Город, где ты умерлаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Он знал, что увидит, еще до того, как вошел в комнату, наполненную запахами сандала и жасмина. Но есть вещи, которых невозможно избежать. И босые ноги ступали по мозаичным плиткам пола. Они казались холодными, впитавшими все, что могли получить от идущей на убыль ночи. Темно. И только ванную, вырезанную в полу, обрамляли еще не успевшие догореть свечи. Он медленно приближался, зная, что увидит, и все-таки страшась. Она была так же прекрасна, как и всегда. Гладкая кожа без изъяна, светлые волосы рассыпались по воде и легонько колыхались, будто змеи. Ванная казалась темной, наполненной кровью, выпущенной из вен, но Калисса была также прекрасна, как и при жизни. Он испытывал не сожаление… скорее, другое, более темное чувство. Фариман тряхнул головой. Этот день не похож на тот, сотни лет назад. Теперь вокруг высились не изящные минареты, а коробки из стекла и бетона, весело подмигивающие неоном ночным улицам. Аромат сандала и жасмина сменился запахом китайской еды из ближайшей забегаловки. Но главное, кожу не ласкали лучи солнца и лепестки лотосов: вместо этого с неба, кружась, опускались легкие снежинки. Он никак не мог привыкнуть к холоду. Но с раздражением постарался сосредоточиться именно на морозе. То утро, когда он нашел Калиссу, случилась много лет назад, он пытался не вспоминать об этом моменте, но в последнее время эти мысли становились все навязчивее. Плотнее закутавшись в парку, Фариман подошел к стоявшему такси и назвал адрес. Ехать недалеко, но ему больше не хотелось мерзнуть. Вместо этого, он сидел и смотрел на ночной город, такой живой и бездушный. Невольно вспоминались времена, когда сумрачные улицы освещались лишь газовыми фонарями, чадившими так, что стоял постоянный смог, а леди в экипажах непрестанно кашляли. Фариман хорошо помнил, потому что и сам появлялся вместе с сумраком и даже составлял компанию этим леди. К тому моменту он был достаточно стар, чтобы интересоваться теми, в кого потом впивались его зубы, чтобы лишить крови. Перед глазами снова невольно встало лицо Калиссы. Она улыбалась дерзко, как и всегда, когда заявляла:– Ты не стар, Фариман! Ты древен. Как и все мы, дашханы. Мы стали древними в тот момент, когда нас обратили, каждого из нас. – Такие древние, что никак не превратимся в прах, – прошептал Фариман. Он знал, что увидит, еще до того, как вошел в комнату, наполненную запахами сандала и жасмина. Но есть вещи, которых невозможно избежать. И босые ноги ступали по мозаичным плиткам пола. Они казались холодными, впитавшими все, что могли получить от идущей на убыль ночи. Темно. И только ванную, вырезанную в полу, обрамляли еще не успевшие догореть свечи. Он медленно приближался, зная, что увидит, и все-таки страшась. Она была так же прекрасна, как и всегда. Гладкая кожа без изъяна, светлые волосы рассыпались по воде и легонько колыхались, будто змеи. Ванная казалась темной, наполненной кровью, выпущенной из вен, но Калисса была также прекрасна, как и при жизни. Он испытывал не сожаление… скорее, другое, более темное чувство. Фариман тряхнул головой. Этот день не похож на тот, сотни лет назад. Теперь вокруг высились не изящные минареты, а коробки из стекла и бетона, весело подмигивающие неоном ночным улицам. Аромат сандала и жасмина сменился запахом китайской еды из ближайшей забегаловки. Но главное, кожу не ласкали лучи солнца и лепестки лотосов: вместо этого с неба, кружась, опускались легкие снежинки. Он никак не мог привыкнуть к холоду. Но с раздражением постарался сосредоточиться именно на морозе. То утро, когда он нашел Калиссу, случилась много лет назад, он пытался не вспоминать об этом моменте, но в последнее время эти мысли становились все навязчивее. Плотнее закутавшись в парку, Фариман подошел к стоявшему такси и назвал адрес. Ехать недалеко, но ему больше не хотелось мерзнуть. Вместо этого, он сидел и смотрел на ночной город, такой живой и бездушный. Невольно вспоминались времена, когда сумрачные улицы освещались лишь газовыми фонарями, чадившими так, что стоял постоянный смог, а леди в экипажах непрестанно кашляли. Фариман хорошо помнил, потому что и сам появлялся вместе с сумраком и даже составлял компанию этим леди. К тому моменту он был достаточно стар, чтобы интересоваться теми, в кого потом впивались его зубы, чтобы лишить крови. Перед глазами снова невольно встало лицо Калиссы. Она улыбалась дерзко, как и всегда, когда заявляла:– Ты не стар, Фариман! Ты древен. Как и все мы, дашханы. Мы стали древними в тот момент, когда нас обратили, каждого из нас. – Такие древние, что никак не превратимся в прах, – прошептал Фариман.

