Дело об убиении отставного подпоручика СавинаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Городок Ливны в Орловской губернии был по меркам России 18-го столетия настоящим захолустьем. Если где-то в Европе гремели войны, а в столицах поближе - Москве и Санкт-Петербурге - творилась «высшая» политика и кипела светская жизнь, то в уездном городишке царило сонное умиротворение. Обыденная жизнь казалась размеренной и спокойной. Духовная запросы местного общества сводились к обсуждениям рутинных событий, как-то, свадеб, родов, крестин и похорон. Изредка пищу для разговоров подбрасывали разного рода казусы, происходившие иногда на утренних разводах у полицмейстера или смотрах местной инвалидной команды. Одним словом, скукота, да такая, что даже перу Александра Дюма зацепиться здесь было решительно не за что. В сентябре 1796 г. уездное начальство получило известие о смерти мелкого помещика Ивана Абрамовича Савина, последовавшей ранним утром 7 сентября в селе Долгом. Сие скорбное известие на первый взгляд не содержало в себе ничего такого, что могло бы привлечь внимание местного общества. Сей мелкопоместный дворянин не мог похвастаться ни знатностью рода, ни чинами, ни богатством. В отставку он вышел в чине подпоручика, а крепостных имел всего с полдюжины душ (да-да, были и такие помещики в России!). Тем не менее факт смерти Савина надлежало должным образом зафиксировать, для чего в село Долгое выехал заседатель местного дворянского собрания по фамилии Скуридин. Именно губернское дворянское собрание занималось учетом всех лиц благородного сословия, проживавших на территории губернии. Сопровождал Скуридина лучший уездный доктор Квятковский, которому предстояло выступить в роли патологоанатома. По прибытии на место Скуридин и Квятковский застали тело умершего помещика обмытым и подготовленным к погребению. Пока доктор готовился и проводил анатомирование, Скуридин провел формальный опрос челяди умершего подпоручика и его матери. Установить удалось следующее:Иван Абрамович Савин проживал в своем доме вместе с супругой Матреной Даниловной и малолетней дочерью Татьяной. Мать Савина - Аксинья Андреяновна - проживала в том же самом селе, но отдельно от сына. В услужении покойный имел двух слуг - Илью Снапкова и Фому Семенова. Помимо упомянутых лиц в доме Савина порой оставались ночевать мать Снапокова - 85-летняя марфа и дочь Семенова - 12-летняя Елизавета. Однако, в ночь с 6 на 7 сентября 1796 г. Иван Савин оставался в доме один. Утром 7 сентября он долго не поднимался так что его мать Аксинья Андреяновна послала Марфу Снапкову разбудить сынка. 85-летняя старуха живо сбегала на другой конец села и, вернувшись обратно, сообщила помещице о том, что спальня Ивана Абрамовича заперта изнутри на крючок. Услыхав это, Аксинья Андреяновна повелела старухе живо сыскать кого-нибудь из крестьян и приказать тому залезть в окно спальни. В окно, впрочем, лезть не пришлось. Буквально через несколько минут с воплем «Барин умер!» в дом помещицы примчались Илья Снапков и Фома Семенов. Немедленно был позван сотский - глава местной крестьянской общины, воплощавший в себе нижнее звено административной лестницы. В его сопровождении Аксинья Андреяновна Савина отправилась в дом сына. Следом шла мигом собравшаяся толпа односельчан. Покойный был найден в собственной спальне лежащим на спине поперек кровати. Он был полураздет: сброшенный кафтан лежал подле на полу, ноги, обутые в сапоги, свисали с кровати. Все выглядело так, словно помещик сел на кровать, а когда ему стало плохо - откинулся на спину и в таком положении умер. Никаких видимых следов борьбы обстановка помещения не носила. От опрошенных им лиц Скуридин услышал небезинтересные подробности времяпровождения барина. Дабы читатели составили собственное представление о привычках последнего, имеет смысл подробнее описать последний день жизни Ивана Савина, как его передавали жители села Долгое и как это получило отражение в рапорте Скуридина. Проснувшись поутру 6 сентября 1796 г. , Иван Абрамович первым делом побил палкой своих крепостных - Снапкова и Семенова. Размялся, так сказать. Формальным поводом для избиения слуг послужило то, что крестьяне не поехали с утра