Единственная непростительная вещьСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Проигнорировать незваного визитера и продолжить лежать не получилось – истошно затрещал будильник. Окруженный этими гадскими, несовместимыми со сном звуками, я сперва заткнул хронофор, затем пошаркал к двери. На лестничной площадке стояли два милиционера. Не представляясь, один из них попросил меня предъявить удостоверение личности. Мою сонливость как рукой сняло. Я пошагал в комнату, достал из письменного стола паспорт и отнес его стражам порядка. Все тот же милиционер небрежно заглянул в документ и спрятал его в кожаную папку. Мне сказали одеться и пойти с ними. Ошарашенно натягивая штаны и свитер, я, как любой умеренно законопослушный человек, не знал, что и думать. Даже причину своего задержания не стал выяснять. Под удивленные взгляды немногочисленных соседей, направлявшихся в такую хмурую рань на службу, меня молча проконвоировали в отделение милиции, находившееся в двадцати минутах ходьбы. Там меня ожидала долгая беседа со следователем. Первые полчаса я вообще не понимал, что делал в участке и чем мое существование могло привлечь внимание органов. Следователь – невысокий полуседой мужчина семитской внешности – расспрашивал меня, записывая все в блокнот и изредка похлебывая из заляпанной чашки, о том, где я работал, с кем жил, как часто покидал город, не состоял ли на психиатрическом учете. Я отвечал и шестым чувством осознавал, что к моему присутствию там все это имело мало отношения. На мои вопросы клался болт, хотя по закону я вроде как имел право узнать свой статус. Потом вдруг прозвучало Санино имя. Я сообщил, что мы друзья, и спросил, все ли с ним в порядке. Меня опять оставили без ответа. Чтобы совсем не быть терпилой, я изъявил желание попить и сделать полагавшийся мне звонок. Законник флегматично пододвинул в мою сторону дисковый телефон и кивнул на стоявший в углу кулер. Стакан воды лег в желудок тяжелым камнем, а начальник нашей конторы, чей номер я набрал, предсказуемо поворчал и велел взять из милиции справку. Следователь оставил со мной помощника и ненадолго вышел. Вернувшись и наполнив помещение кислым табачным запахом, он приступил наконец к делу. Оказалось, что служителей порядка заинтересовал мой прошумевший на весь город звонок. Они быстро отыскали организатора прошедшего рок-концерта, и Саня скрепя сердце меня им выдал. Еврей прям подчеркнул, что Саня сделал это очень неохотно, и у меня от такой новости немного поднялось настроение. Но на этом мои радости закончились. – Можно взглянуть на ваш мобильный?Понятых мне, видимо, не полагалось. – Он потерялся, – не обинуясь ответил я. – Потерялся, – протянул дознаватель, сделав в блокноте подозрительно длинную заметку. – Как любопытно. Да в чем же дело-то? Проори я в колонки «Хайль Гитлер», привлечение меня к ответственности еще можно было бы понять. Но так-то великое преступление совершено? Сане, выходит, тоже досталось?Законник оторвался от своих записей и впервые с начала нашего разговора посмотрел мне в лицо. – Я так понимаю, вы были знакомы с покойной Мириной Князевой?Знаете, оглядываясь спустя время назад, я проникался к правоохранителям невольным уважением. Как же быстро они определили, что я был дома у девушки в ту роковую ночь, когда ее не стало. Покойной… Помещение резко завибрировало у меня перед глазами, как отражение в дрожащем зеркале. – С Мирой? – промямлил я, не веря своим ушам. Следователь почесал остро выпирающий кадык:– Да, так ее называли близкие. Вы ведь относились к ее близким, верно?