Дело Станислава и Эмиля Янсен и Герминии Акар (Россия, 1870)Страшные рассказы, мистические истории, страшилки

Финансы Российской Империи после Крымской войны 1853 - 56 гг. оказались в весьма плачевном состоянии. Ушло в прошлое то время, когда свободное обращение полновесной монеты из драгоценных металлов служило лучшим свидетельством здоровья государственных финансов и благополучия населения. Золотые и платиновые монеты благославенной эпохи Императора Николая Первого вспоминались в 60 - х годах прошлого столетия как сон, как чудо, которому не суждено будет повториться. После 1856 г. покупательная способность рубля неудержимо снижалась. Золото и серебро уходили с рынка; очутившись на руках населения монеты откладывались на «черный день» и в обращение больше не поступали. Так население страховалось от бедствий инфляции (знакомо, не правда ли, уважаемые современники?). Высокопробные российские монеты, особенно серебряные, в огромных количествах вывозились в Европу, где использовались как материал для изготовления ювелирных изделий. Для борьбы с этим явлением Министерство финансов в 1860 г. предложило Императору Александру Второму проект реформы денежного обращения, предусматривавший снижение номинала серебряных монет и пробы сплава без уменьшения содержания в них чистого серебра. Государь счел эту меру недостаточно радикальной и повелел впервые с 1764 г. уменьшить содержание чистого серебра в серебряном рубле с 18 гр. до 15, 3 гр. Уже одно это красноерчиво характеризует степень напряжения государственных финансов на тот момент времени, ведь даже затяжные войны с Наполеоном не могли заставить Российскую Империю девальвировать свой рубль!Однако, этой меры оказалось недостаточно и в 1867 г. последовало второе крупное обесценивание рубля, в результате чего содержание серебра в нем упало до 9 гр. Пропорционально изменилась стоимость всех составляющих денежной шкалы; стопа медной монеты (т. е. денежный номинал, штампуемый из единицы массы металла) понизилась с 32 рублей из пуда меди до 50 рублей. Понятно, что в таких условиях золото постоянно уходило из обращения, поэтому для поддержания денежного обращения Министерство финансов было вынуждено восполнять потери бумажными деньгами. В августе 1868 г. стали поступать сигналы об обнаружении поддельных 10 - рублевых (образца 1864 г. ) и 50 - рублевых (образца 1865 г. ) банкнот. Особое отделение Канцелярии Министерства финансов (специальное подразделение, ответственное за вскрытие операций фальштвоментчиков и очистку денежного рынка от подделок) констатировало появление в России очень качественно изготовленных фальшивых денег. Первые поддельные ассигнации были обнаружены в Варшаве и Санкт - Петербурге. через некоторое время аналогичные купюры были изъяты как на Западе (в Лодзи), так и на Востоке (в Пскове, Новгороде, Ярославле). Выглядело это так, словно вброс денег производился из двух очагов - из Варшавы и Петербурга. Совпадение времени появления фальшивок косвенно указывало на то, что оптовые сбытчики из этих городов если и не были связаны напрямую друг с другом, то, наверняка, замыкались на одного и того же производителя подделок. Тот факт, что Петербург был крупнейшим портом, а Варшава - транзитным узлом на пути из России в Европу, мог расцениваться как свидетельство иностранного происхождения фальшивок. Качество поддельных денег было очень высоким. Бумага фальшивок очень близко повторяла состав настоящей денежной бумаги и качество ее выработки, что делало весьма затруднительным органолептическое обнаружение подделок. Высокое качество печати делало огрехи гравера незаметными без специальной оптики. На банкнотах менялись номера, причем изготовитель ни разу не ошибся и не запустил в оборот ассигнации невыпущенных Министерством финансов серий и номеров, что еще более затрудняло работу по выявлению подделок на местах. Обыкновенно фальшивые деньги привлекали к себе внимание лишь своей хорошей сохранностью, да еще тем, пожалуй, что некоторые из них были несколько более светлого тона, нежели настоящие. Т. е. на некоторых образцах производителю не удавалось добиться абсолютно верной цветопередачи. В целом же, качество подделок характеризовалось экспертами как «очень высокое»; им не удалось выявить ни одного достоверного и повторяющегося признака, который бы позволил неспециалисту быстро и безусловно верно распознавать фальшивки. Десятирублевые ассигнации были отнесены к подделкам 17 - го разряда (или рода), т. е. они принадлежали 17 - му по счету изготовителю копий банкнот этого типа, о существовании которого стало известно. Пятидесятирублевые были отнесены к подделкам 19 - го разряда. Номера разрядов служили для классификации фальшивок по их принадлежности тому или другому производителю. Долгое время не существовало никаких указаний на то, что фабрикацией десятирублевок 17 - го разряда и пятидесятирублевок 19 - го занимается один и тот же источник; косвенным свидетельством тому служило лишь высокое качество подделок обоих типов да одновременность их появления. Финансы Российской Империи после Крымской войны 1853 - 56 гг. оказались в весьма плачевном состоянии. Ушло в прошлое то время, когда свободное обращение полновесной монеты из драгоценных металлов служило лучшим свидетельством здоровья государственных финансов и благополучия населения. Золотые и платиновые монеты благославенной эпохи Императора Николая Первого вспоминались в 60 - х годах прошлого столетия как сон, как чудо, которому не суждено будет повториться. После 1856 г. покупательная способность рубля неудержимо снижалась. Золото и серебро уходили с рынка; очутившись на руках населения монеты откладывались на «черный день» и в обращение больше не поступали. Так население страховалось от бедствий инфляции (знакомо, не правда ли, уважаемые современники?). Высокопробные российские монеты, особенно серебряные, в огромных количествах вывозились в Европу, где использовались как материал для изготовления ювелирных изделий. Для борьбы с этим явлением Министерство финансов в 1860 г. предложило Императору Александру Второму проект реформы денежного обращения, предусматривавший снижение номинала серебряных монет и пробы сплава без уменьшения содержания в них чистого серебра. Государь счел эту меру недостаточно радикальной и повелел впервые с 1764 г. уменьшить содержание чистого серебра в серебряном рубле с 18 гр. до 15, 3 гр. Уже одно это красноерчиво характеризует степень напряжения государственных финансов на тот момент времени, ведь даже затяжные войны с Наполеоном не могли заставить Российскую Империю девальвировать свой рубль!Однако, этой меры оказалось недостаточно и в 1867 г. последовало второе крупное обесценивание рубля, в результате чего содержание серебра в нем упало до 9 гр. Пропорционально изменилась стоимость всех составляющих денежной шкалы; стопа медной монеты (т. е. денежный номинал, штампуемый из единицы массы металла) понизилась с 32 рублей из пуда меди до 50 рублей. Понятно, что в таких условиях золото постоянно уходило из обращения, поэтому для поддержания денежного обращения Министерство финансов было вынуждено восполнять потери бумажными деньгами. В августе 1868 г. стали поступать сигналы об обнаружении поддельных 10 - рублевых (образца 1864 г. ) и 50 - рублевых (образца 1865 г. ) банкнот. Особое отделение Канцелярии Министерства финансов (специальное подразделение, ответственное за вскрытие операций фальштвоментчиков и очистку денежного рынка от подделок) констатировало появление в России очень качественно изготовленных фальшивых денег. Первые поддельные ассигнации были обнаружены в Варшаве и Санкт - Петербурге. через некоторое время аналогичные купюры были изъяты как на Западе (в Лодзи), так и на Востоке (в Пскове, Новгороде, Ярославле). Выглядело это так, словно вброс денег производился из двух очагов - из Варшавы и Петербурга. Совпадение времени появления фальшивок косвенно указывало на то, что оптовые сбытчики из этих городов если и не были связаны напрямую друг с другом, то, наверняка, замыкались на одного и того же производителя подделок. Тот факт, что Петербург был крупнейшим портом, а Варшава - транзитным узлом на пути из России в Европу, мог расцениваться как свидетельство иностранного происхождения фальшивок. Качество поддельных денег было очень высоким. Бумага фальшивок очень близко повторяла состав настоящей денежной бумаги и качество ее выработки, что делало весьма затруднительным органолептическое обнаружение подделок. Высокое качество печати делало огрехи гравера незаметными без специальной оптики. На банкнотах менялись номера, причем изготовитель ни разу не ошибся и не запустил в оборот ассигнации невыпущенных Министерством финансов серий и номеров, что еще более затрудняло работу по выявлению подделок на местах. Обыкновенно фальшивые деньги привлекали к себе внимание лишь своей хорошей сохранностью, да еще тем, пожалуй, что некоторые из них были несколько более светлого тона, нежели настоящие. Т. е. на некоторых образцах производителю не удавалось добиться абсолютно верной цветопередачи. В целом же, качество подделок характеризовалось экспертами как «очень высокое»; им не удалось выявить ни одного достоверного и повторяющегося признака, который бы позволил неспециалисту быстро и безусловно верно распознавать фальшивки. Десятирублевые ассигнации были отнесены к подделкам 17 - го разряда (или рода), т. е. они принадлежали 17 - му по счету изготовителю копий банкнот этого типа, о существовании которого стало известно. Пятидесятирублевые были отнесены к подделкам 19 - го разряда. Номера разрядов служили для классификации фальшивок по их принадлежности тому или другому производителю. Долгое время не существовало никаких указаний на то, что фабрикацией десятирублевок 17 - го разряда и пятидесятирублевок 19 - го занимается один и тот же источник; косвенным свидетельством тому служило лишь высокое качество подделок обоих типов да одновременность их появления.

