Дело Маргариты ЖюжанСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Т. н. «дело Маргариты Жюжан» началось 18 апреля 1878 г. с событий весьма трагических и нетривиальных. В этот день, около девяти часов утра, был установлен факт смерти 18-летнего студента историко-филологического факультета Петербургского университета Николая Познанского. Последние дни он болел - лежал с краснухой дома - и уход за ним осуществляла гувернантка Маргарита Жюжан, французская подданная. Смерть молодого человека поразила его близких. Болезнь Николая протекала без осложнений и он уверенно находился на пути к выздоровлению. В дни своей болезни он принимал друзей по Университету, много общался с родными - младшими братом Алексеем и 12 - летней сестрой Надеждой, шутил, играл на гитаре и вообще казался достаточно бодрым. Никто из бывших рядом с ним в последние дни не мог даже и предположить подобного трагического исхода. Врач семьи Познанских - Николаев - заявил, что не считает возможным разрешить похороны Николая без должного патологоанатомического исследования. В те времена именно врач, наблюдавший больного, решал вопрос о естественности наступившей смерти; если что - то его настораживало врач не давал разрешения на похороны. Без подобного разрешения осуществить захоронение было невозможно. Анатомирование было осуществлено 20 апреля в морге Военно - Медицинской академии. Его результат хотя и указал однозначно на непосредственную причину смерти Николая Познанского, но ничего не объяснил, скорее напротив, поставил массу новых вопросов. Химическое исследование содержимого желудка обнаружило в нем большое количество морфия; умерший должен был принять не менее 0, 2 грамма чистого морфия (т. е. 3 аптечных грана), что являлось безусловно смертельной дозой для взрослого человека. Наркотик не входил в состав лекарств, которые принимал Николай Познанский, что исключало любые ошибки, вызванные назначениями врача или действиями готовившего лекарство провизора. Больной мог получить яд только либо в силу небрежности ухода, либо в силу злого умысла. Похороны Николая состоялись 21 апреля, а уже 23 числа в квартире Познанских появились чины полиции во главе с помощником окружного прокурора для проведения обыска. Собственно, именно тогда и была оглашена причина гибели молодого человека. Целью обыска являлось обнаружение яда - который мог представлять опасность для окружающих - а также емкостей, в которых он мог быть доставлен в дом Познанских. Вообще - то, следователя интересовало все, могущее пролить свет на обстоятельства дела, но особенностью расследований, связанных с отравлением является то, что прежде всего прослеживается путь яда: от кого пришел? где хранился? как был использован? что стало с остатками?Яд был обнаружен достаточно быстро. При обыске присутствовал доктор Николаев, лечивший Николая Познанского. Врач давал пояснения по характеру лечения и назначеннию лекарств и именно он обратил внимание на то, что микстура, которую он прописал больному не имеет должного запаха трав. При более тщательном рассмотрении склянки оказалось, что в нем содержится бесцветная жидкость, явно не являющаяся микструрой. Домашние вспомнили, что именно из этой емкости Николай выпил две столовые ложки жидкости вечером 17 апреля, ложась спать. Анализ содержимого подозрительной склянки показал, что в ней содержится раствор морфия. Т. н. «дело Маргариты Жюжан» началось 18 апреля 1878 г. с событий весьма трагических и нетривиальных. В этот день, около девяти часов утра, был установлен факт смерти 18-летнего студента историко-филологического факультета Петербургского университета Николая Познанского. Последние дни он болел - лежал с краснухой дома - и уход за ним осуществляла гувернантка Маргарита Жюжан, французская подданная. Смерть молодого человека поразила его близких. Болезнь Николая протекала без осложнений и он уверенно находился на пути к выздоровлению. В дни своей болезни он принимал друзей по Университету, много общался с родными - младшими братом Алексеем и 12 - летней сестрой Надеждой, шутил, играл на гитаре и вообще казался достаточно бодрым. Никто из бывших рядом с ним в последние дни не мог даже и предположить подобного трагического исхода. Врач семьи Познанских - Николаев - заявил, что не считает возможным разрешить похороны Николая без должного патологоанатомического исследования. В те времена именно врач, наблюдавший больного, решал вопрос о естественности наступившей смерти; если что - то его настораживало врач не давал разрешения на похороны. Без подобного разрешения осуществить захоронение было невозможно. Анатомирование было осуществлено 20 апреля в морге Военно - Медицинской академии. Его результат хотя и указал однозначно на непосредственную причину смерти Николая Познанского, но ничего не объяснил, скорее напротив, поставил массу новых вопросов. Химическое исследование содержимого желудка обнаружило в нем большое количество морфия; умерший должен был принять не менее 0, 2 грамма чистого морфия (т. е. 3 аптечных грана), что являлось безусловно смертельной дозой для взрослого человека. Наркотик не входил в состав лекарств, которые принимал Николай Познанский, что исключало любые ошибки, вызванные назначениями врача или действиями готовившего лекарство провизора. Больной мог получить яд только либо в силу небрежности ухода, либо в силу злого умысла. Похороны Николая состоялись 21 апреля, а уже 23 числа в квартире Познанских появились чины полиции во главе с помощником окружного прокурора для проведения обыска. Собственно, именно тогда и была оглашена причина гибели молодого человека. Целью обыска являлось обнаружение яда - который мог представлять опасность для окружающих - а также емкостей, в которых он мог быть доставлен в дом Познанских. Вообще - то, следователя интересовало все, могущее пролить свет на обстоятельства дела, но особенностью расследований, связанных с отравлением является то, что прежде всего прослеживается путь яда: от кого пришел? где хранился? как был использован? что стало с остатками?Яд был обнаружен достаточно быстро. При обыске присутствовал доктор Николаев, лечивший Николая Познанского. Врач давал пояснения по характеру лечения и назначеннию лекарств и именно он обратил внимание на то, что микстура, которую он прописал больному не имеет должного запаха трав. При более тщательном рассмотрении склянки оказалось, что в нем содержится бесцветная жидкость, явно не являющаяся микструрой. Домашние вспомнили, что именно из этой емкости Николай выпил две столовые ложки жидкости вечером 17 апреля, ложась спать. Анализ содержимого подозрительной склянки показал, что в ней содержится раствор морфия. Эту псевдо - микстуру подала Николаю его гувернантка - Маргарита Жюжан. Прежде чем продолжить хронологическое изложение событий, следует сделать отсупление и упомянуть о ряде обстоятельств, имевших место еще до смерти молодого человека. Без такого отступления будет непонятнта внутренняя логика последовавшего. Второго апреля 1878 г. имел место случай, который в дальнейшем неоднократно рассказывался разными свидетелями и участниками на разные лады и в ходе предварительного следствия, и на суде. Николай Познанский будучи в компании друзей закурил папиросу, которая показалась ему странной на вкус. Бывшая тут же гувернантка - Маргарита Жюжан - взяла другую папиросу и всю ее выкурила; ей сделалось дурно, она села на пол, едва не теряя сознание. Ее немедленно положили в постель, привели в чувство, но женщина еще в течение трех дней оставалась слаба и не выходила на улицу. Из - за этого она пропустила несколько частных уроков в других домах Петербурга, которые давала с целью подработать. Случай с «первоапрельскими папиросами Познанских» получил довольно широкую огласку в городе, из него никто не делал тайны. Надо пояснить, что в то время единственным видом готовых табачных