Нет, не верно. Запинаясь и экая, я рассказал ему все. Лишь умолчал о психоделике и домыслил свое незамедлительное отправление восвояси после посиделок с девушкой. А что еще оставалось делать, когда дальнейшие события начисто вылетели у меня из памяти? Законник слушал и торопливо записывал, отпуская то и дело язвительные комментарии: «И часто вы разъезжаете по ночам на велосипеде? Вот так взяла и впустила к себе незнакомого человека? Что, прям такая писаная красавица оказалась, что нужно было всем об этом рассказать?» Последняя реплика взбесила меня до зубного скрежета, но я не подал виду – не в моем положении было агриться. Составили протокол. Меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Дактилоскопия впоследствии, конечно же, подтвердила, что я был в Мириной спальне. Взяли анализ мочи – там нашли следы моего галлюциногена с длинным незапоминающимся названием. Меня на основании этого добротно попрессовали, но я солгал, что стебель продал мне незнакомый человек, и милиция в результате потеряла к личности драгдилера интерес. Обыскали квартиру, и хоть тут меня ничего не скомпрометировало. В отделение приглашали Мириных родителей. Точнее, мать и, как оказалось, отчима. Помню, каким ядовитым взглядом он впился в меня, просипев, что «никогда не видел этого урода». Мать девушки, убитая утратой явно больше мужа, лишь единожды взглянула в мою сторону и отрешенно покачала головой. Проигнорировать незваного визитера и продолжить лежать не получилось – истошно затрещал будильник. Окруженный этими гадскими, несовместимыми со сном звуками, я сперва заткнул хронофор, затем пошаркал к двери. На лестничной площадке стояли два милиционера. Не представляясь, один из них попросил меня предъявить удостоверение личности. Мою сонливость как рукой сняло. Я пошагал в комнату, достал из письменного стола паспорт и отнес его стражам порядка. Все тот же милиционер небрежно заглянул в документ и спрятал его в кожаную папку. Мне сказали одеться и пойти с ними. Ошарашенно натягивая штаны и свитер, я, как любой умеренно законопослушный человек, не знал, что и думать. Даже причину своего задержания не стал выяснять. Под удивленные взгляды немногочисленных соседей, направлявшихся в такую хмурую рань на службу, меня молча проконвоировали в отделение милиции, находившееся в двадцати минутах ходьбы. Там меня ожидала долгая беседа со следователем. Первые полчаса я вообще не понимал, что делал в участке и чем мое существование могло привлечь внимание органов. Следователь – невысокий полуседой мужчина семитской внешности – расспрашивал меня, записывая все в блокнот и изредка похлебывая из заляпанной чашки, о том, где я работал, с кем жил, как часто покидал город, не состоял ли на психиатрическом учете. Я отвечал и шестым чувством осознавал, что к моему присутствию там все это имело мало отношения. На мои вопросы клался болт, хотя по закону я вроде как имел право узнать свой статус. Потом вдруг прозвучало Санино имя. Я сообщил, что мы друзья, и спросил, все ли с ним в порядке. Меня опять оставили без ответа. Чтобы совсем не быть терпилой, я изъявил желание попить и сделать полагавшийся мне звонок. Законник флегматично пододвинул в мою сторону дисковый телефон и кивнул на стоявший в углу кулер. Стакан воды лег в желудок тяжелым камнем, а начальник нашей конторы, чей номер я набрал, предсказуемо поворчал и велел взять из милиции справку. Следователь оставил со мной помощника и ненадолго вышел. Вернувшись и наполнив помещение кислым табачным запахом, он приступил наконец к делу. Оказалось, что служителей порядка заинтересовал мой прошумевший на весь город звонок. Они быстро отыскали организатора прошедшего рок-концерта, и Саня скрепя сердце меня им выдал. Еврей прям подчеркнул, что Саня сделал это очень неохотно, и у меня от такой новости немного поднялось настроение. Но на этом мои радости закончились. – Можно взглянуть на ваш мобильный?Понятых мне, видимо, не полагалось. – Он потерялся, – не обинуясь ответил я. – Потерялся, – протянул дознаватель, сделав в блокноте подозрительно длинную заметку. – Как любопытно. Да в чем же дело-то? Проори я в колонки «Хайль Гитлер», привлечение меня к ответственности еще можно было бы понять. Но так-то великое преступление совершено? Сане, выходит, тоже досталось?Законник оторвался от своих записей и впервые с начала нашего разговора посмотрел мне в лицо. – Я так понимаю, вы были знакомы с покойной Мириной Князевой?