На протяжении второй половины 1868 г. подделки, описанные выше, появлялись в различных городах Европейской части России: Ярославле, Вологде, Москве, Ревеле, Харькове, Таганроге и т. д. Не осталось западнее Вологды практически ни одного сколь - нибудь крупного города, где за эти полгода не изымались фальшивки. Ассигнации всегда появлялись по одной штуке. Часто ими расплачивались в железнодорожных кассах, буфетах или в поездах. В тех случаях, когда удавалось установить лицо, предъявившее банкноту в уплату или попросившее о размене, допрос снимал все подозрения в его адрес: всякий раз это были люди с абсолютно безупречной репутацией. Ни разу фамилия одного и того же человека не прозвучала в связи с выяснением обстоятельств хотя бы двух случаев обнаружения фальшивок. Для чиновников Особого отделения было очевидно, что распространение денег идет вдоль железных дорог, расходясь во все стороны вместе с людскими потоками подобно тому, как расплывается чернильное пятно на листе промокательной бумаги. Было ясно и то, что сбытчик (или сбытчики?) за все это время так и не попал в поле зрения правохранительных органов. О размахе фальшивомонетничества оставалось только догадываться. Не вызывало сомнений, что всплывают только считаные единицы вброшенных в оборот подделок. Однако, к февралю 1869 г. их было обнаружено на сумму 32 350 рублей (это более 1000 50 - и 10 - рублевых ассигнаций!). Ущерб от деятельности преступников исчислялся, очевидно, миллионами рублей. В сентябре 1868 г. на экспертизу в Экспедицию по заготовлению ценных бумаг пошли подозрительно новые 10 - рублевые банкноты, изымаемые из оборота в маленьком уездном городке Путивль, Сумской губернии. Проверка показала, что это подделки того самого 17 - го рада фабрикации, который уже был известен сыщикам Особого отделения Канцелярии Министерства финансов. Стало ясно, что в Путивле происходит сброс большой партии фальшивой наличности. Немедленно туда были командированы чиновники Особого отделения и полетела телеграмма, адресованная судебному следователю сумского окружного суда, с требованием «принять все надлежащие меры к розысканию и задержанию виновных». В Путивле полиция сработала быстро и удачно. Выяснилось, что новенькие 10 - рублевые ассигнации расходились по городу из одного места - кассы цеха по производству железнодорожных шпал. Цех этот принадлежал французскому подданному Августу Жюэ. В начале сентября он рассчитался с артелью рабочих за большой аккордный наряд. В ночь на 12 октября 1868 г. полиция нагрянула с обыском одновременно и в цеховую контору, и на квартиру французского предпринимателя. Успех превзошел все ожидания: в запертом бюро в кабинете Жюэ были найдены 92 десятирублевые ассигнации с номерами, близкими номерам тех банкнот, относительно которых экспертиза уже дала свое заключение, признав их фальшивыми. Относительно обнаруженных кредитных билетов эксперты также были категоричны: это были подделки 17 - го рода, которые Министерство финансов вылавливало по всей Европейской России. Кроме того, во время обысков в руки полиции попала переписка Августа Жюэ, из которой внимание привлекли два письма Станислава Янсена, владельца магазина, торгового дома и большого аптекарского склада в г. Санкт - Петербурге. В этих письмах Янсен извещал Августа Жюэ о том, что он высылает ему «жидкость для спринцевания» и делился своими планами относительно поездки в Париж для осуществления «выгодного предприятия». Самого Жюэ арестовать не удалось. Он исчез из города и, по - видимому, перейдя на нелегальное положение, из России тоже. Француз, видимо, был готов к подобному исходу; он не сделал попытки забрать деньги, ценности и документы. Выйдя из дома за два часа до появления полиции он исчез, точно растворившись, чтобы никогда более не возникнуть в криминальной хронике России. Дальнейшая судьба этого человека неизвестна. Судебный следователь сумского окружного суда Путивльского уезда 14 октября 1868 г. шифрованной телеграммой на имя петербургского обер - полицмейстера проинформировал об обстоятельствах расследования деятельности Жюэ. В столице по достоинству оценили важность полученной информации. Письма Станислава Янсена были затребованы в столицу; там они попали на стол начальника петербургской сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина. Это был очень одаренный сыщик, прославившийся своим парадоксальным образом мышления и многими удивительными по своим успехам расследованиями. Эзопов язык аптечного торговца не мог обмануть опытного детектива; было совершенно очевидно, что «жидкость для спринцевания» не тот товар, который находящийся в здравом уме человек станет пересылать из Петербурга в Путивль (аж за 900 верст!). Путивль хотя и был далеко не столичным центром, однако, и там без всяких затруднений можно было приобрести такой товар. Было не совсем понятно какие общие деловые интересы могли связывать торговца парфюмерией и изготовителя шпал. Видимо, такие общие интересы все же существовали, но лежали они вне пределов легального делового сотрудничества. Была и еще одна причина, по которой Путилин захотел лично прочитать письма Станислава Янсена, написанные Августу Жюэ. Аптечный торговец был хорошо знаком начальнику сыскной полиции, хотя сам до поры об этом и не догадывался. Станислав Янсен впервые привлек к своей персоне самое пристальное внимание Путилина еще за два года до описываемых событий. Произошло это при следующих обстоятельствах. Летом 1866 г. санкт - петербургский мещанин Людвиг Герман Гарди подал последовательно три заявления - в Канцелярию Министерства финансов, на имя Обер - полицмейстера С. - Петербурга и в Третье отделение Его Императорского Величества Канцелярии - в которых рассказал о весьма любопытных событиях, участником которых ему довелось быть. Гарди написал, что годом ранее он стал компаньоном некоего купца Эмиля Янсена, француза по происхождению, в парфюмерной и аптечной торговле последнего. Людвиг Гарди отвечал за «фабричную» часть их компании, т. е. цех по производству пудры и румян, а Эмиль Янсен - заведовал складом, вел бухгалтерию и занимался сбытом. Цех, которым руководил Гарди, распологался в том же здании, что и склад, парфюмерный магазин и квартира Янсена. Однажды в субботу, когда магазин был закрыт и Эмиль Янсен находился в отъезде, с большим заказом (на 245 рублей) прибыла невеста польского князя. Чтобы не упускать крупного покупателя Гарди сам прошел на склад и принялся отбирать товары по списку. Переставляя флаконы и баночки с места на место, он неожиданно для себя обнаружил 50 - рублевую купюру образца 1856 года, которая была плотно обернута вокруг баночки с румянами. В тот же день, исследуя уже другую полку, Гарди сделал еще одну столь же неожиданную находку. Когда же он поинтересовался у компаньона происхождением этих денег, тот ответил, что прячет их таким образом от своей супруги. Через два или три дня, утверждал Гарди, он наткнулся в конторке на пачку 50 - рублевых банкнот, завернутых в синюю бумагу. Увидевший это Янсен с видимым беспокойством на лице подошел к Гарди и забрал эти деньги. А еще через несколько месяцев Гарди опять обнаружил 50 - рублевую купюру, обернутую вокруг баночки с румянами. На этот раз баночка находилась не на складе, а в шкафу, поставленном в помещении парфюмерного магазина.

