Из «пыточной» истории России: дело братьев ГрузиновыхСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

В числе ближайших сподвижников Императора Павла Первого были не только хорошо известные по литературным и историческим источникам графы Кутайсов и Аракчеев. Много лет рядом с будущим Монархом провели родные братья Грузиновы - Евграф и Петр Осиповичи - казаки с Дона, чьи полные драматизма судьбы, однако, предопределили полное забвение этой фамилии в будущем. Их жизни оказались вымараны как из истории царствования Павла Первого, так и из истории России. Многие события, связанные с Грузиновыми, подверглись искажению или замалчиванию, да притом так, что ныне почти невозможно понять скрытую их подоплеку. Сам характер этих искажений наводит на мысль об осмысленности и целенаправленности действий того, кто постарался завуалировать подлинную историю т. н. «заговора Грузиновых». Даты рождений братьев неизвестны. Их формулярные списки были изъяты из военных архивов и потому многих деталей жизни этих людей узнать теперь не представляется возможным. Братья Евграф Осипович и Петр Осипович Грузиновы были потомственными офицерами Донского казачьего войска; известно, что на воинскую службу они поступили разновременно. Евграф, как старший из братьев, сделал это раньше. Известно, что Петр Грузинов службу свою начинал в 1781 г. с должности полкового писаря. Из этого можно заключить, что братья родились около 1765 г. , причем разница в возрасте между ними была небольшой - в пределах трех лет. В конце 80 - х гг. 18 - го столетия Евграф и Петр Грузиновы служили офицерами в Лейб-казачьем полку. Уже в то время они стали довольно близки Цесаревичу, будущему императору Павлу. Последнее особенно относилось к Евграфу Осиповичу. В то время он удостаивался особого доверия Цесаревича: сопровождал Павла на прогулках, перевозил личную корреспонденцию и деньги. Он сделался не просто порученцем, а скорее телохранителем будущего Императора. Евграфу Грузинову было разрешено спать в кабинете Павла, что само по себе уже указывает на особое доверие к нему со стороны Цесаревича. Восшествие на престол Павла Первого открыло широчайшие горизонты для карьерного роста лиц из его окружения. Приказом по армии от 25 января 1797 г. Павел Первый объявил о произведении старшего из Грузиновых в полковники. Еще через полтора года - 29 июня 1798 г. - последовало определение Евграфа Грузинова в свиту Его Императорского Величества. Т. о. в тридцать с небольшим лет провинциал сделал уже отличную военную карьеру!Вслед за старшим братом рос в чинах и младший. Петр Грузинов сделался подполковником гвардии, получил орден святого Георгия 4-й степени, которым очень дорожил, а также два нагрудных золотых знака, врученных лично Императором Павлом. Но весной 1798 г. с младшим из братьев произошла история непонятная и неприятная, хотя отнюдь и не исключительная для тех сумбурных лет. Петр Осипович Грузинов без объяснения причин был вызван в Гатчину и заключен на гарнизонной гауптвахте. Это было в высшей степени странное заключение: его никуда не вызывали, ни в чем не обвиняли, просто держали в изоляции от родных и друзей. Через неделю последовал приказ о сдаче всех наград и знаков отличия. Петр Осипович снял эполеты, но золотые знаки снять отказался - они были получены из рук Императора, не являлись воинскими наградами и, строго говоря, могли быть сданы только по прямому приказу самого Павла Первого. Флигель-адъютант, доставивший распоряжение об изъятии наград, заверил что распоряжение касается и золотых знаков тоже. Это могло означать только одно - Император Павел был в курсе всего того, что происходило с подполковником Грузиновым и лично распорядился унизить офицера. Заключение Петра Осиповича на гауптвахте продолжалось более трех месяцев и закончилось в тот самый день, когда старший брат был зачислен в Свиту Императора, т. е. 29 июня. Освобождение, должно быть, не обошлось без хлопот Евграфа Осиповича. Во всяком случае, Петр узнал в тот день, что он прощен, ему возвращены воинские знаки отличия и… официально предложено «увольнение от службы». Эта странная история так никогда и не получила должного разъяснения. Было известно только, что подполковник Петр Грузинов пострадал по одному делу с подполковником Войска Донского Грековым. Несомненно то, что оба офицера стали жертвами какой-то интриги, так хитро закрученной, что подозрительный и недружелюбный Император никому не захотел раскрыть ее корней. В чем были виноваты офицеры? Почему им не дали оправдаться? Как можно было прощать Петра Грузинова, не объяснив предварительно, за какие именно прегрешения его прощают?Вся эта странная и невеселая история, послужившая прологом к дальнейшим трагическим событиям, имела на тот момент лишь одну положительную сторону: Петра Осиповича не вызывали на допросы в Тайную экспедицию при Сенате и не пытали там. Следует отдать должное: по сравнению с временами Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны нравы тайной полиции претерпели заметное смягчение. В числе ближайших сподвижников Императора Павла Первого были не только хорошо известные по литературным и историческим источникам графы Кутайсов и Аракчеев. Много лет рядом с будущим Монархом провели родные братья Грузиновы - Евграф и Петр Осиповичи - казаки с Дона, чьи полные драматизма судьбы, однако, предопределили полное забвение этой фамилии в будущем. Их жизни оказались вымараны как из истории царствования Павла Первого, так и из истории России. Многие события, связанные с Грузиновыми, подверглись искажению или замалчиванию, да притом так, что ныне почти невозможно понять скрытую их подоплеку. Сам характер этих искажений наводит на мысль об осмысленности и целенаправленности действий того, кто постарался завуалировать подлинную историю т. н. «заговора Грузиновых». Даты рождений братьев неизвестны. Их формулярные списки были изъяты из военных архивов и потому многих деталей жизни этих людей узнать теперь не представляется возможным. Братья Евграф Осипович и Петр Осипович Грузиновы были потомственными офицерами Донского казачьего войска; известно, что на воинскую службу они поступили разновременно. Евграф, как старший из братьев, сделал это раньше. Известно, что Петр Грузинов службу свою начинал в 1781 г. с должности полкового писаря. Из этого можно заключить, что братья родились около 1765 г. , причем разница в возрасте между ними была небольшой - в пределах трех лет. В конце 80 - х гг. 18 - го столетия Евграф и Петр Грузиновы служили офицерами в Лейб-казачьем полку. Уже в то время они стали довольно близки Цесаревичу, будущему императору Павлу. Последнее особенно относилось к Евграфу Осиповичу. В то время он удостаивался особого доверия Цесаревича: сопровождал Павла на прогулках, перевозил личную корреспонденцию и деньги. Он сделался не просто порученцем, а скорее телохранителем будущего Императора. Евграфу Грузинову было разрешено спать в кабинете Павла, что само по себе уже указывает на особое доверие к нему со стороны Цесаревича. Восшествие на престол Павла Первого открыло широчайшие горизонты для карьерного роста лиц из его окружения. Приказом по армии от 25 января 1797 г. Павел Первый объявил о произведении старшего из Грузиновых в полковники. Еще через полтора года - 29 июня 1798 г. - последовало определение Евграфа Грузинова в свиту Его Императорского Величества. Т. о. в тридцать с небольшим лет провинциал сделал уже отличную военную карьеру!