Iron maidenСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Все аллюзии, ассоциации, коннотации и реминисценции с реальными политическими фигурами допущены умышленно. О да, теперь-то все говорят, что моя мать завершила своё – и без того красочное – земное бытие эффектным алым мазком, достойным истинного художника от политики. Странное сочетание понятий: художник, творец – и политика. Железный Бисмарк хорошо бы над этим посмеялся. Впрочем, он был князем и мужчиной, а Фридрих Второй при ещё более жёстком раскладе (император и знатный вояка) поигрывал-таки на флейте в свободные минуты, лелея в душе прекрасный образ помпезного Сан-Суси. Черчилль, всеобщий национальный кумир… Не знаю, не думаю: он ведь как раз был пейзажистом, и вполне серьёзным. А где умение управлять государством соседствует с умением живописать, там недалеко и до слияния. Я испытала похожее чувство: росла в семье прожжённой карьеристки и стала неплохой писательницей-мемуаристом. Первая моя книга была как раз о нашей семье и нашей Хильде, которая сама себя сделала: то ли вылила, то ли отлила, то ли изваяла. Вопрос только в природном материале, который для того потребовался. Железная Дева? Нет, папа никогда не называл её так, даже в самые горькие минуты. И мы тоже – я и мой брат-близнец, похожий на меня настолько, что нас нередко считали однояйцовыми. Хотя такое не лезло ни в какие ворота. Вообще никаких «мам», «пап» и сладких деточек. Атмосфера домашней морозильной камеры. Хильди, Хэйми, Ронни и Родни. Всё. Чтобы вам легче разобраться: Хильда, Хермиона, Роналд и Родерик. Родерик и Хильда поженились и родили Хермиону и Роналда. Отец был на десять лет старше матери, а я вышла из неё пятью минутами раньше брата. Итак, никаких сюсюканий. Но и ни одного из тех мерзких прозвищ, которые липли на Хильду, как репьи на собачью шерсть. Не говорю, что незаслуженно. Только её это, по видимости, трогало не больше, чем упомянутую собаку. В том смысле, что не пробирало до голой шкуры. Отец запрещал все клички наряду с нецензурной лексикой. Оттого мы с Ронни назубок выучили как то, так и другое. В предельно полном объёме. ЗубодробилкаКогда Халцедония подверглась бомбардировкам бывших союзников, младшей дочери бакалейщика не однажды пришлось отсиживаться в землянке, которую отец соорудил вместо семейного бомбоубежища. Так вот, когда тряслась земля и с потолочных брёвен сыпались гнилые опилки, младшенькая во весь голос, тогда ещё очень визгливый, декламировала классиков. Ей было до смерти страшно, в перерывах между Шекспиром и Гюго зубы лязгали так, что заглушали разрывы бомб, но пуще той самой смерти хотелось заработать «золотую» стипендию для поступления в престижный колледж. После того, как война закончится, – в нашу пользу, разумеется. Бульдог с сигарой в роли премьер-министра да будет тому порукой!И, разумеется, прелестная Хильда выгрызла себе право на образование. Став одной из первых студенток университета Кэмфорд. Тогда как раз воцарилась мода на женские курсы, колледжи и даже нечто вроде землячеств: в результате нашей победы ряды мужчин, как можно понять, несколько поредели. Овладевала науками она круглые сутки с мизерным перерывом. К её несчастью, гипнопедии тогда не изобрели, а то и убогие часы, потраченные на сон, были бы пущены в дело. Каким-то непостижимым образом нашей зануде удалось влюбить в себя молодого красавца аристократических кровей, обучавшегося в соседнем колледже, и даже добиться, чтобы он представил её родителям. Но те не поддались и решительно отвергли простонародную невесту сына: вот интересно, кто лет пятнадцать спустя кусал себе локти с досады?