заготавливать гречу, как потребовал накануне барин. Кстати, барин надумал побить палкой и 12-летнюю дочку Семенова, но девочка вырвалась из рук отставного подпоручика и убежала из дома. Успокоившись и окончательно пробудившись ото сна, Иван Абрамович потребовал от Семенова, чтобы тот привел к нему дочь. Барин был снедаем сладострастием и весь последний день его жизни прошел под знаком стремления удовлетворить свою похоть. Фома Семенов, правильно истолковав намерения барина, дочку свою так к нему и не привел, хотя вскоре и повстречался с нею на местном гумне. Когда подошло время обеда Иван Абрамович отправил свою супругу на гумно, дабы она привела работавших там крестьян в дом. Крестьяне явились и помещик спросил строго у Фомы Семенова, где его дочь?Городок Ливны в Орловской губернии был по меркам России 18-го столетия настоящим захолустьем. Если где-то в Европе гремели войны, а в столицах поближе - Москве и Санкт-Петербурге - творилась «высшая» политика и кипела светская жизнь, то в уездном городишке царило сонное умиротворение. Обыденная жизнь казалась размеренной и спокойной. Духовная запросы местного общества сводились к обсуждениям рутинных событий, как-то, свадеб, родов, крестин и похорон. Изредка пищу для разговоров подбрасывали разного рода казусы, происходившие иногда на утренних разводах у полицмейстера или смотрах местной инвалидной команды. Одним словом, скукота, да такая, что даже перу Александра Дюма зацепиться здесь было решительно не за что. В сентябре 1796 г. уездное начальство получило известие о смерти мелкого помещика Ивана Абрамовича Савина, последовавшей ранним утром 7 сентября в селе Долгом. Сие скорбное известие на первый взгляд не содержало в себе ничего такого, что могло бы привлечь внимание местного общества. Сей мелкопоместный дворянин не мог похвастаться ни знатностью рода, ни чинами, ни богатством. В отставку он вышел в чине подпоручика, а крепостных имел всего с полдюжины душ (да-да, были и такие помещики в России!). Тем не менее факт смерти Савина надлежало должным образом зафиксировать, для чего в село Долгое выехал заседатель местного дворянского собрания по фамилии Скуридин. Именно губернское дворянское собрание занималось учетом всех лиц благородного сословия, проживавших на территории губернии. Сопровождал Скуридина лучший уездный доктор Квятковский, которому предстояло выступить в роли патологоанатома. По прибытии на место Скуридин и Квятковский застали тело умершего помещика обмытым и подготовленным к погребению. Пока доктор готовился и проводил анатомирование, Скуридин провел формальный опрос челяди умершего подпоручика и его матери. Установить удалось следующее:Иван Абрамович Савин проживал в своем доме вместе с супругой Матреной Даниловной и малолетней дочерью Татьяной. Мать Савина - Аксинья Андреяновна - проживала в том же самом селе, но отдельно от сына. В услужении покойный имел двух слуг - Илью Снапкова и Фому Семенова. Помимо упомянутых лиц в доме Савина порой оставались ночевать мать Снапокова - 85-летняя марфа и дочь Семенова - 12-летняя Елизавета. Однако, в ночь с 6 на 7 сентября 1796 г. Иван Савин оставался в доме один. Утром 7 сентября он долго не поднимался так что его мать Аксинья Андреяновна послала Марфу Снапкову разбудить сынка. 85-летняя старуха живо сбегала на другой конец села и, вернувшись обратно, сообщила помещице о том, что спальня Ивана Абрамовича заперта изнутри на крючок. Услыхав это, Аксинья Андреяновна повелела старухе живо сыскать кого-нибудь из крестьян и приказать тому залезть в окно спальни. В окно, впрочем, лезть не пришлось. Буквально через несколько минут с воплем «Барин умер!» в дом помещицы примчались Илья Снапков и Фома Семенов. Немедленно был позван сотский - глава местной крестьянской общины, воплощавший в себе нижнее звено административной лестницы. В его сопровождении Аксинья Андреяновна Савина отправилась в дом сына. Следом шла мигом собравшаяся толпа односельчан. Покойный был найден в собственной спальне лежащим на спине поперек кровати. Он был полураздет: сброшенный кафтан лежал подле на полу, ноги, обутые в сапоги, свисали с кровати. Все выглядело так, словно помещик сел на кровать, а когда ему стало плохо - откинулся на спину и в таком положении умер. Никаких видимых следов борьбы обстановка помещения не носила. От опрошенных им лиц Скуридин услышал небезинтересные подробности времяпровождения барина. Дабы читатели составили собственное представление о привычках последнего, имеет смысл подробнее описать последний день жизни Ивана Савина, как его передавали жители села Долгое и как это получило отражение в рапорте Скуридина. Проснувшись поутру 6 сентября 1796 г. , Иван Абрамович первым делом побил палкой своих крепостных - Снапкова и Семенова. Размялся, так сказать. Формальным поводом для избиения слуг послужило то, что крестьяне не поехали с утра заготавливать гречу, как потребовал накануне барин. Кстати, барин надумал побить палкой и 12-летнюю дочку Семенова, но девочка вырвалась из рук отставного подпоручика и убежала из дома. Успокоившись и окончательно пробудившись ото сна, Иван Абрамович потребовал от Семенова, чтобы тот привел к нему дочь. Барин был снедаем сладострастием и весь последний день его жизни прошел под знаком стремления удовлетворить свою похоть. Фома Семенов, правильно истолковав намерения барина, дочку свою так к нему и не привел, хотя вскоре и повстречался с нею на местном гумне. Когда подошло время обеда Иван Абрамович отправил свою супругу на гумно, дабы она привела работавших там крестьян в дом. Крестьяне явились и помещик спросил строго у Фомы Семенова, где его дочь? Последний ответил, что этого он не знает, за что прилюдно был оттаскан за волосы и побит кулаками. Не удовлетворившись наказанием, Савин послал Снапкова за палкой. Матрена Даниловна, супруга помещика, попыталась было пресечь расправу, но муж приказа ей молчать и пообещал, что потом накажет и ее. Эта отвратительная сцена закончилась тем, что Матрена Даниловна убежала из дома. Воспользовавшись перебранкой супругой потихоньку скрылся от расправы и побитый Семенов. Барин пообедал. Будучи в отвратительном расположении духа он прогнал из дому 85-летнюю Марфу Снапкову. Не удовлетворившись этим, Иван Абрамович после обеда поинтересовался у бывшего с ним безотлучно Ильи Снапкова, куда же убежала от него Матрена Даниловна, жена? Илья в течение двух часов розыскивал Матрену Даниловну по всей деревне, но найти ее так и не смог. Узнав об этом, Савин решил поехать к сотскому, дабы составить формальный акт о побеге жены. Пока закладывалась бричка барин приказал вызвать к нему на дом крестьянку Агафью Рудневу, одинокую женщину 32 лет. Любовницей ее назвать было сложно, но вот наложницей - вполне. В подобном положении барских наложниц в разное время перебывала чуть ли не половина женской части населения села Долгое. Барин Иван Абрамович был весьма охоч до этого дела и несмотря на появление пять лет назад в его доме жены, вплоть до самого последнего времени продолжал срамным образом сожительствовать с некоторыми из крестьянок. В пятом часу вечера Иван Савин наконец покинул свою резиденцию. Сопровождал его в этой поездке Фома Семенов. Хвативший перед отъездом водки Савин скоро позабыл о намерении ехать к сотскому и направил свои стопы к соседке - мелкопоместной дворянке Русановой. Последней дома не оказалась и Савин постановил ехать в местный питейный дом «разгонять тоску гремучую». Денег для разгона тоски он при себе не имел, поскольку с деньгами в последние годы вообще случались перманентные затруднения. В кредит ему уже давно не наливали, а потому помещику пришлось заложить в шинке шерстяной кушак. За сданную в залог вещь Савин выручил аж даже 50 копеек серебром. Благодаря столь удачно открывшейся кредитной линии барин пустился в загул. Это выразилось в том, что на 15 копеек он выпил самого дешевого вина, на 17 копеек угостил оказавшихся в шинке двух местных крестьян, а на оставшиеся 18 копеек купил штоф вина. С бутылкой он и отправился восвояси. Удачное посещение шинка вдохновило его на новые свершения. Помещик вспомнил о намерении заявить жалобу на сбежавшую жену. Для этого он отправился в соседнее село Долгий Колодезь, где отыскал сотского, коему и пожаловался на бегство жены и непослушание дворни. Уже ночью барин возвратился к себе домой. Там его дожидались Агафья Руднева и Илья Снапков. Узнав, что жена до сих