Вслед за старшим братом рос в чинах и младший. Петр Грузинов сделался подполковником гвардии, получил орден святого Георгия 4-й степени, которым очень дорожил, а также два нагрудных золотых знака, врученных лично Императором Павлом. Но весной 1798 г. с младшим из братьев произошла история непонятная и неприятная, хотя отнюдь и не исключительная для тех сумбурных лет. Петр Осипович Грузинов без объяснения причин был вызван в Гатчину и заключен на гарнизонной гауптвахте. Это было в высшей степени странное заключение: его никуда не вызывали, ни в чем не обвиняли, просто держали в изоляции от родных и друзей. Через неделю последовал приказ о сдаче всех наград и знаков отличия. Петр Осипович снял эполеты, но золотые знаки снять отказался - они были получены из рук Императора, не являлись воинскими наградами и, строго говоря, могли быть сданы только по прямому приказу самого Павла Первого. Флигель-адъютант, доставивший распоряжение об изъятии наград, заверил что распоряжение касается и золотых знаков тоже. Это могло означать только одно - Император Павел был в курсе всего того, что происходило с подполковником Грузиновым и лично распорядился унизить офицера. Заключение Петра Осиповича на гауптвахте продолжалось более трех месяцев и закончилось в тот самый день, когда старший брат был зачислен в Свиту Императора, т. е. 29 июня. Освобождение, должно быть, не обошлось без хлопот Евграфа Осиповича. Во всяком случае, Петр узнал в тот день, что он прощен, ему возвращены воинские знаки отличия и… официально предложено «увольнение от службы». Эта странная история так никогда и не получила должного разъяснения. Было известно только, что подполковник Петр Грузинов пострадал по одному делу с подполковником Войска Донского Грековым. Несомненно то, что оба офицера стали жертвами какой-то интриги, так хитро закрученной, что подозрительный и недружелюбный Император никому не захотел раскрыть ее корней. В чем были виноваты офицеры? Почему им не дали оправдаться? Как можно было прощать Петра Грузинова, не объяснив предварительно, за какие именно прегрешения его прощают?Вся эта странная и невеселая история, послужившая прологом к дальнейшим трагическим событиям, имела на тот момент лишь одну положительную сторону: Петра Осиповича не вызывали на допросы в Тайную экспедицию при Сенате и не пытали там. Следует отдать должное: по сравнению с временами Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны нравы тайной полиции претерпели заметное смягчение. Ничего подобного тому, что довелось пережить Артемию Волынскому или братьям Долгоруким, Петр Грузинов не испытал. (Объективности ради следует признать, что определенный ореол трагичности и загадочности как Тайная экспедиция, так и ее глава С. И. Шешковский сохраняли на протяжении многих лет. Изустные предания рассказывали о манере Шешковского бить на допросах стеком по зубам, о самозажимающихся креслах в его аппартаментах и пр. , но историческая правда состоит в том, что никакого особого изуверства этот «герой плаща и кинжала» на самом деле не чинил. Над демонизацией Шешковского немало потрудились некоторые из писателей 19-го столетия - в частности сын Радищева - но зачастую из сочинений того времени можно заключить, что их авторы плохо знали предмет, о котором брались судить. Степан Иванович Шешковский прожил сравнительно тихую и небогатую событиями жизнь; скончался он 12 мая 1794 г. в возрасте почти 74 лет в чине тайного советника. Никаких запредельных изуверств секретная полиция под его чутким руководством не вершила. Известно, что Императрица Екатерина Вторая была врагом пыток и всегда старалась обходиться без чрезмерной жестокости. Весьма показательна в этом отношении громкая история с расследованием преступлений Дарьи Салтыковой («Салтычихи»), которую Императрица велела официально уведомить о предстоящей пытке в том случае, если та не сознается в убийствах своих крепостных людей. «Салтычиха» не созналась. Тогда ее в течение месяца увещевал священник, предупреждя о возможной смерти под пыткой. «Салтычиха» священника слушала с интересом, но вины своей все равно не признавала. Императрица, крайне раздосадованная ее упорством, подумала - подумала и решила… «Салтычиху» не пытать!)Павел же Первый, вступив на престол, подтвердил распоряжение своего отца - Императора Петра Третьего - о запрещении пыток при проведении дознания. Так что в целом можно считать, что за сорокалетний промежуток времени следственные процедуры стали гораздо более разумны и человечны. Поэтому Петр Осипович Грузинов, оставив в 1798 г. военную службу, мог сетовать, скорее, на страдания уязвленного самолюбия, нежели телесные муки. Он не переставал утверждать, что является кавалером ордена св. Георгия 4-й степени, награды, пользовавшейся большим уважением в России, хотя на самом деле в списке награжденных этом орденом его уже не было. Очевидно, фамилия его была зачищена, а орден с тем же самым номером оказался повторно вручен другому лицу. Во всяком случае, подполковник не раз возвращался в своих рассказах к отнятому ордену и это могли слышать самые разные люди. В сопровождении фельдъегеря Петр Осипович вернулся на Дон и стал безвыездно жить в городке Черкасске вместе со своим отцом Осипом Романовичем, к тому времени уже разбитым параличом и практически обездвиженным. Карьера же старшего брата, как будто бы, продолжалась вполне благополучно. Император Павел продолжал демонстрировать Евграфу Осиповичу свое благоволение. Полковнику Свиты было пожаловано крупное имение в Московской губернии - село Воздвиженское. Встречи его с Императором происходили почти ежедневно; Павел Первый всегда бывал ровно-дружелюбен и, казалось, напрочь забыл неприятную историю с младшим братом. С какого-то времени Император даже сделался необыкновенно внимателен к Евграфу Осиповичу. В конце лета 1799 г. , узнав, что отец его - Осип Романович - разбит параличом, Император вдруг стал уговаривать Грузинова поехать в Черкасск и проведать старика. Евграф Осипович ехать не хотел; он хорошо знал, сколь мнителен Император и не хотел даже на месяц покидать круг ближайших приближенных. Император, однако, настаивал и это неожиданное внимание к судьбе парализованного отца, должно быть, подсказало Грузинову, что против него ведется интрига. Неспроста Павел Первый сделался вдруг так пристрастно-заботлив!В конце-концов Евграфу Осиповичу пришлось подчиниться прямому предписанию Императора и отправиться в конце августа 1799 г. к отцу на Дон. Чтобы полковник не расстраивался и не подозревал плохого, Император великодушно дал ему в дорогу денег. Последнее, правда, не ввело в заблуждение Грузинова, хорошо знавшего все обходные маневры склонного к интригам державного властелина. Во всяком случае, когда за Москвой полковника Грузинова нагнал фельдегерь и вручил ему предписание Императора оставаться безвыездно в Черкасске, Евграф Осипович этому уже не удивился. Никаких объяснений сделанному распоряжению Император дать не пожелал. Он даже не посчитал нужным прямо обвинить в чем-либо Грузинова. Подвесил человека, точно рыбу за жабры, и оставил в невеселых размышлениях о своей будущности… Каков был статус полковника после получения предписания Императора: состоящий под следствием? ссыльный (на основании какого судебного решения? по какому обвинению?) или, все же, свободный человек? состоящий на воинской службе или уже нет? Наверное, сам Император не знал ответов на эти вопросы.