Что поделать: после Кэмфорда юной Хильде пришлось трудоустраиваться иначе. Вкалывать лаборанткой в цеху по производству мороженого и секретаршей в адвокатских приёмных, лишь мечтая стать полноправным адвокатом: безупречный диплом позволял последнее, нежный пол – нет. Однако последний из шефов был консерватором из влиятельных (Хильда не так давно примкнула к ним и носила платья, выдержанные в строго партийном цвете), вот ему и пришло в голову украсить предвыборную компанию скромненьким синим цветочком. В духе Новалиса и Генри фон Оффердингена, полагаю. Мисс совершенствоК тому времени в нашу жизнь давно и прочно вошла книга о Мэри Поппинс, так что эпитет в общих чертах был понятен. Однако мой дед (тогда ещё вполне здравствующий) внёс уточнения. «Моя дочь Хильда в самом деле совершенство, – говорил он в узком кругу, – на все девяносто девять с половиной. Исключение составляют те полпроцента, которые должна бы занимать сердечная теплота». Нет, повторяю. Вовсе не мой отец и не мой дед запустили прозвище в оборот. Возможно, кое-кто из партийных знакомцев мисс Хильды. Тогда вовсю готовящейся стать миссис Родерик. Влюблена ли она была в своего личного кандидата? Не могу решить – и не только потому, что меня тогда не существовало даже в виде эмбриона. Все аллюзии, ассоциации, коннотации и реминисценции с реальными политическими фигурами допущены умышленно. О да, теперь-то все говорят, что моя мать завершила своё – и без того красочное – земное бытие эффектным алым мазком, достойным истинного художника от политики. Странное сочетание понятий: художник, творец – и политика. Железный Бисмарк хорошо бы над этим посмеялся. Впрочем, он был князем и мужчиной, а Фридрих Второй при ещё более жёстком раскладе (император и знатный вояка) поигрывал-таки на флейте в свободные минуты, лелея в душе прекрасный образ помпезного Сан-Суси. Черчилль, всеобщий национальный кумир… Не знаю, не думаю: он ведь как раз был пейзажистом, и вполне серьёзным. А где умение управлять государством соседствует с умением живописать, там недалеко и до слияния. Я испытала похожее чувство: росла в семье прожжённой карьеристки и стала неплохой писательницей-мемуаристом. Первая моя книга была как раз о нашей семье и нашей Хильде, которая сама себя сделала: то ли вылила, то ли отлила, то ли изваяла. Вопрос только в природном материале, который для того потребовался. Железная Дева? Нет, папа никогда не называл её так, даже в самые горькие минуты. И мы тоже – я и мой брат-близнец, похожий на меня настолько, что нас нередко считали однояйцовыми. Хотя такое не лезло ни в какие ворота. Вообще никаких «мам», «пап» и сладких деточек. Атмосфера домашней морозильной камеры. Хильди, Хэйми, Ронни и Родни. Всё. Чтобы вам легче разобраться: Хильда, Хермиона, Роналд и Родерик. Родерик и Хильда поженились и родили Хермиону и Роналда. Отец был на десять лет старше матери, а я вышла из неё пятью минутами раньше брата. Итак, никаких сюсюканий. Но и ни одного из тех мерзких прозвищ, которые липли на Хильду, как репьи на собачью шерсть. Не говорю, что незаслуженно. Только её это, по видимости, трогало не больше, чем упомянутую собаку. В том смысле, что не пробирало до голой шкуры. Отец запрещал все клички наряду с нецензурной лексикой. Оттого мы с Ронни назубок выучили как то, так и другое. В предельно полном объёме. ЗубодробилкаКогда Халцедония подверглась бомбардировкам бывших союзников, младшей дочери бакалейщика не однажды пришлось отсиживаться в землянке, которую отец соорудил вместо семейного бомбоубежища. Так вот, когда тряслась земля и с потолочных брёвен сыпались гнилые опилки, младшенькая во весь голос, тогда ещё очень визгливый, декламировала классиков. Ей было до смерти страшно, в перерывах между Шекспиром и Гюго зубы лязгали так, что заглушали разрывы бомб, но пуще той самой смерти хотелось заработать «золотую» стипендию для поступления в престижный колледж. После того, как война закончится, – в нашу пользу, разумеется. Бульдог с сигарой в роли премьер-министра да будет тому порукой!