изделий были сигары. Папиросы изготавливались вручную; для этого покупались весовой табак и папиросная бумага, из которой скручивались гильзы, набивавшиеся табаком при помощи специальной машинки. Для Николая Познанского папиросы «крутила» Маргарита Жюжан. Когда внимательнее были рассмотрены папиросы из той же партии, что и выкуренная гувернанткой, то оказалось, что бумага, из которой они «крутились», была кем - то смочена растором морфия. Высохшая папиросная бумага полностью сохранила свой вид, но при нагревании выделяла дым, вызвавший у присутствующих заметное головокружение. Проделка с папиросами была сочтена неуместной первоапрельской шуткой кого - то из домашних, жертвой которой стала ни в чеи не повинная гувернантка. Глава семьи - полковник жандармерии - лично проведший домашнее расследование, сторого указал детям на бестактность их проделок, уничтожил все «первоапрельские» папиросы и об инцинденте, казалось, позабыли. Но не все. Потому что второго апреля того же 1878 г. произошло еще одно немаловажное событие, которое, однако, до поры оставалось мало кому известным. В этот день после обеда в Приемную Петербургского градоначальника генерал - адъютанта Ф. Ф. Трепова поступило письмо без подписи. Оно было отправлено с Центрального почтампта днем раньше. В нем говорилось, что старший сын Начальника С. - Петербургского жандармского управления железных дорог полковника Познанского состоит членом некоей радикально настроенной молодежной группы, которая с непонятной пока целью занимается изучением ядов и предпринимает попытки их производства. Хотя письмо и не имело подписи, ему было придано большое значение. Следует помнить, что 24 января 1878 г в Петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова стреляла Вера Засулич. Революционное движение молодежи набирало размах во всех университетских городах России. Невозможно было пренебречь сообщением о том, что революционная организация ищет доступ к ядам. Анонимка из Приемной поступила на рассмотрение правителю Канцелярии градоначальника С. Ф. Христиановичу, который передал ее в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии на Фонтанку, 16. Оттуда оно, очевидно, было передано в Штаб Корпуса жандармов, по ведомственной принадлежности Познанского. Надо пояснить, что жандармские управления на железных дорогах выполняли сугубо охранные функции и не вели самостоятельной оперативной работы; тайный сыск был поручен жандармерии через несколько лет, уже после упразднения Третьего отделения Е. И. В. Канцелярии. Тем не менее, должность полковника Познанского была весьма заметной - он занимался организацией переездов Царской семьи по железной дороге и его служба привлекалась к обеспечению безопасности таковых. В первых числах апреля полковник был приглашен на беседу к кому - то из высокопоставленных чинов Штаба Корпуса, на которой он был проинформирован о содержании полученной анонимки. Сейчас невозможно установить когда и где состоялась эта беседа, кто из жандармов ее проводил; известно только, что такой разговор имел место и произошел он еще до смерти Николая Познанского. Возвращаясь к вопросу о происхождении морфия и его появлении в доме Познанских, следует отметить, что следствие довольно быстро установило, что морфия у Познанских было довольно много и имел он различное происхождение. Погибший Николай Познанский много лет увлекался химией и имел специальный химический шкаф, заполненный посудой и реактивами. Молодой человек экспериментировал и с морфием, но наркотик, в целях безопасности, хранился у отца в спальне. Причем безопасность сына понималась отцом довольно своеобразно и избирательно; так, при обыске химического шкафа был обнаружен цианистый калий.

Действия отец, изъявшего у сына морфий, но оставившего цианистый калий, выглядели нелогичными. Скорее всего, полковник Познанский вовсе не знал о существовании цианистого калия, но при обыске признать этого не захотел, поскольку подобное признание косвенно подтверждало анонимку, в которой, напомним, говорилось о тайных опытах с ядами. По требованию следователя морфий из спальни полковника был предъявлен. Полковник твердо заверил, что наркотик абсолютно невозможно было похитить накануне смерти сына, т. е. 17 апреля. В этот день полковник Познанский находился дома и практически все время пробыл в своей спальне; более того, он принимал гостя, который мог подтвердить его слова. И в самом деле, свидетель Польшау, будучи допрошен, показал, что 17 апреля он весь вечер провел с полковником Познанским; в восьмом часу к ним присоединилась Маргарита Жюжан, с которой они вместе поужинали, после чего опять вернулись в спальню. Представлялось невероятным, чтобы кто - то смог похитить морфий из спальни в течение 17 апреля. Но в доме был и другой морфий. Маргарита Жюжан купила 11 апреля 1878 г вместе с лекарствами от краснухи и раствор морфия, который был выписан матери Николая как средство от мигрени и бессоницы. Этот морфий тоже был предъявлен следователю - пузырек был практически нетронут, но самое главное! морфий в нем имел концентрацию гораздо ниже, чем убивший Николая. Две ложки этого морфия, скорее всего, лишь хорошо усыпили бы молодого человека, но никак не убили бы. Т. о. , получалось, что либо имелся некий третий источник наркотика, о котором никто из домашних не знал, либо для умерщвления Николая использовался морфий из спальни отца, но похищенный оттуда до 17 апреля. И первое, и второе предположение практически исключали небрежность хранения и выдвигали в качестве главной причины происшедшей трагедии злой умысел. Все это, разумеется, понимал и полковник Познанский. Он рассказал следователю - помощнику окружного прокурора В. Д. Шидловскому - об анонимном письме на имя градоначальника и окружная прокуратура добилась от жандармского управления передачи этого письма, как могущей иметь существенное значение улики. Собственно, именно потому, что анонимное письмо от 2 апреля попало в следственное дело, мы знаем о его существовании. По приобщении письма к делу была назначена графологическая экспертиза текста. Тогда же письмо впервые показали полковнику Познанскому и спросили, не кажутся ли ему знакомыми стиль и почерк? Полковник обратил внимание на некоторые французские обороты и сказал, что написание некоторых букв ему кажется похожим на то, как их пишет Маргарита Жюжан. Это было первое подозрение в адрес гувернантки, высказанное открыто. Выше было написано, что сама Маргарита признала, что именно она подала Николаю микстуру, оказавшуюся ядом. Никто пока что этого ей в вину не ставил, но если допустить, что именно она была автором анонимки, то ее действия можно было расценить как - по меньшей мере! - недружественные семье. Помимо назначения графологической экспертизы, следствие осуществило сбор показаний всех членов семьи и домашней прислуги о событиях, предшествовавших болезни и смерти Николая Познанского. Существо полученной информации заключалось в следующем: Николай заболел краснухой в конце первой декады апреля, лечил его доктор Николаев, но по мнению Маргариты Жюжан недостаточно успешно. Во всяком случае, у Николая после 15 апреля стали раздуваться и болеть лимфатические узлы, и гувернантка посчитала это признаком осложнения болезни. Сам же доктор в этом не видел ничего страшного; он считал, что это всего лишь очередная стадия болезни, после которой молодой человек быстро пойдет на поправку. Утром 18 апреля 1878 г. , по обнаружении тела скончавшегося ночью Николая Познанского, его мать забрала из комнаты молодого человека флакон с микстурой, которой поила его накануне Маргарита Жюжан. Этот пузырек находился в спальне матери с утра 18 апреля до обеда 20 апреля, когда его хватился доктор Николаев, заехавший к Познанским. Врач отправлялся на анатомирование тела, где имел право присутствовать как лечащий врач умершего. Осматривая лекарства, которые пил Николай, доктор обратил внимание на отсутствие пузырька с микстурой и попросил немедленно вернуть его на место, что мать Николая тут же и сделала. Т. о. , 18 - 20 апреля пузырек в комнате отсутствовал, затем появился вновь и находился там вплоть до его изъятия помощником прокурора во время обыска. Было установлено, что к вечеру 17 апреля члены семьи Познанских находились дома, домашняя прислуга была отослана, Маргарита Жюжан убыла к себе на квартиру в двенадцатом часу ночи. О смерти Николая она узнала утром 18 апреля, отправляясь на частный урок. Сообщил ей об этом некто Бергер, друг семьи Познанских. Он видел реакцию М. Жюжан, которая так заволновалась, что Бергер не рискнул оставлять ее одну, а поймав извозчика, проводил женщину до квартиры Познанских, в которой уже побывал тем трагическим утром. Маргарита Жюжан оставалась у Познанских вплоть до дня похорон Николая, причем ночевала в той же комнате, в которой умер ее воспитаник. Она демонстрировала участие и разделяла скорбь домашних. На память о Николае его близкие разрешили гувернантке взять его запонки. Это были, так сказать, голые факты. Что стояло за ними?