Неопределенный правовой статус полковника был упорядочен состоявшейся 6 октября 1799 г. отставкой. Причем, в приказе по армии, подписанном Императором, сообщалось, что основанием для отставки послужило прошение Грузинова (которого тот на самом деле не подавал). При этом сам Евграф Осипович именовался сотником, а не полковником Свиты Его Императорского Величества. Видимо, за время отсутствия полковника состоялось его перемещение из Свиты, но его об этом даже не поставили в известность. Для Евграфа Осиповича потянулась будничная провинциальная жизнь. Поначалу он регулярно покидал дом для конных и пеших прогулок, но вскоре прекратил этим заниматься - наступившая зима не способствовала путешествиям по окрестностям и визитам. Ничего похожего на светскую жизнь столицы в Черкасске не было и в помине: приемы официальных лиц не устраивались, балы не давались, открытые обеды местным дворянством не практиковались… Все общение по интересам было ограничено случайными разговорами с родственниками, эпизодически наезжавшими в Черкасск по тем или иным хозяйственным нуждам. Впрочем, какая-то умственная работа все же занимала Евграфа Осиповича. Можно не сомневаться, что человек его темперамента и ума не позволил бы себе закиснуть в тоске и лени. К весне 1800 г. он оставил свои комнаты на первом этаже родительского дома и перехал наверх, в мансарду, в три крохотные комнатенки под крышей. С собою он перетащил наверх и свое главное сокровище - библиотеку с большим количеством книг на европейских языках. Там, в мансарде, закрывшись от всего мира, даже от младшего брата, Евграф Осипович сутками просиживал над своими книгами. Чем они его занимали? что он там вычитывал? - в тот момент этого не знал никто. Прислуге было заперещено показываться в этих помещениях и там подолгу никто не убирал. Евграф Осипович перестал по утрам выходить к завтраку и все оттого, что поздно укладываясь спать, он не успевал вовремя просыпаться. Младший же брат все это время не переставал опекать отца. Мы не можем судить об отношениях братьев - следственное производство не дает никаких указаний по этому поводу - но можно предположить, что отношения эти были не очень теплыми. Петр Осипович был, видимо, погружен в насущные хозяйственные дела и потому от интересов старшего брата оказался весьма далек. Важно отметить, что оба брата прожили 1799-1800 гг. бобылями. У них не было жен, они не имели постоянных любовниц или случайных связей - это известно доподлинно. Обстановка той эпохи отнюдь не требовала от холостяка превращаться в монаха; здоровый и сильный мужчина благородного происхождения всегда имел возможность устроить личную жизнь с подобающим удобством. Донское казачье войско, участвовавшее во всех войнах Императрицы Екатерины Второй, несло большие потери и потому в казачьих городках и селениях было немало вполне респектабельных вдов самого разного возраста. Связь с женщинами этой категории отнюдь не расценивалась обществом того времени как компрометирующая. Кстати, сами донцы, не понаслышке знакомые с превратностями военной службы, относились к такого рода «полуофициальным» связям с полным пониманием. Но братья Грузиновы почти за год своего пребывания в Черкасске так и не смогли обзавестись любовницами. Объяснение этому может быть только одно: общественное мнение рассматривало их как изгоев, как лиц, которых следует сторониться. Вне сомнения, какая-то неблагоприятная молва докатилась из столицы до Черкасска; этот слух и предопределил отчуждение местного общества от изгнанников. Шло время. Миновала весна 1800 г. , клонилось к концу лето. Провинциальная жизнь шла своим неспешным чередом и, казалось, ничто было не в силах нарушить ее полусонную размеренность. Но спокойствие обыденной и сытой жизни казаческой общины мгновенно исчезло 13 августа, когда было объявлено об открытии в Черкасске Коммисии военного суда по ордеру атамана Войска Донского генерала Орлова. Ордер предписывал учредить коммисию для разбора обвинений Евграфа Грузинова в «оскорблении Императорского Величества и других преступлениях». Комиссия была весьма представительна по своему составу: председатель (презус): генерал-майор Родионов (Первый), члены коммисии: войсковые старшины Чикилев (Первый), Щедров (Второй), полковники Слюсарев (Первый) и Агеев (Первый), подполковники Леонов и Иловайский (Седьмой), секретарь коммисии: есаул Един (Третий). Разумеется, генерал от кавалерии Василий Петрович Орлов, подписывая ордер на создание военно-судной комиссии, действовал не спонтанно. Над его решением довлела монаршая воля, недвусмысленно выраженная прибывшими инкогнито из Петербурга высшими сановниками Империи - генералами Репиным и Кожиным. Именно незримое руководство этих людей придало всем действиям военно-судной коммисии неожиданные быстроту и агрессивность. Начало «дела Грузиновых», если его рассматривать беспристрастно, представляется довольно странным. В ордере генерала Орлова старшему из Грузиновых в вину ставились «дерзновенныя и ругательные против Государя Императора изречения», но формулировка эта появилась по настоянию петербургских кураторов, т. е. Репина и Кожина. До их появления на Дону никто и понятия не имел о подрывных речах Евграфа Осиповича. Можно было подумать, что в столице лучше знали с кем и о чем разговаривал в Черкасске отставной полковник. Впрочем, м. б. именно так дело и обстояло. Можно допустить, что неосторожность переписки либо банальный донос дал в руки Правительства материал, компрометирующий Евграфа Осиповича Грузинова. Причем, материал этот был столь достоверен, что сомнений в своей подлинности не вызвал. И командирование на Дон двух свитских генералов явилось своего рода монаршей реакцией на полученную информацию. В первый же день своей работы военно-судная коммисия озаботилась сбором информации в нескольких направлениях. Первым делом коммисия постановила арестовать Евграфа Осиповича Грузинова и на все время проведения расследования содержать его в кандалах. Подобное решение выглядело тем более странным, что на момент его принятия подозреваемый не только не пытался оказывать сопротивление (а кандалы, обычно, надевались на преступников, склонных к насилию), но даже не был лишен дворянского звания. В юридической практике тех лет последнее было совершенно необходимо: лиц благородного происхождения не заковывали в кандалы вплоть до момента лишения всех прав состояния (т. е. до «гражданской» казни). Кроме того, коммисия озаботилась изучением бумаг семьи Грузиновых. Для этого были арестованы их домашний архив и библиотека; члены коммисии явились в дом Грузиновых, чтобы лично присутствовать при описи и изъятии бумаг. Понятно, что просто собрать бумаги по всему дому представлялось явно недостаточным, дом для этого подвергли тщательному обыску. Впрочем, эпитет «тщательный» в настоящем контексте следует воспринимать с немалой долей условности, поскольку сами члены коммисии во время проведения обыска имели весьма смутное представление о том, что же именно они ищут. Ничего такого, что явно грозило бы Самодержавию вообще и Императору Павлу Первому в частности, они во время обыска отыскать так и не смогли. Однако, в бумагах Евграфа Осиповича были найдены две в высшей степени любопытные записки, взволновавшие членов коммисии до такой степени, что ее петербургские кураторы распорядились немедленно направить оригиналы в Петербург для ознакомления. В следственном деле остались только копии, снятые с оригиналов секретарем коммисии. Момент этот очень интересен и красноречив; скорее всего, записки посылались в столицу для предъявления лицу, знакомого с почерком старшего из братьев Грузиновых, быть может, даже самому Императору. Предположение это не покажется невероятным, если вспомнить о том, что для организации сыска на Дон прибыли аж два генерала Свиты Его Величества, т. е. Павел Первый явно желал быть лично осведомлен обо всех обстоятельствах расследования. Что же содержали в себе упомянутые записки?Первая, насколько можно судить по тексту копии из «дела», приведенному в октябрьском 1878 г. номере «Русской старины», представляла собой довольно сумбурную политическую декларацию. Своей расплывчатой формой она весьма напоминала те агитки, которые кандидаты в нынешнюю «политичекую элиту» бросают накануне выборов в почтовые ящики современному «электорату». Вызывает улыбку уже первая фраза этой записки: «всеусилить и всеумножить счастие…». А далее полковник в отставке Грузинов давал рецепты подобного «всеумножения счастья». Рецепты, надо сказать, весьма радикального свойства: «выгнать из Стамбула турков, а также шпионов «, «утвердить там свою столицу», «учредить сенат», «покоря (турок), принести великую жертву», «премудростно сочинить закон» и т. п. А в качестве инструмента достижения подобной гармонии Евграф Осипович весьма разумно указывал на «ратмену (т. е. армию) не менее 200 тысяч, против коея всех». Другими словами, Грузинов считал необходимым создание воинской силы, способной действовать против любого противника. Вторая записка, являлась по своему смыслу развитием первой, но по содержанию - гораздо примитивнее, а по размеру - много меньше. В ней Евграф Осипович формулировал идею некоего космополитического города, населенного людьми разных народностей и вероисповеданий (казаками, татарами, греками, грузинами, израильтянами, черкесами и пр. ), которые, живя в мире и согласии, достигают всеобщего равноправия, примирения и счастья. Этакая ипостась космополитического Нью-Йорка на земле Войска Донского. В самом конце полковник формулировал довольно наивную мысль о собственной роли в этом процессе: «внушить , чтобы они возвели меня себе в начальники «. Куда уж красноречивей! Т. е. всеобщее благо - это дело, конечно, хорошее, но и о самом себе забывать никак нельзя!Уже в тот самый злосчастный для Евграфа Осиповича день 13 августа 1800 г. он был вызван на первый официальный допрос в военно-судную коммисию.