И, разумеется, прелестная Хильда выгрызла себе право на образование. Став одной из первых студенток университета Кэмфорд. Тогда как раз воцарилась мода на женские курсы, колледжи и даже нечто вроде землячеств: в результате нашей победы ряды мужчин, как можно понять, несколько поредели. Овладевала науками она круглые сутки с мизерным перерывом. К её несчастью, гипнопедии тогда не изобрели, а то и убогие часы, потраченные на сон, были бы пущены в дело. Каким-то непостижимым образом нашей зануде удалось влюбить в себя молодого красавца аристократических кровей, обучавшегося в соседнем колледже, и даже добиться, чтобы он представил её родителям. Но те не поддались и решительно отвергли простонародную невесту сына: вот интересно, кто лет пятнадцать спустя кусал себе локти с досады?Что поделать: после Кэмфорда юной Хильде пришлось трудоустраиваться иначе. Вкалывать лаборанткой в цеху по производству мороженого и секретаршей в адвокатских приёмных, лишь мечтая стать полноправным адвокатом: безупречный диплом позволял последнее, нежный пол – нет. Однако последний из шефов был консерватором из влиятельных (Хильда не так давно примкнула к ним и носила платья, выдержанные в строго партийном цвете), вот ему и пришло в голову украсить предвыборную компанию скромненьким синим цветочком. В духе Новалиса и Генри фон Оффердингена, полагаю. Мисс совершенствоК тому времени в нашу жизнь давно и прочно вошла книга о Мэри Поппинс, так что эпитет в общих чертах был понятен. Однако мой дед (тогда ещё вполне здравствующий) внёс уточнения. «Моя дочь Хильда в самом деле совершенство, – говорил он в узком кругу, – на все девяносто девять с половиной. Исключение составляют те полпроцента, которые должна бы занимать сердечная теплота». Нет, повторяю. Вовсе не мой отец и не мой дед запустили прозвище в оборот. Возможно, кое-кто из партийных знакомцев мисс Хильды. Тогда вовсю готовящейся стать миссис Родерик. Влюблена ли она была в своего личного кандидата? Не могу решить – и не только потому, что меня тогда не существовало даже в виде эмбриона. Слишком этот союз был ей выгоден: дочь торговца и сама торговка делалась именитой, богатой, плюс к тому – успешным юристом и уверенным претендентом на место в парламенте. С её беззастенчивым напором можно было горы воротить – нашлись бы деньги на умасливание избирателей. А вот сам Родерик её любил. Ещё до свадьбы она объявила, что не желает запирать себя на кухне и в детской, что он принял за должное. Нет, вышло не совсем так: я помню вечерние трапезы, когда Хильда сама готовила еду привычной рукой. Муж хотел детей, хотя не думаю, что это было записано в брачном контракте: не более чем устная договорённость. Вот и появились мы оба – в перерыве между защитой диплома и подачей заявления в коллегию барристеров. С родами пришлось поторопиться: нас немного не доносили, примерно с месяц. (Поговаривают, что счастливый папаша, увидев нас, воскликнул: «Они точь-в-точь как кролики на прилавке мясника! Хильди, верни их обратно!») Хотя в последнем не совсем уверена: ноготки и даже волосы вполне присутствовали, да и родильница позже хвалилась, что мы отняли у неё лишь девять месяцев жизни. В том смысле, что не семь и не восемь, будто какие-то паршивые недоноски. Адвокатура длилась недолго: консерваторы громогласно вошли в парламент, их торговой маркой стала единственная женщина, участвующая в политической гонке. Феминизм в результате войны обрёл мощь и привлекательность, а нежно-голубой костюмчик в обтяжку и аккуратные золотистые кудри на фоне сплошной парламентской темноты выглядели приятным контрастом. Я говорила, что Хильда была натуральной блондой в нордическом стиле? Вот-вот, а к тому же её, наконец, обучили двигаться не как броневик на плацу и выработали характерный имидж, спокойный и в то же время с ноткой изысканности. Стоит ли удивляться, что она получила соответствующий её притязаниям министерский портфель?