Из «пыточной» истории России: дело кн. Волынского и «новой русской» партии (1740)Страшные рассказы, мистические истории, страшилки

Артемий Петрович Волынский (родился в 1689 г. ) был одним из сподвижников Петра Первого, продемонстрировавшим поразительное для того неспокойного времени политическое долголетие. Ушли в безвестность Меншиков, кланы князей Голицыных и Долгоруких, а Артемий Петрович продолжал оставаться в когорте высших государственных чиновников. На Российском престоле сменялись Монархи (до 1725 г. - Петр Первый, с 1725 по 1727 гг. - Екатерина Первая, с 1727 по 1730 гг. - Петр Второй, с 1730 г. - Анна Иоанновна), но к каждому из них этот ловкий царедворец умудрялся найти свой подход. При Анне Иоанновне, страстной любительнице охоты и стрельбы из ружья в цель, Волынский становится обер - егермейстером. Это была одна из важнейших должностей при дворе. В ведении обер - егермейстера были государевы конюшни и псарни, лесничества и заказники. Назначение Артемия Петровича состоялось в 1736 г. , а менее чем через два года - в апреле 1738 г. - он стал кабинет - министром, членом правительства Империи. Волынский получил право единоличного доклада Императрицы по делам Кабинета и воинское звание генерал - адъютанта. Артемий Петрович в это время был ставленником Бирона в борьбе последнего с Остерманом. Вокруг Артемия Петровича сложился круг близких ему по духу людей, на которых он опирался в своей повседневной деятельности. Средин них можно выделить безусловно выдающихся людей своего времени, оставивших след в истории России, например, П. М. Еропкина (архитектор, автор генерального плана строительства Петербурга, предопределившего нынешнюю планировку города), Ф. И. Соймонова (гидрограф, составитель первой карты побережья Каспийского моря), А. Т. Хрущова (инженер и изобретатель), А. Д. Кантемира (сенатор, писатель). В этот же кружок входили и важные должностные лица государственной администрации, например, секретарь Иностранной коллегии де ля Судэ, секретарь Кабинета Эйхлер, личный врач Императрицы Лесток и пр. Всего вокруг Волынского группировались до 30 человек. Группа эта, подбиравшаяся по признаку личной преданности Волынскому, получила название «русской партии». Иногда ее называли «новой русской партией», дабы отличать от клана князей Долгоруких. Следует заметить, что в настоящем случае указание на национальную принадлежность членов группировки весьма условно; как легко заметить, в «русской партии» Волынского состояли отнюдь не только этнические русские (точно также, как к немецкой партии Остермана принадлежали, например, Куракин и ТРедиаковский). К 1739 г. князь А, П, Волынский все более начинал противопоставлять себя Бирону. Именно в контексте эхтого противостояния можно говорить о «русскости» взглядов князя и его сторонников (Но согласитесь, стремление добиться кадровой чистки и изгнать ставленников Бирона, заменив их собственными, еще не означает подлинного патриотизма!). Стремясь вызвать неудовольствие Императрицы придворными немцами, Волынский преподнес Анне Иоанновне «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел», в котором издевательски описал нравы голштинских конюхов и нянек, сделавших в России головокружительную карьеру. В этом весьма полемичном трактате Волынский много цитировал Макиавелли, Липсия, Басселя и иных политиков и юристов позднего Средневековья. Любопытно, что сам князь никогда упомянутых писателей не читал, как стало известно позже, все цитаты для него подбирал Петр Еропкин, подлинный ученый - эхнциклопедист того времени. В декабре 1739 г. Артемий Петрович написал новое сочинение - «Примечание, какие притворства и вымыслы употребляемы бывают и в чем такая бессовестная политика состоит» - в котором иронично отозвался о министре Остермане, адмирале Головине, князе Куракине и иных государственных деятелях. По одному экземпляру «Примечаний…» Волынский преподнес Императрице и Бирону. До поры Бирон мирился с изменением взглядов своего недавнего выдвиженца, но нараставшее скрытое напряжение неизбежно д. б. привести к открытому столкновению противников. Непосредственным поводом для такого столкновения послужил спор между Волынским и Бироном о необходимости выплаты Россией денежной компенсации Польше за пребывание на территории помследней русских войск. Волынский протестовал против подобной выплаты, Бирон же - настаивал. Артемий Петрович прилюдно бросил временщику обвинение в том, что тот служит интересам чужой страны. Бирон в долгу не остался и в журнале Кабинета, куда вносились протоколы заседаний правительства, осталась запись об ответе временщика: «забрал ума паче меры!». Сама эта фраза не могла