Прежде всего, арестованному полковнику задали общий вопрос по первому пункту, т. е. о «непочтительных отзывах о Государе Императоре». Понятно, что подобная неконкретная формулировка давала возможность лавировать обеим сторонам - и обвинителям, и обвиняемому. Тем удивительнее, что Грузинов не счел нужным запираться по этому пункту и дал по нему весьма конкретное объяснение. Он рассказал, что как-то раз в присутствии двух свидетелей - неких Попова и Касмынина - «сругал скверно-матерно самого Государя «. Он объяснил собственное раздражение тем, что Попов и Касмынин требовали от него денег, данных в долг, и при этом грозили жалобой Императору. По тому, как спокойно и безо всяких затей Евграф Осипович признал этот пункт обвинения, можно предположить, что подобное сквернословие действительно имело место и, скорее всего, случившееся произошло примерно так, как рассказал об этом Грузинов. Сам он большого греха за собой не чувствовал; виноват, дескать, погорячился, ну, накажите меня!Но когда речь на допросе зашла о содержании отобранных при обыске записок, обвиняемый замолчал, точно воды в рот набрал. По тексту записок коммисией были сформулированы около 30 вопросов, в которых детально разбиралось их содержание. Евграф Осипович Грузинов не пожелал ответить ни на один из этих вопросов и даже не пожелал объяснить причину такого странного упорства. Коммисия была чрезвычайно озадачена таким поведением, тем более странным, что свою брань в адрес Императора Грузинов перед тем признал безо всякого трепета. Дабы образумить обвиняемого, коммисия решила пригласить для его увещевания и направления на путь истинный священника. Протоиерей черкасской Воскресенской церкви Петр Федорович Волошеневский явился в коммисию и, запершись с Грузиновым в отдельном кабинете, около часа убеждал его облегчить душу чистосердечными признаниями. Побеседовав со священником, обвиняемый опять предстал перед членами военно-судной коммисии, которые принялись снова зачитывать ему вопросы по содержанию записок. Какое-то время Евграф Осипович молчал, но затем, видимо, терпение его лопнуло и он, как явствует из протокола, «пренебрег судом и начал говорить решительно и дерзко». Содержание его монолога, пространного и горячего, можно выразить всего одной фразой, им же самим и произнесенной: «не могу быть судим воинскими и гражданскими судами». Фраза эта, видимо, поставила коммисию в тупик; ее члены не были уверены в том, что они действительно имеют право судить действия лица, приближенного к Императору (пусть и в прошлом). Монолог Грузинова положил конец допросу; обвиняемого отправили под караулом на гауптвахту, а члены коммисии разошлись по домам. Было бы логично ожидать, что на следующий день отдохнувшие и посвежевшие господа офицеры с удвоенной энергией примутся за допросы и многомудрые рассуждения по существу дела. Фронт работ был очерчен: помимо старшего брата имело бы смысл допросить младшего Грузинова, вызвать в коммисию упомянутых накануне Попова и Касмынина и провести очные ставки с их участием. Но ничего этого сделано не было. Если смотреть материалы дела, можно решить, что 14 августа военно-судная коммисия в полном своем составе пребывала в спячке и работой не занималась. Но такое заключение будет едва ли справедливым: на самом деле члены комисии пытались определить границы своих полномочий и получить руководящие указания относительного дальнейшего ведения расследования. Для этого они снеслись как с генералом Орловым, учредившим коммисию, так и со столичными генералами, чье негласное руководство, видимо, беспокоило казаков. Войсковой атаман Орлов дал следователям своего рода карт-бланш и полную свободу рук; генералы Кожин и Репин потребовали скорейшего расследования «дела Грузинова». Членам коммисии стало ясно, что по-тихому свернуть следствие не получится; если у Грузинова и были в столице высокие покровители, то их пока что в расчет принимать не следовало. Укрепленные в своей решимости сломить упорство Евграфа Осиповича Грузинова следователи вызвали его на следующий допрос 15 августа. Протоиерей Волошеневский опять встретился с Грузиновым один на один. Он снова и попытался уговорить обвиняемого не чинить препятствия правосудию. Собственно допрос последовал уже после священнического увещевания. Само по себе подобное увещевание духовного лица содержало в себе элемент устрашения. Обычно оно предшествовало вынесению постановления о применении пытки. Причем никакой строгой регламентации продолжительности и содержания «пастырского увещевания» не существовало. Как было упомянуто выше известная помещица Дарья Салтыкова («Салтычиха») по прямому приказанию Императрицы Екатерины Второй подвергалась увещеванию на протяжении целого месяца. Легко понять, что при подобной интенсивности эта процедура превращалась в мощный инструмент психологического воздействия на подозреваемого. Неоднократное увещевание Грузинова-старшего протоиреем Волошеневским являлось таким же психоэмоциональным прессингом, что и прямое запугивание.

Евграф Осипович, правда, слабости не выказал. Напротив, после допроса 13 августа он как будто бы почувствовал уверенность в своих силах. Во всяком случае, при повторном допросе он уже не отмалчивался, а сразу же перешел в атаку на военно-судную коммисию. Протокол допроса так формулировал речь Грузинова: (отвечал) «дерзко, что ни на что никакого ответа не даст ни по какому принуждению , сказывая, что воля духа требует того, что никто не может (ему) постановить границ». Далее последовал весьма примечательный пассаж: (обвиняемый) «произносил с грубостию, чтобы растолковали ему, почему он российского Императора подданный?» И военно-судная коммисия принялась обсуждать вопрос, как сказали бы сейчас, о примате общегосударственного права над территориально-автономным, и в конце-концов сошлась на том, что обвиняемый является подсудным законам Российской Империи «как здешний уроженец, природный русский подданный». Далее Евграф Осипович Грузинов заявил, что не станет разговаривать с членами коммисии до тех пор, пока они не отдадут приказ снять кандалы с него самого и младшего брата и не отпустят их домой. Он соглашался отвечать на вопросы следователей только как свободный человек. Надо сказать, что материалы следствия до этого момента не содержали никаких указаний на то, что младший из братьев также был закован в кандалы. Более того, коммисия генерал-майора Родионова как будто бы вообще не интересовалась Петром Осиповичем. Следует подчеркнуть, что наложение оков расценивалось как наказание болезненное и унизительное и обыкновенно фиксировалось протоколом. В «деле Грузиновых» подобных записей сделано не было, что указывает либо на явное нарушение коммиссией юридических процедур, либо на неполноту сданных в архив документов. Видимо, арест младшего брата состоялся 14 августа 1800 г. , поскольку еще днем ранее Петр Осипович оставался на свободе. После ареста млашего брата заковали в кандалы точно также, как и старшего. Наложение оков преследовало цель унизить арестованных. Никакой другой мотивацией эту меру объяснить невозможно. Допрос зашел в тупик. Кандалов с Грузинова-старшего, разумеется, никто не снял, а он, в свою очередь, не стал отвечать на вопросы членов коммисии.

