ДушкаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Размышления тушки в растянутой белой майке прервал глухой стук в дверь, смешанный с воплями: - Откройте! Вы нас заливаете!Размышления были о сущности намокшего матраца…- Немедленно открывайте! Я сейчас милицию вызову!А визгливый этот женский голосок, истеричный и надрывный, почему-то представлялся тушке окутанным в пёстрый халатик. Зачинался субботний день, вынырнув из туманного утра и простирая свои длинные руки к горожанам. Где-то соседи так хлопнули дверью, что тушка дрогнул. Вообще-то, обладателя тушки звали Марком Антоновичем, но все звали его просто «тушка». Вот и думал Марк Антонович – то ли он на тушканчика похож, то ли пора бросить курить, пить, а заодно - есть. «Пищит-то как, пищит-то, ой… Чай, кудрявая и кобылистая. А сегодня она еще, небось, и с бигудями на башке, » - усмехнулся самодовольными губами тушка и с наслаждением закурил папироску. Пепел методично и вежливо стряхивался в горшок с геранью, с немым восторгом вдыхавшей последние солнечные дни. Шел август девяносто шестого года. В комнатке, где обретался тушка, мебели почти не было, за исключением железной советской кровати с полосатым голым матрацем. Возлежавшая на нем когда-то постель была сметена в кучу и валялась на паркете, сам же матрас стыдливо мок из-за стекавшего по стенке ручья. Размышлявший продолжал сидеть на стуле, облокотившись на подоконник…«Соседи, конечно, мрази. Опять у них ванная подтекает. Скотина Катька, чего с нее взять. Башка помадою забита. А я – скотина? Конечно, скотина. Нет чтоб взять да убрать, да засуетиться. Сижу, смотрю. А приятно, однако, почти как помираючи – красота-то какая, эх… Хоть натюрморт пиши, или как там…» - поразмышляв так, тушка сладко зажмурился. Стук в дверь прекратился, кто-то ругался в парадном, да такими последними словами, что у тушки похолодело в груди, и белая его маечка стыдливо поежилась, как барышня. Тушка на цыпочках подкрался к глазку: скандалили пышных форм дама из квартиры этажом ниже и худенькая девчушка лет двадцати пяти из квартиры этажом выше, каждый раз вздрагивавшая в такт огромным бигудям на голове пышной дамы. Резко распахнув дверь, тушка выбежал в парадную…«Вот… скумбрия жирная!» - подумалось тушке. И всё замерло, будто эта мысль самым странным образом оказалась услышанной всеми. Пышка и впрямь походила в те минуты на рыбу – вернее, ее физиономия стала подобна рыбьей морде: дама вытаращила глаза так, словно пред ней возник, по меньшей мере, черт, а не сосед. Щедро намалеванный рот был ал и недвижим. В правой ручонке вздрагивала засаленная поварешка, левая ручонка легла на грудь. Сама грудь тряслась, как холодец. Тощенькая же соседка с квартиры этажом выше тряслась – ножки ее промокли насквозь…И тут тушка сделал нечто совершенно невероятное. Вдохнув поглубже, плюнул подальше – да прямо в волосы пышнотелой даме: со злостью прямо-таки харкнул. Вся жизнь – буйная, румяная, как спелый плод – скуксилась, червеподобная, и от дамы осталось только распластавшееся на полу тело. Покатилась прочь поварешка… В ужасе завопила худощавая соседка, укусив себя за руку до крови. Она стекала по ее белому рябому подбородку, сочилась струйкой по шее. Сверху заорали:- Милиция! Милиция!- Так зачем вы, Марк Антонович, застрелились? – обиженно надула красные губы румяная толстушка Серафима Михайловна, оглядывая заросшие могилы. - Потому что Вам плюнул в рожу, милочка, а Вы возьми да помри сразу. Что мне, сидеть теперь, что ль? - ответил тушка, опрокинув стопочку. - Так она сама, она сама меня просила! – визжала тщедушно-белая Катя Симочкина. - Она в Марк Антоныча давно влюблена была. Пришла ко мне и говорит: устрой, Катя, дескать, потоп. Спрашивается, зачем? А вот затем, а вот затем… - вздрогнула Катя. - Чтоб она Марк Антоныча опосля всего успокоила бы да к себе жить перетащила, да кормила б, да и… Это все она, она!И Катя Симочкина заплакала. Серафима Михайловна виновато подливала в пустую стопочку:- Выпейте, душка… Здесь-то все равно, что на казенных харчах, - и, хитро улыбнувшись, протянула пухлую ручку к соседней могилке. Недовольно сцапав какую-то конфетку, горестно вздохнула и зашуршала фантиком. - А я… это… стыдно мне, Марк Антоныч… Это мы, получается… из-за меня все померли?! – взвыла Катя Симочкина и расплакалась. - А Вы-то, Катя, как сюда попали? – проговорил насилу тушка, равнодушно воздев глаза к синему небу. - Сепсис у ней был, Марк Антоныч. По-нашему значит заражение крови. Она ж у нас баба полоумная, кусается, - захихикала Серафима Михайловна, - а я вот не кусаюсь. Тушка расхохотался – аккурат в тот миг, когда над кладбищем пролетела стая ворон. Размышления тушки в растянутой белой майке прервал глухой стук в дверь, смешанный с воплями: - Откройте! Вы нас заливаете!