Змея под колодойПрошу прощения, если у кого-нибудь эта кличка вызывает неприятное послевкусие. Мы с братом тогда учились в школе, и нас это затронуло всей широкой пятернёй. То, что благодаря новому министру (министерше? Министрессе?) образования было принято совместное обучение полов и отменены розги, можно было только приветствовать. Это ставило меня и брата, в известной мере плебеев, на одну доску с высокородными и высоколобыми обитателями университетских кампусов, которые без препон встречались с девушками из соседних колледжей и – единственные во всей Халцедонии – рисковали получить по заду десяток-другой горячих. Чем даже гордились (имею в виду последнее): будущим лордам-канцлерам и вообще стоящим у кормила стоицизм был очень даже к лицу. А вот «молочный вопрос» нас коснулся вплотную. Всем неимущим школьникам было положено бесплатное молоко на завтрак. Хорошая послевоенная традиция. Что деньги на образование и учительское жалованье урезали – это нас не очень волновало. Что те ребята, какие побогаче, а за ними и все, покупали колу, а молоко либо относили домой в виде простокваши (девочки), либо без затей выливали в канаву (мальчики) – так мы ведь государство личной свободы!И личной обиды. Когда халявную раздачу отменили с Хильдиной подачи, возмутились все низы и кое-кто из верхов. Крутецкий кипиш, как могла бы сказать наша еврейская няня. Ну а что змеи подколодные ухитряются отсасывать молоко у коров и овец, которых выпускают пастись, – так это, похоже, не фольклор, но суровая правда. Гипноз и своего рода шантаж: скотина быстро уясняет себе, что гадюка может больно укусить, и не рыпается. Нашей Хильде удалось сэкономить на этом миллионы и пустить обратно в дело, подкормив вместо неблагодарных детей не очень благодарных учителей, но сие не получило ровным счётом никакого положительного резонанса. Как и поддержка мелких хозяйчиков, гомосексуалов и абортов. Она всего-навсего шла в ногу со временем, которое было, надо сказать, неразумным и невразумительным. Но вот её наглость, когда она заявила себя претендентом на пост президента своих любимых консервантов и, соответственно, премьер-министра всей Халцедонии, нашла широкий отклик в массах. Подействовала на всех магически и гипнотически. Змея, что и говорить…С другой стороны, времена были настолько смутные и чреватые бунтами и забастовками, что Хильду, с её наработанной и отточенной харизмой, приняла бы любая партия в бушующей стране. Железная деваЭто не совсем коронное (вернее, коронационное) имя. Между прочим, люди подзабыли, что так именовали любимое в Средние века орудие пытки. Вот теперь я слегка вдамся в экономику. Тред-юнионизм был давней петлей на шее страны. Стремление партии трудовиков создать государство всеобщего благоденствия переросло в «Зиму тревоги нашей» (не совсем по Стейнбеку), когда забастовали все мыслимые союзы: от шахтёров до мусорщиков, от санитарок и врачей до могильщиков, от продавцов колы и маковых булочек до школьных преподавателей.