На этом этапе, очевидно, следствие зашло в непроходимый тупик: не имело смысла проводить дальнейшие допросы лица, отказывавшегося по доброй воле отвечать на все задаваемые вопросы. Переходить же к классическому «допросу c пристрастием» не хватало ни оснований, ни полномочий. Еще при своем восшествии на престол Император Павел подтвердил указ своего отца - Императора Петра Третьего - об отмене допросов под пыткой. Конечно, над Грузиновыми неявно висела угроза пытки, возможно даже им прямо грозили, не занося этих слов в протоколы, но чтобы перейти от слов к делу требовалась санкция самого Императора. Никакие генералы Его Свиты - ни Кожин, ни Репин - своим приказом отменить монаршее постановление не могли. Потому военно-судная коммисия генерал-майора Родионова (Первого) впала в ступор. Стал явно ощутим дефицит продуктивных идей. Коммисия в полном своем составе отправилась на совещание к войсковому атаману Орлову, на квартире у которого находились столичные генералы. То, что надумали великие военные умы настолько не укладывается в рамки юридических норм и здравого смысла, что исторических аналогий даже и отыскать-то непросто. Орлов замыслил масштабную психическую атаку, призванную по его мнению подавить волю Грузинова-старшего к сопротивлению. Протоиерею Волошеневскому приказали сделать обвиняемому «убедительное увещевание», т. е. с распятием и Евангелием в руках, в помещении вне здания суда. Протоиерея обязали со ссылками на Священное Писание доказать обвиняемому пагубность его запирательства и после окончания «увещевания» письменным рапортом сообщить коммисии о том, как оно проходило. Не довольствуясь рапортом, высшие чины надумали лично проследить за ходом «убедительного увещевания». Для этого генералы Орлов, Кожин и Репин решили спрятаться рядом с помещением, где предполагалось провести беседу священника с Грузиновым. После окончания увещевания, генерал-адъютант Кожин планировал быстро войти в комнату и жестко потребовать от Грузинова ответа на все вопросы коммисии. То, что случилось далее можно, конечно, без преувеличения назвать одной из позорнейших позорнейшей страниц истории войска Донского. Один из высших его офицеров - войсковой атаман Орлов - «для примечания существа слов» (так сказано в деле) спрятался за дверью в церкви Воскресения Христова, а рядом с ним приникли к косяку особо доверенные генералы императорской свиты. Приведенный под конвоем в храм Евграф Осипович Грузинов более часа общался со священником, а за их беседой напряженно следили самые, пожалуй, благодарные слушатели в мире - те самые генералы, которых Александр Васильеывич Суворов с полным основанием величал «паркетными шаркунами». Они не только не устыдились самого факта подслушивания, но напротив, об организции его оставили запись в постановлениях военно-судной коммисии. В ее же материалах оказалось и другое постыдное свидетельство попрания закона: рапорт священника (т. е. лица духовного) о том, как именно протекало «увещевание» обвиняемого офицера. Евграф Осипович Грузинов встав на колени перед аналоем со Священным Писанием утверждал, «будто высокомонаршие благодеяния принадлежат ему по заслугам», доказывал, что донские казаки вечной присягой Императору Всероссийскому не обязаны, но лишь при поступлении на службу принимают присягу временную, а потому он, находясь в отставке, подданным Императора Павла Первого не является. Все доводы протоиерея Волошеневского, по словам его рапорта «Евграф опровергает и ни малейшей перемены в его ожесточении не оказывает «. Особенно Грузинову повредили исторические ссылки на Ермака Тимофеевича и иных легендарных донских казаков, действовавших, зачастую совершенно независимо от московских царей. Протоиерей расценил такого рода исторические экскурсы как призыв к устранению верховной власти. Рапорт Волошеневского богато пересыпан эпитетами, типа, «дерзкие выражения», «отвратительные слова», «ужас по его замыслам», «неистовые слова», «говорил громко и дерзко» и т. п. В самом конце своего любопытного опуса Волошеневский сравнил Грузинова с «злобной тварью». Может показаться удивительным, но лексика священника из Черкасска весьма напоминала филологические изыски генпрокурора сталинской эпохи Вышинского. Следственное дело Евграфа Осиповича Грузинова обогатилось беспримерными в своем роде рапортами как протоиерея, спровоцировавшего с обвиняемым полемику, так и подслушивавших у двери генералов. После того, как священник более часа раздражал обвиняемого спором, в дело вступил генерал Кожин. Можно сказать, выскочил, как черт из табакерки. Разговор Кожина с Грузиновым продолжалася более двух часов. Обстановка храма подействовала на обвиняемого раскрепощающе: он выражался более свободно, нежели прежде, полагая, очевидно, что отсутствие секретаря не позволит обернуть сказанное против него. Генерал и отставной полковник, знакомые еще по службе в Гатчине, вступили в весьма напряженный спор об истории и политике Российской Империи вообще и на Дону в частности. В своем рапорте Кожин назвал эту полемику «фамильярными разговорами». И в конце-концов, генерал добился того, что Грузинов неосторожно проговорился и назвал фамилию человека, осведомленного о его образе мыслей. «Потом разгорячившись от моих умышленных похвал (Грузинов - прим. murder`s site) сказал, что к нему многие ходили, коих он, однако же, не помнит, кроме названного им дяди Катламина, коему он, Грузинов, много нес и подчивал водкой «, - так написал в своем рапорте свитский генерал Кожин. Дело было сделано! Из уст обвиняемого удалось вырвать фамилию человека, которому, для начала, можно было бы вменить в вину хотя бы недонесение о порочном образе мыслей. На третий день следствие, наконец, стронулось с мертвой точки. Борис Андреевич Катламин, родившийся в 1739 г. , был опытным и уважаемым на Дону воином, участвовавшим едва ли не во всех войнах екатерининской эпохи. Большой карьеры он не сделал, майором стал только при увольнении из армии в 1800 г. ; без преувеличения можно сказать, что это был один из тех добросовестных офицеров, что во все времена тянули безропотно свою лямку, не получая от власти ни чинов, ни орденов. Но именно таким безответным трудягам русская армия обязана своей дисциплиной и ратными подвигами, прославившими ее. От всех своих начальников майор Катламин получал прекрасные аттестаты; аттестат, подписанный Потемкиным, висел в гостиной его дома на видном месте. Нет ничего удивительного в том, что такая бумага являлась предметом гордости: это только в столицах на вояк из Государевой Свиты ордена и эполеты сыпались золотым дождем, те же солдаты и офицеры, что ходили под штыки и пули, наград этих почти не видели. Мать Катламина была сестрой бабки Евграфа Осиповича Грузинова, т. о. он приходился обвиняемому дядей. Был он человеком по тем временам достаточно образованным: кроме русского языка знал и греческий, и турецкий, и калмыцкий. К моменту его допроса, состоявшегося 16 августа 1800 г. , майор Катламин уже был осведомлен об арестах обоих племянников и потому, видимо, вызов в коммисию не застал его врасплох. Борис Андреевич был на допросе чрезвычайно аккуратен в выражениях и явно старался не сказать лишнего. В своих обстоятельных показаниях он утверждал, что бывал у племянников в гостях всего два раза с интервалом более года. Никаких подозрительных разговоров от Евграфа Осиповича Грузинова он никогда не слыхал и «разговаривал с ним об одних только домашних обыкновенных обстоятельствах». В подтверждение своих слов Борис Андреевич сослался на свидетелей его разговоров с Евграфом Осиповичем Грузиновым; в одном случае, свидетелем был назван старшина Афанасьев, а в другом - хорунжий Шапошников. Военно-судная коммисия чрезвычайно заинтересовалась новыми персонажами. За ними немедленно были посланы нарочные. Но пока не прибыли новые свидетели, коммисия решила еще раз допросить старшего из братьев Грузиновых. Евграф Осипович своих прежних требований не изменил и опять категорично заявил о необходимости снятия с него кандалов и разрешения отправиться домой. Лишь при выполнении этих условий он соглашался отвечать на вопросы следователей по существу. Явившийся в коммиссию