Знаете, оглядываясь спустя время назад, я проникался к правоохранителям невольным уважением. Как же быстро они определили, что я был дома у девушки в ту роковую ночь, когда ее не стало. Покойной… Помещение резко завибрировало у меня перед глазами, как отражение в дрожащем зеркале. – С Мирой? – промямлил я, не веря своим ушам. Следователь почесал остро выпирающий кадык:– Да, так ее называли близкие. Вы ведь относились к ее близким, верно?Нет, не верно. Запинаясь и экая, я рассказал ему все. Лишь умолчал о психоделике и домыслил свое незамедлительное отправление восвояси после посиделок с девушкой. А что еще оставалось делать, когда дальнейшие события начисто вылетели у меня из памяти? Законник слушал и торопливо записывал, отпуская то и дело язвительные комментарии: «И часто вы разъезжаете по ночам на велосипеде? Вот так взяла и впустила к себе незнакомого человека? Что, прям такая писаная красавица оказалась, что нужно было всем об этом рассказать?» Последняя реплика взбесила меня до зубного скрежета, но я не подал виду – не в моем положении было агриться. Составили протокол. Меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Дактилоскопия впоследствии, конечно же, подтвердила, что я был в Мириной спальне. Взяли анализ мочи – там нашли следы моего галлюциногена с длинным незапоминающимся названием. Меня на основании этого добротно попрессовали, но я солгал, что стебель продал мне незнакомый человек, и милиция в результате потеряла к личности драгдилера интерес. Обыскали квартиру, и хоть тут меня ничего не скомпрометировало. В отделение приглашали Мириных родителей. Точнее, мать и, как оказалось, отчима. Помню, каким ядовитым взглядом он впился в меня, просипев, что «никогда не видел этого урода». Мать девушки, убитая утратой явно больше мужа, лишь единожды взглянула в мою сторону и отрешенно покачала головой. Меня отвезли к их дому, чтобы я показал следствию, как все происходило. В тот день накрапывал мелкий холодный дождь, а с моря, видневшегося вдали свинцовым пятном с бегавшими по нему белыми линиями-волнами, дул колкий ветер. Очаровавшая меня накануне улица оказалась грязной, раздолбанной и предельно унылой. Потрясенный таким поворотом событий, я успел мысленно попрощаться со свободой, но ареста за всеми разбирательствами, как ни странно, не последовало. С меня взяли подписку о невыезде и потребовали дважды в неделю являться в участок, что я исправно делал на протяжении месяца. А потом дело закрыли. В нашу последнюю встречу следователь известил меня, что неестественную смерть Миры доказать не удалось, и, внимательно проследив за моей реакцией, сообщил, что я волен ступать на все четыре. Я потерял работу. Не знаю, за вынужденные ли прогулы, или же начальство как-то прознало о том, что меня негласно подозревали в убийстве, но заявление по собственному я написал. Без особых огорчений, так как работа все равно была достаточно говенной; я и до этого подумывал о поисках новой, не желая провести молодость в офисном кубе. Когда внешние раздражители отступили, я погрузился в тяжелые мрачные мысли, редко покидавшие даже во сне. Только тогда я разом ощутил всю горечь произошедшей трагедии. Кто-то скажет: мол, глупо скорбеть о том, кого встретил единожды и с кем тебя ничего не связывает. Однако я не мог с собой совладать. Пока я усиленно трясся за свою шкуру, Мирина смерть воспринималась мной почти безоценочно, как очередная данность этого нелепого хаотичного мира. Теперь же меня захлестнуло понимание, что этого человека нет и никогда больше не будет. Еще вчера жил и претендовал в твоем уме на звание родственной души – а сегодня закопан в землю, окончательно и бесповоротно. И в этой назойливо ноющей тоске мне не давал покоя один закономерный вопрос. Действительно ли я уехал к себе после появления Мириных родных, или могло случиться так, что я вернулся позже и вломился к девушке повторно: еще более непрошено, чем в первый раз? Самое страшное, что найти на это ответ мне было проще простого. 