Он поймал на себе удивленный взгляд таксиста в зеркале. И ему пришлось взять себя в руки и напомнить, что стоит оставаться «здесь и сейчас». Но вместо этого перед глазами снова встала Калисса. Он почти ощутил, как она берет его лицо в свои ладони и заглядывает в глаза, пока ее волосы щекочут его кожу. – Возьми себя в руки, Фариман. Не забывай, кто ты. Но вместо этого он прикрыл глаза и ощутил ее неуловимый запах жасмина и сандала, такой же теплый и щекочущий, каким был при ее жизни, казавшейся вечной. – Приехали. Фариман наконец-то вынырнул из грез и прямо посмотрел на таксиста, который уже не скрывал подозрительности. Тот быстро смутился и перевел взгляд на счетчик. Фариман знал, что его глаза – это глаза человека, внутри которого таится зверь. У всех дашханов подобный взгляд. Он расплатился и вылез из такси. Снег теперь по-настоящему валил, заставляя позабыть обо всем, и это радовало Фаримана. Вся причина в том, что он непростительно долго не питался. Отель будто бы в миниатюре отражал город: стекло, бетон и огни, множество безжалостных огней. Интервьюер должен ждать в фойе, и Фариман в нерешительности остановился, оглядывая мягкие сидения, пытаясь понять, кто из людей назначил встречу. Она узнала его сама. Бойко поднялась, отбросив со лба челку, и тут же оказалась рядом с Фариманом. – Мистер Намдар? Добрый вечер. Меня зовут Эби Смит. Это я от Вашингтон пресс по поводу интервью. Он пожал протянутую руку, но почти не обратил внимания, что делает. Как они похожи! Эта совсем юная девушка и Калисса, древняя и порочная Калисса, умершая много веков назад. Фариман смотрел так долго и внимательно, что Эби не смутилась, но приподняла бровь:– Все в порядке, мистер Намдар?– Да, конечно. Простите. Просто устал. – Я не отниму у вас много времени. Присаживайтесь. Будете кофе или что-то еще?Он только покачал головой. Стянул парку и уселся в мягкое кресло напротив девушки. Теперь он видел, что она совсем не похожа на Калиссу. Не тот тип фигуры, более вытянутый овал лица. Волосы едва доставали до плеч. Но тот же их оттенок выжженных песков. Тот же взгляд пусть и других глаз. Взгляд, способный снимать кожу и проникать до самых костей. – Хочу поблагодарить вас, мистер Намдар, что нашли время для встречи. Я знаю, вы занятой человек. – Фариман. – Что? – Эби моргнула. – Фариман. Можете звать меня по имени. – О, как скажете, ми… Фариман. Она вроде смутилась, но только на мгновение. А потом решительно достала диктофон и положила его на столик между ними, к ее недопитой чашке кофе. Щелкнула кнопка записи, а Эби зашелестела блокнотом. Фариман мог видеть, что страницы убористо исписаны от руки. – Можете не спешить, – сказал Фариман. – Я останусь столько, сколько потребуется, чтобы вы закончили. Она кивнула, хотя нахмурилась. Наверняка ей в редакции передали условия Фаримана: он торопился на самолет и согласился на интервью, только если оно пройдет в фойе его гостиницы и не займет больше десяти минут. Но сейчас он как будто видел перед собой тень Калиссы. И хотел понять эту девушку, раскрыть загадку. – Хорошо, – кивнула Эби. – Тогда расскажите о своей новой книге. – Что вы хотите знать?– Она тоже о вампирах, я правильно понимаю? Как ваши предыдущие. – Полагаю, мои читатели и не ждут иного. – Вы продолжите в ней историю «восточных» вампиров?– Дашханы. Я называю их дашханами, и они не совсем вампиры. Эби пожала плечами:– Я читала. Знаю. Но все читатели зовут их вампирами. Они же пьют кровь, живут вечно. – Они – что-то вроде воплощения души. Они преумножают и сохраняют знания. Как живые библиотеки. Эби снова кивнула, но Фариман не мог понять ее мыслей по выражению лица. То ли ей нравится идея, то ли она не задумывалась. То ли принадлежит к числу тех девиц, которым нравился образ вампиров исключительно в виде соблазнительных томных красавцев. – Библиотеки читают, – сказала она. – А кто читает дашханов?– Они сами приходят к ученым. Многие значимые открытия были сделаны с помощью их знаний. – Но ваши книги не философские. И последняя, насколько я понимаю, почти детектив. – Именно так. – И в ее центре история о смерти одного из дашханов. – Одной. Эби сделала быструю пометку в блокноте. – Одной, – кивнула она. – Почему вы решили обратиться к детективному сюжету?– Всего лишь рассказал историю из жизни. Немного приукрасив. – Вы теряли кого-то?– Да. Ее убили. – Убийцу не нашли?– Не совсем так. Эби с интересом посмотрела на Фаримана, а его губы невольно тронула улыбка. Это было так давно. Ему казалось, он все забыл, похоронил где-то в глубине себя. Он даже никогда не возвращался в тот город, не хотел знать, каким он станет без Калиссы.