О последней находке Гарди ничего Янсену говорить не стал, но найденную ассигнацию оставил у себя. Через какое - то время Янсен обратился к приказчику их компании, некоему Александру Бадеру, хорошему знакомому Гарди, с просьбой разменять фальшивую 50 - рублевую купюру, полученную им, якобы, от одного из покупателей. Гарди обратился за советом к Гарди, и последний рекомендовал фальшивку не менять, а оставить до поры у себя. Негласная проверка заявлений Гарди, предпринятая сыскной полицией Петербурга, дала противоречивые результаты. Оказалось, что Александр Бадер уже не состоял приказчиком у Эмиля Янсена, а оставил место и переехал на жительство в Ревель. Будучи розысканным там, он подтвердил заявление Гарди в части, имеющей отношение к нему, и выдал полицейским 50 - рублевую купюру образца 1856 г. , полученную, якобы, от Янсена для размена. Экспедиция по заготовлению ценных бумаг установила, что банкнота является поддельной. Поддельной оказалась и ассигнация, найденная, якобы, Людвигом Гарди в шкафу в последний раз. Но дальше начинались вопросы, ответы на которые вовсе не представлялись полицейским столь очевидными, как их преподносил в своих заявлениях Гарди. Выяснилось, что 20 лет назад этот человек уже привлекался к ответственности за выдачу необоснованных векселей. Репутация этого француза в питерских купеческих кругах была самая отвратительная: о его проделках помнили многие и многие не хотели иметь с ним дела. Кроме того, было точно установлено, что незадолго до написания первого заявления, Гарди крупно повздорил с Янсеном и раздор компаньонов привел к распаду их коммерческое предприятие. Т. о. , действия Гарди получали серьезный и весьма неблаговидный мотив: месть недавнему компаньону, а возможно, и неудачный шантаж последнего. Несмотря на соблазн арестовать Янсена и провести обыск в квартире и конторе последнего, полицейские делать этого не стали. Во - первых, сильным было недоверие к заявлениям Гарди, а во - вторых, не было ни малейшей уверенности, что удастся взять Янсена с поличным. Последний - если он действительно замешан в аферах с фальшивыми деньгами - мог вполне ожидать от прежнего компаньона доноса и загодя подготовиться к возможному визиту полиции. Поэтому заявления Людвига Гарди остались без видимого движения на долгие месяцы и Янсен узнал о подозрениях в свой адрес нескоро. Осенью 1868 г. сыскная полиция приступила к негласной проверке Янсена и его торгового предприятия. Проводилась она опросом соседей француза, проверкой его платежных операций, таможенных деклараций на ввозимые товары, собиралась информация о его контрагентах и мнения деловых партнеров. В ходе этой кропотливой и малозаметной работы удалось выяснить много весьма любопытного. Станислав Янсен родился в 1812 г. в России, по национальности - поляк. В 1831 г. он эмигрировал во Францию, где окончил университет и получил звание доктора медицины. Подданство Российской Империи он потерял. В 1858 г. он неожиданно для всех решил вернуться в Россию. Намерение это нельзя не назвать странным: после Крымской войны во всех слоях общества отношение к иностранцам, особенно англичанам и французам, было весьма настороженное, если не сказать недоброжелательное. Отношения между Россией и Францией были разорваны; саксонский посланник барон Зебек представлял в Париже великую империю. Чтобы получить разрешение на въезд Станислав Янсен представил саксонскому дипломату документы, подтверждавшие его торговую, промышленную и научную деятельность. Было даже предъявлено разрешение на чтение публичных лекций по медицине. Янсен лишь не представил сведений о своей финансовой несостоятельности; его экономические прожекты лопнули и настойчивые кредиторы не давали покоя. Вместе с отцом в 1858 г. в Россию приехал и сын - Эмиль Янсен - 1839 г. рождения. В Петербурге он пробыл до 1863 г. , потом вернулся в Париж. По приезду в Петербург Станислав Янсен выступил учредителем бесчисленного количества акционерных обществ и товариществ на паях, по большей части экспортно - импортного профиля. Как можно было заключить из документации этих предприятий, все они оказывались весьма недолговечны, однако, барыш своему хозяину неизменно приносили. С 1860 г. Янсен стал выплачивать свои парижские долги и в течение нескольких лет полностью восстановил собственное реноме. В Петербурге француз также сделал себе имя; его почитали за человека состоятельного, предприимчивого, солидного. В 1860 г. и 1868 г. он выезжал во Францию; в первый раз - на 2 месяца, во второй - на шесть недель. В Петербурге Станислав Янсен постоянно проживал по адресу: Екатерининский канал, дом 14 (это самый центр города, его престижная часть!). С ним постоянно проживала супруга - Мелина Янсен. Самым подозрительным в полученной Иваном Путилиным информации было то, что доходы Янсена не соответствовали оборотам его предприятий. Француз действительно владел довольно значительными суммами, которые ссужал членам французской колонии в Петербурге, но при этом был неясен источник этих денег. Торговая деятельность Станислава Янсена явно не приносила тех доходов, которые позволили бы свободно оперировать десятками тысяч рублей. Это соображение, вкупе с тем, что фамилия француза уже вторично упоминалась в связи с подозрениями в фальшивомонетничестве, заставляло испытывать некоторые сомнения в его добропорядочности. В январе 1869 г. стало известно, что в Санкт - Петербург из Парижа приезжает Эмиль Янсен. В качестве причины своего появления в России младший Янсен указал болезнь матери, но по наведенным полицией справкам оказалось, что Мелина Янсен отнюдь не больна. Эмиль Янсен появился в российской столице 21 января 1869 г. Он возобновил свои прежние светские знакомства, нанес необходимые визиты, получил приглашение на охоту и благополучно съездил на нее в Псковскую губернию. За ним и отцом сыскная полиция вела скрытое наблюдение, стараясь не вспугнуть подозреваемых раньше времени. Трудно сказать, сколь эффективным могло бы быть такое наблюдение и как долго его следовало бы продолжать, но непредвиденный случай ускорил развитие событий. На прием к столичному обер - полицмейстеру 1 марта 1869 г. явился дипкурьер (в то время их называли «кабинет - курьеры») французского посольства в Российской империи некто Евгений - Людвиг Обри. Он сделал заявление столь важное, что его попросили повторить сказанное в присутствии Ивана Дмитриевича Путилина, за которым немедленно послали. Рассказ француза сводился к следующему: за 8 дней до его отъезда в Петербург с почтой Министерства иностранных дел Франции к нему обратился некий Риу, попросивший пердать Эмилю Янсену за вознаграждение небольшую коробочку. В ней находились, якобы, образцы модных парижских товаров общей стоимостью едва ли 30 франков. Деревянная коробочка была обшита клеенкой (поскольку содержимое боялось влаги), на которую была приклеена карточка с указанием адреса Эмиля Янсена в Петербурге. Курьер поначалу отказался выполнить просьбу, но после того, как тот обратился к начальнику Обри и последний разрешил коробочку взять, он согласился. Обри бросил коробку в холщовый мешок, который был опечатан печатью МИДа Франции, и без досмотра и оплаты груза на таможне привез ее в Россию. Вскрыв мешок 28 февраля 1869 г. при передаче государственной корреспонденции в посольстве, Обри обнаружил, что клеенка на коробке разорвалась. Он снял ее совсем и ему показался крайне подозрительным тщательно упакованный деревянный ящичек. Курьер решил поинтересоваться его содержимым. По вскрытии ящика Обри обнаружил в нем два свертка - белой бумаги и розовой - каждый из которых был опечатан по пять раз печатью с тремя лилиями, повторявшей своим видом герб дома Бурбонов. В одном из свертков находился мешочек из коленкора, в другом - мешочек из холстины. Содержимое мешочков не прощупывалось; когда Обри их развязал, оказалось, что они заполнены мелко нарезанной бумагой. А вот в бумаге находилась пачки российских 50 - рублевых ассигнаций, свернутые трубочкой и перетянутые суровой ниткой. В холстяном мешочке было 245 банкнот, в коленкоровом - 115; т. о. общее число банкнот составило 360. Обри, посоветовавшись со своим товарищем, также дипкурьером, Газе решил проинформировать российские власти о странной посылке. Немедленно была проведена экспертиза доставленных французом ассигнаций. Все они оказались 19 - го рода подделки. Дальнейшее представить совсем нетрудно. Начальник сыскной полиции приказал готовить такой сценарий развития событий, который сегодня назвали бы «контролируемой поставкой». Номера фальшивых ассигнаций были переписаны (при этом следует обратить внимание на то, что очень часто номера банкнот следовали через «единицу», т. е. 23545 и 23547, затем 23552 и 23554. Этот момент получил в дальнейшем весьма любопытное и неожиданное объяснение). Деньги и упаковка были сфотографированы, составлен акт проведения экспертизы проверки подлинности, запротоколировано заявление Людвига Обри. Фальшивки были помещены обратно в мешочки, а те - зашиты и спрятаны в коробку; коробку обшили клеенкой, наклеили поверх карточку с адресом Эмиля Янсена и вернули ее Обри. Дипкурьер получил нужные инструкции, к выполнению которых немедленно и приступил. Вечером 1 марта 1869 г. Евгений Обри послал Эмилю Янсену записку, в которой проинформировал его о своем прибытии в Петербург и намерении встретиться для передачи посылки. Второго марта на квартиру дипкурьера, распологавшуюся на территории посольства, прибыла Мелина Янсен. Обри, действуя согласно полученным инструкциям, сказал ей, что посылка вместе с доставленной им дипломатической почтой находится на обработке в секретной части посольства. Именно сейчас получить ее не представляется никакой возможности, поэтому за посылкой надлежит подойти попозже. Тут Мелина Янсен попыталась вручить Обри 100 франков, но дипкурьер денег не взял и добавил, что посылку вручит только лицу, поименованному на визитке, прикрепленной к коробке, поэтому он ждет к себе непременно г - на Эмиля Янсена. Он попросил не тянуть с получением посылки, поскольку, если она будет без присмотра оставаться в секретной части долгое время ее - чего доброго! - сочтут бесхозной и вскроют. При последних словах Мелина Янсен как будто бы смешалась и вдруг заговорила о том, что лицо, «которому следует эта посылка, не поскупится на благодарность и заплатит 20 - 25 или даже 100 рублей». Разброс названных сумм красноречиво свидетельствовал о том, что женщина взволнована услышанным. Не приходилось сомневаться, что сентенция дипкурьера о возможности вскрытия посылки посторонними лицами, достигла цели, вызвав смятение. Свидетелем разговора Мелины Янсен и Людвига Обри с начала до конца был Георг Газе, также кабинет - курьер дипломатической службы. Присутствие свидетеля составляло неотъемлемую часть плана Путилина: показания Газе, надлежащим образом задокументированные, д. б. подкрепить обвинение на суде. На следующий день - 3 марта 1869 г. - уже в 9. 