Есть такой методСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Свидетель, ученый-психиатр Александр Бухановский… Уважаемый суд! Прежде, чем давать показания по этому делу мне представляется важным одно уточнение. Я хотел бы знать основание, по которому призван свидетелем. Думаю, что это мое законное право. Ведь я не являюсь случайным знакомым Андрея Романовича. Не был непосредственным участником его поиска. Не отношусь к потерпевшим. Не пользовал его как врач. Кем же тогда я явлеюсь для обвинения, которое, словами прокурора Герасименко, объявило что узнало обо мне… из прессы. Зачем тогда вызывать самозванца объясниться с которым у прокурора есть иные способы? Может, все таки меня привлекают как специалиста, оказывавшего конкретную помощь оперативно-следственной бригаде на этапах розыска и следствия? Но об этом ничего не сказано ни в обвинительном заключении, ни в материалах дела. Ответ на этот вопрос нужен не только мне, поскольку дает ключ к тому, о чем я собираюсь говорить…По сути. Я — внештатный научный консультант отдела по раскрытию особо тяжких преступлений отделения уголовного розыска областного УВД. С весны 1984 года по инициативе начальника отдела В. В. Буракова началось мое сотрудничество с милицией по уголовному делу «Лесополоса». Обращались тогда ко многим, в том числе и к нашей кафедре. Но так случилось, что постоянно работал с этой бригадой лишь я. Хочу отметить, что именно милиция постоянно проявляла инициативу в контактах с наукой, во всяком случае в той области, в которой пришлось работать мне. В тот период работа никакими договорами, к сожалению, не оговаривалась. Просто весьма часто собирался узкий круг лиц и передо мной ставили те или иные задачи. Работа осуществлялась совершенно бескорыстно, если говорить о деньгах. Хотя, по некоторым оценкам, только создание проспектовного портрета преступника стоит не один десяток тысяч долларов. Вынужден об этом сказать, ибо в одной публикации в «Московской правде» недавно заявлено о моих «личных корыстных интересах». Да в то время, когда с ужасающей регулярностью гибли женщины и дети, ни у кого и мысли не могло появиться иной, кроме скорейшего задержания преступника. Это был долг — у кого оплачиваемый, профессиональный, у кого — гражданский. Работа оказалась весьма трудоемкая и наукоемкая. Ее можно разбить на три этапа.

Разыскной период

Главная задача — создание проспективного портрета преступника. При этом выполнялись следующие задачи: построение развернутой модели преступного акта от момента эзникновения мотива преступления в сознании и до его завершения Е удаления преступника с места происшествия; психо- и сексопатологическая квалификация смысла отдельных поступков и поведения в целом, объяснение мотивов и значения не-тонятных розыску и следствию действий; установление диагноза; построение проспективного портрета с выделением опорных признаков, пригодных для разработки оперативно-разыскных мероприятий: внешне-конституциональных, - например, роста, возраста и пр. , сексологических, например, сексуальное поведение, семейное положение и пр. , психологических, например, характер, особенности поведения и пр. , профессиональной ориентации, например, образование, специальность, места работы и пр. , стиля жизни и увлечений и т. д. , некоторых моментов его биографии, касавшихся родительской семьи, ближайшего окружения в детстве и юности и т. п. Создано 2 портрета. Один — в 1984 году объемом в 7 страниц машинописи. Второй, объемом в 65 страниц несколькими годами позже. Необходимо отметить, что работа была основана на анализе малой толики открытых нам выборочных материалов по 23 убийствам. То есть, в