Игра в бутылочкуСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

В детстве мне несколько лет подряд приходилось по месяцу проводить в больнице облцентра, где меня лечили от жестокой аллергии, а параллельно и собирали материал для признания меня негодным к строевой службе: мать обеспокоилась этим вопросом сильно заранее, справедливо полагая, что в нашей славной армии делать ее сынуле нечего. Родители жили в области и навещали только по выходным. Заточенный в четырех унылых стенах, я с нетерпением ждал этих визитов, так как лишь под их присмотром можно было выйти на улицу на несколько минут. Попросту надеть уличную одежду, будто ты свободный человек, и глотнуть воздуха — заскорузлые фрамуги в палатах не открывались в принципе. А еще они привозили дефицитные «ништяки» — печенья, сок… Кормежка в той богадельне соответствовала всем ГОСТам детского питания. Как следствие, жрать это было нельзя. Многим бесценным опытом я обязан отделению пульмонологии Омской областной клинической больницы. Этот гребаный Дахау, где дети обращались практически в беспризорников, подарил мне первую затяжку в пыльном закутке под лестницей (о, эти слюнявые фильтры, когда единственная выцыганенная у кого-то из старших сигарета ходит по кругу), первую выпивку, глубокое знание русского матерного, незабываемые ночные страшилки, пока храпит на посту дежурная медсестра… И, конечно, первую стыдную игру в бутылочку, приглушенное неловкое хихиканье в темноте палаты и первые обжималки с девчонками. Особую пикантность больничной жизни придавало то обстоятельство, что в нашем же крыле находилась и реанимация — дальше по коридору, за глухими железными дверьми. Не раз мы наблюдали, как потные врачи бегом толкают вправо по коридору обвешанную капельницами каталку, на которой очередной бедолага усердно пропитывает красным казенные простыни. Часто доводилось видеть и то, как насвистывающий санитар гораздо более неспешно везет влево по тому же коридору нечто прикрытое. Случай, о котором хочу рассказать, произошел на третьем, что ли, году моего пребывания в лапах благословенной бесплатной российской медицины. Я уже по праву считал себя старожилом больницы, знающим все ходы и выходы. Это я был инициатором рискованных ночных проникновений в палату к девчонкам. По предварительному сговору, разумеется. Ребятня развлекалась, как только могла. В палате 215 мне нравилась одна девочка — забитая и кривозубая, с довольно редкими мышиными волосами, но не лишенная некоторого очарования. Для пацана, которого только начинает поколачивать от естественных для пубертата процессов, она обладала неоспоримым преимуществом перед соседками, а именно — позволяла немножко больше. План был прост: пробраться после отбоя по коридору, уходя от сестринских патрулей, проникнуть в палату потенциального союзника, порассказывать там страшные истории при свете фонарика и, если повезет, инициировать игру в бутылочку. В моем отряде было пятеро ребят примерно моего возраста. Операция прошла достаточно успешно, но, на нашу беду, оказалось, что сегодня дежурит «злая» медсестра. Внушающая страх дородная мегера могла доставить массу неприятностей и обязательно пожаловалась бы родителям. А еще она обожала внеплановые обходы. Подкрученная мной бутылка в очередной раз указала на интересующую меня девочку, и, хихикая, мы направились в пустынный темный коридор — целоваться полагалось именно там. В этот момент за поворотом коридора раздался шорох линолеума — медсестра шла (кралась!) в нашу сторону. Вмиг сбледнув и схватившись за руки, мы на цырлах побежали от нее, надеясь спрятаться в туалете и переждать там неизбежную бурю. Быстро стало ясно, что мы не успеваем. Тогда я рывком распахнул дверь одного из одноместных боксов, которые располагались напротив наших общих палат. Втащил подругу туда. Быстро, но тихо притворил за собой скрипнувшую фанерную дверь. Мы затаились, стараясь дышать как можно тише. Остальные, видимо, тоже успели