пор не найдена, Савин рассверипел и немедля отправил Снапкова ее искать. От Семенова Иван Абрамович потребовал «привесть тотчас» дочку. Семенов отказался, прекрасно понимая для чего нужна девочка помещику. Прямое неподчинение крестьянина лишило Савина остатков самообладания. Он четыре раза ударил Семенова по лицу, после чего принялся таскать его за волосы. Семенов вырвался и бросился бежать. Помещик в ярости схватил топор и метнул его в спину убегавшего. К счастью пьяный барин промахнулся и топор попал в дверной косяк. Оставшись с Агафьей Рудневой с глазу на глаз, Савин без обиняков заявил, что ей «придется лечь сегодня с ним в постель». Женщина отказалась и тут же была избита помещиком. Трудно сказать, как далеко бы зашел гнев барина, если бы Рудневой не удалось выбежать из дома и оставить осатанелого помещика коротать ночь в одиночестве. Вот так провел последний день своей жизни мелкопоместный помещик, отставной подпоручик Иван Абрамович Савин. Впрочем, господин Скуридин, исправно отразивший все эти перипетии в своем «доношении», ничего особенно предосудительного в поведении помещика не увидел. Даже то, что женатый барин гнусно домогался интимной близости с крестьянкой и 12-летней девочкой нисколько не возмутило благородного заседателя местного дворянского собрания. Эко невидаль!Пока Скуридин опрашивал местное население и писал свой рапорт, доктор Квятковский произвел анатомическое исследование тела умершего помещика. Квятковский, по-видимому, был чрезвычайно умным человеком, потому что понять смысл продиктованного им заключения весьма непросто даже специалисту с современным медицинским образованием. В качестве непосредственной причины смерти он указал «возжение в легком», которое по мнению Квятковского «воспоследовало от приключившегося сильнешего в груди стеснения». Вот так, ни много, ни мало! Сия замысловатая формулировка, очевидно, содержала указание на некое повреждение легкого, для более подробного описания которого доктор Квятковский слов отыскать не смог. Несмотря на расплывчатость формулировки, Скуридина «возжение в легком» нисколько не насторожило и он вместе с доктором на следующий день покинул деревню. В Ливнах, однако, представленные Скуридиным документы вызвали некоторое смущение. И в самом деле, умерший барин был поведения далеко не примерного, ненависть к себе - должно быть!- снискал всеобщую, а потому кто-нибудь вполне мог лелеять жажду отмщения ему. Свидетелей его смерти не было, на здоровье он отнюдь не жаловался… Но самое главное заключалось даже не в этом. Чины местной администрации никак не могли взять в толк, каким это образом крестьяне Снапков и Семенов узнали о смерти помещика, если дверь в его спальню была затворена изнутри? Сей логичный вопрос Скуридину в голову как-то не приходил, а потому ответа на него он не знал. А посему для более полного освещения обстоятельств смерти Ивана Абрамовича Савина в село Долгое был командирован полицейский исправник по фамилии Еськов. Хотя предложенный читателям «деревенский детектив» никак нельзя назвать «хитроумным» или «головоломным» все же определенное представление о практике полицейской работы в России конца 18-го столетия получить из этого «дела» можно. Тем более, что исправник Еськов подошел к порученному розыску основательно, продемонстрировав сметку и здравый смысл. Перво-наперво исправник решил удостовериться в alibi Снапкова и Семенова. Из галиматьи доктора Квятковского невозможно было составить представление о том, была смерть помещика Савина насильственной или нет, но Еськов здраво рассудил, что если кто и мог убить «дикого» барина, так прежде всего - домашние слуги. Потому Еськов и решил узнать, как они провели ночь с 6 на 7 сентября 1796 г. Фома Семенов, по его утверждению, провел ночь в соломе на гумне. Илья Снапков ходил по селу, стучался в дома и спрашивал у жильцов, не у них ли прячется «барыня Матрена Даниловна?» (Как уже упоминалось выше, помещик отправил его на розыски супруги и приказал без нее не возвращаться). Поскольку Снапков барыню не нашел, то он рассудил, что возвращаться в помещичий дом резона нет никакого и попросился на ночлег к некоему крестьянину Демидову. Последний, впрочем, Снапкова к