прнадлежать Бирону, поскольку тот не говорил по - русски, но общий смысл сказанного им, видимо, выражался именно этой сентенцией. Немедленно после этого инциндента по явно надуманному обвинению в краже был арестован один из домашних слуг Волынского - его дворецкий Василий Кубанец. Самого Кабинет - Министра Государыня Императрица обязала находиться под домашним арестом. Артемий Петрович Волынский (родился в 1689 г. ) был одним из сподвижников Петра Первого, продемонстрировавшим поразительное для того неспокойного времени политическое долголетие. Ушли в безвестность Меншиков, кланы князей Голицыных и Долгоруких, а Артемий Петрович продолжал оставаться в когорте высших государственных чиновников. На Российском престоле сменялись Монархи (до 1725 г. - Петр Первый, с 1725 по 1727 гг. - Екатерина Первая, с 1727 по 1730 гг. - Петр Второй, с 1730 г. - Анна Иоанновна), но к каждому из них этот ловкий царедворец умудрялся найти свой подход. При Анне Иоанновне, страстной любительнице охоты и стрельбы из ружья в цель, Волынский становится обер - егермейстером. Это была одна из важнейших должностей при дворе. В ведении обер - егермейстера были государевы конюшни и псарни, лесничества и заказники. Назначение Артемия Петровича состоялось в 1736 г. , а менее чем через два года - в апреле 1738 г. - он стал кабинет - министром, членом правительства Империи. Волынский получил право единоличного доклада Императрицы по делам Кабинета и воинское звание генерал - адъютанта. Артемий Петрович в это время был ставленником Бирона в борьбе последнего с Остерманом. Вокруг Артемия Петровича сложился круг близких ему по духу людей, на которых он опирался в своей повседневной деятельности. Средин них можно выделить безусловно выдающихся людей своего времени, оставивших след в истории России, например, П. М. Еропкина (архитектор, автор генерального плана строительства Петербурга, предопределившего нынешнюю планировку города), Ф. И. Соймонова (гидрограф, составитель первой карты побережья Каспийского моря), А. Т. Хрущова (инженер и изобретатель), А. Д. Кантемира (сенатор, писатель). В этот же кружок входили и важные должностные лица государственной администрации, например, секретарь Иностранной коллегии де ля Судэ, секретарь Кабинета Эйхлер, личный врач Императрицы Лесток и пр. Всего вокруг Волынского группировались до 30 человек. Группа эта, подбиравшаяся по признаку личной преданности Волынскому, получила название «русской партии». Иногда ее называли «новой русской партией», дабы отличать от клана князей Долгоруких. Следует заметить, что в настоящем случае указание на национальную принадлежность членов группировки весьма условно; как легко заметить, в «русской партии» Волынского состояли отнюдь не только этнические русские (точно также, как к немецкой партии Остермана принадлежали, например, Куракин и ТРедиаковский). К 1739 г. князь А, П, Волынский все более начинал противопоставлять себя Бирону. Именно в контексте эхтого противостояния можно говорить о «русскости» взглядов князя и его сторонников (Но согласитесь, стремление добиться кадровой чистки и изгнать ставленников Бирона, заменив их собственными, еще не означает подлинного патриотизма!). Стремясь вызвать неудовольствие Императрицы придворными немцами, Волынский преподнес Анне Иоанновне «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел», в котором издевательски описал нравы голштинских конюхов и нянек, сделавших в России головокружительную карьеру. В этом весьма полемичном трактате Волынский много цитировал Макиавелли, Липсия, Басселя и иных политиков и юристов позднего Средневековья. Любопытно, что сам князь никогда упомянутых писателей не читал, как стало известно позже, все цитаты для него подбирал Петр Еропкин, подлинный ученый - эхнциклопедист того времени. В декабре 1739 г. Артемий Петрович написал новое сочинение - «Примечание, какие притворства и вымыслы употребляемы бывают и в чем такая бессовестная политика состоит» - в котором иронично отозвался о министре Остермане, адмирале Головине, князе Куракине и иных государственных деятелях. По одному экземпляру «Примечаний…» Волынский преподнес Императрице и Бирону. До поры Бирон мирился с изменением взглядов своего недавнего выдвиженца, но нараставшее скрытое напряжение неизбежно д. б. привести к открытому столкновению противников. Непосредственным поводом для такого столкновения послужил спор между Волынским и Бироном о необходимости выплаты Россией денежной компенсации Польше за пребывание на территории помследней русских войск. Волынский протестовал против подобной выплаты, Бирон же - настаивал. Артемий Петрович прилюдно бросил временщику