Шоферов и автомехаников тоже коснулось это поветрие. Хильде пришлось во всех смыслах брать руль (домашнего «Седана») в свои руки и прорываться на работу сквозь возмущённые толпы. Она говорила «Нет», добавляя, что с женских губ это слово срывается куда проще, чем с мужских. Она говорила «Прорвёмся». Она говорила «Леди не повернёт, хоть бы весь мир на неё ополчился», что, пожалуй, и внесло в её тогдашнюю кличку окончательный корректив. Она вовсю торговала убыточным государственным достоянием, отдавая его в умелые руки частного предпринимательства, закрывала прогоревшие шахты и целые отрасли, снижала налоги на собственность, отказываясь поддерживать «ленивых и убогих», даже пыталась насильственно ограничить рождаемость среди бедных. Она воевала так искусно и защищалась так резко, что напор общественного мнения переместился на других, более доступных противников. В общем, была устремлена в цель, как осиновый кол – в сердце вампира. Я не уверена, что вопреки личной неприязни не сбиваюсь на дифирамб. Стоило бы добавить ещё каплю дёгтя. Когда травля обрушилась на нас, это могло окончиться скверно, не одними битыми окнами: отец выстоял и вытянул из омута нас с братом. А через год Халцедония стала подниматься на ноги и укрепилась в своих границах. Сделалась если не великим, то, по крайней мере, вменяемым государством. Но спасибо за это никто никому не сказал. Хильда подошла к очередным выборам главы государства, имея на руках никудышные козыри. Железная дамочкаК тому времени некая долгоиграющая тяжба между Халцедонией и другой страной – во имя консонанса назовём её Хризопразия – обратилась в нарыв, готовый лопнуть. Ну вот, влезши с ногами в экономику, я начинаю мараться в политике. Речь шла о дальнем островке с цветочным названием и негодным климатом, где прозябали две сотни мужчин, сотня неожиданно миловидных девушек и раз в десять больше овец. Плюс крошечный необитаемый привесок суши – так что всё вместе числилось в архипелагах. Каждая из обеих стран без большой охоты на него претендовала и выставляла аргументы, но в последнее время там мирно квартировал и множился халцедонский гарнизон. На беду, в Хризопразии стал у власти диктатор, которому нужна была маленькая победоносная война. Он послал корабли и заставил наших морпехов капитулировать. Осиротевшие девушки и их невоеннообязанное потомство, оставшись в одиночестве, лили горькие слёзы. Ситуация была конфузной для страны и провальной для премьер-министра. Оборонить остров не хватало сил, однако защитить репутацию если не Халцедонии, то её главы было весьма насущным делом. Так что Хильда получила возможность показать всем и вся, чего она стоит. Она спала и ела с морским, подводным и воздушным флотом. Расстаралась на небольшую, но мощную армию, направила её через океан и объявила островкам блокаду. Расстреливала корабли и бомбила взлётно-посадочные полосы. Ссорилась с одними государствами и заручалась поддержкой других. Утверждала своё величие и смиряла чужую гордыню. Из-за крупицы праха она поставила на уши весь мир. И победила его. А заодно воцарилась в правительстве ещё на один срок. Увы, снова получилась хвалебная ода. Хотя воительница из Хильды явно была никакая: чистой воды манипулятор. «Говоря по чести, нам, леди, больше идёт ридикюль, чем штык», – выразилась она при большом стечении газетчиков, когда всё утихло. Как ни странно, это примирило с нею кое-кого из тех, кто вовсе не был склонен ни мириться, ни, тем более, восхищаться. И ругательная кличка Хильды «Железная Дева» (да и какая она девица, с нами-то тремя) окончательно переплавилась и застыла в той форме, которую им обеим предстояло держать отныне и вовеки. Железная ледиНе успев констатировать факт, я «по факту» его отрицаю. Хотя – отчего же нет? «Дама» – существо женского пола. «Леди» – самодостаточная и аристократичная дама, которая носит ленту наравне с кавалерами ордена. Такую ещё называют «кавалерственной дамой», а в простонародье «бабой с яйцами». Отца часто спрашивали по поводу его жены: «Кто в вашей семье носит брюки?» Он неизменно отвечал: «Брюки ношу я! И я же их стираю и глажу». Кажется, папа даже