30 утра отец и сын Янсены были на квартире Обри. Тут же находился и Газе. Людвиг Обри, вручая посылку Станиславу Янсену, попросил последнего написать расписку в ее получении. Отец делать этого не захотел и попросил сына написать таковую расписку. Эмиль Янсен это немедленно сделал. О величине оплаты вышел спор: Обри назвал сумму в 20 рублей, Янсен - отец счел ее чрезмерной и стал спорить. Конец неприязненному разговору положил Янсен - сын, заявивший: «Ничего - ничего, мы заплатим!». Отец тут же согласился и вытащил из кошелька 20 рублей. Все это выглядело как заранее отрепетированная сцена. Этот момент требует некоторого пояснения. Несмотря на многолетнюю девальвацию российского рубля, сумма в 20 рублей была очень большой. Оплата доставки, оцененная в такую сумму, была просто абсурдной (как, впрочем, и в 100 франков, которые Мелина Янсен предложила накануне). Пересылка бандероли из Парижа в Петербург обычной почтой стоила тогда всего… 4 франка! Давать 20 рублей за доставку коробочки, в которой лежали товары, якобы, на 30 франков, значило просто швырять деньги на ветер. Французское посольство до переворота 1917 г. занимало большой квартал от реки Мойки (здание N 15 и ныне сохранено за Генеральным Консульством Французской республики) до Миллионной улицы. Это самый центр города - до Зимнего дворца всего две минуты пешком. Представительские аппартаменты Посольства выходили на Мойку; служебный же выход вел на Миллионную улицу. Туда и направились Станислав и Эмиль Янсены, покинув квартиру Обри. На Миллионной их ждали сотрудники столичной сыскной полиции в штатском. Но непредвиденный случай едва не смазал готовившееся задержание с поличным. По Миллионной шел строй солдат. Эмиль Янсен, с зажатой под мышкой коробкой, успел перейти на противоположный тротуар; стена из солдатских тел отрезала его от отца. Станислав Янсен остался стоять возле ворот, из которых только что вышел. К нему немедленно подошли трое полицейских в штатском и заявили о его задержании. Полицеские пропустили Эмиля Янсена, когда увидели, что его руки свободны. При этом коробки под мышкой они не разглядели и рассудили, что бандероль с деньгами у отца. Как бы там ни было, Эмиль Янсен получил просто феноменальную возможность избавиться от опасного груза: он мог бросить бандероль прямо на улице, а мог, быстро пройдя дворами, выйти к Неве (до реки меньше 100 м. ) и забросить ее в многометровые снежные кучи, которые образовались при сбрасывании дворниками снега с набережных на лед. Даже если бы коробку потом и нашли, то в суде присяжных прокуратуре было бы исключительно трудно доказать, что это именно та коробка, которую Эмиль Янсен держал в руках, выходя из Французского посольства. Напомним, что дактилоскопической экспертизы в то время не существовало, а заявления Обри и Газе могли бы рассматриваться лишь как косвенные доказательства. Будь Эмиль Янсен находчивее, внимательнее и осторожнее - глядишь! - и совсем другим оказалось бы окончание этого дела. Но увы! в этих качествах ему следует отказать. Впрочем, дело тут, может, совсем не в отсутствии нахочивости, а в банальной жадности?В одном можно не сомневаться - всю свою оставшуюся жизнь молодой Янсен раскаивался в том, что совершил дальше. Увидев, что его отца остановили какие - то люди в штатском, он спокойно дождался пока пройдет солдатский строй, после чего возвратился назад. И все также безмятежно он продолжал держать под мышкой коробку с 18 000 фальшивых рублей. Отец и сын Янсены были доставлены на допрос к Путилину. Суть сделаных ими заявлений сводилась к следующему:Станислав Янсен утверждал, что ничего не знает о содержимом посылки и ее принадлежности. Сын, якобы, говорил, что посылка будет передана некоему третьему лицу, которое заплатит за хлопоты 50 или даже 100 рублей. Именно в расчете на получение этих денег он - Станислав Янсен - и решил составить компанию сыну при его посещении Обри и заплатил 20 рублей. Эмиль Янсен утверждал, что приехал в Петербург узнав от отца о болезни матери. В день отъезда из Парижа к нему, якобы, обратился некий Леон Вернике, литейщик по бронзе, просивший перевезти в Россию небольшую посылку. В Петербурге ее д. б. забрать некий г - н Куликов, который при получении и оплатит ее доставку. Поскольку на момент разговора Эмиля Янсена с Леоном Вернике посылка еще не была готова, первый сообщил адрес своего дяди, преподавателя Парижской горной школы Леона Риу, который мог бы организовать доставку посылки. Эмиль Янсен уехал в Петербург и жил на квартире отца; примерно 18 февраля явился тот самый господин Куликов и поинтересовался судьбой посылки из Парижа. Узнав, что она еще не прибыла, Куликов пришел в ярость и принялся браниться. В конце - концов они расстались полюбовно; Куликов пообещал хорошо оплатить хлопоты по доставке бандероли и это - то заверение дало Янсенам основание смело заплатить 20 рублей Людвигу Обри. В то время, пока Станислав и Эмиль Янсены давали свои показания начальнику столичной сыскной полиции к ним на квартиру прибыли судебный следователь, полиция и жандармский представитель, откомандированный Третьим отделением Его Императорского Величества Собственной Канцелярии, для организации взаимодействия со следственными властями. По ордеру, еще накануне подписанному Прокурором окружного суда А. Ф. Кони в половине первого пополудни начался обыск. Буквально через полтора часа в комнате Эмиля Янсена нашли… ту самую печать с тремя лилиями, оттиски которой красовались на бумажных свертках с фальшивыми деньгами. А еще через какое - то время в комоде, стоящем в спальне Станислава Янсена, была обнаружена 50 - рублевая купюра образца 1865 г.. На эти деньги полицейские уже смотрели с большим недоверием. Было решено немедленно направить ассигнацию на экспертизу в Петропавловскую крепость (там распологались столичный монетный двор и Экспедиция по заготовлению ценных бумаг). Номер банкноты - 91 701 - чиновнику, заполнявшему бланк о направлении на экспертизу, показался странно знаком. Он сличил его со списком номеров тех 360 фальшивок, что привез в Россию Обри. Оказалось, что в этом списке присутствуют соседние номера: 91 700 и 91 702. Поэтому даже без экспертизы с большой вероятностью можно было предположить, что и ассигнация N 91 701 из той же самой партии. Конечно, такое умозаключение отнюдь не отменяло проверку подлинности (и она была проведена), но заключение экспертов полностью подтвердило догадку сыщиков: ассигнация из комода Станислава Янсена действительно вышла из - под того же самого пресса, что и 360 подделок, привезенных Обри. Это маленькое открытие приводило к весьма любопытному выводу: в то самое время, как в Париже некие люди собирали большую партию поддельных денег для отправки в Россию, одна из банкнот этой партии уже совершила путешествие через границу и осела в комоде Станислава Янсена. Почему это случилось? Ответ напрашивался сам собой: потому, что это был сигнальный образец, который направили в Россию на «испытания»: устроит ли качество изготовления заказчика? Янсен потому и не избавлялся от этой ассигнации, не разменивал ее - она была ему нужна для демонстрации качества изготовления ожидаемой партии подделок разным заинтересованным лицам. Примчавшийся с обыска курьер доложил Путилину о полученных результатах. Начальник столичного сыска тут же поинтересовался у задержанных происхождением найденной ассигнации и печати с лилиями. Станислав Янсен заявил, что купюра принадлежит ему; она, якобы, была получена его супругой при расчете в магазине неизвестного клиента. Поскольку этот кредитный билет вызвал сомнения в своей подлинности, Станислав Янсен хранил его отдельно от остальных денег и намеревался в ближайшие день - два снести в банк для проверки. Иван Дмитриевич Путилин простодушно поинтересовался, почему, собственно, Янсен усомнился в подлинности кредитного билета под N 91 701, если он еще не носил его в банк для проверки? Почувствовав, что сказанул лишку, француз довольно бессвязанно пробормотал: «Такие деньги вообще плохо принимают» и замолк. На вопрос, как могло оказаться, что ассигнации с соседними номерами - и тоже поддельные! - прибыли из Франции и очутились опять же у него на руках, Станислав Янсен вообще ничего не ответил. Но это было очень красноречивое молчание!