Полковник Познанский неопределенно сказал на допросе о той симпатии Николая к М. Жюжан, зарождение которой он с супругой не без тревоги наблюдали. Николай Познанский был человеком интравертным, спокойным, вдумчивым, обращенным вглубь себя; такие люди, обыкновенно, привязываются крепко и надолго; тем более он был молод и неопытен, а юношеские влюбленности так запечатлеваются в памяти! В общем, в какой - то момент родители почувствовали, что с влиянием француженки на сына надо бороться. Они стали потихоньку разделять Николая и Маргариту, все более замыкая гувернантку на младших детей - Алешу и Надежду. Влюбленность Николая, вроде бы, стала проходить; зимой 1877 - 78 гг. он уже стал ухаживать за девушкой своего круга и даже переписываться с нею. Мать погибшего высказалась куда более определенно: она подозревала любовную связь сына с гувернанткой с 15 - летнего возраста первого. В апрельском протоколе допроса матери приводятся следующие тому свидетельства: «она (т. е. Жюжан) была с ним на «ты», сидела в его комнате, говорила разные двусмысленности, принимала участие почти во всех пирушках, целовала его в присутствии посторонних, бесцеремонно обращалась с его товарищами, позволяя им при себе снимать сюртуки…». У матери спросили, для чего она забирала из комнаты умершего сына пузырек с микстурой? Она объяснила свои действия тем, что беспокоилась за его сохранность. Такое объяснение представляется несколько натянутым и, как minimum, нелогичным: если и имело смысл брать пузырек для сохранности, то следовало продолжать его держать до самого момента передачи следователю…Либо не брать вовсе. Впрочем, в тот момент на это никто не обратил внимания. Когда у матери спросили впечатление от последних ее встреч с сыном, она ответила очень интересно: «Я пугалась выражения его глаз». Сердце матери, видно, чувстовало некую беду, но ни объяснить этого чувства, ни тем более отвести беду женщина не могла. Наверное, именно в силу ощущения ненормальности всего происходящего, она и забрала 18 апреля (когда еще не было ни анатомирования, ни следствия, ни заключения экспертизы!) флакон с микстурой в свою комнату. В числе допрошенных судебным следователем была и домашеяя прислуга. Няня Руднева и горничная Яковлева дали показания вполне согласные с заявлением матери погибшего. Действительно, обращала на себя внимание некоторая фривольность общения М. Жюжан с Н. Познанским, действительно, француженка казалась женщиной опытной и много познавшей в этой жизни… Чувствовалось, что прислуга француженку не особенно жаловала, хотя прямо этого нигде заявлено не было. У следствия после допроса членов семьи погибшего и домашней прислуги остались две версии случившегося в ночь с 17 на 18 апреля: а) убийство Маргаритой Жюжан из ревности и б) месть некоей молодежной революционной организации, наподобие убийства в 1869 г. Нечаевым студента Иванова, заподозренного им в измене. Отравление по небрежности всерьез не рассматривалось, т. к. никаких на то указаний получено не было. Впрочем, вторая версия - месть революционной организации - представлялась даже более фантастической, чем небрежное хранение морфия. Никаких указаний на вовлеченность Николая Познанского в противоправительственную организацию не существовало. Об этом свидетельствовало лишь письмо, направленное в Приемную градоначальника, но с течением времени на эту анонимку стали смотреть как на первоапрельский розыгрыш. Т. о. из двух версий оставалась только одна, хоть как - то объясняющая гибель молодого человека - убийство из ревности. Трудно сказать, что почувствовала Маргарита Жюжан, когда услышала в чем ее обвиняют те самые люди, с которыми она всего неделей прежде делила их горе…Наверное, она сначала была поражена серьезностью обвинения, затем возмущена; но возмущение мало чем могло ей помочь и 30 апреля она была доставлена в женское отделение С. - Петербургского тюремного замка, как обвиняемая в умышленном убийстве Николая Познанского. Маргарита Жюжан была на 25 лет старше своего воспитанника. В доме Познанских она появилась в августе 1873 г. ; сначала она жила в семье, но при первой же возможности постаралась снять квартиру и не обременять посторонних людей своим присутствием. С разрешения своих работодателей (работа у Познанских была основным источником ее доходов) она стала давать частные уроки и в течение нескольких лет набрала довольно приличную клиентуру, в т. ч. и среди знакомых Познанских. Жюжан помимо классических для русского дворянства уроков разговорного французского языка, занималась с детьми и историей, и литературой. Она довольно хорошо знала былинный и богатырский эпос русского народа, что, видимо, было необычно для того времени и выделяло ее из сомна прочих репетиторов - иностранцев. Во всяком случае, как педагог Маргарита Жюжан ценилась высоко. Когда на допросах Маргарите Жюжан объяснили какого рода заключения лежат в основе выдвинутого против нее обвинения, она возмутилась. Прежде всего, глубокое негодование обвиняемой вызвала позиция матери Николая Познанского; своим женским чутьем Жюжан сразу определила, кто ее главный неприятель. Быть может, к такому заключению существовали свои особые предпосылки, оставшиеся вне полицейских протоколов; как бы там ни было, обвиняемая не ошиблась в своих выводах. Оказавшись в заключении, Жюжан попросила ручку и бумагу, дабы написать заявление. И она написала его, но отнюдь не во французское посольство (на что имела полное право, как французская подданная), а прокурору столичного окружного суда. В своем заявлении Маргарита Жюжан обвинила в убийстве Николая Познанского… его мать. Безусловно раздраженное по своему тону, но вполне здравое по содержанию, это заявление указало на очевидные противоречия между словами и делами матери погибшего. В самом деле, зачем понадобилось ей забирать из комнаты Николая склянку с микстурой 18 апреля, если в ту минуту еще никто и предположить не мог отравления? Если она это делала и впрямь для пущей сохранности содержимого, как заявила впоследствии, то тогда зачем она возвратила эту склянку через два дня в комнату, в которой уже две ночи спала Жюжан (и после этого проспала еще одну ночь)? Если и в самом деле существовало намерение оставить в комнате умершего все в полной сохранности, то почему комнату не только не закрыли, но - даже напротив! - на три дня поселили в ней гувернантку? И если в конце апреля поведение Жюжан показалось настолько подозрительным всем членам семьи, что ее заточили в крепость, то почему десять дней перед тем ее никто ни в чем не подозревал? В своем заявлении Маргарита Жюжан прямо заявила о том, что ее умышленно завлекли в хорошо расставленные сети и запутали в преступлении, которого она не