гордился этим. Как и тем, что на публичных церемониях шёл отступя три шага от супруги – как следовало по церемониалу. А Хильда, даже не будучи пока герцогиней, носила юбку. Элегантнейший наряд лазурного, «дворянского» цвета. Когда почти такой же надела королева, ей было замечено: «Ваше величество, стоило бы нам обеим впредь получше сговариваться. А то как близнецы, право». Я смертельно завидовала. В свои двадцать лет быть лишь тенью блистательной Хильды, в тридцать – казаться её ровесницей, в сорок – проигрывать по всем статьям, несмотря на то, что наши годы вполне можно было прочесть по внешности! Её морщинки говорили о незаурядном характере, мои – всего лишь о бурных страстях. Её молодила седина, меня старил крутой белокурый перманент. Она была сухощавой и подтянутой, мои точёные формы с возрастом слегка расплылись. Скульптор-время отлил её из благородного металла, вырезав меня из липовой деревяшки. Нет, я хотя бы смиряла себя. Но Ронни…Роналд понемногу сходил с круга. В двенадцать лет он устроил истерику, потому что игрушечные солдатики, напрочь им забытые, оказались в мусорке. То ли в наказание, то ли Хильда приводила квартиру в порядок теми же методами, что и государство. В семнадцать лет он сбежал из дома на какое-то пустынное ралли, не оставив никакой записки. О, тогда матушка проявила, наконец, заботу – за государственный счёт. Вся Халцедония была поставлена на ноги. В пятьдесят с лишним стареющий дурень решил поучаствовать в одном африканском путче и для этого купил террористам самолёт. Выкупать его самого от тюрьмы и смертной казни снова пришлось государству – в лице его бессменного премьера. Не думаю, что в её собственном кошельке завалялись полмиллиона долларов, несмотря на уникальный размер заработной платы. В общем, его жизнь не удалась, и прежнее, буквально сказочное сходство между мной и им окончательно исчезло. Я-то сделалась успешной писательницей, хотя, пожалуй, на волне скандального интереса к заглавной героине моих мемуаров, названных «Хильда на крови». Что поделать! Петух, может быть, красиво кукарекает, но яйца все-таки несёт курица. И пока она несёт золотые яйца, нет смысла её резать. Интересно, о ком это я выразилась? О себе самой или о Хильде?Хильда на кровиНет, честно. Никто в Халцедонии не желал копировать имя Марии Тюдор, изобретать новый сорт коктейля или творить что-то подобное лишь ради того, чтобы заклеймить некую одиозную фигуру. Мы ведь народ высоко цивилизованный. Лично я, создавая прототип новой клички, всего-навсего попыталась скопировать имя одного из храмов социалистической Рутении – такие нередко «восставляли на крови» – на месте гибели монарха или другой значительной личности. Итак. Под конец третьего срока старая премьерша обрыдла и семье, и стране. Её сокабинетники дали понять, что делать её знаменем партии и палаты более не собираются. Она подала в отставку – с прямой спиной, не проронив перед журналюгами ни слезинки. Благополучное семейное бытие давало всё больший крен и наконец потонуло, как хризопразский авианосец в Тихом океане. Им с папой пришлось переехать из столицы в пригород, из пригорода – в жалкое подобие фамильного замка: древний краснокирпичный особняк посреди вконец заглохшего сада, даже ясным утром полного призрачных теней. Я ничем не могла помочь краху, Рональд – тем более: возвращать полмиллиона в семейный бюджет (ах, какое открытие – за него заплатили из карманных денег великой леди!) он не собирался, как и возвращаться неведомо куда отбывать положенное наказание. Несгибаемая Хильда невозмутимо расхаживала по местным лавчонкам с продуктовой сумкой в руках, по саду – с мотыжкой и секатором, демонстрируя новоиспеченную кротость. Никто не видел, что шипы и стыки железного панциря ранят её плоть изнутри – да и вправду, было ли такое на самом деле?