Что касается печати с тремя бурбонскими лилиями, то тут тоже у Янсенов вышел конфуз. Эмиль, демонстрируя живое участие в работе полиции и желание сотрудничать, с готовностью признал, что печать принадлежит ему. Он рассказал, что получил ее во время своего единственного разговора с Леоном Вернике для передачи, якобы, г-ну Куликову. Прямо скажем, более неудачного объяснения придумать нельзя было и нарочно; это как раз тот случай, когда жевать действительно лучше, чем говорить. В самом деле, если Вернике отдал печать с тремя лилиями Эмилю Янсену, то он никак не смог бы уже после этого опечатать ею свою посылку (напомним, Э. Янсен утверждал, что на момент разговора с Вернике посылка еще не была готова!). Кроме того, в действиях анонимных отправителей бандероли отсутствовала даже элементарная логика; что может быть глупее как вручение печати и пакетов, которые ею опечатаны, одному лицу?Из бездарного объяснения Эмиля Янсена напрашивался единственный вывод: не существовало никакого Леона Вернике, мастера по бронзовому литью, просившего передать бандероль в Россию. Сам Эмиль Янсен опечатал свертки своей печатью, поручил дяде их переслать в Петербург, после чего приехал в столицу России и стал дожидаться заветной бандероли. Конечно, это требовало точного юридического доказательства, но здравый смысл и опыт подсказывали русским сыскарям: так все и было!Как можно легко догадаться, отец и сын Янсены 3 марта 1869 г. не вернулись ночевать к себе домой. Постановлением прокурора в этот день они превратились из задержанных в арестованных. На следующий день столичный обер - полицмейстер специальными посланиями известил о задержании французов Начальника тайной полиции округа Париж и префекта т. н. «общей полиции» и попросил их провести в Париже проверку заявления Эмиля Янсена. Довольно быстро были получены ответы французских коллег. Следует заметить, что в те годы иностранные полицейские службы весьма неохотно шли на сотрудничество с российскими правохранительными органами, но «дело Янсен» явилось счастливым исключением из этого правила. Комиссар «общей» полиции Дюшейлар допросил Леона Риу, того самого дядюшку Эмиля Янсена, который через Обри передавал в Петербург посылку. Сначала Риу дал совершенно ложные показания, но вскоре в этом добровольно сознался и официально попросил произвести передопрос. Стенограмма этого второго допроса была приложена к письму Дюшейлара. Кроме того, комиссар приложил к своему посланию развернутую справку адресного бюро округа Париж, которая удостоверяла, что по состоянию на 1 марта 1869 г. в столице Франции и отнесенных к ней пригородов не проживает ни одного Леона Вернике. До ноября 1868 г. парижскую прописку имел имел некий Вернике, являвшийся португальским подданным, но имя и возраст этого человека не соответствовали данным, указанным в запросе российской полиции. В ноябре минувшего года этот человек выехал из Парижа. Содержание собственно письма Дюшейлара сводилось к следующему: в день отъезда Эмиль Янсен вручил Риу пакет, с просьбой возвратить его при отъезде. На вопрос: «Что в пакете?» племянник ответил: «Парижские товары, их цена 30 франков; они боятся сырости». При прощании Риу совершенно забыл о просьбе племянника и не вернул тому пакет. Эмиль Янсен по прибытии в Петербург послал дяде телеграмму и письмо, в которых подробно инструктировал о последующих действиях. Согласно указаниям племянника Риу упаковал пакет в деревянный ящик, обшил его клеенкой (поскольку товары боялись сырости) и навел справки о курьерах Министерства Иностранных дел, направляющихся в ближайшее время в Петербург. Узнав, что ожидается отъезд кабинет - курьера Гилью, дядя немедленно проинформировал об этом племянника. От Эмиля Янсена из Петербурга пришло письмо, в котором говорилось, что Риу обманули; на самом деле в Россию поедет Людвиг Обри, приводился парижский адрес последнего и содержалось предложение встретиться с ним накоротке у него дома. Риу так и поступил: он вышел на Обри и добился, чтобы тот взял с собою в Петербург посылку. В этом сообщении Дюшейлара наиболее интересным представляется то, что Эмиль Янсен, человек без оперделенного рода занятий и положения в обществе, кроме того, находящийся в Петербурге, оказывается великолепно осведомлен о работе курьерской службы французского МИДа. Он знает не только то, кто именно из курьеров и когда поедет в Россию, но и распологает их адресами и, очевидно, имеет выходы на руководителей этой службы (напомним, что по заявлению Обри, тот поначалу отказался иметь дело с Риу и тогда последний обратился прямо к начальнику Обри, который санкционировал провоз в Россию частной посылки). Начальник тайной полиции округа Париж полковник Клод в послании, переданном в середине марта петербургскому обер - полицмейстеру, дал подробную характеристику как самому Станиславу Янсену, так и его предпринимательской деятельности в России. Клод прямо указал, что Янсен занимается распространением фальшивых российских ассигнаций, которые получает, предположительно, через дипломатическую курьерскую службу посольства Великобритании в Петербурге. Английский курьер, фамилия которого не приводилась, имел, по мнению французского контрразведчика, прямой выход на автора фабрикации. Полученные от неназванного дипкурьера подделки Янсен прятал в тайнике под паркетом; полковник Клод весьма обстоятельно описал устройство этого тайника. Надо сказать, что при обыске 3 марта 1869 г. тайник этот был обнаружен сыщиками Путилина - он был пуст. Из описания тайника можно заключить, что Клод был великолепно осведомлен о планировке квартиры Янсена. В письме Клода содержалось указание на то, что Станислав Янсен вел бухгалтерию салона мод на Михайловской улице в Петербурге, который принадлежал Герминии Акар, французской подданной. Салон этот являлся идеальным местом для выпуска в оборот фальшивых денег, поскольку Акар, лично знакомая со многими представителями высшего света и членами Правящего Дома Романовых, была всегда гарантирована от всяких подозрений полиции в свой адрес. Письмо полковника Клода завершалось упоминанием Людвига Гарди, бывшего компаньона Янсена, как лица, «могущего сообщить драгоценные по этому делу сведения и способствовать открытию всего». Безусловно, информация, полученная от французских полицейских, была весьма ценна, особенно в той своей части, где давалась оценка деятельности Герминии Акар. За ее салоном (по сути это был весьма крупный пошивочный цех, в котором изготавливалась как верхняя одежда, так и нижнее белье, бижутерия, шляпки и перчатки) усилили полицейское наблюдение, установленное еще в декабре 1868 г. В это время произошло событие, несколько отвлекшее внимание петербургских сыщиков от отца и сына Янсенов. 20 марта 1869 г. в Варшаве был арестован еврей Яков (или Якуб) Шенвиц; при обыске гостиницы, принадлежавшей его отцу, было обнаружено поддельных 50 - рублевых ассигнаций образца 1865 г. на колоссальную сумму - 100 тысяч рублей. Все эти фальшивки оказались изготовлены на том же самом оборудовании, что и привезенные из Франции Людвигом Обри. Еще более любопытным оказалось то, что номера изъятых у Шенвица подделок идеально дополняли список номеров подделок, изъятых у Янсенов, образуя с ними законченную последовательность. Так, 50 - рублевая фальшивка 19 - го рода за N 23 544 была изъята в Варшаве у Шенвица; N 23 545 - в Петербурге у Янсена; N 23 546 - в Варшаве у Шенвица; N 23 547 - в Петербурге у Янсена. Это могло означать лишь одно: изготовитель фальшивых денег механически - через одну - разделил ассигнации на две больших стопки, каждую из которых направил сбытчику - оптовику. У Шенвица полиция захватила всю партию - 100 тыс. рублей. Янсен, очевидно, решил свои 100 тысяч разбить на партии поменьше; но с первыми же 18 тысячами поддельных рублей он и был арестован. Получив информацию из Варшавы, туда немедленно отправился Путилин. Его интересовало, прежде всего, получение данных о производителе фальшивок и вскрытие связи Якова Шенвица и Станислава Янсена. Забегая несколько вперед, следует сказать, что таковую связь установить не удалось: Шенвиц и Янсен действовали совершенно независимо друг от друга и никогда их жизненные пути не пересекались. Эти люди не подозревали о существовании друг друга, потому - то расследования в Варшаве и Петербурге не были объединены общим производством. «Дело Шенвица» при всей своей любопытности, выходит, однако, за рамки повествования настоящего очерка. Пока Путилин работал в Варшаве, расследование в столице продолжалось своим ходом. Весьма любопытную информацию содержала переписка Станислава Янсена, которая после предварительного разбора переводчиками МИДа была переведена на русский язык и нотариально заверена. Так, в письме некоего француза Эйна (или Эйно), датированном 26 февраля 1869 г. , содержался следующий весьма необычный пассаж: «Два часа накануне я чистил вашу turne; она блестит как су с чеканного двора. Я уже наполнил сорок две пачки. Я начал несносную, хотя и доходную работу, состоящую в копировании списка, о котором Эмиль знает». Термин «turne», оставленный специально без дословного перевода и ключевой в понимании смысла всей фразы, мог быть переведен как «поворотная пластина» или «инструмент». Кроме того, из текста двух писем без подписи, адресованных Эмилю Янсену, стало понятно, что посылку Обри с нетерпением ждали еще какие - то люди. Очевидно, они рассчитывали получить фальшивые