хорунжий Иван Шапошников в своих обстоятельных показаниях рассказал о том, когда и по какому поводу бывал в доме Грузиновых. Ничего предосудительного о Евграфе Осиповиче он не сообщил, но подтвердил, что у Грузиновых действительно бывал их родственник старшина Афанасьев. Кроме того, свидетелем была названа фамилия некоего Рубашкина, есаула, приезжавшего для поздравления парализованного Осипа Грузинова. В числе лиц, имевших денежные дела с Евграфом Осиповичем были названы казаки Василий Попов и Зиновий Касмынин. Всех упомянутых Шапошниковым лиц военно-судная коммисия решила без промедления разыскать и допросить. В орбиту расследования втягивались все новые и новые лица. Прорыв произошел 18 августа 1800 г. , когда коммисия получила первые достоверные показания, прямо уличавшие Евграфа Осиповича в прознесении противоправительственных речей. Зиновий Касмынин рассказал о том, что Грузинов хвалил прилюдно Пугачева и пренебрежительно отзывался о милостях Императора Павла Первого, одарившего его крепостными крестьянами. Повод для произношения столь предосудительных речей был довольно любопытен: казаки Попов и Касмынин приходили к Евграфу Осиповичу требовать возврата 145 руб. , которые старший из братьев Грузиновых взял в долг у Попова еще во время своей службы в Лейб-казачьем полку. В принципе, факт этот признал и сам Евграф Грузинов на первом же допросе, но тогда он ничего не сказал о том, что хвалил бунтовщика Пугачева! Т. о. военно-судная коммисия получила с одной стороны независимое свидетельство брани в адрес Государя Императора, а с другой - повод обвинить Грузинова-старшего во лжи под присягой. Надо сказать, что в 1800 г. еще действовало решение Императрицы Екатерины Второй о полном забвении имени Пугачева и истории его мятежа. Все материалы, имевшие хоть какое-то к нему отношение были строго засекречены; дабы вытравить всякую память о страшном восстании по велению Императрицы были переименованы река Яиц и Яицкий городок. Сама фамилия Пугачев была под запретом! Первые архивные материалы о пугачевском бунте были опубликованы только в 1816 г. , но вплоть до эпохи Императора Николая Первого тема эта была малоизвестна и полусекретна. Не случайно она так интересовала А. С. Пушкина!Поэтому, упоминание Грузиновым фамилии страшного мятежника, чрезвычайно взволновало следователей. Касмынин постарался удовлетворить их любопытство: « он (т. е. Грузинов-старший) с запальчивостью продолжал сказывать: что я не так как Пугач, но еще лучше сделаю; как возьмусь за меч, то вся Россия затрясется!» Примечательно, что Попов - товарищ Касмынина в деле вытряхивания из должника денег - упомянутых слов Грузинова не вспомнил. Но Касмынин стоял на своем и назвал фамилию еще одного свидетеля, способного подтвердить точность его показаний: Колесников. Доставленный в коммисию из станицы Луганской казак Илья Колесников показания Касмынина подтвердил: «будучи в горячности (Грузинов) сругал матерно самого Государя; упоминал о Пугаче, что-де он вступился было за землю, но пропал; я бы сделал также, как Пугач «. Т. о. получалось, что Касмынин говорил правду, а Попов покрывал своего прежнего начальника по Лейб-казацкому полку. Чтобы разъяснить ситуацию военно-судная коммисия устроила очные ставки Евграфа Грузинова, Зиновия Касмынина и Василия Попова. Ставки эти сопровождались страшной руганью и разнообразными взаимными обвинениями. Все три их участника своих прежних показаний не изменили, но Касмынин дополнил заявление, сделанное ранее: «… по выходе нашем из дому, когда напомянул я ему, Попову: слышал прописанные его (Грузинова) дерзкие речи? - сказал он, что слышал». Фактически Касмынин обвинил в нарушении закона не только Грузинова, но и своего товарища Попова. В коммисию был вызван 15-летний Федот Данилов, бывший единственным слугою в доме Грузиновых. От него удалось добиться пофамильного перечисления всех лиц, бывавших у Грузиновых в последние год-полтора. Список получился не очень большой, поскольку братья жили весьма уединенно и почти никого у себя не принимали. Никаких новых фамилий Федот Данилов не назвал; в его списке фигурировали уже известные военно-судной коммисии есаул Николай Рубашкин, сотник Илья Грузинов, старшина Иван Афанасьев. Все эти люди находились в определенном, хотя и очень далеком родстве как между собой, так и с Грузиновыми. Само по себе их общение никого ни в чем не уличало. Подросток-слуга сказал на допросе, что младший из братьев Грузиновых ездил порой в довольно далекие поездки - в Ростов, Нахичевань, по хуторам к родственникам. Упоминание о поездках чрезвычайно заинтересовало атамана Орлова. Дело в том, что оба брата, после их водворения в Черкасске, состояли под негласным надзором местной административной власти. Непосредственное осуществление этого надзора было поручено хорунжему Степану Чеботареву. В военно-судную коммисию был вызван Чеботарев. Вообще-то, представляется довольно странным, что про него вспомнили только теперь, поскольку этот человек (теоретически, по крайней мере) должен был быть лицом, наиболее информированным как о поведении братьев, так и круге их общения. Степана Чеботарева следовало бы допросить в самом начале работы коммисии, но никак не на второй неделе. Задержка с вызовом негласного надзирающего получила на допросе свое разъяснение - его просто не смогли отыскать в Черкасске. Глаза и уши тайного сыска все это время обретались за десятки километров от объекта своего негласного надзора - в станице Прибылянской. Арест братьев для Чеботарева оказался полной неожиданностью, находясь в Прибылянской он и понятия не имел о событиях в Черкасске. Уже по одному этому можно было заключить, что доблестный хорунжий вряд ли способен поразить следователей своей осведомленностью. И действительно фонтан красноречия господина хорунжего по существу оказался исчерпан всего одной фразой: «Во все время надсматривания за поведением не приметил за ними никакого вредного поступка». Когда Чеботарева стали расспрашивать о поездках младшего из братьев, господин надзиратель чистосердечно признался, что «о езде его не ведает». Такой вот сильно негласный надзор был учрежден за высланными из столицы офицерами!Войсковой атаман Орлов, ознакомившись с докладами членов коммисии, склонился к мысли, что Катламин, Шапошников и Илья Грузинов сознательно вводят следователей в заблуждение, отказываясь сообщить компрометирующие Евграфа Грузинова сведения. Потому, изрядно поразмыслив над сложившейся ситуацией, генерал Орлов решил склонить упомянутые лица к сотрудничеству весьма неожиданным приемом. Орлов написал ордер на приведение упомянутых свидетелей к «очистительной присяге» и их последующему допросу. «Очистительной присяги» как узаконенной нормы не существовало; генерал просто-напросто придумал текст, который надлежало прочесть перед распятием и Священным Писанием… Какую юридическую силу могла иметь эта писанина - совершенно непонятно; с таким же успехом свидетелей можно было заставить читать перед распятием гороском или театральную афишу. Генерал Орлов явно испытывал тягу к дешевым театральным эффектам и громким фразам, причем нелепости и незаконности своих требований явно не осознавал. Тем не менее все лица, вызвавшие неудовольствие следственной коммисии, подверглись новым допросам, перед которыми читали бредовый текст «очистительной присяги». В нем они призывали на свою голову разного рода кары (удавление, проказу, трясучую болезнь и т. п). Улыбаться тут не следует вовсе, такого рода кошмарные напасти действительно были прописаны в тексте «присяги»! Новые допросы ни к чему не привели: Катламин, Илья Грузинов и Шапошников своих нейтральных в отношении обоих братьев показаний не изменили. В то самое время как коммисия генерала Родионова (первого) напрягала коллективный разум, пытаясь найти состав преступления в словах и поступках Грузинова-старшего, другая представительная коммисия, возглавляемого генерал-майором Поздеевым (первым), вела допросы младшего из братьев. Какие такие страшные преступления вдруг открылись на совести Петра Грузинова неизвестно - делопроизводства этого не сохранилось. Но в материалах коммисии генерала Родионова