основу разработки легли не 53 известных на сегодня случая, а всего 23. И работа была выполнена не в 1990 году, когда его задержали, а на материале одного из самых тяжких периодов — 1985 года. Это сейчас многие горазды стучать себе в грудь и осудительно показывать пальцем на милицию. А я видел ее не со стороны. Видел их мысль, ответственность, мучения. Хочу процитировать слова зам. начальника следственной части Прокуратуры РСФСР, руководителя оперативно-следственной бригады И. М. Костоева, сказанные им на брифинге: «Уникальность «Лесополосы»…в неимоверной сложности раскрытия преступлений». Следов преступника почти не было. Но не было следов в традиционном криминологическом понимании. Зато были следы психического состояния преступника: его действия. Здесь был материал для серьезного анализа. И он по инициативе Буракова состоялся. Именно тогда мне доверили сами дела и дали возможность самому выбрать факты, пригодные для психиатрического анализа. Именно это и дало возможность применить нашу методику. Я далек от мысли о своей исключительности, как об этом пишут некоторые газеты. Это делается не с моих слов. Просто я имел те возможности, которых были лишены другие коллеги, работал не 3-5 дней, как командированные издалека, а не один месяц, вжился в это дело, начал «мыслить проблемами сыщиков, чему немало помог Бураков, истинный герой этого дела. И нам удалось. Свидетель, ученый-психиатр Александр Бухановский… Уважаемый суд! Прежде, чем давать показания по этому делу мне представляется важным одно уточнение. Я хотел бы знать основание, по которому призван свидетелем. Думаю, что это мое законное право. Ведь я не являюсь случайным знакомым Андрея Романовича. Не был непосредственным участником его поиска. Не отношусь к потерпевшим. Не пользовал его как врач. Кем же тогда я явлеюсь для обвинения, которое, словами прокурора Герасименко, объявило что узнало обо мне… из прессы. Зачем тогда вызывать самозванца объясниться с которым у прокурора есть иные способы? Может, все таки меня привлекают как специалиста, оказывавшего конкретную помощь оперативно-следственной бригаде на этапах розыска и следствия? Но об этом ничего не сказано ни в обвинительном заключении, ни в материалах дела. Ответ на этот вопрос нужен не только мне, поскольку дает ключ к тому, о чем я собираюсь говорить…По сути. Я — внештатный научный консультант отдела по раскрытию особо тяжких преступлений отделения уголовного розыска областного УВД. С весны 1984 года по инициативе начальника отдела В. В. Буракова началось мое сотрудничество с милицией по уголовному делу «Лесополоса». Обращались тогда ко многим, в том числе и к нашей кафедре. Но так случилось, что постоянно работал с этой бригадой лишь я. Хочу отметить, что именно милиция постоянно проявляла инициативу в контактах с наукой, во всяком случае в той области, в которой пришлось работать мне. В тот период работа никакими договорами, к сожалению, не оговаривалась. Просто весьма часто собирался узкий круг лиц и передо мной ставили те или иные задачи. Работа осуществлялась совершенно бескорыстно, если говорить о деньгах. Хотя, по некоторым оценкам, только создание проспектовного портрета преступника стоит не один десяток тысяч долларов. Вынужден об этом сказать, ибо в одной публикации в «Московской правде» недавно заявлено о моих «личных корыстных интересах». Да в то время, когда с ужасающей регулярностью гибли женщины и дети, ни у кого и мысли не могло появиться иной, кроме скорейшего задержания преступника. Это был долг — у кого оплачиваемый, профессиональный, у кого — гражданский. Работа оказалась весьма трудоемкая и наукоемкая. Ее можно разбить на три этапа.