себе не пустил, хотя на допросе у Еськова подтвердил факт ночного разговора. Опрашивая крестьян села Долгое, исправник не без удивления услышал рассказ о том, что существовал-таки свидетель смерти Ивана Абрамовича Савина. Таковым деревенская молва называла… Елизавету Семенову, ту самую 12-летнюю дочь Фомы, которую помещик требовал себе в наложницы. Еськов очень удивился этим россказням и поначалу не поверил услышанному, поскольку сама Елизавета утверждала, будто убежала из помещичьего дома еще в обед 6 сентября. Тем не менее, пристав решил взять девочку, что называется, на арапа. Он вызвал ее к себе и грозным голосом потребовал «сознания во всем». Девочка испугалась ужасного полицейского, разрыдалась и рассказала следующую историю:Вечером 6 сентября 1796 г. она никем незамеченная прокралась в барский дом, рассудив, что здесь-то ее никто искать не станет и именно тут она сможет спокойно переночевать. Девочка спряталась на антресолях в сенях возле «большой залы». С этого места она могла хорошо слышать все происходящее как в доме, так и во дворе. Елизавета оказалась невольной свидетельницей приставаний пьяного барина к Агафье Рудневой. Она не видела, как помещик бил отвергнувшую его притязания женщину, но по доносившимся звукам прекрасно поняла смысл происходившего. Руднева действительно сумела вырваться из рук мучителя и убежала из дома. Во дворе ее остановили Снапков и Семенов, как раз возвращавшиеся в дом. Елизавета не слышала о чем разговаривала троица, поскольку голоса глухо, но через несколько минут Руднева возвратилась назад в сопровождении обоих мужиков. Все трое подошли к барину, который принялся браниться и бить Фому Семенова палкой. Илья Снапков бросился на барина, ему помог Семенов и вдвоем быстро одолели пьяного помещика - тот только вскрикнул один раз. Убедившись, что Савин убит, крестьяне перенесли его на кровать в спальню, где и оставили. Дверь в спальню они прикрыли, а крючок изнутри заложили снаружи, просунув в щель лезвие ножа. Широкий зазар между дверью и косяком позволял это сделать без особого труда. Елизавета Семенова слышала как отец вместе со Снапковым подучивали Агафью Рудневу отвечать в случае возможных расспросов. Оставшись незамеченной взрослыми, Елизавета бежала из своего укрытия и провела остаток ночи на гумне. Еськов, разумеется, постарался проверить показания малолетней свидетельницы. Осмотр двери спальной комнаты в доме Савина с очевидностью показал, что при помощи ножа опустить крючок, оставаясь снаружи, вполне возможно. Это открытие заставило сыщика поверить рассказу девочки. Исправник вызвал на передопрос Агафью Рудневу. Сейчас невозможно реконструировать обстоятельства, при которых он проводился, но с большой долей уверенности можно предполагать, что без угроз и рукоприкладства со стороны Еськова во время передопроса не обошлось. Как бы там ни было, Агафья Руднева в целом подтвердила рассказ Елизаветы Семеновой, подчеркнув, что нападение крепостных на помещика не обуславливалось предварительным сговором и явилось для нее совершенно неожиданным. Еськов объявил об аресте всех «прикосновенных к делу лиц». Таковыми он посчитал Агафью Рудневу, Фому Семенова, Илью Снапкова и его дочь (т. е. Елизавету). Последняя была виновата в недонесении. Ее посадили в колодки точно также, как и остальных. Никаких поправок на возраст и неучастие девочки в убийстве Еськов сделать не захотел. В середине ноября Еськов доставил всех арестованных под конвоем в Ливны. Там они были помещены в «застенок» при полицейском участке, где и содержались более месяца. В течение этого времени следственное производство готовилось к передаче в суд. Надо сказать, что бюрократический механизм действовал в ту пору весьма неспешно. Дела подолгу дожидались рассмотрения по весьма банальной причине: дворяне, работавшие в присутственных местах, откровенно манкировали (пренебрегали) работой. В отечественной истории можно отыскать примеры, когда губернатор являлся на свое рабочее место раз в году. Причем речь идет отнюдь не об анекдотических или недостоверных случаях, а о нарушениях, зафиксированных в официальных документах ревизий Государственного контроля. Разумеется, причины неявок во всех случаях