Она по-прежнему работала на партию и правительство, но мимоходом и словно по инерции. Её одаряли наградами и пенсиями, устраивали встречи с бывшими главами бывших государств. Соорудили памятник в одной из парламентских галерей. Угодливо повторяли её шутку: приличнее бы железный идол, зато бронза ржаветь не будет. Всячески откупались – из облегчения, что от неё более ничего не зависит. Так шли годы – мне казалось, что им не будет конца. Отец умер – сгорел от вовремя не обнаруженного канцера недели в три. Ронни… ну да, тоже сгорел: в амфетаминовом пламени. Я старалась чаще, чем до того, гостить в Родерик-холле – творческий спад способствует милосердию к окружающим. (Да и что тут скрывать: мой так называемый талант подпитывался скандальными семейными обстоятельствами и более ничем. ) Хильда совершенно не менялась в лице от жизненных перипетий, словно надела фарфоровую маску. Ваятель своей новой жизни – в её речи это уже тогда проскакивало. Когда кажется, что уже ничего не может произойти, вот тогда-то оно и происходит. Одним летом мы с Хильдой договорились о некоем визите вежливости. Надо сказать, такое происходило чаще, чем хотелось. Я пыталась протестовать, выразившись в том смысле, что незачем кому-либо глазеть на павшее величие. Но старуха отпарировала так резко, что сразу вспомнились былые денёчки:– Хэм, если боишься, что не справишься с готовкой и подачей на стол, так ведь никто не требует, чтобы ты вмиг научилась тому, чего отродясь не делывала. Не очень-то наши умения (и неумения) пригодились: всего-навсего добрый халцедонский чай навынос, с молоком и тростниковым сахаром. Он был заварен, сервирован и ближе к вечеру доставлен под один из самых раскидистых дубов, где коротала век садовая мебель, обыкновенно прикрытая спущенным тентом.

Точно в назначенное время к воротам особняка подрулил мощный МакЛарен с тонированными бронестёклами. Оттуда вышло трое: европейского вида пожилой мужчина, приятная молодая женщина – китаянка, вьетнамка или что-то вроде – и темнокожий подросток. Если бы я увидела каждого из них в толпе, то не нашла бы, чем он отличается от прочих; но вместе они выглядели неким малым народом с характерными чертами. Клан. Землячество. Стая. Но ни в коей мере не семья. Хильда поприветствовала их ещё через калитку и пригласила войти. Последовали взаимные представления: их имён я не расслышала. Юкоми, Симон, Фуад – так вроде. Троица молча следовала за её спиной, не обращая на меня никакого внимания. Что сказать? С самого начала они двигались не так, смотрели не так и молчали не так. Жесты и походка представлялись мне плодом многолетних тренировок; глаза, практически не двигаясь, подмечали и улавливали всё окружающее; и даже воздух вокруг тихонько звенел от напряжённого усилия их совместной мысли. Они любезно улыбались, но были как остро заточенный клинок, взятый неосторожной рукой. Может быть, последнее – цитата, не знаю. – В Халцедонии два сокровища – нефть Маргаритовых островов и леди Маргарет, – заметил как бы себе под нос старший из троих. – Начинать с лести – плохая тактика, – отбрила Хильда, почти не повернув головы на своё второе имя. Первое скрещение шпаг, по всей видимости, пробное. Мы уселись за круглым столом, который показался мне о четырёх углах, причём мой был пятый. Никто особо не прикасался к еде: я отщипнула от коржика, Хильда крошила кусок пирога у себя на тарелке, гости пили чай, заваренный так крепко, что выглядел красным вином. А вот клочками фраз они четверо перекидывались. Только я не запомнила, где были чьи слова. Мне кажется, Хильда отвечала на реплики гостей куда уверенней, чем они их подавали. – …обычные люди живут ради того чтобы жить. Такая редкость – найти возвышенную и чудесную натуру, подобную звезде первой величины. – Утренней? Или вечерней?