ассигнации через младшего Янсена и, находясь в раздраженном состоянии духа, довольно оскорбительно требовали от него соблюдения данного слова. В письме Леона Риу, адресованном племяннику, был обнаружен весьма интересный абзац, в котором дядя писал о том, что ему для некоего издания требуются старинные гравюры. Он указывал на то, что в Париже есть мастер по копированию гравюр, а также «руководство по исследованию гравюр, но ни названия его, ни имени издателя мне не сказали». Когда на допросе у Эмиля Янсена поинтересовались, что же это за бизнес такой - копирование гравюр? - он просто не понял вопроса. Очевидно, что под «копированием гравюр» Леон Риу в своем письме подразумевал нечто совсем другое. Наконец, очень важное открытие было сделано 10 апреля 1869 г. В этот день в арестованных бумагах Станислава Янсена был найден весьма любопытный документ. Чтобы объяснить всю важность сделанной находки потребуется сделать небольшое отступление. В 1859 г. немецкий гравер и оптик Дове разработал оригинальный способ проверки подлинности бумажной ассигнации путем сличения ее отдельных фрагментов с эталонными через стереоскопические линзы. Определенным образом свернутые ассигнации - проверяемая и эталонная - укладывались под стереоскоп; эксперт рассматривал их через линзы двумя глазами одновременно и видел либо четкий, крупный фрагмент узора банкноты (в случае подлинности проверяемой банкноты), либо расплывающийся, нечеткий и крайне неприятный для глаз рисунок (в случае рассмотрения подделки). В том случае, если обе рассматриваемые купюры вышли из - под одной печатной пластины, изображения, поступавшие от каждого из глаз, в мозгу наблюдателя в точности совмещались, как если бы он рассматривал одну - единственную купюру. В том же случае, когда ассигнации печались с разных пластин, неизбежно возникало несовпадение узоров, а это сразу сказывалось на визуальном восприятии результирующего изображения: оно делалось нечетким и крайне раздражающим для глаз рассматривающего. В основе «способа Дове» лежала простая в общем - то идея: фальшивомонетчику никогда не удастся с математической точностью воспроизвести оригинал во всех его частях. А значит сличение через стереоскоп позволит очень быстро выявить несовпадение узоров проверяемого образца и банкноты - эталона. По сути, Дове предвосхитил появление сравнительного микроскопа, на использовании которого базируется ныне огромная часть криминалистической науки и практики. Экспедиция по заготовлению ценных бумаг разработала 20 вариантов проверки подлинности 50 - рублевых ассигнаций по «методу Дове», тем самым предоставив экспертам универсальную, точную и эффективную методику быстрой проверки подлинности банкнот. Понятно, что все варианты подобной проверки были совершенно секретны и никогда не разглашались. Так вот, картонная карточка, обнаруженная 10 апреля 1869 г. при разборе бумаг Станислава Янсена являлась иллюстрацией одного из этих 20 - ти способов проверки при помощи стереоскопа. На этой карточке было показано как надлежит изгибать эталонную и проверяемую купюры, размещать их под линзами стереоскопа и какой именно узор рассматривать. На найденной картонке карандашом рукой Станислава Янсена было написано «фиг. 17 - я». Что и говорить - находка была убийственна! Станислав Янсен никак не смог объяснить появление в своих бумагах подобной карточки. Ее одной было бы достаточно, чтобы возбудить полицейское расследование, даже в отношении лица, незапятнанного прежде подозрением…Доклад о сделанном открытии ушел на самый верх: были проинформированы и Министр юстиции К. И. Пален, и Управляющий Третьим отделением Его Императорского Величества канцелярии граф П. А. Шувалов, и сам Государь. Тем временем было установлено, что Герминия Акар свернула свою торговлю, распродает в спешке остатки товара, договорилась о сдаче помещений, которые находились в ее распоряжении и забронировала места на железной дороге в берлинском экспрессе. Стало ясно, что m - le Акар имеет намерение покинуть столь негостеприимную для французов северную столицу. И Кони, и Путилин ясно понимали, что прямых улик против этой женщины, скорее всего, найти не удастся - если они и существовали, то были уничтожены сразу по аресту Янсена. Поэтому крайне важными становились улики косвенные, в добывании которых очень большую роль призваны были сыграть полицейские методы сбора информации. К апрелю Путилин уже имел довольно полное и верное представление о манере действий Акар. Взвесив все «за» и «против», оценив качество собранной полицейскими информации, А. Ф. Кони принял решение произвести арест французской модистки. Опасаясь, что в случае доклада по инстанции, ее успеют предупредить великосветские друзья - доброжелатели, Кони проинформировал Министра юстиции Палена о принятом решении уже после ареста Акар. В целом ожидания следователей подтвердились - ничего достойного внимания среди вещей Герминии Акар обнаружено не было. Однако, неудача обыска не поколебала уверенности всех, причастных к расследованию лиц, в том, что француженка была полностью в курсе тех махинаций, которыми занимался ее бухгалтер. В этом убеждали многочисленные свидетельства самых разных лиц - соседей Акар, ее работниц, клиентов - в один голос твердивших о постоянных проблемах с разменом денег, получаемых из рук владелицы модного салона. Именно на таких свидетельствах и решили строить обвинение следственные власти. Весна и лето 1869 г. прошли в напряженных следственных действиях: допросах, очных ставках, изучении самой разнообразной документации, имеющей отношение к делу. Были допрошены дипломатические курьеры французского посольства; чтобы получить разрешение на это потребовалось запрашивать Министерство Иностранных дел Французской республики. От этих лиц была получена довольно важная информация, которая впоследствии вошла в обвинительное заключение и послужила предметом ряда полемических столкновений в зале суда. Было допрошено большое количество соседей Герминии Акар и вообще лиц, могущих сообщить ценную информацию о ее деятельности а Петербурге. Далеко не все из допрошенных соглашались на роль свидетелей в суде, но в целом за несколько месяцев прокуратуре удалось собрать довольно представительную когорту лиц, способных дать весьма сильные показания против модистки. Что было особенно важно, среди этих лиц были и члены французской колонии в Петербурге; т. о. никто не смог бы упрекнуть русский суд в преследовании по мотивам национальной нетерпимости. Для Эмиля Янсена, почти не говорившего по - русски, был сделан официальный перевод материалов следственного дела. Это, вообще, очень серьезный и тонкий момент во всех делах, связанных с преступлениями иностранцев. Мало просто обратиться к хорошему переводчику и попросить его перевести текст, каких - нибудь 10 - 15 томов стенограмм. Документы проходят процедуру тщательного согласования, подобную той, какая осуществляется в отношении межгосударственных договоров перед их подписанием. Для этого нотариус должен заверить аутентичность разноязычных документов. Понятно, что когда речь идет о сотнях бумаг весьма большого текстового объема, требуется целая группа переводчиков, переписчиков и юристов, каждый из которых должен быть компетентен как в филологии, так и в различных областях права. Безусловно, за быстрой подготовкой судебного процесса по «делу Янсен и Акар» стоит огромная организационная работа самых разных организаций: Министерства юстиции, Министерства иностранных дел, Министерства внутренних дел. Кроме Эмиля Янсена с переводом дела пожелала ознакомиться и Герминия Акар. Обвинительное заключение, подписанное прокурором Петербургского окружного суда А. Ф. Кони, считало доказанным, что отец и сын Янсены организовали по предварительному уговору между собой ввоз в Петербург 360 фальшивых кредитных билетов 50 - рублевого достоинства заграничной механической подделки, т. е. виновны в преступлении, предусмотренном статьей 573 «Уложения о наказаниях…». Герминия Акар считалась виновной в том, что выпускала в обращение фальшивые государственные билеты 10 - рублевого достоинства, зная лиц, занимающихся их переводом из - за границы; эти действия подпадали под ст. 576 «Уложения о наказаниях…». Обвинительное заключение подчеркивало, что никто из обвиняемых виновным себя так и не признал, а значит и не раскаялся в содеянном. Следствие на всем протяжении сталкивалось с упорным запирательством обвиняемых и их нежеланием открыть правду и тем уменьшить тяжесть грозящей кары. Обвинительное заключение было составлено из весьма суровых и бескомпромиссных оценок и изобиловало большим количеством вменяемых в вину моментов; последнее особенно касалось Герминии Акар. Вместе с тем, эпизоды связанные с расследованиями в Путивле (в отношении Августа Жюэ) и Варшаве (в отношении Якова Шенвица), упоминались весьма кратко, буквально в один абзац. Понятно, почему это было сделано: прокуратура решила не ослаблять текст заключения введением косвенных данных, а сосредоточиться на фрагментах наиболее сильно обличающих обвиняемых. Председательствовать на судебном процессе с участием присяжных заседателей был назначен товарищ председателя Петербургского окружного суда Сабуров. Обвинение поддерживал Кони. Станислава Янсена защищал присяжный поверенный Буймистров, Эмиля Янсена - Спасович, Герминию Акар - Языков. Адвокаты были очень сильны и, принимая во внимание, что наверняка они пойдут по пути размежевания защит, можно было ожидать в высшей степени острой борьбы не только между обвинением и защитой, но и внутри защиты.