Размышления были о сущности намокшего матраца…- Немедленно открывайте! Я сейчас милицию вызову!А визгливый этот женский голосок, истеричный и надрывный, почему-то представлялся тушке окутанным в пёстрый халатик. Зачинался субботний день, вынырнув из туманного утра и простирая свои длинные руки к горожанам. Где-то соседи так хлопнули дверью, что тушка дрогнул. Вообще-то, обладателя тушки звали Марком Антоновичем, но все звали его просто «тушка». Вот и думал Марк Антонович – то ли он на тушканчика похож, то ли пора бросить курить, пить, а заодно - есть. «Пищит-то как, пищит-то, ой… Чай, кудрявая и кобылистая. А сегодня она еще, небось, и с бигудями на башке, » - усмехнулся самодовольными губами тушка и с наслаждением закурил папироску. Пепел методично и вежливо стряхивался в горшок с геранью, с немым восторгом вдыхавшей последние солнечные дни. Шел август девяносто шестого года. В комнатке, где обретался тушка, мебели почти не было, за исключением железной советской кровати с полосатым голым матрацем. Возлежавшая на нем когда-то постель была сметена в кучу и валялась на паркете, сам же матрас стыдливо мок из-за стекавшего по стенке ручья. Размышлявший продолжал сидеть на стуле, облокотившись на подоконник…«Соседи, конечно, мрази. Опять у них ванная подтекает. Скотина Катька, чего с нее взять. Башка помадою забита. А я – скотина? Конечно, скотина. Нет чтоб взять да убрать, да засуетиться. Сижу, смотрю. А приятно, однако, почти как помираючи – красота-то какая, эх… Хоть натюрморт пиши, или как там…» - поразмышляв так, тушка сладко зажмурился. Стук в дверь прекратился, кто-то ругался в парадном, да такими последними словами, что у тушки похолодело в груди, и белая его маечка стыдливо поежилась, как барышня. Тушка на цыпочках подкрался к глазку: скандалили пышных форм дама из квартиры этажом ниже и худенькая девчушка лет двадцати пяти из квартиры этажом выше, каждый раз вздрагивавшая в такт огромным бигудям на голове пышной дамы. Резко распахнув дверь, тушка выбежал в парадную…«Вот… скумбрия жирная!» - подумалось тушке. И всё замерло, будто эта мысль самым странным образом оказалась услышанной всеми. Пышка и впрямь походила в те минуты на рыбу – вернее, ее физиономия стала подобна рыбьей морде: дама вытаращила глаза так, словно пред ней возник, по меньшей мере, черт, а не сосед. Щедро намалеванный рот был ал и недвижим. В правой ручонке вздрагивала засаленная поварешка, левая ручонка легла на грудь. Сама грудь тряслась, как холодец. Тощенькая же соседка с квартиры этажом выше тряслась – ножки ее промокли насквозь…И тут тушка сделал нечто совершенно невероятное. Вдохнув поглубже, плюнул подальше – да прямо в волосы пышнотелой даме: со злостью прямо-таки харкнул. Вся жизнь – буйная, румяная, как спелый плод – скуксилась, червеподобная, и от дамы осталось только распластавшееся на полу тело. Покатилась прочь поварешка… В ужасе завопила худощавая соседка, укусив себя за руку до крови. Она стекала по ее белому рябому подбородку, сочилась струйкой по шее. Сверху заорали:- Милиция! Милиция!- Так зачем вы, Марк Антонович, застрелились? – обиженно надула красные губы румяная толстушка Серафима Михайловна, оглядывая заросшие могилы. - Потому что Вам плюнул в рожу, милочка, а Вы возьми да помри сразу. Что мне, сидеть теперь, что ль? - ответил тушка, опрокинув стопочку. - Так она сама, она сама меня просила! – визжала тщедушно-белая Катя Симочкина. - Она в Марк Антоныча давно влюблена была. Пришла ко мне и говорит: устрой, Катя, дескать, потоп. Спрашивается, зачем? А вот затем, а вот затем… - вздрогнула Катя. - Чтоб она Марк Антоныча опосля всего успокоила бы да к себе жить перетащила, да кормила б, да и… Это все она, она!И Катя Симочкина заплакала. Серафима Михайловна виновато подливала в пустую стопочку:- Выпейте, душка… Здесь-то все равно, что на казенных харчах, - и, хитро улыбнувшись, протянула пухлую ручку к соседней могилке. Недовольно сцапав какую-то конфетку, горестно вздохнула и зашуршала фантиком. - А я… это… стыдно мне, Марк Антоныч… Это мы, получается… из-за меня все померли?! – взвыла Катя Симочкина и расплакалась. - А Вы-то, Катя, как сюда попали? – проговорил насилу тушка, равнодушно воздев глаза к синему небу. - Сепсис у ней был, Марк Антоныч. По-нашему значит заражение крови. Она ж у нас баба полоумная, кусается, - захихикала Серафима Михайловна, - а я вот не кусаюсь. Тушка расхохотался – аккурат в тот миг, когда над кладбищем пролетела стая ворон.

И, пока Катя Симочкина горько рыдала над своей пропавшей жизнью, пока Марк Антонович надрывно хохотал, огромная Серафима Михайловна ласково гладила его по кудрявой светлой голове, приговаривая:- Душка, ну просто – душка…