совершала. Гувернантка написала о том, что Николай Познанский находился последние дни своей жизни в глубоко подавленном состоянии и его домашние лгали, когда заявляли, что он был бодр и весел. Его сильно мучили распухшие лимфатические узлы, но когда она - Маргарита Жюжан - предлагала вызвать другого доктора, от нее все отмахивались. В последний вечер Николай был столь мрачен, что Жюжан стала настаивать на том, чтобы позвать в дом некоего Обруцкого, хорошего друга Николая, известного остряка и балагура, который всегда умудрялся расшевелить товарища. Маргарите и это запретили делать. Маргарита Жюжан указала в своем заявлении на то, что Николай Познанский вел дневник, или - во всяком случае - записи подобные дневнику; она просила розыскать, если возможно, эти бумаги и приобщить их к делу. Гувернантка требовала нового допроса всех свидетелей, очных ставок с ними и в конце заявления повторяла свои обвинения в адрес матери Николая Познанского. Обвинения гувернантки были эмоциональны и голословны; никто всерьез не поверил ее обвинениям в адрес матри Николая и, по - видимому, никто не захотел глубоко вникнуть в сущность поднимаемых ею вопросов. А между тем, это заявление Маргариты очень ценно именно потому, что обращало внимание на ту внутреннюю логику событий, без которой невозможно выстроить картину преступления. А именно этой внутренней логики так недостовало официальной версии следствия. Графологическая экспертиза анонимного письма дала заключение двойственное, что, в общем - то, и неудивительно для тогдашнего уровня развития криминалистической техники и методик такого рода исследований. Экспертиза была разбита на две части: исследование почерка и исследование стиля текста. В первой части устанавливалось «совпадение общих приемов, замеченных в анонимном письме, с теми, что наблюдаются в текстах, представленных для сличения». В качестве последних использовались личные письма Маргариты Жюжан. Эксперты отметили совпадение написания трех букв, кроме того, отдельно было указано на то, что «в анонимном письме встречаются буквы такой формы, какую дают им только одни французы». Довольно любопытно было исследование стиля текста анонимки. Эксперты удостоверили, что «слог анонимного письма неправилен, встречаются совершенно французские выражения, причем неправильные обороты речи и грамматические ошибки сделаны как бы умышленно. Вместе с тем, вместе с чисто французскими фразами попадаются и такие, которые никогда не употребляются французами». В целом эксперты - преподаватели чистописания и французского языка, пришли к заключению, что хотя анонимное письмо написано на двух языках (основная часть на французском с русскими оборотами, заключение - полностью на русском), автором его является один человек и признавали таковым Маргариту Жюжан. Такое заключение, безусловно, укрепляло взгляд следствия на М. Жюжан как на убийцу Николая.

Однако, от факта существования дневника Николая отмахнуться было невозможно. Тем более, что родителям умершего во время досмотра вещей Николая 23 апреля было предложено выдать следствию письма, дневники и записи личного характера, если таковые существовали. И такие бумаги были переданы следователю; в частности к делу была приобщена довольно обширная переписка Николая Познанского с некоей девицей П. , за которой он некоторое время ухаживал. Фамилия этой девушки в целях недопущения компрометации ни называлась и в следственных документах, и даже в стенограмме суда она именовалась «девица П».. Можно предположить, что это была девушка из весьма знатного семейства, раз в отношении нее была проявлена такая подчеркнутая деликатность. Так вот, письма этой особы в деле оказались, а дневник сына родители Николая почему - то выдать не не пожелали. Следователь встретился с полковником Познанским и настоятельно попросил последнего представить дневник сына или то, что называют «дневником Николая». Полковник на следующий день выполнил просьбу, но сделал это с крайним неудовольствием. После того, как представленные им записки были прочтены следователями, им стали понятны причины такого неудовольствия. Записки Николая Позннского носили характер случайный и делались нерегулярно. Документ этот настолько любопытен, что имеет смысл привести из него некоторые выдержки: «Смешно разочаровываться в мои годы! Чем больше живешь, тем больше узнаешь, тем больше видишь, что многие мысли неосуществимы, что нет никогда и ни в чем порядка. Должен ли я упрекнуть себя в чем - нибудь? Много бы я ответил на этот вопрос, если бы не боялся, что тетрадь попадет в руки отца или кому - нибудь другому и он узнает преждевременно тайны моей жизни с 14 лет. Много перемен, много разочарований, многие дурные качества появились во мне. Кровь моя с этого времени приведена в движение, движение крови привело меня ко многим таким поступкам, что, при воспоминании их, холодный пот выступает на лбу». В другом месте Николай написал: «Сила воли выработалась из упрямства и спасла меня, когда я стоял на краю погибели. Я стал атеистом, наполовину либерал. Дорого бы я дал за обращение меня в христианство. Но это уже поздно и невозможно. Много таких взглядов получил я, что и врагу своему не желаю додуматься до этого; таков, например, взгляд на отношения к родителям и женщинам. Понятно, что основываясь на этом и на предыдущем, я не могу быть доволен и настоящим». Любопытен пассаж, посвященный собственному будущему, каковым оно виделось Николаю: «Светло ли мне будущее? Недовольный существующим порядком вещей, недовольный типами человечества, я навряд ли найду человека, подходящего под мой взгляд, и мне придется проводить жизнь одному, а тяжела жизнь в одиночестве, тяжела, когда тебя не понимают, не ценят». Почти половина последней страницы записок Николая Познанского была тщательно вымарана; кто - то очень дотошно закрасил написанные чернилом строки тушью. Разумеется, эти последние строки вызвали большой интерес следователей. Используя различную растворимость чернил и туши, удалось прочесть замаранную надпись. В этой записи Николай Познанский зафиксировал получение 18 марта 1878 г. письма от «девицы П». , в котором последняя просила его прекратить бессмысленные и навязчивые ухаживания. Николай обращался к своему сопернику в борьбе за симпатии юной особы - некоему Ф. И. Ч. - со словами негодования заканчивал записи следующей фразой: «Кому - нибудь из двух - мне или Ф. И. Ч. - придется переселиться в лучший мир». Следователи пришли к выводу, что эту запись вымарал не Николай Познанский, а кто - то из родителей. Прямых указаний на то не было никаких, просто интуитивное ощущение, но когда у полковника Познанского прямо спросили об этом, он простодушно признался в том, что сделал это, чтобы не портить впечатление об образе сына. Вся эта история с записями покойного весьма красноречиво характеризовала мышление Познанских. Они прямо обвиняли Маргариту Жюжан в тягчайшем преступлении и требовали справедливости, но при этом сами не погнушались вводить в заблуждение следствие. Предоставив прокуратуре письма «девицы П». и при этом скрыв факт существования записок Николая, они, по сути, пытались воздействовать на ход следствия сообразуясь со своими собственными представлениями о происшедшем. Безусловно, такое поведение (в особенности замарывание тушью важного фрагмента текста) было абсолютно противозаконно и его без преувеличения можно назвать мошенническим. Летом 1878 г. следствием было принято решение передопросить всех свидетелй по «делу Маргариты Жюжан» в целях уточнения их показаний. В какой - то момент, очевидно, возникли сомнения в правдоподобии версии отравления из ревности. Надо было придать ей либо второе дыхание, обогатив более точными и подробными свидетельствами, либо отвергнуть, поскольку в том виде, который она имела после приобщения к делу записок Познанского, выходить с ней в суд было никак нельзя.