обвинение в том, что тот служит интересам чужой страны. Бирон в долгу не остался и в журнале Кабинета, куда вносились протоколы заседаний правительства, осталась запись об ответе временщика: «забрал ума паче меры!». Сама эта фраза не могла прнадлежать Бирону, поскольку тот не говорил по - русски, но общий смысл сказанного им, видимо, выражался именно этой сентенцией. Немедленно после этого инциндента по явно надуманному обвинению в краже был арестован один из домашних слуг Волынского - его дворецкий Василий Кубанец. Самого Кабинет - Министра Государыня Императрица обязала находиться под домашним арестом. Произошло это 12 апреля 1740 г. Оперативность ареста Василия Кубанца указывает на несомненную продуманность и подготовленность действий Бирона, который загодя спланировал удар по противнику. Волынский был вполне опытным человеком и моментально понял, что может означать нелепый на первый взгляд арест слуги. В тот же вечер он уничтожил большую часть своего архива и все свои рукописи; именно поэтому до нас дошли лишь те их фрагменты, что копировались без его ведома, либо хранились вне его библиотеки. Для разбора обвинений, выдвинутых в адрес Волынского (всего слуга сообщил о 14 фактах, которые были сочтены достаточно серьезными для формального обвинения князя), была учреждена специальная комиссия из 7 членов. Дабы избежать обвинения в преследовании по национальному признаку в ее состав вошли только русские, в т. ч. зятья князя - Алексей Черкасский и Александр Нарышкин. Волынский прибыл на допрос в комиссию 16 апреля 1740 г. Он предпологал без особых хлопот отвести все возведенные на него обвинения и поначалу держался очень уверенно, на вопросы членов комиссии отвечал лаконично и надменно, даже назвал их «негодяями». Но после того, как речь зашла о ночных сборищах «русской партии» в доме князя и его сторонников назвали «заговорщиками» и «конфидентами», допрос резко обострился. Член комиссии А. И. Ушаков, генерал - майор, возглавлявший при Анне Иоанновне Канцелярию тайных розыскных дел, распорядился вызвать палачей. Волынского вздернули на дыбе и сбросили с нее; у него оказались выбиты из плечевых суставов руки. После их вправления доктором князя подвергли порке кнутом. После 18 - го удара Волынский стал просить о прекращении пытки. Он ползал в ногах тех самых членов комиссии, которых часом ранее назвал «негодяями», молил о снисхождении и изъявлял желание покаиться в «былых винах». Обвиняемый был деморализован и морально сломлен. В тот же самый день последовали аресты многих других «конфидентов» (это слово в те времена было аналогом современного «подпольщик»). Любопытно, что двое из членов «новой русской партии», близкие друзья Волынского - Новосильцев и Черкасский - после первого же допроса (без применения пытки) были отпущены и в дальнейшем вошли в состав следственной комиссии. Их присутствие на ее заседаниях д. б. продемонстрировать абсолютную объективность разбирательства дела. Особенно важным оказался допрос архитектора Петра Еропкина. Сначала тот запирался и по приказу Ушакова полковника подняли и сбросили с дыбы, с первого же раза выбив из суставов руки. После их вправления, Еропкина подвесили на «виске» (это щадящий вариант дыбы, при котором пытаемый подвешивался за руки к потолку, а к ногам привязывался массивный груз, скажем, бревно или скамья; человека не сбрасывали с высоты и не подтягивали назад, он просто вытягивался под действием силы тяжести). На «виске» Еропкин получил 15 ударов кнутом, после чего попросил пытку прекратить и согласился дать показания на князя Волынского. Еропкин заявил, что по заданию своего патрона (т. е. Волынского) составлял генеалогическое древо последнего, выводя его родство с Рюриковичами; занимался переводами Макиавелли и Юста Липсия, преимущественно тех фрагментов, в которых эти писатели обличали недостатки абсолютизма и фаворитизма. Рассказ Еропкина о генеалогических изысканиях был расценен как очень важный, поскольку позволял обвинить опального князя в притязаниях на Императорскую корону. Компромат на князя стал расти как снежный ком, придавая расследованию все более выраженный характер преследования по политическим мотивам. Камердинер Волынского показал на допросе, как однажды услышал от хозяина такую фразу: «Польские шляхтичи вольны, им сам король ничего не смеет сделать, а у нас всего бойся!». Сын Артемия Петровича рассказал о любопытном эпизоде, свидетелем которому он стал: Хрущов однажды похвалил «Генеральное рассуждение…», назвав это сочинение более мудрым, чем книги Телемаха, и Волынский, чрезвычайно довольный лестью, сказал ему (т. е. сыну): «Счастлив ты, что у тебя такой