Разыскной период

Главная задача — создание проспективного портрета преступника. При этом выполнялись следующие задачи: построение развернутой модели преступного акта от момента эзникновения мотива преступления в сознании и до его завершения Е удаления преступника с места происшествия; психо- и сексопатологическая квалификация смысла отдельных поступков и поведения в целом, объяснение мотивов и значения не-тонятных розыску и следствию действий; установление диагноза; построение проспективного портрета с выделением опорных признаков, пригодных для разработки оперативно-разыскных мероприятий: внешне-конституциональных, - например, роста, возраста и пр. , сексологических, например, сексуальное поведение, семейное положение и пр. , психологических, например, характер, особенности поведения и пр. , профессиональной ориентации, например, образование, специальность, места работы и пр. , стиля жизни и увлечений и т. д. , некоторых моментов его биографии, касавшихся родительской семьи, ближайшего окружения в детстве и юности и т. п. Создано 2 портрета. Один — в 1984 году объемом в 7 страниц машинописи. Второй, объемом в 65 страниц несколькими годами позже. Необходимо отметить, что работа была основана на анализе малой толики открытых нам выборочных материалов по 23 убийствам. То есть, в основу разработки легли не 53 известных на сегодня случая, а всего 23. И работа была выполнена не в 1990 году, когда его задержали, а на материале одного из самых тяжких периодов — 1985 года. Это сейчас многие горазды стучать себе в грудь и осудительно показывать пальцем на милицию. А я видел ее не со стороны. Видел их мысль, ответственность, мучения. Хочу процитировать слова зам. начальника следственной части Прокуратуры РСФСР, руководителя оперативно-следственной бригады И. М. Костоева, сказанные им на брифинге: «Уникальность «Лесополосы»…в неимоверной сложности раскрытия преступлений». Следов преступника почти не было. Но не было следов в традиционном криминологическом понимании. Зато были следы психического состояния преступника: его действия. Здесь был материал для серьезного анализа. И он по инициативе Буракова состоялся. Именно тогда мне доверили сами дела и дали возможность самому выбрать факты, пригодные для психиатрического анализа. Именно это и дало возможность применить нашу методику. Я далек от мысли о своей исключительности, как об этом пишут некоторые газеты. Это делается не с моих слов. Просто я имел те возможности, которых были лишены другие коллеги, работал не 3-5 дней, как командированные издалека, а не один месяц, вжился в это дело, начал «мыслить проблемами сыщиков, чему немало помог Бураков, истинный герой этого дела. И нам удалось. Мне нечего стыдиться нашей работы. Знаю, что она мирового класса, не воспримите это хвастовством. Готов представить ее на любую экспертизу. Мы сделали то, что не удалось, по меньшей мере, пяти главным всесоюзным научным центрам. По их разработкам шерстили гомосексуалистов, психически больных, врачей и пр. И когда в обвинительном заключении с гордостью указывается, что на причастность к преступлению проверено около полумиллиона человек, мне горько. Оттого, что кроме оперативных работников наша работа никого не заинтересовала, включая руководство бригады. Прошу прощения, но в качестве модели можно было бы привести ситуацию, когда ищут иголку в стоге сена, а рядом стоит мощный магнит, а им никто не хочет воспользоваться. Это не амбиции. Это проблема взаимоотношений науки и практики. Правда, как я уже сказал, были и другие разработки. Но почему во главу угла ставили их? Кто это объяснит? Нет метода выбора среди разноречивых заключений, а выбор- за руководителем. Выбор должен состояться не иначе как на конкурсной основе, с защитой. А то один специалист говорит, что фигурант «гомосексуалист», и сотни людей ищут вначале среди пяти миллионов жителей всех гомосексуалистов, а потом проверяют на причастность к этому делу. То же и по другим заключениям. Версий было много. А мы все время говорили — он не гомосексуалист, его не ищите среди психически больных и т. д. Шло время, отвлекались силы, затрачивались большие средства, а люди продолжали гибнуть. Из-за недооценки, а скорее, неверной оценки возможностей науки. Хочу продемонстрировать возможности примененного метода и приведу лишь несколько доказательных выводов из 65-страничного заключения: рост — 170+11 см (рост реального Чикатило 180 см), возраст — между 40 и 50 годами, ближе к 40, до 45 (тогда ему было 42), астеническое телосложение — полное совпадение с результатами его клинического обследования в институте им. Сербского, образование — скорее всего среднее специальное или высшее, профориентация — психология, философия, история (он — филолог, увлекающийся политикой), возможные места работы и должности: учитель или