6В семнадцать лет я сделал умопомрачительное открытие. Переживая раз за разом события из прошлого, я чувствовал себя в проекции все увереннее, пока вдруг не обнаружил, что мог брать там свое тело под контроль! Стоило однажды отклониться на пару шагов от предначертанного направления, произнести произвольную фразу, и в дальнейшем это получалось у меня так же непринужденно, как езда на велосипеде. И если вы думаете, что удивительнее всего в этой ситуации оказались другие люди из воспоминаний, которые продолжали, как заводные куклы, разговаривать и взаимодействовать с порожним местом, где я недавно находился, то вы глубоко ошибаетесь. Я увидел там кое-что куда более невероятное. Впервые я повстречал это в воспоминании о своей первой девушке, с которой мы в один прекрасный день крупно разругались и больше с тех пор не общались. Она потом уехала учиться за рубеж, и шанс воссоединиться был безвозвратно утерян. Я еще тешил себя надеждой, что мог как-то влиять на прошлое, и мне хотелось поговорить с прежней Алиной, сказать ей что-нибудь такое, что сделало бы нашу предстоявшую ссору невозможной или хотя бы не столь безобразной. Глядишь, вернулся бы в настоящее – а мы там все еще вместе. Вот это был бы сюрприз. Было решено воссоздать в памяти фрагмент нашей вечерней прогулки к ее дому. Мы около часа шли туда из города, болтая о чем попало и стесняясь взяться за руки. Была поздняя осень, стояли глубокие сумерки под багряным небом. По бокам от нас с Алиной ярко горели фонари, за ними в пропитанном влагой воздухе уютно мерцали разноцветными квадратами окна новостроек. Девушка весело посвящала меня в подробности своих школьных будней, а я периодически поддакивал ей, изображая интерес к этому рассказу. И вот я снова там. Я решительно останавливаюсь, а моя спутница шагает не моргнув глазом дальше, разговаривая с пустым пространством возле себя. Я догоняю ее, пытаюсь что-то объяснить, но она не замечает перемену моего поведения и безразлично перебивает, продолжая сыпать словами как из мешка горохом. Я дотрагиваюсь до ее лица – Алинина кожа твердая и холодная, как камень. Волосы, одежда – тоже. Отчаявшись, я преграждаю девушке дорогу, но она с нулевыми усилиями оттесняет меня в сторону. Схватить ее за руку, да даже поставить подножку не получается по той же причине. Это явно не живой человек, которым я когда-то дорожил, а программа, робот, подчиняющийся строго установленному алгоритму и не способный отклониться от него ни на йоту. И я, провожая взглядом одиноко удаляющуюся, выглядящую сумасшедшей Алину, лишаюсь всяких надежд изменить ход времени. Мне досадно и горько, хочется вернуться в реальный мир, одеться и пойти развеяться в ночь. Но я почему-то остаюсь в дурацком воспоминании и иду гулять там. Направляясь назад, достигаю ближайшего перекрестка и сворачиваю в сторону. Поблизости больше не ходит транспорт, не видно спешащих по домам прохожих, отсутствуют даже птицы и разгоняемая ветром опавшая листва. Прямо как в «Grand Theft Auto», где вся движуха происходит исключительно вокруг главгероя. То есть где-то там по-прежнему идет и разговаривает сама с собой в окружении вечерней городской суеты Алина; я же бреду в то место, которое видел в реальности лишь мимоходом и которое выполняло роль не более чем фоновой декорации к нашему променаду. Улица мертва, и единственный звук на ней создают мои шаги. Дорога делает впереди поворот. По мере моего приближения к нему я неожиданно замечаю в полутьме за углом дома нечто неописуемо странное. Там притаилась неестественная, разительно выделяющаяся на фоне всего остального… щель. Громадная щель безотносительной пустоты, в которую достаточно резко переходит фасад здания передо мной. И чем ближе я подхожу, тем шире она становится, полностью занимая все пространство слева и бесконечно распространяясь оттуда в остальные стороны. Это сюрреалистичное, фантастическое зрелище поражает меня до глубины души. Я от природы не очень сообразительный (путешествовать в прошлое хотел, ага), но в тот момент сразу понял, что нечаянно наткнулся на своего рода «слепую зону» – область проекции, которую мозгу было попросту нечем заполнить. Я ведь за этим углом никогда в реальности не был, и мне неоткуда было знать, какой за ним открывался вид. Вот если бы я действительно переместился в описываемые время и место, то мог бы, бесспорно, пойти куда мне заблагорассудится, и о каких-либо выпавших в