отец!». Когда на следующем допросе Волынскому зачитали упомянутые выше выдержки из протоколов, он, очевидно, пережил потрясение: обвинения в политических преступлениях грозили отнюдь не ссылкой - теперь речь шла о самой жизни. Князь начал каяться, принимая на себя многочисленные грехи, но особо при этом подчеркивая, что грехи эти сугубо уголовного и административного характера, но никак не политического. Так, Волынский сознался в приписках по конюшенному ведомству (завышение смет и счетов), в убийстве по неосторожности (стрелял во время праздника из пушки, установленной на носу своей яхты, по людям, находившимся на берегу), жестокости к своим крепостным (засекал до смерти без особой к тому причине). Несмотря на яростное сопротивление обвиняемого попыткам придать его делу политический характер, таковой сфабриковать удалось без особого труда. Слишком уж много князь Волынской оставил на самого себя компромата! В частности, члены комиссии приняли к рассмотрению жалобу В. Тредиаковского, в которой известный филолог, создатель русского литературного языка, описал преследования, которым подвергся со стороны князя. Текст этого любопытного документа неслучайно воспроизведен - он великолепно характеризует то своеволие и безудержное хамство, что демонстрировал князь в отношении не только людей низкого («подлого») происхождения, но и образованных дворян. Напомним, что к этому времени Василий Тредиаковский уже отучился в Сорбонне и получил широкую известность в столице как поэт. Тредиаковский до такой степени боялся гнева Волынского, что долгое время отказывался писать на последнего жалобу. И подал он ее, наконец, лишь после того, как в поддержку ему выступил Бирон. Фаворит Императрицы заявил формальную жалобу в Комиссию на том основании, что князь Волынский похитил Тредиаковского в его - Бирона - приемной, после чего избил поэта повторно; своим самоуправством Волынский помешал визитеру сделать доклад и проявил неуважение к Бирону. Вот это самое «неуважение» к Бирону, проявившееся в том, что князь вытащил из приемной временщика поэта, и придало «делу Волынского» нужный политический подтекст. Когда сам князь услышал о том, что Бирон подал в комиссию на него жалобу, то он сразу согласился принести любые извинения. Волынский даже согласился просить прощения у Тредиаковского (каково, однако?). Оправдывая себя Волынский заявил на допросе, что в первый раз избил поэта из - за того, что тот опоздал с написанием заказанных ему стихов; вторично же побил из - за гнева, когда понял, что В. К. Тредиаковский пришел к Бирону жаловаться на него. Весь май и первую половину июня 1740 г. энергично велось следствие. Пыткам подверглись все сколь - нибудь заметные конфиденты: де ля Судэ, Хрущов, Соймонов… Велась активная проверка делопроизводства по местам работы этих лиц. Были доказаны факты получения взяток или побуждения к этому. Некоторые из вскрытых следствием фактов нельзя не признать вопиющими: так, Волынский велел травить собаками строптивого купца, который отказался дать взятку. После того, как купец пригрозил рассказать об этом самоуправстве Императрице, разъяренный князь приказал привязать несчастного к столбу, прикрепить к его телу куски сырого мяса и пустить на него свору гончих псов. В результате этого купец погиб. Ревизия егермейстерской части вскрыла колоссальную недостачу казенных средств. За два года князь Волынский украл у казны более… 700 (семисот!) тыс. рублей. Это были огромные деньги. Отдельным пунктом в обвинительное заключение попало упоминание о том, что князь Волынский двух своих сыновей, рожденных крепостными женщинами, записал в крепостные и держал в своем петербургском доме как обычную дворню. Даже для того, весьма немилосердного, времени такое жестокосердие по отношению к своим ближайшим родственникам казалось чудовищным; каков бы ни был тиран и самодур барин - крепостник той эпохи, он, обыкновенно, собственным детям от крепостных женщин давал «вольную». Никто из «конфидентов» не подтвердил существования планов свержения Императрицы Анны Иоанновны. Таковых планов и в самом деле не существовало; по большому счету, все «конфиденты» были обласканы властью и не имели серьезных мотивов для борьбы с Самодержавием. Попытки приписать заговорщикам планы отравления Императрицы так попытками и остались: хотя в этом направлении Ушаков очень активно вел допросы, ничего существенного добиться аму не удалось. Поэтому, обвинения в «маккиавелизме» в конечном итоге отпали, хоть это и не сделало участь «конфидентов» легче. Указом Императрицы от 19 июня 1740 г. была учреждено Генеральное собрание, которое было призвано разобрать накопленные «комиссией по