воспитатель интерната, ПТУ, школы, работы в снабженческой организации, и многое-многое другое. Полностью с реальным человеком, задержанным через несколько лет, совпали психологический портрет, его проблемы детства и юношества, отвержение обществом, особенности поведения, даже возможность семьи (в других разработках утверждалось, что он семьи не имеет), которой должен очень дорожить «быть привязанным к жене и детям. Так же подробно разработаны мотивы и характер преступного поведения, судьба (пропадавших органов, способы, с помощью которых он отбирал и уводил жертвы и многое-многое другое. Чтобы не быть голословным, хочу передать этот документ судье, так как последнее время следователь, пользовавшийся этой разработкой, почему-то об этом забыл и заявляет в прессе, что в 300-томном деле этого документа нет. Может быть, он забыл его туда вложить. Ведь насколько я понимаю, именно он выбирал, что включить, а что не включить в эти тома. Я хотел бы исправить эту забывчивость. Одновременно хочу заявить, что как автор и хозяин этой интеллектуальной собственности запрещаю ее публикацию, передачу третьим лицам и их знакомство с этой работой, так как здесь содержатся некоторые сведения о незапатентованной, новой методике. Вообще, буду просить Вас, Леонид Борисович, или потом вернуть мне эту работу, или после знакомства с ней обвинения и защиты разрешить мне вымарать оттуда места, раскрывающие методику. Однако это была еще не вся работа, выполнявшаяся нами в ходе розыска. Здесь была и учеба членов оперативно-следственной бригады по избранным вопросам психиатрии и сексопатологии. Например, трехчасовая лекция по криминальному сексуальному поведению, которую я читал в зале УВД, собрала около 150 участников расследования. Убежден, что Бураков и его ближайшие сотрудники благодаря этому и без психиатра смогли бы психологически правильно построить допрос Чикатило в ноябре 1990 года. Приходилось профессионально готовить сотрудниц милиции к выполнению специальных оперативных заданий. А работа в качестве специалиста с некоторыми подозреваемыми в ОВД или СИЗО? А многочисленные повседневные консультации?

Период следствия

Центральная работа этого периода — работа с Чикатило, в качестве специалиста начатая мною 29 ноября 1990 года и завершившаяся 25 января 1991 года. Я понятия не имел, что вновь кто-то задержан, когда меня неожиданно срочно вызвали из клиники утром 29 ноября. В штабе следственной бригады объяснили, что задержан человек, которого столько лет искали. Но ситуация была вновь тупиковая — не раскрывается, прямых улик против него нет, а уже 9-й день содержания под стражей и на 10-й придется выпускать — положено по УПК России. Именно тогда я впервые узнал о роковом для следствия значении этого срока. Поэтому и обращались за помощью к психиатру, уже давно работавшему в этом деле. Речь шла о сложностях допроса. Малопонятная речь не в плане вопроса, а о чем-то своем, личном, т. п. Работа началась и потом проходила в кабинетах следственного управления КГБ. Костоев поставил ряд актуальных для него задач, которые мне приходилось решать и ранее при работе с подозреваемыми: искомый ли это человек, совершал ли он убийства и где, каким способом уводил свои жертвы, почему они за ним шли, когда и как наминал агрессию, что, в какой последовательности и зачем с этими людьми делал и т. д. Для меня это была не первая подобная работа (первая только с Костоевым, но не первая по ходу расследования). Я поставил те же условия морально-этического свойства. А именно: я -врач, а не следователь и получать признательные показания от подозреваемого не должен; работать буду не под протокол, а с глазу на глаз с ведением только своих собственных записей; если преступником окажется Чикатило, его признания, данные мне, не должны использоваться против него, ведь речь шла не о допросе, а фактически об исповеди. Условия были приняты. Итак, 29 ноября я работал с Андреем Романовичем вдвоем с утра (примерно с 9. 30) и до позднего вечера с обязательным перерывом на обед. Да и работа закончилась не потому, что мы устали, а из-за строгого режима дня в тюрьме КГБ. В самом начале беседы я, в соответствии с законом, представился как врач-психиатр, дал ему свою визитную карточку, рассказал о своей работе с милицией и о работе над портретом (который был представлен нам Костоевым, лежал на столе и мы несколько раз возвращались к его отдельным фрагментам). (В подобной работе есть принципиальные тонкости, о которых я не хотел бы говорить на суде). Уже к середине первого дня он впервые в жизни рассказал, что с ним происходило, чем это начиналось, как случилось первое убийство в 1981 году, как это мучило его, о своей тяжелой жизни и о многом другом (ксерокопии записей того дня передаю в суд). Вечером, завершая работу, я высказал свою точку зрения, сказав, что