никуда частях пространства не было бы речи. Да и об этой «лангольерской» безжизненности тоже. Абсолютная пустота (еще один мой термин) была напрочь лишена цвета и объема, хотя ахроматичной или плоской тоже не являлась. Она вроде не была освещена, но и с темнотой ничего общего не имела. В пустоте ровным счетом ничего не происходило – я всматривался в нее до посинения, чтобы убедиться в этом. И при всем том статичной ее тоже нельзя было назвать. Она не издавала различимых звуков, однако мне всегда казалось, что из нее исходили какие-то неосязаемые вибрации. Одним словом, до крайности противоречивая штука – будто куски другого измерения, воспринимавшиеся не органами чувств (понятное дело), а непосредственно мозгом, на уровне переживаний. Вспомнить и представить, как пустота выглядела, я сейчас не могу, хотя видел ее десятки раз. Находясь вне «слепой зоны», дотронуться до пустоты было нельзя – рука свободно протягивалась в нее и ничего не ощущала. А зайти туда я пока не решался. В пустоте не было ничего особо зловещего, но она устойчиво напоминала мне беспредельно глубокий и широкий океан. Даже если в бесконечном океане и можно поплескаться на поверхности да понырять, осознание того, что вокруг тебя и под тобой неисчерпаемый объем воды, должно ужасать, если не сказать больше. Мне был известен загородный тоннель под железной дорогой: темный, узкий, в меру длинный. Я видел его всего раз, и то издалека – на другом конце лишь брезжило крошечное пятнышко утреннего света. Когда я возвращаюсь в это воспоминание и захожу внутрь, мне не становится холоднее, воздух не приобретает запах сырости, не появляются сквозняк и эхо. Являвшиеся серыми у входа стены, пол и округлый свод делаются беспросветно-черными. За моей спиной постепенно утихают звуки природы. Я подхожу к концу каменного коридора и замечаю впереди некое подобие объемной смотровой площадки, бесформенное и до рези в глазах яркое. Оказывается, именно в него превратился тот клочок солнца на противоположном входе. А вокруг «площадки», на которую я боязливо захожу, простирается во все края безграничная и всеобъемлющая пустота. Я тогда почувствовал себя персонажем неоконченного рисунка, которому удалось выглянуть за границы наброска и увидеть там чистый, ничем не занятый лист.

Итак, пустота возникала только в тех местах, которые я никогда не видел в жизни, но куда заглядывал в проекции. Если бы я, скажем, посетил свою комнату и не стал смотреть в окно, а потом воспроизвел этот эпизод в памяти и все-таки глянул наружу, моему взору представилась бы вполне знакомая картина. Мозг «подкачивал» в таких случаях информацию из других воспоминаний. Определил я эту закономерность тем же «оконным» методом. Однажды мать упомянула, что во дворе утром снесли старую водонапорную башню, установленную там задолго до моего рождения. Это была отличная возможность проверить мою теорию. Я зашел в материну комнату, на улицу не глазел. Позже я вернулся в это воспоминание и обнаружил за окном всю ту же накренившуюся вышку с прямоугольным баком. Она не исчезла из проекции и после того, как я побывал по-настоящему на улице и убедился в ее отсутствии там. Только когда я посмотрел из окна в действительности, увидев вместо башни бетонное основание с торчащими из него обрезками труб, вышка сменилась им и в описываемом воспоминании. Еще интереснее то, что если в реальности я, предположим, видел со спины неизвестного мне человека, а в воспоминании обходил его, незнакомцу или незнакомке «подрисовывалось» какое-никакое лицо – в зависимости от моих догадок относительно их внешности, возраста, а иногда и пола. Открытый в проекции шкаф, содержимое которого являлось для меня загадкой, стабильно оказывался пустым. Неизведанное помещение – тоже, и его размеры редко совпадали с реальными. На мольберте у уличного художника стояла картина, изображавшая местный пейзаж со случайного виденного мною ракурса, причем всегда в стиле Федора Васильева. За каким-нибудь гаражом находилось продолжение близлежащих кустов, забора, тропинки и тому подобного, хотя в действительности там могло быть что угодно.