делу новой русской партии» материалы и вынести на их основании приговор подследственным. В состав собрания вошли члены Сената, а также фельдмаршал Трубецкой; председателем был назначен канцлер А. М. Черкасский. Члены Генерального собрания хорошо знали обвиняемых лично; например, канцлер Трубецкой приходился родственником Еропкину; сенатор Нарышкин был близким другом Волынского и его соседом (их дома распологались рядом на Английской набережной) и т. п. Безусловно, членам собрания при изучении материалов следствия пришлось делать очень трудный для себя выбор. Генеральное собрание заседало неделю. Вынесенные приговоры были исключительно суровы: Волынский приговаривался к посажению на кол живьем; дети его подлежали ссылке в Сибирь навечно; Хрущов, Соймонов, Еропкин, Мусин - Пушкин приговаривались в четвертованию; Эйхлера надлежало колесовать; после исполнения означенных приговоров всем поименованным лицам надлежало отсечь голову; кроме того, к отсечению головы приговаривался и де ля Судэ. Сенатор Александр Нарышкин после вынесения приговора расплакался и сказал: «Я - чудовище! Я осудил невиновного!». Манифестом Императрицы Анны Иоанновны от 26 июня 1740 г. объявлялось о том, что «на следующий день состоится казнь некоторых известных злодеев». В этот же день состоялись последние пытки приговоренных к смерти. Трудно найти рациональное объяснение тому, для чего генерал А. И. Ушаков мучил смертников; вряд ли они могли теперь сказать ему что - то такое, что не сказали, борясь за свою жизнь ранее. Известно, что эта последняя пытка членов «новой русской партии» была очень жестока: Волынскому перебили руку, разорвали рот, вырвали язык; вырвали язык и Мусину - Пушкину и т. п. Складывается такое впечатление, что в этом безудержном, беспредельном терзании людей прорывается подлинное alter ago Ушакова - его жадность до ч у ж о й крови. Можно предположить, что такие предсмертные пытки (вообще - то традиционные для того времени) проводились в надежде спровоцировать человека на некие особые разоблачения, которые он боялся делать до вынесения приговора (дескать, смертнику бояться уже нечего!). Но подобное предположение кажется все же надуманным; все было, пожалуй, гораздо проще. Хозяин каземата - А. И. Ушаков - перед тем как выпустить человека из своих лап, тешил себя напоследок. Процессия с приговоренными к смерти покинула Петропавловскую крепость через Петровские ворота в 8 часов утра 27 июня 1740 г. и направилась на Сытный рынок, расположенный наподалеку от крепости. Уже на эшафоте был зачитан Указ Императрицы, даровавший Монаршую милость преступникам: Волынский освобождался от посажения на кол и приговаривался к отрубанию руки и головы; четвертование Хрущова и Еропкина заменялось обезглавливанием; Соймонову, Мусину - Пушкину, Эйхлеру и де ля Судэ даровалась жизнь (первые двое д. б. быть выпороты кнутом, последние - плетьми; все четверо отправлялись в ссылку в Сибирь). Тела казненных были оставлены на час лежащими на эшафоте. В тот же день они были доставлены на кладбище храма Сампсония Странноприимца, на Выборгской стороне Петербурга, что было далекой городской окраиной. Казненные были похоронены без православного обряда, но (что любопытно!) в ограде церкви. Дети Волынского - две дочери и сын - были сосланы на вечное поселение в Сибирь. Через год - в 1741 г. - новая Императрица (дочь Петра Первого - Елизавета) вернула их в столицу и разрешила поставить на могиле Артемия Петровича Волынского памятник. В 1765 г. другая Императрица - Екатерина Вторая - затребовала «дело князя Волынского и новой русской партии» из сенатского архива и причитала его. На конверте, в котором хранились три тома этого дела Екатерина собственноручно сделала надпись. Эта надпись гласила: «Сыну моему и всем моим потомкам советую и постановляю читать сие Волынскаго дело от начала и до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера в производстве дел». И, наконец, последнее: есть такой жупел, расхожее представление, что Петербург - город Петра Первого. Историческая правда такова, что на самом деле от градостроительных идей Петра Первого в Петербурге осталось много меньше, нежели от новаторских концепций архитектора Петра Михайловича Еропкина. Именно он своим первым Генеральным планом застройки столицы подправил самого Монарха. И поныне с именем этого действительно талантливого (в отличие от державного самодура) человека остаются связаны и Сенная площадь, и фонтан перед зданием Адмиралтейства, и проспекты - лучи, разбегающиеся от него. Именно его фантазия предопределила точное положение этих объектов и перенос центра города с Васильевского острова на левый берег Невы.