Но когда он писал книгу, то как будто разрезал собственную плоть, залезал руками внутрь и ковырялся, внимательно рассматривая сердце, легкие и другие органы, вытаскивая ленты кишок и препарируя жгучие эмоции. Фариман хотел вспомнить. И поведать, ведь в этом его предназначение, пронести хранимые знания и вручить тому, кто сможет услышать. Он раз за разом говорил о правде на страницах книг в век электронных технологий, но никто никогда не верил. Люди считали все красивыми сказками, а другие дашханы не связывались с Фариманом. Может, и к лучшему. Но рассказывая историю Калиссы, он сам забрался так глубоко… что теперь не видел смысла скрывать. И не мог отогнать видений. Даже когда закрывал глаза, по его векам скользили картинки иных эпох и других снов. Калисса любила Константинополь и проводила большую часть времени именно там. Хотя иногда приходилось покидать город не по желанию, а из-за вынужденных причин. Фариман тогда предлагал пожить в другой части света, а Калисса морщила хорошенький маленький носик и соглашалась. Но потом ее неизменно тянуло обратно. Домой, как она говорила. Хотя и она, и Фариман родились восточнее, в стране, которой уже не существовало. В то время Константинополь снова расцвел, став центром сильной и мощной Османской империи. Калиссе было плевать, какой султан на троне. Ее не интересовало даже, кто сейчас занимает город. Она просто наслаждалась тем, что снова внутри его стен. Город, где она в итоге обрела покой. Где она умерла. В тот день Фариман не скрылся с рассветом, как обычно. Увидев тело Калиссы в бассейне, он упал на колени. Он не плакал, не рыдал и ничего не говорил. Только стоял, будто мраморная статуя, и смотрел на ее безжизненное тело. А волосы цвета пустыни колыхались на воде. Солнечный свет неприятен дашханам, но не сжигает их. И когда скорбь Фаримана, наконец, поутихла, выскользнула из пальцев, слово горсть песка, он решил отомстить. Поднявшись с колен, он шагнул на узкие улочки Константинополя. Если бы рядом с ним шагала Калисса, то обязательно тронула за руку и указала наверх. Там, в оштукатуренных рамах окон домов побогаче можно увидеть многоугольные кусочки цветного стекла. Они ярко вспыхивали, когда их касались лучи восходящего солнца. Но Фариман не обращал внимания. Он шагал вперед, поглощая каменные стены домов, впитывая окрики первых торговцев. Выплевывая их, пропуская через себя и давая уйти. Его не покидало ощущение, будто в его ладони узкая ручка Калиссы, и он точно так же ощущает ее кожу, щекочущие подушечки пальцев. А потом отпускает, позволяет выскользнуть, утечь, уйти. Умереть. Призывы муэдзинов к молитве разносились с минаретов и башней мечетей. Неслись над готовым проснуться Константинополем, но Фариман не обращал внимания, позволял звукам скатывать с кожи, будто дождевым каплям. Он следовал по улицам ремесленных кварталов, где торговцы только-только ставили навесы, убранные на ночь. И заслышав призыв к молитве, торопились занять свое место, направить взгляд в единственно верном направлении и шептать слова, едва заалел горизонт. Путь Фаримана шел дальше. В зажиточную лавочку торговца благовониями, где он появился чуть позже, окутанный лучами свежего солнца. Едва ступил на порог, как в нос тут же ударили многочисленные запахи, будто соревнующиеся за внимание. От них у Фаримана всегда начинала болеть голова, он терпел их только из-за того, что любила Калисса. Но теперь ее не стало. И Фариману хотелось разнести всю лавку, разбить каждую ароматную склянку и смотреть, как пахучие жидкости смешиваются, видеть собственное отражение в них. Как недавно в воде, темной от крови Калиссы. Разглядев выражение лица Фаримана, торговец явно испугался. Но тот пришел не за ним.