попрятаться кто где. Наш Цербер прошла до конца коридора, проверила туалет, затем направилась в обратном направлении. Я собрался было перевести дух, как понял, что в крохотном боксе кто-то дышит. Кто-то, кроме нас двоих. Я-то был уверен, что сейчас все боксы должны пустовать, но со стороны задернутого плотными шторами окна отчетливо раздалось хриплое, неприятно булькающее сопение. Рассмотреть что-то было невозможно. Кто бы ни спал там, на кровати, он страшно, протяжно сипел и клокотал, ворочаясь на скрипучих пружинах. Впрочем, это было отделение пульмонологии, как-никак, ничего удивительного. А я мог и проморгать заселение нового пациента. Как бы то ни было, стало ясно, что пора отсюда выбираться. Как и положено герою, я сказал, что пойду на разведку, оставив перепуганную девочку дожидаться сигнала, что путь обратно до палаты чист. Приоткрыв дверь, я почти ползком выскользнул в коридор, но не прошел и половины пути, как буря все же разразилась. Опытную тетку оказалось не так-то легко провести. В детстве мне несколько лет подряд приходилось по месяцу проводить в больнице облцентра, где меня лечили от жестокой аллергии, а параллельно и собирали материал для признания меня негодным к строевой службе: мать обеспокоилась этим вопросом сильно заранее, справедливо полагая, что в нашей славной армии делать ее сынуле нечего. Родители жили в области и навещали только по выходным. Заточенный в четырех унылых стенах, я с нетерпением ждал этих визитов, так как лишь под их присмотром можно было выйти на улицу на несколько минут. Попросту надеть уличную одежду, будто ты свободный человек, и глотнуть воздуха — заскорузлые фрамуги в палатах не открывались в принципе. А еще они привозили дефицитные «ништяки» — печенья, сок… Кормежка в той богадельне соответствовала всем ГОСТам детского питания. Как следствие, жрать это было нельзя. Многим бесценным опытом я обязан отделению пульмонологии Омской областной клинической больницы. Этот гребаный Дахау, где дети обращались практически в беспризорников, подарил мне первую затяжку в пыльном закутке под лестницей (о, эти слюнявые фильтры, когда единственная выцыганенная у кого-то из старших сигарета ходит по кругу), первую выпивку, глубокое знание русского матерного, незабываемые ночные страшилки, пока храпит на посту дежурная медсестра… И, конечно, первую стыдную игру в бутылочку, приглушенное неловкое хихиканье в темноте палаты и первые обжималки с девчонками. Особую пикантность больничной жизни придавало то обстоятельство, что в нашем же крыле находилась и реанимация — дальше по коридору, за глухими железными дверьми. Не раз мы наблюдали, как потные врачи бегом толкают вправо по коридору обвешанную капельницами каталку, на которой очередной бедолага усердно пропитывает красным казенные простыни. Часто доводилось видеть и то, как насвистывающий санитар гораздо более неспешно везет влево по тому же коридору нечто прикрытое. Случай, о котором хочу рассказать, произошел на третьем, что ли, году моего пребывания в лапах благословенной бесплатной российской медицины. Я уже по праву считал себя старожилом больницы, знающим все ходы и выходы. Это я был инициатором рискованных ночных проникновений в палату к девчонкам. По предварительному сговору, разумеется. Ребятня развлекалась, как только могла. В палате 215 мне нравилась одна девочка — забитая и кривозубая, с довольно редкими мышиными волосами, но не лишенная некоторого очарования. Для пацана, которого только начинает поколачивать от естественных для пубертата процессов, она обладала неоспоримым преимуществом перед соседками, а именно — позволяла немножко больше. План был прост: пробраться после отбоя по коридору, уходя от сестринских патрулей, проникнуть в палату потенциального союзника, порассказывать там страшные истории при свете фонарика и, если повезет, инициировать игру в бутылочку. В моем отряде было пятеро ребят примерно моего возраста. Операция прошла достаточно успешно, но, на