считаю все случившееся болезненным расстройством (об этом я сказал тогда же Костоеву, в своей точке зрения убежден и сейчас). Тогда же обещал, что если суд сочтет необходимым прибегнуть к моей помощи, я постараюсь и в суде объяснить механизм поломки его мозга и психики. Обещал выполнить его просьбу и объяснить все это членам его семьи, которые также являются жертвами его преступления. Семья — одно из немногих, чем по-настоящему дорожил Чикатило. Я был свидетелем того, как он плакал, получив 30 ноября первую записку от жены. Рыдая, он искренне сокрушался, что причинил столько горя своим близким. Эта работа помогла ему преодолеть внутренние психологические препоны, и со следующего дня, насколько мне известно, он начал сотрудничать со следствием. Однако это сотрудничество не было беспредельным. Возникала необходимость в обсуждении принципиально новых, необычных явлений, и он опять замыкался. Например, когда следствие дошло до выяснения судьбы пропавших вырезанных органов. Сразу хочу высказать убеждение — Чикатило не уклонялся от сотрудничества со следствием, во всяком случае по тем проблемам, в решении которых участвовал я. Здесь препоны психологического свойства, лежащие внутри него самого. Таким образом, в последующем еще не раз я привлекался к работе с Андреем Романовичем — когда на день, когда на полдня, каждый раз, когда следователь сталкивался с непреодолимыми для него психологическими трудностями, блокировавшими дальнейший ход следствия. Так, 30 ноября официально было оформлено постановление о привлечении меня в качестве специалиста, и в тот день мы работали вначале, но недолго, втроем, потом опять наедине. Работа продолжалась 13 декабря, когда я был вызван официально через ректорат. В этот день решались вопросы развития криминального сексуального поведения, его возникновения, что было очень важно для следствия. Еще одной из задач на этот день было выяснение смысла повреждений и судьба удаляемых органов. Использование специальных знаний и методов и на этот раз помогло ему преодолеть себя и впервые в своей жизни рассказать о том, чего не мог поведать не только следователю, но избегал вспоминать сам. Путь был проторен, Чикатило -психологически подготовлен, и в последующем начал откровенную работу со следователем и по этой тематике. День 18 января был посвящен, по задания следователя, анализу и выявлению легенды, которая обеспечивала ему беспрепятственную проводку жертв от места контакта с ним до места происшествия. Был еще один день — 25 января, но часть записей, сделанных тогда, не сохранилась, думаю, что они остались у Костоева. Дело в том, что длительное время мои записи хранились в сейфе КГБ, а не у меня, и только в последующем я смог вернуть их. Необходимо отметить, что в процессе этой работы мною, как специалистом, давались советы Костоеву по психологическим особенностям ведения следствия, подхода к обвиняемому. И это тоже задачи специалиста в уголовном деле. Так, например, была показана возможность использования письменной продукции. Например, задания по типу «сочинение на заданную тему». Одну из сохранившихся у меня копий передаю суду как пример такого подхода. На второй странице можно обнаружить весьма важные доказательства следственно-оперативной значимости подобной работы (некоторые даты при ксерокопировании мною закрыты специально по причинам, о которых речь пойдет чуть позже, в подлиннике они имеются). Ряд дававшихся заданий так ко мне и не вернулись. Думаю, что они нашли свое место в материалах дела. Согласно персональному приглашению директора Института им. Сербского, я присутствовал и участвовал на конференции института, обсуждавшей клинические и судебно-психиатрические вопросы по Чикатило. Выступил и я. Обсуждать вопрос экспертизы в качестве свидетеля не намерен. Но как специалист хочу сказать, что такая экспертиза в суде выглядит необходимой. Никто не уполномочивал меня давать суду советы. Но, если можно, я бы предложил независимую экспертизу в составе трех человек. Представителя Института им. Сербского, например, ведущего специалиста по судебной патосек-сологии А. А. Ткаченко, он, кстати, был и членом экспертной комиссии по Чикатило. Заслуженного деятеля науки, профессора А. ЕЛич-ко из Санкт-Петербург а (крупнейший специалист по той патологии, которая выявлена у Чикатило). И если бы не возражали, меня, ибо я единственный, кто проводил анализ случая не по материалам, которые готовило следствие, а лично делал выборку необходимых для психиатра фактов по материалам дел. Если формула «практика — критерий истины» остается верной, а портрет, созданный мной, не фикция, то суд имеет бесспорное доказательство моего профессионального уровня и знания предмета обсуждения. Боюсь, что это предложение поймут неверно. Подчеркиваю, что мною движет лишь одно -уберечь суд от ошибки.