После почти четырехмесячного ознакомления обвиняемых с материалами следствия, была назначена дата начала судебного процесса - 25 апреля 1870 г. При открытии слушаний по делу никто из обвиняемых виновным себя не признал. Первым важным пунктом обвинения являлось доказательство того, что Янсен неоднократно сносился с Францией через дипкурьеров посольства, т. е. минуя должный таможенный и пограничный контроль. Для доказательства этого в суд были вызваны работники курьерской службы. Так кабинет - курьер Гани показал, что еще в 1862 г. он перевозил для Станислава Янсена пакет из Франции. После этого с подобной же просьбой последний обращался еще пять или шесть раз; перевозимые пакеты имели небольшой размер («немногим более 10 - рублевого билета», - сказал Гани) и потому за их доставку курьер ничего не брал. Другой курьер - по фамилии Жилу - рассказал о том, что к нему с просьбой доставить пакет из Парижа в Петербург обратилась Мелина Янсен. Женщина уверяла, что в пакете будут находиться ничего не значащие бухгалтерские счета. Жилу согласился выполнить просьбу, но с условием: он желал увидеть содержимое пакета до запечатывания. На следующий день Мелина Янсен принесла курьеру заклееный и опечатаный конверт; Жилу возмутился нахальством и коварством женщины и отказался иметь с нею дело. После этого настала очередь показаний Обри. Их очень веско подтвердил Георг Газе, бывший свидетелем переговоров Обри сначала с Мелиной Янсен, а потом и с ее супругом и сыном. Газе добавил и весьма любопытную деталь: он заявил, что был свидетелем того, как в декабре 1868 г. у Станислава Янсена в Гостином Дворе не приняли 10 - рублевую ассигнацию, сочтя ее поддельной. Когда прокурор поинтересовался у Янсена, отнес ли он подозрительный билет на проверку в банк? тот мрачно буркнул, что ничего подобного не помнит. Следующим важным шагом обвинения было доказательство того, что отец и сын Янсены были прекарасно осведомлены о содержимом посылки, доставленной Людвигом Обри. Кони по пальцам перечислил телеграммы и письма, летавшие из Петербурга в Париж и обратно на протяжении почти всего февраля 1869 г. Если Риу и Янсен и впрямь переправляли посылку некоего Вернике - да притом стоимостью всего 30 франков! - то отчего столько суеты и трат? Стоимость срочной международной телеграммы была почти равна плате за посылку бандероли; нужна была очень веская причина, очень сильное беспокойство, чтобы выбрасывать деньги на дорогостоящую международную почту. Весьма иронично прошелся Кони и по поводу предусмотрительности Эмиля Янсена, опечатавшего бумажные пакеты печатью с тремя лилиями. «Если посылка Вернике не была готова к отъезду Эмиля, то как же она оказалась опечатанной той печатью, которую привез (Эмиль Янсен)?», - спросил Кони. Обвиняемые пытались возражать, но получался сущий вздор. Так Эмиль Янсен вздумал обидеться на то, что его назвали «повесой». Он заявил, что готовил себя к профессии коммерсанта, для этого в совершенстве овладел приемами стенографии. Ему тут же предложили пройти простейший тест: прочесть фразу, стенографически записанную по - французски. Эмиль смутился и сказал, что забыл стенографию через два месяца после окончания курсов. Вот уж выступил! Уж лучше бы жевал, чем говорил…Довольно подробно остановился Кони на разборе показаний обвиняемых в той части, где они рассказывали о некоем Куликове, якобы, ожидавшем посылку Людвига Обри. Прокурор доказал, что Куликова не существовало в природе - этот персонаж выдуман Янсенами на случай возможного ареста и допроса в полиции. Доказательство Анатолия Федоровича Кони было простым и веским: он очень точно воспроизвел последовательность действий обвиняемых во времени. Этот хронометраж показал абсурдность поступков, приписываемых Вернике и Куликову - 16 февраля первый, якобы, договаривается в Париже о пересылке пакетов, а 18 февраля последний в Петербурге уже является на квартиру Янсена их получать и устраивает там скандал. Либо Вернике и Куликов - полные кретины, что все же сомнительно для людей, занятых таким тонким промыслом, как фальшивомонетничество, либо этих персонажей просто не существует. Кроме того, Кони сослался на справки паспортных служб Парижа и Петербурга и розыски означенных полицейскими службами в обеих столицах. Вообще, первый день судебного заседания прошел при очень мощной атаке прокурора. Защита трещала по всем швам, по многим вопросам адвокаты даже не ввязывались в полемику, поскольку это грозило еще более неприятными выводами для подзащитных. «Дело Янсен» - пример мощного обвинения в суде, опирающегося на великолепно проведенное предварительное следствие. «Дело Максименко» или «Тифлисское дело» являются наглядной иллюстрацией того, как отвратительно сработанные на предварительном следствии дела рассыпаются в суде под ударами квалифицированной защиты. «Дело Янсен» является примером прямо противоположным; защита Станислава и Эмиля Янсен не смогла отвести ни одного пункта обвинения, на котором настаивал прокурор.

В конце вечернего заседания 25 апреля 1870 г. дошла очередь и до Герминии Акар. По совету адвоката она выбрала оптимальнейшую в ее положении защиту: отнюдь не оспаривая факта злоупотреблений Станислава Янсена, Акар утверждала, что ничего об этом не знала, поскольку была далека от фактического ведения дел. Ее, дескать, стезя - фасоны, выкройки, великосветские клиенты; растамаживание грузов, платежи - это удел Станислава Янсена, кому и чем он платил, надо спрашивать у него. Несмотря на очевидную вздорность заявлений в таком духе, опровергнуть их представлялось совсем не так просто, как могло бы показаться на первый взгляд. Кони начал с приглашения для дачи показаний соседей Акар. Леопольд Дезиметьер, швейцарский подданный, владелец булочной в доме Клея на Михайловской улице (в том же доме помещался и салон Герминии Акар), показал, что к нему постоянно обращались девушки из магазина Акар за разменом 10 - рублевых билетов. Дезиметьер охотно менял ассигнации, поскольку получал от покупателей в основном мелкие деньги. Но вот с дальнейшим разменом 10 - рублевок не раз возникали проблемы; если Дезиметьеру не удавалось в конце - концов избавиться от подозрительной банкноты, он возвращал ее обратно в кассу m - le Акар. Там эти деньги принимали спокойно и не удивлялись возврату своих же денег. В подтверждение своих слов Дезиметьер сослался на свою сестру Жозефину, которая лично носила Герминии Акар назад 10 - рублевые ассигнации. Дезиметьера сменил на свидетельском месте артельщик Кондратий Филиппов. Он дал показания очень похожие на те, которые прозвучали из уст булочника. Филипов сказал, что случаев получения сомнительных 10 - рублевых билетов из салона Акар было много; такое случалось и в 1867 г. и в 1868 г. Акар твердила, что касса целиком была на Станиславе Янсене, какие ассигнации оттуда извлекались и какие вкладывались - она не знает. Она, как хозяйка салона следила за балансом, а баланс Янсен сводил безупречно и никогда не пытался утаивать выручку. Было ясно, что на этом и будет стоять Акар. Следующий день - 26 апреля 1870 г. - начался с заслушивания новых свидетелей обвинения. Маргарита Наво, продавщица салона Герминии Акар в период с ноября 1867 г. по март 1868 г. , показала, что получила от самой хозяйки 10 - рублевую ассигнацию с просьбой разменять ее где - либо. Краски на банкноте были очень бледны, ее нигде не хотели принимать и, в конце - концов, Наво возвратила купюру хозяйке. Акар осталась равнодушной, спорить с Маргаритой Наво не стала, заявив, что по давности просто не помнит этого случая. Но даже если все так и было, сам по себе этот случай ничего не доказывает, поскольку торговля шла большая, обороты наличности были немаленькие и можно допустить, что попадались и сомнительные банкноты. Другая сотрудница Акар - Элодия Шевильяр - дважды работавшая в салоне, показала, что очень многие русские купцы возвращали банкноты, утверждая, что они фальшивые и получены именно в салоне Акар. Хозяйка лично обменивала эти ассигнации и по большей части беспрекословно. Примечательно то, что дворяне никогда не предъявляли подобных претензий Акар: то ли потому, что были слишком хорошо воспитаны для таких скандалов, то ли потому, что не получали таких денег на сдачу. Показания Элодии Шевильяр не сокрушили самоуверенности Герминии Акар. Она невозмутимо продолжала твердить, что вела себя как хозяйка солидного заведения, которая никогда не вступает в пререкания с клиентами и во всем идет им навстречу. Казалось, француженку ничем не удастся пронять. Перелом произошел внезапно, когда никто этого не ждал и уже казалось, что силы обвинения исчерпаны. Кони пригласил для дачи показаний Иоанну - Луизу Дозье. Это молодая красивая женщина работала у Акар белошвейкой с августа 1867 г. по апрель 1868 г. и была уволена со страшным скандалом. Акар при расчете вручила Дозье 13 рублей, из которых 10 - были поддельными и Дозье ничего не могла с ними сделать, кроме как оставить на долгую память. Прошло два года - и как все изменилась! Молодая красивая Дозье появилась в суде светской львицей - в дорогом роскошном наряде и в бриллиантах; было ясно, что ее жизнь теперь вполне устроена. Акар же сидела на скамье подсудимых и находилась во власти показаний некогда обманутой ею белошвейки! Какова гримаса судьбы!