать ею его от души. С каждой рюмкой все противнее казалась водка мужику, и, наконец, максимум через полгода он уже видеть эту водочку не мог. Переставал такой мужик пить, и все. Более того, мужики, отведавшие наколдованной водочки, становились все тише и покладистей, и физиономии их жен покрывали уже не разноцветные синяки, а косметика, как это и положено у нормальных баб в телевизоре. Воспрянув духом, вся замужняя часть деревни побежала к той бабке за волшебным зельем. Нанесли ей кучу добра всякого, так, что у той не только в люльку, но и в прицеп мопеда все не помещалось. Оставила им бабка на прощание своих снадобий побольше, просила только норму соблюдать и не переборщить с дозировкой. Покрестила всех напоследок и с легким сердцем укатила в свою родную деревню. Тем временем местные бабы подумали: а чего ждать по полгода, не сыпануть ли снадобья сразу и побольше? Да и случай как раз нужный подвернулся: свадьба тогда в деревне намечалась, а она означала такой мордобой по пьяни, что ужас просто. И вот договорились сразу двенадцать теток подсыпать своим буйным мужикам на свадьбе столько снадобья, чтобы до мордобоя все-таки дело не дошло. Так и сделали. Да только от такой дозы их мужики прямо после свадьбы один за другим коньки и отбросили. Стали вдовы потом выть без своих мужиков – крышу починить некому, гвоздь вбить сами не могут, - но уже было поздно. Лишь одна тетка была искренне к своему мужу привязана, потому что бил он ее всего пару раз в год, да и то, один зуб только за всю жизнь выбил. И глаза у него были голубые-голубые. Не подлила она ему тогда на свадьбе водочки заветной, вот и остался он живой и невредимый у нее под боком. И как-то раз решила эта тетка своему мужу все рассказать: отчего и почему его кореша после той свадьбы посдыхали. Муж ее чуть не поседел, осознав, что, будь его кулак немного посильнее, был бы он сейчас уже на небесах, рядом с остальными. В милицию после рассказа жены он не пошел, потому что она ему смертью пригрозила: мол, добавит она ему это снадобье в чай, или в борщ, так он и не заметит, а подохнет, как и все. А врачиха сельская, у которой у самой мужик от заговоренной водочки помер, в посмертном заключении напишет: «захлебнулся во сне рвотными массами, находясь в сильном алкогольном опьянении». Однако муж ее редким треплом был, - потихоньку, понемножку всей остальной мужской части деревни эту новость выболтал под большим секретом. И вот уже два поколения в той деревне мужики если пили, то с опаской и с оглядкой. Если били, то нежно и ласково. И жен своих всегда слушали, никогда им не перечили. И делали все так, как они говорили. Когда я гостила в той деревне, то, накрытый белой ажурной салфеточкой, в каждом доме стоял телевизор цветной; на полу в хатах лежали ковры красные; в каждом дворе под навесом чистенькие жигулики водились; запас травы, сена и комбикорма для животных и птиц всегда присутствовал; а жены отличались ухоженностью и благополучием, не свойственным для баб из других деревень.