– Где она?Фариман знал, что сейчас в его голосе – бури и шелест безжалостных океанских волн. – Нннаверху, – заикаясь, ответил торговец. Жилые помещения встретили ароматами куда более тонкими. Фариман не стучался, просто распахнул дверь. И замер на пороге, ожидая, когда расчесывающая волосы женщина обернется. Та выждала несколько мгновений, прежде чем оглянуться. – Фу, Фариман, можно ведь стучаться. Где тебя учили приличиям?– Я убью тебя, – его голос оставался ровен. – Как грубо. Одни сплошные грубости. А как же поцеловать меня? Сказать, что соскучился?– Ты убила ее, Мона. Девушка с едва скрываемым раздражением вздохнула. – Теперь чуть больше конкретики. Как вижу, ты нашел Калиссу. Он нашел. Он знал, кто ее убил. Не то чтобы сложно догадаться: во всем Константинополе только одно существо знало об истинной природе Фаримана и Калиссы. И знало, как убить дашхана. Знало, что смерть не наступит, пока не выпустишь всю кровь из тела. И сейчас это существо стояло перед ним. Едва прикрытое тканью тело, которое она бесстыдно показывала Фариману. – Садись, – сказала Мона. Но он остался стоять. – Как хочешь. Прежде чем набросишься с обвинениями, позволь сказать, что мне правда жаль твою сестру. Сестра. Из уст Моны это слово звучало, будто ругательство. Словно пнула бродячую собаку на базаре. Ткнула прогнивший на солнце фрукт, сочащийся разложением. Мона ненавидела Калиссу только за то, что она была сестрой Фаримана. Он понял это в тот самый момент. Когда солнце Константинополя скользнуло сквозь окно лавки благовоний и очертило фигуру Моны, ее презрительно изогнутые полные губы. – Тебе – жаль?Голос Фаримана звучал глухо. С той глубины, куда отправилась теперь Калисса. – Жаль. Но она стояла между нами. Как ты не понимаешь, Фариман? Ты не мог любить меня полностью, пока существовала Калисса. Пока она владела тобою. Но ты ведь говорил, что любишь. Говорил, что хочешь быть со мною. – Я не хотел терять ее!– Вот именно. Я помогла тебе отпустить. Чтобы больше не существовало тебя и твоей сестры. Сколько лет, Фариман? Вас обратили в один день и с тех пор вы не расставались. Похвальная преданность! Но пора шагнуть дальше. Чтобы остался только ты. Твои желания. Мона не ходила, она как будто скользила, перетекала из одного места в другое. И вот она у окна с костяным гребнем в руках, а вот уже рядом с Фариманом, и ее лицо так близко, что он может почувствовать дыхание. – Как ты не понимаешь? Я освободила тебе! Мне жаль, что для этого Калиссе пришлось уйти. Но теперь ты свободен. Он смотрел на нее долго. Так долго, что восторг на лице Моны успел смениться удивлением. Смешаться с выражением недоумения. Наконец, Фариман тихо сказал:– Я не убью тебя. Ты останешься жить. Одна, как и я. Пусть это обратится твоим проклятием. Он сделал выбор в пользу сестры, которая даже мертвой оставалась рядом. А не в пользу женщины, которую то ли любил, то ли казалось, что любил. Брови Моны приподнялись, но Фариман уже отвернулся. И зашагал вниз по ступенькам, чтобы уйти и больше никогда не видеть Мону. А в спину ему летели ее слова, сначала ядовитые, потом умоляющие. – Фариман, ты не можешь уйти! Ты же обратил меня в дашхана. Ты уверял, что наша любовь будет вечной! Я просила показать твой мир, но я никогда не просила бросать меня. Фариман!