– …суть одно и то же. Веспер и Люцифер. И хотя обе ипостаси меркнут перед ликом Солнца, их сияние никогда не умирает. Его отличает редкое упорство. – Снова лесть? Уж поверьте, какой ни была моя цена, но я вычислила её до последнего цента. Серебряного, пожалуй. – … уже то, что мы хотели бы из вас сделать. Воплощённое чудо. – Не привычна к чудесам. Не обучена их творить. Если мои критики увидят, как я шагаю по речным волнам, то скажут только: «Это потому, что Леди не умеет плавать». – … утвердиться в могуществе и доказать его. – Быть могущественной – это как быть настоящей леди. Если вам приходится напоминать людям, что вы ею являетесь, вы ею не являетесь точно. – …проявить силу воли и достичь цели?– Разные системы ценностей. Если женщина выказывает волю и характер, про неё говорят: «Вредная баба». Если то же делает мужчина, то он «парень хоть куда». – … нет полов – в обыденном смысле. Скорее три или множество. У нас в ходу иная математика. – Разумеется. Такие, как вы, мыслят чёткими триадами. Страсть к победе пылает в каждом из нас. Воля к победе – вопрос тренировки. Способ победы – вопрос чести. Помните? Ваши собственные слова. – Оказывается, я думаю афоризмами в точности так, как мсьё Журден всю жизнь говорил прозой. – … и сам того не ведал. Чтобы стать тем, кто ты есть, иногда достаточно узнать и поверить. – Что же – уговорили. С одним условием: стать птенцом всех троих, чтобы никому конкретно не подчиняться. Не выношу, знаете ли. На этих словах Хильды нечто произошло – как бы сам воздух колыхнулся, мрачный плащ облаков разошёлся по шву, в прорехе засияла полная луна, и мне показалось, что не по-здешнему крупные звёзды столпились вокруг неё, как рыбы около проруби, и трепетно дышат. Тут Хильда сказала – очень властно, я успела отучиться от такого:– Милочка, иди в дом. Наш разговор не для той, кто выдумывает истории. Кажется, то было оскорбление, может быть, месть за мою книгу о ней. Но достойно ответить при свидетелях было невозможно. Я ушла, тяжело ступая, словно на плечи мне налегло невидимое ярмо, и оглянулась только у самого порога. Под дубом не горела ни одна лампа, только лунный свет наверху и светлячки в кустах: зеленоватые и несколько пар ярко-малиновых. И едва коснувшись головой подушек, провалилась в глухой и немой, какой-то магический сон. Рассвет выдался пепельно-розовый и прохладный, будто посреди душного лета настала ранняя весна. Хильда гремела посудой и хлопала дверцами шкафов, явно стараясь меня разбудить. Её глаза, сияющие, как два малых солнца, встретились с моими, запухшими и мутными, и зеркало честно отразило обе пары. Она сказала:– Посуду я напоследок вымыла, чемодан собрала, автомобиль ждёт за оградой. Мне предложили, скажем так, весьма престижное место, практически космического масштаба. Но понадобилось решать практически сразу. – Какое ещё место? – я не удержалась и зевнула. Она улыбнулась во все зубы, белые и острые:– Ты ведь помнишь, одно время я состояла в теневом кабинете. Теперь меня пригласили в мощное правительство сумерек. И не успела я ответить, как её не оказалось рядом. Нигде в городе. Может быть, нигде на земле. Вы понимаете? Звенящей бронзы ей не хватило. Она сама стала вечным памятником своей громокипящей славе. Нередко я гневаюсь на Хильду – по давней и неизжитой привычке. Как она смела бросить меня одну! Отчего не взяла в своё мраморное бессмертие!Но в другие дни, более удачные, мне приходит на ум любимый моей матерью афоризм Софокла:«Стоит один раз поставить женщину наравне с мужчиной, как она начинает его превосходить». Она превзошла. Чем бы это ни обернулось для человечества.