Передопрос свидетелей дал результаты довольно противоречивые. Так, младший брат погибшего - Алексей Познанский - сказал, что не замечал следов особой близости брата и гувернантки. Он даже был склонен думать, что Николай с некоторых пор стал тяготиться обществом Маргариты Жюжан. Брат никогда ему об этом не говорил прямо, просто к такой мысли Алексея привели личные наблюдения. Кроме того, младший брат прямо сказал, что уверен в полной осведомленности гувернантки о всех делах Николая. Жюжан читала письма молодого человека, принимала корреспонденцию «девицы П». и, безусловно, была осведомлена о содержании письма от 18 марта. Последнее свидетельство следовало рассматривать как исключительно важное, поскольку оно устраняло повод для ревности Жюжан. Полковник Познанский, напротив, дал более убедительные и конкретные показания против Жюжан. Он рассказал о том, как однажды застал гувернантку, удовлетворяющую сына … рукой. Сейчас бы такую форму близости назвали petting` ом. Полковник жандармерии живописал свою тревогу за сына: отец с того момента начал очень бояться, что у сына разовьется наклонность к онанизму. Товарищ прокурора Шидловский задал вопрос, обсуждал ли отец этот эпизод с Николаем? Оказалось, что нет, просто отец оставил в комнате сына на видном месте перевод немецкой медицинской книги, в котором описывались тяжкие последствия такого порока. Эти показания полковника Познанского очень любопытны; на них следует остановиться подробнее потому, что они практически слово в слово были повторены им на суде. Прежде всего, по их прочтению бросается в глаза явное смешение понятий и терминов: petting не есть онанизм и если полковник действительно увидел некий интимный акт с участием сына и горничной, то совершенно непонятно, почему он испугался того, что у сына разовьется наклонность к самоудовлетворению. Подкладывание медицинской книги в этом случае представляется совершенно бессмысленным. Если полковник и в самом деле был так встревожен, как рассказал об этом следователю, то его нежелание говорить с сыном по такому важному вопросу просто невозможно объяснить. Не следует сомневаться в том, что если бы родители Николая Познанского посчитали, что гувернантка пошла в чем - то против интересов семьи и сына, то она моментально получила бы отставку и при больших возможностях отца была бы просто выдворена из города. Но если этого не произошло, то невольно напрашивался вывод, что родители не посчитали petting (если таковой действительно имел место) чем - то таким, что наносило ущерб сыну. Видимо, В. Д. Шидловский сам почувствовал шероховатость показаний полковника; товарищ прокурора довольно долго задавал вопросы, связанные с указанным эпизодом, стремясь, очевидно, придать им больше логики и основательности. Горничная Яковлева на повторном допросе заявила, что слышала от Маргариты Жюжан сознание в связи с молодым барином. Далее горничная рассказала о том, что однажды ночная рубашка Николая Познанского оказалась замарана следами полового акта; дабы скрыть их, он оторвал перед рубашки и в таком виде отдал ее в стирку. Горничную - т. е. саму Яковлеву - он очень просил его не выдавать. Получив же рубашку из стирки он в присутствии матери принялся возмущаться отвратительной работой прачки, порвавшей рубашку, при этом досталось и Яковлевой, принявшей из стирки испорченное белье. Горничная особо посетовала на то, что Николай, просивший ее молчать, сам принялся раздувать эту историю с отованным подолом и выставил ее кругом виноватой. Руднева, няня младшей из детей Познанских - двенадцатилетней Наденьки, дала показания в целом согласные с показаниями Яковлевой. Она повторила рассказ о ночной рубашке с оторванным передом и подтвердила, что вместе с Яковлевой слышала от Жюжан признание близости с старшим из сыновей Познанских. Прокуратура опросила молодежь из того круга, в котором общался Николай Познанский. Из этих показаний сложилась довольно - таки неприглядная картина условий формирования и воспитания «сливок» общества. Молодые князья и графы весьма развязно повествовали о своих пирушках и похождениях; с 15 лет все они курили, пили коньяк, отчаянно флиртовали. Следует помнить, что в те времена еще не существовало явления акселерации молодежи и тогдашние 15 - летние подростки физически никак не соответствовали нашим современникам - они были гораздо инфантильнее. В целом молодые люди показывали, что Маргарита Жюжан довольно плотно опекала Николая Познанского, что с некоторых пор стало вызывать его раздражение. Ее присутствие на молодежных пьянках, в которых она была единственной женщиной, сковывало парней и мешало общаться им так, как они того хотели. Сама Маргарита Жюжан отвергла факт подобного разговора и продолжала твердо стоять на том, что никогда не состояла с Николаем Познанским в плотской связи. Более того, в августе 1878 г. она подала второе заявление на имя Председаиеля окружного суда А. Ф. Кони, в котором призывала его «обратить внимание на имеющее место нарушение закона». Обвиняемая написала о грубом нарушении процессуальных норм, имевшем место при проведении судебно - химического исследования органов Николая Познанского. Суть дела состояла в следующем: анатомирование тела молодого человека проводилось в Петербургской медико - хирургической академии, где существовала своя кафедра судебной медицины. Поскольку отец умершего был высокопоставленный военный чиновник, не было ничего удивительного в том, что именно военное учреждение приняло на себя хлопоты по организации и проведению этой процедуры. Но вот химическое исследование изъятых органов (части печени, желудка, сердца, фрагментов легких) было решено провести в Петербургском университете, где также сущестовала профильная кафедра с лучшей отечественной лабораторий. Поскольку формальное препровождение документов и метериала потребовало бы очень много времени, доктор Николаев (он присутствовал при вскрытии тела в Медико - хирургической академии) предложил лично перевезти органы с Греческого проспекта на Васильевский остров и договориться со знакомыми врачами из Университета напрямую. Извлеченные органы Николая Познанского были законсервированы в формалине, сложены в специальные судки, опечатаны и переданы Николаеву. Тот отвез их домой, а на следующее утро отправился в Университет, где его уже ждали и приняли по описи доставленный груз. Обо всем этом Маргарита Жюжан знала от самого доктора Николаева, который практически ежедневно бывал в доме Познанских и рассказывал о своих действиях. Понятно, что подобное обращение с исследуемым материалом было вопиющим