были самыми серьезными: болезни, празники, роды любимой суки… (В замечательных записках Клушина, чиновника особых поручений при министре внутренних дел, рассказывающих об организации делопроизводства этого ведомства в Одесской губернии в 60-х годах 19-го столетия упоминается весьма характерный пример. В период 1825-50 гг. - т. е. целых 25 лет! - губернская полиция проводила расследование обстоятельств гибели неизвестного мужчины, найденного замерзшим в степи. На протяжении четверти столетия расследованием занимались 6 становых приставов. Объем «дела» составил… 4 рукописных листочка! Каждый новый пристав, заступая в должность, принимал дело по описи «текущих дел», затем откладывал его в сторону и более не брал в руки. Когда он оставлял должность, то точно также по описи передавал дело сменщику. Эта «забывчивость» прекрасно иллюстрирует постановку полицейской работы в провинции. Хотя упомянутая ситуация относится к эпохе Императора Николая Первого, ее можно с полным основанием экстраполировать и на предыдущие десятилетия - тогда порядка в полицейских делах было нисколько не больше. )Крестьяне Снапков и Семенов после проведения очных ставок с Рудневой сознались в совершении убийства помещика Савина. При этом они отвергали всяческие подозрения в существовании предварительного сговора. На преступление их толкнула боязнь неизбежной расправы помещика, лютовавшего в последнее время все сильнее и подвергавшего их с каждым разом все более мучительным наказаниям. Перед уездным судом г. Ливны в декабре 1796 г. представли взрослые участники убийства Ивана Абрамовича Савина - Илья Снапков, Фома Семенов и Агафья Руднева. Елизавету было решено считать свидетельницей и в суд не вызывать, ограничившись зачитыванием протокола ее допроса. В суде у обвинителя (его фамилия, к сожалению, неизвестна) вышла неожиданная заминка. Агафья Руднева отказалась от показаний, данных Еськову и заявила, что « исправник допрашивал пристрастно; велел обнажиться по пояс и когда она не хотела этого исполнить, ударил ее в подбородоки продержал ее целую ночь привязанною к кадушке». Следом за ней от признательных показаний отказались и Снапков с Семеновым. Они заявили, что признались в совершении убийства под принуждением Еськова и под прямыми угрозами физической расправы без суда. Видимо, исправнику Еськову прежде уже выносили порицание за применение незаконных способов ведения сыска, поскольку слова обвиняемых попали на подготовленную почву. Судьи возмутились действиями полиции и постановили «всех обвиняемых учинить от дела свободными». Крестьяне были освобождены из-под стражи и отпущены в деревню. Дело, однако, этим не закончилось. Расследованием обстоятельств смерти Ивана Абрамовича Савина неожиданно заинтересовалось губернское начальсво. Скорее всего не обошлось без доноса, хотя ни мать, ни вдова буйного подпоручика никаких жалоб на ведение следствия и суд не заявляли. Как бы там ни было, Палата суда и расправы (уголовный суд губернского уровня) г. Орла затребовала документы уездного суда по «делу Савина» для изучения. В июне 1797 г. было официально объявлено о проведении нового судебного разбирательства. В г. Орел повестками были вызваны все действующие лица этой драмы, даже Аксинья Андреяновна, пожилая мать умершего помещика. Судебное заседание состоялось 26 июня 1797 г. Мать покойного повторила то же, что утверждала и ранее: никаких указаний на насильственный характер смерти сына она не имеет, никого в его смерти не винит и не подозревает.

Члены Палаты заслушали показания Елизаветы Семеновой, зачитанные по стенограмме ее допроса Еськовым, и сочли их заслуживающими доверия. «Елизавета, родная дочь Фомы Семенова, не показала бы на него напрасно», -констатировал суд в приговоре. Хотя крестьянка Руднева настаивала на полном отказе от прежних признательных показаний, суд ей не поверил. При этом члены Палаты сошлись в том, что в целом первоначальный рассказ Рудневой об обстоятельствах убийства Савина совпадал с тем, как их описывала Елизавета Семенова. Поскольку случайным совпадением подобную тождественность объяснить было невозможно, суд признал правдивость обоих рассказов - и Семеновой, и Рудневой. Любопытно, что возможность