Суд

С началом суда и даже еще за некоторое время до него начало происходить что-то не совсем понятное. Прогнозируя возможный вариант развития титуации, как психиатр и психолог, я попытался посредством «Российской газеты» повлиять на этот процесс. В опубликованном интервью было дословно: «Не дай Бог, если участники огромной коллективной работы станут тянуть одеяло каждый на себя. Опыт уникального расследования может просто утонуть в схватке амбиций. А ведь надо продолжать работу, которая должна стать в итоге «эталонной». Дальнейшее развитие событий подтвердило мои опасения. Хотел бы ошибиться, но мне кажется, что есть какие-то скрытые механизмы, которые мешают суду, нарушают течение процесса, препятствуют нашей научной и практической работе, дискредитируют одних участников большой работы и возвеличивают других в угоду интересам или какому-то заранее созданному сценарию. Чьим? Ответ на этот вопрос не в моей компетенции. Могу привести лишь некоторые факты, с которыми столкнулся лично я:а) согласно зачитанным в суде материалам дела, я привлекался в качестве специалиста 29 ноября 1991 года менее двух часов. Якобы по просьбе Чикатило для облегчения его состояния. Это совершенно не соответствует действительности. Не хотелось бы думать, что заведомо неверные сведения, указание заведомо неверного времени работы специалиста являются следствием заранее и трезво продуманной акции на подчеркивание роли одного и принижение роли другого. Кстати, и не претендовавшего ни на какую роль, за исключением подтверждения и возможностей нового научного направления. Ведь любому понятно, что мы друг другу в своей работе неконкуренты;б) насколько я понимаю, из материалов дела полностью исключена и работа специалиста по личным заданиям следователя в последующие дни — до 25 января 1991 года включительно. Но ведь эта работа может быть подтверждена и документально, и свидетелями. И еще. Ведь каждый раз привлечение специалиста происходило по инициативе следователя и каждый раз решались сложные вопросы, непосильные в той ситуации следователю. Причем решались так, что на следующий день тот же следователь получал возможность продуктивной работы с обвиняемым. Сегодня же, характеризуя своего недавнего помощника в прессе, он пишет о «личных корыстных интересах… некоего Бухановского» («Московская правда»). Кстати, слово «некий» в русском языке означает «неизвестный, малоизвестный». И это о том, кому когда-то предлагал совместно написать книгу. Хочу передать в суд несколько из тех бумаг, которыми Костоев или по его поручению меня отзывали с работы для помощи следственной группе;в) уже 29-го Костоев категорически запретил мне сообщать какие бы то ни было сведения о работе с Чикатило членам оперативной группы. Хотя и было известно, с каким нетерпением они ожидают, невзирая на поздний час, результатов моей работы, подводившей итог их многолетнему титаническому труду. Я не смог быть столь жестоким и нарушил распоряжение, тем паче что 29 ноября моя работа никак официально не оформлялась и я не был связан подпиской о неразглашении. Тогда ни я, ни они этого запрета понять не могли и по этому поводу недоумевали;г) а разве не сценарием объясняется дискредитация метода криминологической психиатрии тем, кто этим методом воспользовался. Хотя это прямого отношения к делу не имеет, но если суд позволит, я продемонстрирую некоторые механизмы такой дискредитации. Быть может, они используются не только в отношении науки. Так, «Московская правда» пишет, что в «300-томном деле нет» портрета (его, наверное, нет и на самом деле, но хочется знать, кто решал, что туда включать, а что нет). Такое утверждение не мешает Костоеву (в записи интервьюера) чуть ниже «цитировать» этот неизвестный ему портрет, но в искаженной и подтасовывающей форме: «рост — 170 см» (тогда как у нас рост рассчитан до 170+11 см, а рост самого Чикатило — 180 см); «возраст — примерно 40 лет, а Чикатило — 56? (и опять упускается конец нашей фразы «возраст между 40 и 50, ближе к 40, до 45?. Кстати, на момент совершения первого