нарушением всех норм судебной медицины. Понимая это, Жюжан, очевидно, приберегала информацию на самый крайний случай, когда ей не останется ничего другого, кроме как дезавуировать саму судебно - медицинскую экспертизу. Видимо, до этого момента она еще рассчитывала защитить себя доводами логики и рассудка; теперь же, потеряв на это надежду, она постаралась уничтожить экспертное заключение. Но заявление Маргариты Жюжан было направлено вовсе не против доктора Николаева (как можно было бы подумать!), а по - прежнему против матери Николая Познанского. Именно в ней обвиняемая усматривала своего главного врага. Жюжан прямо написала, что доктор действовал в интересах матери, из желания ей угодить. О себе Маргарита Жюжан писала не иначе как о жертве заговора. В целом к августу 1878 г. «дело Жюжан» превратилось в классическую трагедию с единством места, времени и действия. Ни у кого не вызывало сомнения то, что в следственном деле есть фамилия виновного в смерти молодого Николая Познанского. Столичная пресса уделяла довольно много внимания анализу хода расследования прежде всего из - за пикантности всплывавших подробностей и противоречивости мнений. К слову сказать, следствие приложило немало усилий к тому, чтобы недопустить распространение информации о ходе расследования. Усилия эти не пропали даром; так, о втором заявлении обвиняемой широкой публике стало известно лишь во время судебного процесса. Сами Познанские были не заинтересованы в разглашении внутрисемейных тайн, так что не стоит удивляться тому, что общественное мнение, питаемое газетными репортажами, было настроено довольно враждебно к Маргарите Жюжан. Прокуратура стала готовить дело к передаче в суд, полагая, что собранные улики доказывают виновность Жюжан в совершении преступления. В обвинительном заключении в число изобличающих обвиняемую улик и достоверных свидетельских показаний вошли: 1) склянка из - под микстуры, в которой находился раствор морфия, употребленный Николаем Познанским вечером 17 апреля 1878 г. ; 2) записки покойного, содержавшие указания на глубокую его увлеченность своей знакомой - «девицей П». ; 3) показания отца и матери покойного в той их части, где свидетельствовалось о заметном влиянии гувернантки на сына с 15 - ти лет и борьбе родителей с этим нездоровым влиянием; 4) показания Яковлевой и Рудневой в той их части, где свидетельствовалось о наличии следов «полового сближения» с гувернанткой на одной из ночных рубашек Н. Познанского. Следствие считало доказанным, что она убила молодого человека из чувства ревности, заметив неотвратимое падение интереса с его стороны к ее персоне. С этой целью Жюжан была похищена часть морфия из запаса, хранившегося в спальне полковника Познанского; гувернантка знала о существовании этого наркотика и имела возможность осуществить кражу задолго до 17 апреля. Маргарита Жюжан пригласила в качестве адвоката Константина Федоровича Хартулари, 37 - летнего присяжного поверенного Петербургского окружного суда. Своеобразие манеры работы этого адвоката заключалось в подчеркнуто выдержанной подаче материала, лишенной всякой нарочитости и стремления к внешнему эффекту. Этим Хартулари разительно отличался, скажем, от таких светил адвокатуры, как Н. И. Холев, который пускался по любому поводу в продолжительную и демагогическую полемику (даже в тех вопросах, которые по определению выходили за пределы его компетенции), или П. А. Александров (защитник Веры Засулич на известном процессе; народовольцев на «процессе 193»; защитник группы евреев на процессе по «делу Сарры Модебадзе» и ряд других громких процессов), который неоднократно получал замечания за свою бранчливую и оскорбительную манеру поведения в суде. Достаточно упомянуть, что П. А. Александрова за глаза называли «негодяем», это была его почти что кличка внутри адвокатского цеха. Манера работы К. Ф. Хартулари была совершенно непохожа на то, что мы видим у этих адвокатов. Приняв дело, Константин Федорович прежде всего проанализировал сильные и слабые места обвинения. Как это ни покажется удивительным, он решил не поднимать вопрос о доверии судебно - химической экспертизе, хотя, опираясь на нарушение доктором Николаевым установленной законом процедуры имел на то полное право. Можно не сомневаться, что будь на месте Хартулари упомянутый уже Холев, мы бы увидели долгую и скандальную переписку по этому поводу до суда и продолжительную склоку уже в суде. Хартулари увидел в действиях Николаева не заговор против Жюжан и не попытку фальсификации экспертизы, а обыкновенное и хорошо понятное стремление ускорить проведение необходимых химических исследований и быть полезным в этом семье, которую доктор знал на протяжении многих лет. Оснований не доверять Николаеву не было никаких; его профессиональная и человеческая репутация была незапятнанной; именно честность доктора и послужила поводом к возникновению самого «дела Маргариты Жюжан». Такое решение адвоката можно было бы расценить как своего рода бескорыстный подарок обвинению, но думать так - значило бы сильно недооценивать Хартулари. Как глубокий аналитик и замечательный профессионал, он умел видеть за деревьями лес и не разменивался на мелочи. Все, происшедшее в зале Петербургского окружного суда в ноябре 1878 г. , служит ярким тому подтверждением. В заседании суда, проводившемся с жюри присяжных, председательствовал А. Ф. Кони, известный юрист и автор многочисленных воспоминаний. Остались и его воспоминания о «деле Маргариты Жюжан». В них он весьма едко и недоброжелательно отзывается о подсудимой, при этом очень сглаживая углы (или даже вообще не касаясь многих некрасивых деталей поведения!) пишет о семье Познанских. Очерк Кони поверхностен, неконкретен и производит совершенно неверное впечатление относительно того, как же именно проходили судебные заседания. Судебный процесс по «делу Маргариты Жюжан» открылся 6 ноября. Ожидалось, что он будет сенсационным и скандальным: с одной стороны дело казалось прозрачным и понятным, но сдругой, накануне процесса адвокат заявил через газеты, что он «не допускает даже мысли об осуждении Жюжан». В зале суда находились корреспонденты многих газет, которые ждали сенсационных разоблачений. Поначалу ожидания эти не оправдались. Без особых шероховатостей дали свои показания свидетели обвинения, адвокат, казалось, довольно вяло проводил их допросы, не пытаясь ловить на противоречиях и не придавая излишнюю многозначительность оговоркам или недосказанности ответов. Друзья Николая Познанского рассказали о том, что пили с подсудимой «на брудершафт», свидетель Соловьев - одноклассник погибшего по гимназии - поведал, как однажды Николай назвал Жюжан «******». Стесняясь выговорить это слово, свидетель записал его на листе бумаги, который продемонстрировал Председателю суда. А. Ф. Кони, прочитав, попросил старшину присяжных показать и им написанное, после чего лист был разорван и брошен в мусорную корзину. Это послужило поводом к забавному эпизоду, который в воспоминаниях А. Ф. Кони передан так: «Войдя во время перерыва в зал заседаний я увидел, что один из сановников, занимавших с начала процесса почетные места за судьями, человек преклонных лет и представительной наружности, с двумя звездами на вицмундире, стоял у судейского стола на самом сквозном ветру и на глазах у публики тщательно складывал разорванные кусочки бумаги, стараясь восстановить написанное. «Ваше превосходительство, - сказал я любознательному старцу, - «Вы подаете публике дурной пример, столь неосмотрительно рискуя своим здоровьем. А если Вас так интересует написанное, то напомните мне об этом по окончании процесса и я удовлетворю Ваше любопытство». Целый день 7 ноября 1878 г. был посвящен слушаниям при закрытых дверях. Публика была удалена для того, чтобы присяжные могли заслушать интимные подробности, которые по мнению прокуратуры д. б. доказать существование половой близости Маргариты Жюжан и Николая Познанского. Весьма красочно живописал сцену petting` а полковник Познанский и, видимо, произвел своим рассказом определенное впечатление на присяжных заседателей. Но предвкушение интриги, которую ждали от Хартулари, оказалось ненапрасным. Оставив без особых комментариев показания полковника, адвокат все свое внимание сосредоточил на допросе… доктора Николаева, того самого, в адрес которого было выпущено столько ядовитых стрел во втором заявлении Жюжан. Допрос врача Хартулари предварил довольно неожиданным заявлением: «Я имею основания сомневаться в правильности анализа (т. е. химической экспертизы), но обхожу молчанием все упущения судебно - медицинского исследования». Хартулари спросил, когда прибыл к умершему доктор и каким он нашел тело покойного? Адвокат, безусловно, знал ответы, но ему требовалось, чтобы на заданные вопросы ответил сам врач. Николаев сказал, что прибыл к Познанским около девяти часов утра 18 апреля и застал тело еще теплым. Это простое заявление грозило разрушить всю версию прокуратуры, ибо в случае отравления накануне вечером гувернанткой, Николай Познанский умер бы в час - два ночи. Кроме того, Хартулари упомянул об апрельских показаниях Рудневой, в которых утверждалось, что она слышала как около семи утра 18 апреля Николай Познанский несколько раз чиркал спичкой, закуривая. Впоследствии этот рассказ уже нигде не упоминался, как противоречивший линии обвинения, да и сама Руднева не настаивала на его безусловной точности … но вкупе с признанием Николаева он рисовал совершенно иную картину преступления. Впрочем, адвокат недолго спорил о времени смерти, а поинтересовался у врача другим: известно ли было ему о наличии у покойного Николая Познанского физического порока, препятствовавшего половой близости? Доктор заявил, что ему было хорошо известно о том, молодой человек имел выраженную патологию полового органа, т. н. фимоз. Этот дефект был неопасен для него и, в принципе, мог быть устранен простейшей операцией; но подобная операция не была совершена и потому, действительно, Познанский не мог при всем желании вступить в полноценный половой контакт. Этим довольно простым и коротким объяснением доктор Николаев буквально уничтожил свидетельские показания Рудневой и Яковлевой… Действительно, куда уж там до разорванных ночных рубах, если человек не может без крайне болезненного ощущения перенести эрекцию…Адвокат спокойно поинтересовался, знали ли близкие покойного о существовании у Николая этой патологии? Доктор ответил, что об этом знали отец и брат. Тут обвинение должно было испытать сильное волнение. В самом деле, мать и отец покойного в один голос говорили совсем недавно о том, что едва ли не в 15 лет их сын вступил в связь с гувернанткой, а тут вдруг выясняется, что отец прекрасно был осведомлен о невозможности этого! Можно с большой долей уверенности полагать, что обвинение стало жертвой Познанских, решивших (как это было и в случае с дневником Николая) не обо всем рассказывать следователю. К чести полковника следует заметить, что вызванный в зал суда, он не стал лгать под присягой. На вопрос о том, знал ли он о патологии сына, чистосердечно признался, что знал (Впрочем, тут, возможно, имел место сговор сторон: защитник согласился не добиваться признания полковником лживости утверждений о petting`е, а обвинение в свою очередь больше не настаивало на существовании интимных отношений!). Что и говорить, адвокат просто на глазах уничтожал версию следствия! Не останавливаясь на достигнутом, Хартулари поинтересовался, правда ли, что вопросы для второго допроса Яковлевой и Рудневой были составлены полковником Познанским, а следователь их только зачитал? Сейчас невозможно сказать, откуда адвокат получил такую информацию, но она оказалась правдивой. Полковник Познанский подтвердил, что вопросы для передопроса прислуги написал действительно он… По сути это признание означало, что имел место сговор между свидетелями и прокуратурой; зависимые во всем от Познанских маленькие люди вызубрили ответы на заранее составленные вопросы, пришли к заместиттелю прокурора и оттарабанили заученный текст… Вот так и родилась версия про оторванный подол ночной рубашки!На протяжении всего слушания дела Константин Федорович Хартулари оставался совершенно спокоен. Он обошелся без громких эпитетов, вроде «подлог», «подговор свидетелей», «подтасовка», «оговор» и пр. Можно было бы подумать, что ничего экстраординарного в зале суда и не происходило, а между тем адвокат за несколько коротких минут уничтожил казавшуюся такой основательной конструкцию обвинения. Утро 8 ноября 1878 г. началось с заключительных речей обвинения и защиты. После уничижительных открытий, сделанных накануне, помошнику прокурора окружного суда Шидловскому осталось только посвятить свою речь рассуждению о том, любовные узы между Маргаритой Жюжан и Николаем Познанским могли быть не обязательно плотскими. Всем стало ясно, что это была попытка сделать хорошую мину при совершенно провальной игре. Обвинительное заключение, с оглашения которого начался процесс, без всяких двусмысленностей настаивало на существовании именно половой связи. Теперь же, в конце слушаний, обвинение постаралось сделать вид, что никогда подобного и не утверждало.