преднамеренной клеветы (оговора) по их предварительному сговору, либо дачу показаний под пыткой губернская Палата даже не обсуждала. В этом угадывается предвзятость судебного следствия, изначально, видимо, стремившегося вынести обвинительный приговор. После допросов в суде Снапкова и Семенова Палата удалилась на совещание, которое оказалось весьма непродолжительным. В тот же вечер последовало оглашение приговора, которым все подсудимые признавались виновными в убийстве помещика Савина. Причиной убийства послужило «ожесточение на господина». В приговоре значилось: «нет сомнений почесть их (т. е. обвиняемых) виновными в задушении помещика своего, и запирательство их в том недостойно никакого уважения». Илья Снапков и Фома Семенов приговаривались к одинаковому наказанию: 25 ударам кнута, вырыванию ноздрей, наложению штемпельных знаков на лица и вечной ссылке в каторжные работы. Агафья Руднева приговаривалась в порке плетьми «при собрании довольно большого количества людей» и высылке в Сибирь на поселение. Палата суда и расправы вынесла «замечание» («частное определение», как сказали бы сейчас) уездному суду из-за неспособности последнего разобраться в существе дела. Неспешное и даже вялое расследование «дела об убиении отставного подпоручика Савина» прекрасно иллюстрирует состояние уголовно-сыскного дела в конце 18-го столетия в России. Тогда оно находилось фактически в зачаточном состоянии. С одной стороны мы уже видим отработку классических элементов розыска: установление и проверку alibi всех прикосновенных к делу лиц, выяснение мотивов преступления. Детектив выяснял события последних дней и часов жизни жертвы, уточнял их детали, пытался установить кто, когда и при каких обстоятельствах встречался с погибшим в последний раз. Подозреваемые и свидетели по делу допрашивались под запись в протоколе, либо писали показания собственноручно. По мере выявления существенных обстоятельств допросы одних и тех же лиц проводились неоднократно. Эффективным способом установления истины уже в то время была очная ставка и следователи активно прибегали к ее использованию. Необходимо подчеркнуть, что в период досудебного расследования и самих слушаний в суде обвиняемые не подвергались пытке. Те заявления Агафьи Рудневой, в которых она говорила о принуждении к даче показаний следует признать достоверными, но они свидетельствуют о нарушении закона со стороны следователя, что и послужило поводом для оправдания обвиняемых первым судом. Подобное самоуправство следователя пыткой в строгой трактовке этого понятия считать нельзя (т. е. это не санкционированный и регламентированный правовой системой государства способ ведения дознания или оценки достоверности информации). Вместе с тем, нельзя не отметить убогость тогдашних научных представлений о криминалистике. Осмотр места преступления проводился по наитию, детектив той поры руководствовался в этом деле сугубо собственным житейским опытом и здравым смыслом. Понятия о закреплении обнаруженных на месте преступления следов отсутствовали у них напрочь. Следователю понадобилось три месяца, чтобы догадаться осмотреть дверь в спальню, где было найдено тело погибшего, и задуматься над возможностью ее закрытия снаружи! Аутопсия с точки зрения наших сегодняшних представлений выглядит вообще анекдотической; судебный медик даже не смог с определенностью назвать причину смерти жертвы преступления. Последнее, впрочем, неудивительно, ведь главные открытия судебной медицины были еще впереди. Описанный «деревенский детектив» никак нельзя отнести к разряду неразгаданных и таинственных. Осужденные крестьяне, скорее всего, и в самом деле убили своего дурного помещика; такие расправы происходили в крепостнической России примерно раз в месяц. В этом отношении «дело об убиении подпоручика Савина» довольно тривиально. Но именно своей обыденностью оно и любопытно: этот штрих эпохи очень выразительно характеризует несправедливость тогдашних общественных отношений. Простые честные люди не находили законных способов защиты своего человеческого достоинства и здоровья от произвола хама и самодура, сделавшегося в силу своих сословных привилегий хозяином их судеб. Горькая и поучительная история…