инкриминированного Чикатило убийства ему было 42 года, на момент первого признаваемого им сейчас убийства — 45 лет, а на момент составления портрета -49. Кстати, 56 лет, названные в интервью, исполнились ему недавно, уже после годичного ареста). Можно сравнить с приводимым тут же «криминологическим портретом», которым якобы пользовался сам следователь — «возраст от 25 до 55 лет, высокого роста… носит темные очки». Хотел бы эти пассажи объяснить недоразумением и недобросовестностью корреспондентов, массовым тиражом дискредитирующих научный метод. Хочу просить суд, если это только возможно, стать беспристрастным судьей и в этом вопросе. Пора внести ясность! Значима ли роль психиатрической науки в ходе розыска и следствия? Может ли чем-нибудь помочь предлагаемый нами метод розыску и следствию, или это ловкая мистификация лжеученых? Быть может, все эти разговоры о портретах и работе с Чикатило — фикция и плод недобросовестного воображения автора? В ответах на эти вопросы заинтересован не только я. За ними большое и социально значимое дело. Важное, в первую очередь, как раз для правоохранительных органов, от которых, быть может, его и надо защищать. Одновременно это и моя защита. Я ее тоже прошу у вас, так как в последнем «Огоньке» (№ 24-26 за 1992 год) полуторамиллионным тиражом меня обвиняют во лжи, пишут, что «уважаемый психиатр своими показаниями попал пальцем в небо». Это уже слишком. Ведь дискредитируется и оскорбляется уже не методика, а личность гражданина, имеющего учеников, больных, научные и иные контакты, семью и пр. И еще один аспект, о котором считаю необходимым сказать. О моральной и профессиональной ответственности привлечения к свидетельским показаниям специалиста, участвовавшего в роли подобной моей. Серийные сексуальные преступления продолжаются и у нас, и за рубежом. Еще не закончился процесс по Чикатило, еще не пойман фигурант по Таганрогу, завершается нами объемный труд по одному из крупнейших городов России, где жертвами очередного фигуранта уже стали более 30 девочек и женщин. Только в этот понедельник от нас улетел представитель одной из самых крупных прокуратур России, по чьей просьбе мне предстоит войти в камеру к подозреваемому, находящемуся там уже почти 5 месяцев — с той же миссией. Я очень прошу суд взвесить, с какой совестью я буду это делать, если меня вынудят давать показания по отдельным эпизодам, ставшим мне известными в результате специальной работы с Чикатило. О какой доверительности может идти речь с человеком, которому угрожает смертная казнь и который после работы с нами преодолевает инстинкт самосохранения и идет на сотрудничество со следствием. Хотел бы ошибиться, но думаю, что вызов меня в качестве свидетеля связан еще и с эпизодом по шахтинскому убийству 1978 года. Именно после отказа Чикатило от этого эпизода я и был заявлен свидетелем этого обвинения. Конечно, как законопослушный гражданин, я буду вынужден дать необходимые показания, если того потребует суд, но вся ответственность за крах только зарождающейся науки тогда ляжет не на мои плечи. Прошу не допрашивать меня по отдельным эпизодам. И еще одно обстоятельство. В этом зале мы имеем дело не с банальным криминальным событием, а с криминальным аспектом медицинской, психиатрической проблемы. Надо учесть, что нет одного Чикатило. До начала суда их было три. Сейчас вы видите одного из них, не того, что сидел в зале в начале процесса. Я думаю, что вы сейчас видите того, который убивал. Простите, еслилезу опять не в свое дело, но умолчать как специалист не могу. Если бы была моя воля, я прервал бы сейчас процесс на 2-3 месяца, чтобы дать прийти в себя, в первую очередь Чикатило. Возможно, тогда суд будет достойно завершен. От автора: Суд, имея формальное право, отказался от предложения психиатра огласить в качестве свидетельских показаний это его письменное заявление. Просто приобщил его к протоколу судебного заседания. И предпочел устный диалог по большинству из этих вопросов. Публикация после некоторых сокращений с А. О. Бухановским согласована.