С этого момента, видимо, никто уже не сомневался каким именно д. б. вердикт присяжных. Интрига процесса в эти последние часы сводилась к другому - как именно адвокат объяснит все происшедшее в ночь с 17 на 18 апреля 1878 г. в доме Познанских?Константин Федорович Хартулари начал свою речь с разбора показаний свидетелей обвинения. Не без иронии адвокат заметил, обращаясь к присяжным заседателям: «Вы, по всей вероятности, заметили необыкновенную тождественность не только содержания, но и стереотипность самих выражений и потому, излагая показания одного свидетеля, мы можем смело сказать, что изложили почти слово в слово показания остальных». Он коснулся всех этих россказней о трехлетней связи и оторванном подоле и коротко их подитожил: «История с рубашкой такая же неудачная выдумка, как и откровенность подсудимой о своей любовной связи (с Николаем Познанским)». Все доводы обвинения адвокат оценил по достоинству: «Упомянутые доказательства, по мнению моему, настолько слабы, что ссылка на них равносильна просьбе поверить на слово…»Значительную часть своей речи адвокат посвятил анализу личности Николая Познанского и его отношений с Маргаритой Жюжан. Хартулари прямо указал на несостоятельность попыток представить жизнь семьи Познанских идиллической; несомненно, Николай рос в глубоком отчуждении от родителей, он был нелюдимым и мрачным подростком. При безусловно остром уме он был, однако, ленив и не любил учиться, хотя в химии, которой увлекался много лет, ориентировался великолепно. Темпераментная француженка тормошила подростка и выводила его из черной меланхолии; Николай, безусловно, относился к ней тепло и доверительно, так не отсюда ли берет свое начало антагонизм матери и гувернантки, закончившийся в конце - концов прямым обвинением в растлении и убийстве?Хартулари обстоятельно разобрал поведение Жюжан, вменяемое ей в вину прокуратурой. «Имея полнейшую возможность отравить покойного при первом приеме лекарства - и тем возбудить предположение, что отравление последовало от ошибки аптеки, смешавшей медикаменты - Маргарита Жюжан дает отраву в последнем, шестом приеме… Почему она на следующий же день сама заявляет, что давала последний прием лекартсва? Почему не уничтожила самой склянки с лекарством, а напротив - поставила ее на видном месте?Только спокойная и чистая совесть может придать такую уверенность в себе». Было разобрано Хартулари и экспертное заключение относительно авторства анонимного письма. «Сходство и своеобразность в изображении некоторых букв весьма часто сообщаются учителями ученику. Не будет удивительна такая своеобразность и сходство, если лицо, писавшее анонимное письмо, имело учителем каллиграфии природного француза». Действительно, графологические экспертизы того времени не могли быть абсолютно надежны, поскольку не существовало еще техники, способность оценивать силу нажатия на перо писавшего (можно очень похоже скопировать общий вид текста и отдельных букв, но невозможно скопировать манеру написания). Поэтому роль экспертизы на процессе Жюжан м. б. скорее информативной, нежели доказательной. Адвокат просто и спокойно объяснил все происшедшее в ночь на 18 апреля. Никто не травил Николая Познанского морфием, точно также, как никто не пытался отравить его папиросами 1 апреля. Не было и в помине никакой революционной организации и не было никакой ревности, как не было и убийства. Хартулари зачитал довольно обширные выдержки из дневника Николая Познанского (часть которых была процитирована выше) и всем стало предельно ясно, что молодой человек убил себя сам. После напутственной речи судьи присяжные заседатели удалились в совещательную комнату. Для принятия решения им понадобилось менее двух часов. Маргарита Жюжан была признана невиновной и отпущена из - под стражи в зале суда. Выслушав приговор, женщина упала в обморок. Скорее всего, в наши дни, дело, подобное «делу Жюжан», не могло бы состояться. И очень помогли бы следственным властям избежать ошибок психиатры. Тот комплекс саморазрушения, который движет самоубийцей, несмотря на всю свою многоликость довольно хорошо описан и изучен. Судебные медики прекрасно знают, что есть самоубийцы поневоле, вынужденные прибегнуть к подобному акту под давлением неотвратимых обстоятельств, из которых они не видят иного выхода (долги, мучительная болезнь, угроза пленения врагом и т. д. ). Но есть самоубийцы, для которых самоуничтожение есть способ мести, тщательно обдуманный и взлелеянный глубоко в душе. Николай Познанский, вне всякого сомнения, принадлежал к последнему типу самоубийц. Прежде всего, неслучаен выбор времени - 18 апреля - спустя ровно месяц с того дня, когда он был отвергнут девушкой за которой ухаживал. Не желая, чтобы его уход из жизни выглядел как признак слабости и мужской несостоятельности, Познанский обставил его романтически - загадочно: написал анонимку, заронил зерно сомнения в души близких… А вдруг и правда есть некая законспирированная организация, с которой Николай имел некие загадочные связи и которая уничтожила его? История с папиросами, пропитанными морфием тоже неслучайна. Николай понимал, что после его смерти начнут вспоминать и по - новому оценивать события последних дней и отравление странными папиросаим предстанет необъяснимо - загадочным предостережением. Близкие будут вспоминать об этом и сетовать: как же мы не уберегли его после первого покушения? не поняли? не насторожились?Для психолога этот лелеямый комплекс очень понятен и не представляет никакого секрета. Можно не сомневаться, что Николай Познанский не предпологал, что жертвой его посмертной интриги окажется гувернантка; сам он, наверняка, рассчитывал на то, что возобладает «заговорщическая» версия убийства. Таковой феномен, увы, совсем не редкость. Самоубийцы действительно довольно часто обставляют свою смерть как убийство. В этом точно проявляется их последняя месть этому миру. Если бы прокуратура оказалась мудрее, а психиатрическая наука - опытнее, последняя месть Николая Познанского никому не сделала бы плохо, кроме самого Николая Познанского. Но жизнь распорядилась иначе и последняя интрига любимого воспитаника стоила его учительнице полугода тюрьмы. Весьма возможно, что некий скрытый смысл имел и антагонизм женщин, причастных к этому делу. Не вызывает сомнений глубокая обоюдная неприязнь матери Николая Познанского и М. Жюжан. Причина этого антагонизма может лежать в ревности отнюдь не к сыну, а… к полковнику Познанскому. Безусловно, нелюбовь женщин друг к другу появилась задолго до отравления сына, однако, позиции гувернантки в доме оставались вполне прочными. Это можно объяснить лишь тем, что от гнева полковничьей жены ее ограждал сам полковник. Француженка была очень интересной женщиной и можно лишь гадать, что именно питало симпатию полковника. Наконец, нельзя не отметить то странное впечатление, которое остается от воспоминаний А. Ф. Кони, посвященных Жюжан и суду над нею. Знаменитый юрист явно необъективен и эта необъективность кажется удивительной для человека, призванного самим законом оставаться беспристрасным судьей. Кони обстоятельно пишет о растлении Николая Познанского гувернанткой и ни словом не упоминает об опровержении этих слухов в суде. Очень тепло он пишет об обвинителе на процессе - помощнике прокурора Шидловском, но при этом не считает нужным упомянуть о том, что именно этот человек позволил полковнику Познанскому постоянно вмешиваться в ход следствия, что и привело в конечном итоге к позорному публичному провалу обвинения. «Забыл» Кони рассказать и о составлении полковником вопросов для допроса прислуги, и сокрытие им же дневника сына, а потом и замарывание в этом дневнике очень важного фрагмента тушью. Такой ярый законник, любящий в своих пространных сентенциях порассуждать о форме и букве закона, Анатолий Федорович Кони обошел молчанием и такой очень важный эпизод, как нарушение процедуры химического иссследования останков Николая Познанского. Вообще же, как судья, он должен был бы устранить из дела протокол, составленный со столь вопиющими нарушениями (выдача исследуемых образцов доктору Николаеву и их нахождение в неизвестном месте более полусуток). Подобное нарушение давало основание сомневаться в аутентичности исследуемых образцов тканей и органов тем, что были извлечены из тела Познанского. Одно это уже д. б. вызвать остановку слушания дела и назначения новой экспертизы. Очень поверхностно Кони упоминает об истории с отравленными папиросами и анонимным письмом; а между тем, это очень важные моменты, которые раскрывают формирование в голове Николая Познанского плана самоубийства. Вообще, из чтения очерка Кони невозможно понять за что именно Жюжан судили и почему именно оправдали. И самой забавной кажется сентенция автора о том, что гувернантку следовало судить не по ст. 1453, ч. 2 (умышленное убийство), а по ст. 993 (растление малолетних) Уложения о наказаниях. Тогда бы, дескать, точно осудили! Вот так, не много ни мало; человек умер от отравления морфием, но подозреваемого в убийстве будем сажать за растление!Маргарита Жюжан после судебного процесса прожила еще четверть века. Она не покинула Россию, прожила все эти годы в Петербурге, продолжая давать частные уроки. Остаётся добавить, что обстоятельства «дела Маргариты Жюжан» легли в основу фабулы романа Ольги и Алексея Ракитиных «Великосветский свидетель», изданного санкт-петербургским издательством «Крылов» в 2005 г.