остались протоколы допросов Петра Осиповича, сделанные коммисией Поздеева по поручению их коллег. Формально оба расследования не пересекались, но нет никаких сомнений в том, что работу обеих коммисий курировали одни и те же лица. К чести братьев следует сказать, что они защищали друг друга как могли. На каждом допросе старший Грузинов требовал освободить от кандалов и отпустить домой младшего брата. Младший же не уставал отвергать все обвинения в адрес старшего. Петра Осиповича увещевал все тот же протоиерей Волонешевский, но младший брат с достойным восхищения упорством пренебрегал всяческими запугиваниями священника и твердил одно и то же: «никогда не слышал», «никаких (преступных) разговоров слышать не мог», «не знаю», «никаких (противоправительственных) разговоров не происходило» и т. д. Коммисия генерала Родионова (первого) была чрезвычайно озабочена розысками Афанасьева; об этом человеке упоминали некоторые свидетели, но его нигде не удавалось отыскать. Пока до долам и весям донской земли сновали нарочные, имевшие на руках предписания о «доставлении в Черкасск старшины Ивана Афанасьева», военно-судная коммисия озаботилась новым допросом Евграфа Осиповича Грузинова. Атаман Орлов жаждал сломить волю обвиняемого и добиться от него формального признания вины и покаяния. Но и этот - последний уже - допрос старшего из братьев, состоявшийся 24 августа 1800 г. , удовольствия следователям не принес. Доставленный в коммисию, Евграф Осипович заявил: «Я вам сказываю, что пока свободен не буду, ничего не скажу; так велите меня повести вон! Я не виноват ни пред кем. Я говорил, что Императора бранил; а что он изволит почесть - воля его. Не упорствую в ответе, а не отвечаю и отвечать не буду по причине той, что несвободен». Протоиерей Петр Федорович Волошеневский подступил было к обвиняемому с новыми увещеваниями, но Грузинов даже не стал его слушать, а повернулся к священнику спиной. Допрос на этом и закончился. К этому времени удалось отыскать Афанасьева. Коммисия с нетерпением ждала его появления в Черкасске, но свидетель обманул ожидания следователей. Ему мерещились пауки в карманах и янычары на площади; призванный доктор признал помрачение рассудка, известное в народе как «белая горячка». Атаман Орлов, понукаемый столичными кураторами, повелел обойтись без допроса Афанасьева и 27 августа предписал коммисии подготовить обвинительное заключение и вынести приговор. Впрочем, уже на следующий день Афанасьев почувствовал себя вроде бы лучше. Коммисия все-таки его допросила и произошло это 31 августа 1800 г. Афанасьев заявил, что своими ушами слышал, как Евграф Грузинов матерно отзывался об Императоре Павле, говоря, будто тот, подвергая его опале, послушался генерала Ливена. Свое недонесение Афанасьев объяснил тем, что считал Евграфа Осиповича умственно нездоровым. Чтобы доказать последний тезис, Иван Афанасьев привел несколько примеров крайней раздражительности племянника (родная сестра Афанасьева была матерью братьям Грузиновым). В тот же день в коммисию доставили Евграфа Осиповича и устроили очную ставку племянника с дядей. Последний с жаром принялся разоблачать Евграфа, но тот отказался от всяческой полемики и лишь повторил требование о снятии кандалов с него и младшего брата. На этом, собственно, следствие и окончилось. Расследовать более было нечего. Коммисия принялась состалять обвинительные заключения по каждому из побывавших на ее допросах лиц. В зависимости от тяжести инкриминируемого деяния участь обвиняемого д. б. решить либо сама военно-судная коммисия, либо столичный Сенат. По мере оформления заключений (т. н. «экстрактов») они вручались для ознакомления обвиняемым. В число таковых попали почти все прежние свидетели; единственным, кого ни в чем не обвинили оказался, пожалуй, только 15-летний подросток Федот Данилов (ни в чем не был обвинен также и парализованный Осип Грузинов). Из копии следственного дела, дошедшей до нас, известно, что Афанасьев, Касмынин, Попов и Колесников подписали свои «экстракты» без оговорок, признав тем самым виновность в недонесении; Илья Грузинов, Катламин, Рубашкин и Шапошников сделали приписки, что виновными себя ни в чем не признают. Что касается судьбы главного обвиняемого - Евграфа Осиповича Грузинова - то ее определением занялся Сенат. С поразительной для этого ведомства оперативностью, явно по прямому монаршему повелению, дело было рассмотрено и уже 26 августа 1800 г. был вынесен приговор: нещаное наказание кнутом, отписание в казну подаренного Императором Павлом Первым имения и препровождение бывшего полковника в распоряжение генерал-прокурора. Рассмотрение дела Сенатом в тот момент, когда официально следствие еще не было окончено весьма симптоматично. Можно не сомневаться в том, что все материалы коммисии генерала Родионова копировались и без промедления отсылались в столицу; там с ними знакомился сам Император. Тот особенный характер рассмотрения дела, то грубейшее нарушение надлежащей процедуры, на которое пошел Сенат, свидетельствует как о формальности самого сенатского правосудия, так и о беспрецендентном давлении на этот судебный орган со стороны императорского двора. Конфирмация сенатского указа (вступление его в силу после утверждения Императором) последовала 29 августа 1800 г. , а уже вечером 4 сентября фельдегерь вручил конверт с приговором атаману Орлову. Не откладывая дела в долгий ящик столичные кураторы - Кожин и Репин - решили исполнять приговор на следующий день. А 5 сентября было днем тезоименитства супруги наследника престола - Великой княгини Елизаветы Алексеевны. Это был один из тех праздников, в который все приговоренные к телесным наказаниям и казни, получали помилование. Паркетных шаркунов это обстоятельство не смутило. Стремясь продемонстрировать ревностное соблюдение буквы закона, столичные генералы распорядились собрать на соборной площади Черкасска (на месте разрушенной к тому времени т. н. «пороховой казны») все население города и провести публичную экзекуцию в назидание свободолюбивым казакам. Братья были выведены на площадь в невиданных доселе нарядах: их обрядили в черные мешковидные балахоны с высокими треугольными капюшонами. Последние были скроены таким образом, что их длинные концы волочились по земле. Покрой этого странного одеяния был явно навеян испанским санбенито, особой одеждой, в которую облачались жертвы инквизиции перед тем, как отправиться на auto de fe. Склонность высоких столичных начальников к театральным жестам получила очередное выражение в этом дурацком маскараде. Генералы всерьез опасались заговора и мятежа сторонников Грузиновых. Место казни было взято в пехотное каре по углам которого были установлены 4 орудия, заряженные картечью. Стволы пушек были развернуты в сторону горожан и орудийная прислуга стояла подле лафетов с зажжеными фитилями. Евграф Осипович Грузинов был бит кнутом до тех пор, пока не скончался. Лишь после констатации смерти доктором, Грузинова отвязали от кобылы (бревна, которое призвано удерживать человека вертикально во время порки) и сбросили на землю. Столичные генералы присутствовали на площади и наблюдали за исполнением казни; впоследствии Репин написал рапорт на монаршее имя, в котором изложил обстоятельства случившегося. Через три недели последовала новая расправа - 27 сентября 1800 г. были казнены войсковой старшина Афанасьев, а также Попов, Касмынин и Колесников. Все они были приговорены за недонесение к отсечению головы. Жестокость наказания, явно необоснованная при не доказанном убедительно обвинении, вызвала на Дону состояние близкое к панике. Появились разговоры о том, что репрессивная политика в отношении казачества будет продолжена, что впереди - полное упразднение казаческого сословия подобное тому, которое случилось в 1774 г. с Запорожской Сечью (тогда репрессиям подверглось высшее командование запорожцев с атаманом Калнишевским во главе). Организаторы этой казни не стали ломать голову и во всем повторили процедуру, разработанную для предыдущей расправы. На площади опять была построена пехота с примкнутыми к ружьям штыками, а по углам каре были установлены заряженные картечью орудия. Свидетель казни 27 