Он ни разу не обернулся. Ни тогда, в душном Константинополе, нашептывающем о закате империи. Ни после. Много сотен лет. Он не видел Мону с того дня. Самолет Фаримана давно покинул Нью-Йорк, но за весь вечер он ни разу о нем не вспомнил. После затянувшегося интервью он угостил Эби выпивкой в баре отеля, а потом они переместились к нему в номер. Оказалось, журналистка и сама отлично смешивает коктейли. А после он любил ее в отсветах неспящего города, в огнях, проникавших сквозь большие окна. Фариман не знал, что Эби подсыпала крепкое снотворное в его бокал. Так что он спал, когда глубокой ночью девушка выскользнула из постели и открыла дверь номера, впуская новую гостью. – Спасибо, дорогая, – Эби кивнула ей. – С меня причитается. – Еще успеешь. Эби усмехнулась, а потом приникла к губам Моны. Вдвоем женщины прошли в темный номер, где крепко спал Фариман. Они не стали включать свет, и усевшись на кровати, Эби закурила. – Он был хорош, – сказала она. – Смотри, я могу начать ревновать. Эби только насмешливо фыркнула:– Не стоит! Ему не хватает решительности. Он как милый щеночек, которого хочется обнять и забрать с улицы. – Он откусит руку. Поверь мне, за свою долгую жизнь дашханы могут быть кем угодно, но только не забавными щеночками. – Поверю, когда обратишь меня. – Всему свое время. Улыбнувшись, Мона прикоснулась рукой к щеке Эби. Такая юная, наполненная… жизнью. Пусть побудет еще немного. Живой. – Что ты с ним сделаешь? – спросила Эби, кивнув на спящего Фаримана. Он лежал на животе, и, присев, Мона аккуратно потянула одеяло, обнажая спину. Та равномерно поднималась и опадала. Мона пожалела, что не может видеть лицо. – С его стороны было ошибкой вот так писать книги, показывать себя в открытую, – негромко сказала она. – Ты бросил меня, Фариман. Даже мертвая, сестра привязала тебя к себе. И ты помнишь ее, лелеешь свою боль. До сих пор. Мона и сама не поняла, когда стала обращаться к спящему мужчине. Она провела пальцами вдоль его позвоночника. Как забавно, он никогда не позволял себе небратских чувств к Калиссе, но в первую же встречу переспал с той, кто на нее похожа. И это ранило Мону, когда она понимала, что к ней Фариман бы даже не прикоснулся. – Но я люблю тебя. До сих пор. И не прощу твоего ухода. До сих пор. Эби затушила сигарету в пепельнице. Она явно не прониклась сентиментальностью ситуации, хотя знала полную историю. Как Фариман и Мона влюбились, как он раскрыл ей свою истинную сущность, а потом обратил в дашхана. Как на первом месте для Фаримана всегда оставалась сестра, Калисса. Как Мона убила ее, тоже опоив и усыпив. – Ты и его убьешь? – небрежно спросила Эби. Ей было все равно. Этот человек… это существо предало Мону, не давало двигаться дальше. А Эби очень стремилась в будущее. В собственное бессмертное будущее, где она перестанет быть человеком. Мона ей не ответила. Мона напала резко и без предупреждения. Просто в один миг она на кровати, а в другой – уже около Эби, впивается ей в шею клыками, пьет ее кровь. Пока Эби не отключилась. А потом отнесла ее в аккуратную ванную номера. Безликую отельную ванну, которую заполнила водой. И тонким стилетом надрезала запястья Эби, наблюдая, как кровь смешивается с водой. Только убедившись, что Эби мертва, Мона оставила записку для Фаримана: «Я буду убивать ее каждый раз». Эби действительно невероятно похожа на Калиссу. И Мона не сомневалась, что найдет других похожих. И теперь уж точно не выпустит Фаримана из поля зрения. Будет искать способы, чтобы Фариман раз за разом наблюдал одну и ту же картину. Дашханы умеют ждать. Позволить боли настояться, забродить и напитать вены. Чтобы потом наносить удар за ударом. Тот, кто живет вечно, может мстить вечно.