нашу беду, оказалось, что сегодня дежурит «злая» медсестра. Внушающая страх дородная мегера могла доставить массу неприятностей и обязательно пожаловалась бы родителям. А еще она обожала внеплановые обходы. Подкрученная мной бутылка в очередной раз указала на интересующую меня девочку, и, хихикая, мы направились в пустынный темный коридор — целоваться полагалось именно там. В этот момент за поворотом коридора раздался шорох линолеума — медсестра шла (кралась!) в нашу сторону. Вмиг сбледнув и схватившись за руки, мы на цырлах побежали от нее, надеясь спрятаться в туалете и переждать там неизбежную бурю. Быстро стало ясно, что мы не успеваем. Тогда я рывком распахнул дверь одного из одноместных боксов, которые располагались напротив наших общих палат. Втащил подругу туда. Быстро, но тихо притворил за собой скрипнувшую фанерную дверь. Мы затаились, стараясь дышать как можно тише. Остальные, видимо, тоже успели попрятаться кто где. Наш Цербер прошла до конца коридора, проверила туалет, затем направилась в обратном направлении. Я собрался было перевести дух, как понял, что в крохотном боксе кто-то дышит. Кто-то, кроме нас двоих. Я-то был уверен, что сейчас все боксы должны пустовать, но со стороны задернутого плотными шторами окна отчетливо раздалось хриплое, неприятно булькающее сопение. Рассмотреть что-то было невозможно. Кто бы ни спал там, на кровати, он страшно, протяжно сипел и клокотал, ворочаясь на скрипучих пружинах. Впрочем, это было отделение пульмонологии, как-никак, ничего удивительного. А я мог и проморгать заселение нового пациента. Как бы то ни было, стало ясно, что пора отсюда выбираться. Как и положено герою, я сказал, что пойду на разведку, оставив перепуганную девочку дожидаться сигнала, что путь обратно до палаты чист. Приоткрыв дверь, я почти ползком выскользнул в коридор, но не прошел и половины пути, как буря все же разразилась. Опытную тетку оказалось не так-то легко провести.

Я успел спрятаться в своей палате и нырнуть под одеяло, а когда через секунду вспыхнул свет — изо всех сил притворялся невинным и только что проснувшимся. Мальчишек выгнали в коридор и препроводили на сестринский пост писать объяснительные. Захныкавшим девочкам пообещали проблемы и вызов родственников наутро. Девочек никто не пересчитал. Мне нечего было и думать вернуться в бокс за подругой, так что хватились ее только утром. И нашли в том самом боксе, где я ее оставил. Мертвой. Это была суббота, приехали мои родители, но так страшившее наказание за нарушение режима отошло на десятый план. Я стоял подле мамы на посту и уже собирался признаваться, что ночью мы с Катей были вдвоем… И увидел, как ее на каталке вывезли из бокса. Лицо с распахнутыми, выпученными глазами было темно-синим, кто-то быстро закрыл его простыней. А следом выкатили вторую каталку, с огромным и каким-то бесформенным телом на ней. Из под простыни с расплывшимся черным больничным штампом свисала мясистая женская рука. Весь тот день я ходил потерянный. Приехали родители девочки и закрылись в кабинете завотделением. Оттуда доносились рыдания женщины. Приехали еще взрослые. Я подслушал тихий разговор мамы с другой женщиной. Вчера вечером в реанимации «не спасли» одну очень полную пожилую даму, а так как было уже поздно, ее закатили в пустующий бокс и оставили дожидаться утренней смены санитаров. В том самом боксе. А у девочки случился «криз», пока она там пряталась, и никого не было рядом, чтобы позвать на помощь, дать кислород. И теперь у всех будут «большие проблемы». Нас, конечно, всех расспрашивали. Без ругани, по-доброму. Я сказал, что мы услышали шаги и разбежались. Я — к себе в палату, и больше ничего не знаю. В воскресенье родители собрали мои вещи и увезли меня домой. Больше я в той больнице не лежал. И никому об этом случае до сих пор не рассказывал. Конечно, меня бы и не послушали. Ну кто, скажите на милость, мог хрипеть и ворочаться в палате, где были только мы двое… и труп.