сентября так описывал работу палача: «сделалось так тихо, как будто никого не было. Определение прочитано, весь народ в ожидании чего-то ужасного замер… Вдруг палач со страшной силой схватывает Апонасьева (старинное написание, речь идет об Афанасьеве - прим. murder`s site) и в смертной сорочке повергает его на плаху, потом, увязавши его и трех товарищей-гвардейцев, стал, как изумленный, и несколько времени смотрит на жертвы… Ему напомнили о его обязанности, он поднял ужасный топор, лежавший у головы Апонасьева. И вмиг, по знаку белого платка, топор блеснул и у несчастного не стало головы». Но «дело Грузиновых» не окончилось на этом. Император Павел Первый, получив рапорт о казни своего недавнего приближенного, отреагировал совершенно неожиданно. С присущей ему экспансивностью и страстностью он обвинил своих генералов - Репина и Кожина - в превышении полномочий и намеренном искажении полученных ими предписаний. Во-первых, Павел Первый поставил им в вину казнь Грузинова (которого отнюдь не следовало убивать), а во-вторых, приведение в исполнение приговора в день тезоименитства Великой княгини. Большой общегосударственный праздник оказался омрачен кровью человека пусть и признанного преступником, но бывшим хорошо известным в столице и далеко не рядовым по своим личным качествам!Ситуация сложилась на редкость скандальная. Свитские генералы полагали, что в столице их ждет благодарность за проявленную ретивость и непреклонность; вместо этого, в Петербурге они попали под высочайший разнос. Павел обвинял генералов в умышленном перевирании его слов, в заговоре против него, во враждебной компрометации замыслов и т. п. Генералы сами вполне могли угодить под плеть палача, но их спасло заступничество некоторых лиц из ближайшего окружения Самодержца. В конце-концов Император Павел удалил от своих глаз обоих генералов, фактически поломав их карьеры. Кожин был выслан из столицы в дальний гарнизон, а генерал от кавалерии Репин был уволен с воинской службы с «отобранием патентов», т. е. с лишением чинов, военной пенсии и права ношения мундира. Причина отставки была сформулирована в именном Указе Сенату следующим образом: «за приведение в исполнение сентенции смертной казни на Дону, вместо заменяющего оную наказания, положенного моею конфирмациею». Что можно сказать о характере казни, выбранной для умерщвления Евграфа Осиповича Грузинова? Иначе, как нарочито-изуверской такую расправу и назвать нельзя. Да, нередки были случаи смерти под кнутом, но они происходили, так сказать, невольно, в силу слабости человека, либо преклонности его возраста. Для гарантированного умерщвления приговаривали к расстрелу, повешению, усекновению головы. Но запороть кнутом до смерти, даже не оговорив наперед число ударов - это был уже откровенный цинизм даже по весьма суровым представлениям того времени. Грузинова били около полутора часов; учитывая, что темп работы экзекутора составлял один удар кнута в 30-40 секунд, можно с уверенностью считать, что приговоренный вынес не менее 120 ударов. Ужасной представляется смерть в петле, поскольку удушение может затянуться на несколько минут, но что можно сказать о смерти, умышленно растянутой на час с лишком, сопровождаемой чудовищной болью и крайними физическими страданиями!«Дело Грузиновых» кажется возникающим из ниоткуда и исчезающим в никуда. Непонятно, что именно послужило его причиной - в следственных материалах не было исходного доноса. Непонятно, что происходило с другими приговоренными после казни Евграфа Грузинова и вплоть до 27 сентября: материалы военно-судной коммисии после 316 страницы уничтожены (т. е. как раз с того места, где обвиняемые знакомятся с «экстрактами» и либо соглашаются, либо не соглашаются с ними, заявляют протесты или ходатайства). Можно с уверенностью полагать, что твердый духом и последовательный в своих поступках Евграф Грузинов не стал молчать после изгнания из Петербурга осенью 1799 г. Вполне возможно, что он написал личное письмо Императору Павлу Первому в котором, скорее всего, допустил нелицеприятные характеристики как его образа правления, так и самой личности Монарха. Во всяком случае известно, что Император в феврале 1800 г. давал повеление графу Ростопчину «уничтожить письмо от ссыльного из Черкасска». Понятно, что хвалебное письмо в камин не попало бы. Раздраженное самолюбие Павла Первого было благодатной почвой для личной мести кого-либо из недоброжелателей Евграфа Грузинова - вся история правления этого Монарха подтверждает правдоподобность подобного заключения. «Дело Грузиновых» кажется возникающим из ниоткуда и исчезающим в никуда. Непонятно, что именно послужило его причиной - в следственных материалах не было исходного доноса. Непонятно, что происходило с другими приговоренными после казни Евграфа Грузинова и вплоть до 27 сентября: материалы военно-судной коммисии после 316 страницы уничтожены (т. е. как раз с того места, где обвиняемые знакомятся с «экстрактами» и либо соглашаются, либо не соглашаются с ними, заявляют протесты или ходатайства). Можно с уверенностью полагать, что твердый духом и последовательный в своих поступках Евграф Грузинов не стал молчать после изгнания из Петербурга осенью 1799 г. Вполне возможно, что он написал личное письмо Императору Павлу Первому в котором, скорее всего, допустил нелицеприятные характеристики как его образа правления, так и самой личности Монарха. Во всяком случае известно, что Император в феврале 1800 г. давал повеление графу Ростопчину «уничтожить письмо от ссыльного из Черкасска». Понятно, что хвалебное письмо в камин не попало бы. Раздраженное самолюбие Павла Первого было благодатной почвой для личной мести кого-либо из недоброжелателей Евграфа Грузинова - вся история правления этого Монарха подтверждает правдоподобность подобного заключения. Грузинов, скорее всего, был масоном. Во всяком случае, характер его рассуждений по политическим вопросам, ярко проявившийся в текстах найденных у него записок, выдает в Евграфе Осиповиче человека хорошо знакомого с космополитическими идеями масонов. Такого рода воззрения в среде столичной знати и гвардейского офицерства были для того времени совсем не редкостью. Масонская по своему духу революция во Франции напугала монархов по всей Европе и спровоцировала повсеместное принятие более или менее строгих полицейских мер в отношении масонов. Россия не стала исключением. А значит, Евграф Осипович Грузинов со своими идеями о создании на юге России (или в Константинополе) космополитического светского государства сразу попадал в разряд людей подозрительных. Скорее всего, именно причастность Грузинова к одной из столичных масонских лож, предопределила его отставку осенью 1799 г. История Евграфа Осиповича Грузинова наглядно продемонстрировала тот процесс самоизоляции Императора, который привел в конечном итоге Павла Первого к гибели. Взбаломошный Государь за несколько лет своего правления сумел оттолкнуть от себя практически всех людей, близких ему по времени «гатчинского затворничества». На их место пришли новые фавориты, выскочки и подхалимы, чье предательство обеспечившие успех мартовского переворота 1801 г. Когда в ночь на 12 марта в императорскую опочивальню ворвалась группа заговорщиков, рядом с тщедушным Павлом не оказалось отважного Грузинова и Император был бесславно убит. Через три десятилетия в схожей ситуации окажется сын этого Императора - Великий князь Константин Павлович. К нему в Бельведерский дворец в Варшаве около 19. 00 17 ноября 1830 г. ворвется группа польских подпрапорщиков под командованием Кучневского и Набеляка с намерением «казнить тирана». Заговорщики убъют начальника варшавской полиции Любовидзского и генерала Жандра, но самого Великого князя поразить не смогут. Константина Павловича спасут хладнокровие и бесстрашие всего одного преданного ему человека (притом безоружного!) - пожилого камергера Фризе, который успеет перед самым носом убийц закрыть на две задвижки дубовые двери кабинета. Так действия одного человека порой оказываются способны разрушить самые коварные интриги. Так не явилась ли мученическая гибель Грузинова провозвестницей скорой гибели самого Павла Первого?