Кони оставил об этом кульминационном моменте суда очень интересные воспоминания, имеет смысл их процитировать: «Она (т. е. Акар) упорно отрицала свою вину и защищалась очень искусно, с большим достоинством и спокойствием, так что могла произвести впечатление несчастной жертвы случайных обстоятельств. Но это продолжалось лишь до того времени, когда в залу заседания была введена бывшая у ней мастерицей Маргарита Дозьер (ошибка Кони, Дозье звали Иоанна - Луиза). Последняя пробыла у Акар три месяца и вследствие ссоры с нею, была ею рассчитана, причем молодой красивой иностранке, выброшенной на улицу большого, чужого и полного соблазнов города, ее бывшая хозяйка всучила в следуемые по расчету 13 рублей фальшивую десятирублевку. Через два года после этого Дозьер явилась в залу суда свидетельствовать против Акар, блистая красотою, в изящном дорогом наряде и с большими бриллиантами в ушах и на пальцах. Ее вид почему - то, быть может, по каким - нибудь воспоминаниям о распрях интимного свойства до того раздражал подсудимую, что она потеряла все свое спокойствие, стала усиленно жестикулировать, постоянно перебивать Дозьер и, задыхаясь от гнева, предлагать той вопросы оскобительного характера. Дозьер отвечала ей с благодушной улыбкой и очень мягко, очевидно, давно простив ей эти 10 рублей и, быть может, даже считая их первым толчком к своему настоящему благополучию. Но Акар просто выходила из себя и в своих длинных и ненужных объяснениях указывала на такие условия и обстановку в хозяйстве и «делопроизводстве» своей мастерской, которые составляли сами по себе улику против нее самой». Адвокат Языков пытался остановить свою подзащитную, но она не захотела его слушать. За полчаса оскорблений в адрес Иоанны Дозье Акар в глазах присяжных уничтожила саму себя. Пелена спала, Акар показала себя таковой, каковой и была на самом деле: злобной, циничной, изолгавшейся. Пытаясь сгладить впечатление от показаний свидетелй обвинения, Языков заявил о вызове в суд своих свидетелей. Сущность сделанных ими заявлений можно выразить одной фразой: а вот нам Акар фальшивых денег не давала! По большому счету такая манера ведения защиты ничем обвиняемой помочь не могла. Прокурор не без сарказма прокомментировал появление в суде свидетелей Языкова: «Защита выставила ряд свидетелей, которые говорят, что им никогда фальшивых денег не давали. Но преступление всегда совершается относительно определенных лиц, а не всех приходящих в соприкосновение с виновным. На одного обокраденного, побитого, обманутого приходится всегда несколько человек, которых обвиняемый не затронул… Они благодаря случаю, обстановке или личным видам обвиняемого избегли возможности быть его жертвами». Дескать, Акар вас не обманула, так и будьте счастливы!Суд закончил свою работу 26 апреля 1870 г. После полутарочасового совещания присяжные заседатели вынесли вердикт; все обвиняемые признавались виновными в предъявленных им обвинениях. Решением суда они приговаривались к тюремному заключению, с зачетом срока содержания под стражей в период следствия, и возмещению причиненного государству ущерба, оцененного в 32 560 рублей. Дело Станислава и Эмиля Янсен и Герминии Акар является, безусловно, замечательным образчиком профессиональной работы правохранительных органов самодержавной России. Можно предположить, что канва расследования отнюдь не столь проста и очевидна, как это может показаться на первый взгляд. Прежде всего, представляется не очень убедительной мотивация действий Людвига Обри, пошедшего на контакт с полицейской службой другого государства. Дипкурьеры, как и разведчики - люди, пользующиеся особым доверием и работающие в исключительно тяжелых условиях. История дипломатии 18 - 19 - го веков пестрит случаями нападений на них, подкупа, похищений секретной почты. Понятно, что в когорту этих лиц попадали люди доверенные и многократно проверенные. И очень странно видеть, что они, работающие в условиях постоянных провокаций и проверок, берутся за доставку частной корреспонденции совершенно посторонних лиц, даже не дипломатов. Скорее всего, Обри и Гани, сознавшиеся в доставке посылок Станиславу Янсену, возили их вовсе не за деньги и не от большого желания, а потому, что на то давалась команда руководства. И Обри вскользь упомянул об этом. Если это так, то почему Янсен мог пользоваться - и пользовался - услугами дипломатических курьеров?Он появился в России в 1858 г. После Крымской войны прошло всего три года; позиции французской разведки оставались в то время сильно ослабленными, деятельность дипломатической миссии заморожена, агентурные связи - ослаблены и кое - где, в силу антифранцузских настроений в обществе, разорваны. У Станислава Янсена замечательная легенда: он может быть коммерсантом, но если не пойдет коммерция, может быть доктором, может читать лекции или пойти в преподаватели Университета (напомним, он доктор медицины). У Янсена долги в Париже, а значит - он управляем и открыт для давления. Он родился и вырос в России… Да это же просто идеальная кандидатура для нелегальной работы в интересах французской разведки. Чем он занимался в России? Контролировал французскую колонию и, видимо, с самого своего появления занимался сбытом фальшивых денег. Напомним, Гарди подавал заявления о поддельных 50 - рублевых ассигнациях образца 1856 г. , которые он видел у Янсена. Деньги эти он получал… от своего руководства во Франции, которое засылало подделки дипломатической почтой. Система была отлажена и работала великолепно; за Станиславом Янсеном стояла мощь мировой сверхдержавы. Он потихоньку расплатился с парижскими долгами, стал заметным деятелем французской колонии в Петербурге, снял роскошную квартиру в самом центре российской столицы.

В этом месте вполне уместным представляется вопрос: для чего французская разведка могла заниматься вбросом в Россию поддельных денег? Для того же самого, для чего это делала разведка Наполеона в 1810 - 11 гг. , когда по России пошли гулять 70 млн. фальшивых ассигнаций. И для того же, для чего в те же самые годы русская разведка чеканила голланские деньги и вываливала их в глубоком европейском тылу. У всех этих акций цель была одна - экономическое ослабление потенциального противника, подрыв доверия населения к деньгам и разрушение платежной системы. Продолжение политики другими средствами. Ведь не обязательно это должны быть пушки…Что изменилось к февралю 1869 г. ? Франция оказалась на пороге большой войны с быстро развивающейся Пруссией, разгромившей в 1866 г. Австрийскую империю. В этих условиях резко возрастало значение дружественного альянса с Россией. Вброс фальшивых русских денег не только перестает быть важен для французов, но напротив, прямо не в их интересах. Многолетнюю операцию можно сворачивать…Можно это сделать по-разному: уйти тихо, незаметно, а можно провалить агента и в качестве жеста доброй воли даже помочь его изобличить. В сентябре 1868 г. провалился Жюэ, хозяин цеха по изготовлению шпал. В его документах русская полиция нашла письма Янсена. Что ж! тем хуже для Янсена. Скорее всего, к тому моменту его руководители были прекрасно осведомлены и о доносах Гарди (письмо начальника тайной полиции Клода тому подтверждение). Т. е. французы понимали, что Янсен уже попал под негласный контроль русской полиции. Падающего подтолкни!Идет время - месяц, другой, ничего как будто бы не происходит… Русские не спешат арестовывать Янсена - хотят взять с поличным. И в Россию отправляется Обри с задачей организовать «поличное». Вдумайтесь сами, уважаемые читатели, как могла разорваться зашитая на деревянной коробке клеенка, если коробка эта лежала в специальном опечатанном мешке, который в свою очередь, лежал в специальном опечатаном кожаном бауле? Этот баул не кидали и не роняли - его аккуратно положили на полку в поезде в Париже, взяли оттуда через четыре дня в Петербурге и, держа все время в руках, довезли от Варшавского вокзала до набережной Мойки, 15. У Обри не было никаких оснований вскрывать зашитую в клеенку коробку, кроме одного - прямое указание руководства «провалить» Станислава Янсена. И Обри пошел к обер - полицмейстеру, и рассказал там, что у него в мешке разорвалась клеенка на коробке, а в коробке оказались деньги. Думается, Эмиль Янсен и не побежал по Миллионной улице с коробкорй под мышкой потому как раз, что никак не ожидал подобного вероломства со стороны руководителей отца. Готовность французских коллег помочь в изобличении преступников, скорее всего, никого в Петербурге не обманула. Про Герминию Акар сыскная полиция знала и так - ее связь с Янсеном не составляла большой тайны. Переписка Янсена много месяцев подвергалась перлюстрации - это видно из материалов следственного дела; и Шувалов, и Путилин были прекрасно осведомлены о том, что пишет Станислав Янсен и что пишут ему. Все знали, что в начале марта должен появиться Людвиг Обри и привезти долгожданную посылку. Французы разрешили своим дипкурьерам свидетельствовать в суде - это, вообще - то, неслыханное событие. По договоренностям, достигнутым на Венском конгрессе, кабинет - курьеры были приравнены к дипломатам; они были неприкосновенны, плюс к тому, могли оставаться на территории другого государства вооруженными. Пригласить дипкурьера в суд, примерно то же самое, что вызвать повесткой самого посла. Однако, французы на это пошли. Почему? Они делали хорошую мину, демонстрировали дружеские чувства, смотрите, дескать, мы ваши друзья! А российские власти сделали вид, что поверили: ах, если друзья, то приходите, и давайте показания! На самом деле все это выглядело довольно унизительно для французов и без сомнения за всем этим стоит большой политический расчет. Остается последний вопрос: почему Станислав Янсен не рассказал о своей особой миссии в Третьем отделении или сыскной полиции? Или в суде, наконец? Ответов может быть несколько: он предпологал отбить все нападки обвинения и выйти на свободу. Или, например, имея во Франции недвижимость, рассчитывал вернуться туда после отсидки в русской тюрьме. Понятно, что если бы он взялся разоблачать французскую разведку шансов на это у него не осталось бы. Может существовать и третий вариант ответа: Янсен взялся было делать соответствующие признания, но его остановили сами жандармы. Политические интересы Российской Империи на том этапе требовали установления хороших отношений с Францией. Публичный скандал был не нужен. Поэтому Станислава Янсена могли выслушать и попросить никогда больше никому этого не говорить. Вообще, дело Янсен и Акар заслуживает большой и серьезной книги; некоторые его нюансы обозначены в этом очерке лишь конспективно, вполслова. Это, безусловна, была большая победа российской правоохранительной системы. И наконец, самое последнее замечание: практика «государственного» фальшивомонетничества являлась одним из излюбленных приемов тайной дипломатии наших предков. Печатали не только бумажные ассигнации, чеканили и монеты. Откройте - ка каталоги и посмотрите, сколько и каких иностранных денег изготавливалось на отечественных монетных дворах и сколько наших денег подделывалось иностранцами! И в годы войн, и в мирное время. Впрочем, мирного времени в этой войне как раз и не бывало…