ДауншифтСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Они переезжали в начале сентября. Мало кто находил в себе силы сменить удобную и благоустроенную квартиру в центре города на полуразрушенную хибару на отшибе забытой Богом деревушки, хотя запрос на бегство от deux ex machina урбана в бабье лето за последние годы набирал и набирал обороты. Обычно такие дезертиры с городских фронтов, наречённые масс-медиа эко-туристами, исчерпывали эту потребность проведенным в условиях натурального хозяйства кратковременным отпуском. Через пару недель они, как правило, возвращались в столь привычные им каменные джунгли, получив годовую порцию вакцины от ипохондрии мегаполиса. Но и те, кто, в силу тех или иных причин, решались пройти путём дауншифта до конца, на полном ходу с перегазовкой понижая передачу скорости болида собственной жизни, хоть и редко, но случались…Первой на хутор приехала женщина, поговорила с деревенскими, долго просидела в конторе у директора бывшего когда-то передовым колхоза, после чего, вернувшись в город, без спешки начала оформлять все необходимые бумаги. Женщину звали Татьяной, ей было немногим больше сорока, моложавое лицо, грустные глаза, разведёнка с ребёнком, учитель истории по профессии и призванию. Сына звали Мишей. Ему недавно исполнилось двенадцать, и его поведение ощутимо разнилось с общепринятыми нормами. Миша не разговаривал, но отрывисто выкрикивал одно-два слова и вновь замолкал. Татьяна с тяжёлым сердцем рассказала директору колхоза Петру Алексеичу, что в городской школе Мишку затравили «в основном за его непохожесть». С Мишкой никто не общался, но и дурачком назвать его было нельзя — говорил Мишка всегда по делу, коротко и предельно ясно. Тогда Татьяна, конечно же, умолчала о многом, попросив деревенских лишь постараться быть терпимыми к её, такому непохожему на остальных детей, сыну. Именно это для неё в тот момент было основополагающим. Дом, куда собрались въезжать новосёлы, особо хорошей славы в деревне не имел, поговаривали про него много разного и, в основном, не шибко хорошего… То вещи в нём сами по себе пропадали, то по ночам ходуном ходить начинало, а один из его предыдущих ответственных квартиросъёмщиков — местный участковый Ермолаев — так вообще закончил свои дни в лечебнице для душевнобольных. Во всём этом незримое влияние дома для деревенских было, как ясный день, очевидным. Но, не смотря на достаточно дурную славу, в назначенный день к пустующему, слегка покосившемуся пятистенку на отшибе, по разбитой, давно не знавшей грейдера грунтовке из города с трассы свернул небольшой грузовичок с нехитрым скарбом, нажитым Татьяной и Мишкой за долгие годы. Ещё издалека завидев пылящий в их направлении «каблучок», деревенские с интересом начали сходиться «на поглазеть». С момента обрушения минувшей зимой кровли в местном клубе, зрелища для них стали в дефиците, и упустить такой шанс было непозволительной роскошью. Первой из кабины выгрузилась по-городскому угловатая женщина и тут же, жестикулируя и активно артикулируя, начала объяснять нанятым ей за дьюти-фришную бутылку вискаря местным забулдыгам, что, куда и, главное, как необходимо поставить, но не это стало предметом пристального внимания деревенских. Литровый односолодовый «ирландец» — единственное, что осталось после «друга» их с Мишкой семьи, который, как и все его предшественники, испугался сопутствующих разведённой школьной учительнице трудностей, и оказавшегося, к тому же женатым. Последнее для Татьяны — с опытом перестало быть принципиальным. Cо временем она пришла к выводу, что лепить половинку из «своего материала» всегда вернее, чем претендовать на то, что сделано чужими руками, под чужие размеры и по чужой мерке. Но финальная фраза: «Ты хорошая, но я еду туда, где меня ждут» до сих пор звучала в её голове набатом и явилась, пожалуй, последним толчком к их с Мишкой переезду. Чуть погодя из машины неуклюже вылез мальчик лет десяти-двенадцати на вид. Он молча прошел к дому, словно прислушиваясь к самому себе, постоял у крыльца, и внезапно громко выкрикнул: «Священник… Звать!». Женщина, бросив вещи, тут же кинулась к деревенским, мол, помогите, батюшку срочно звать нужно, ведь так сказал её сын и иначе нельзя. Несколько мальчишек из числа соглядатаев тут же вызвались проводить её к Храму, и Татьяна, крикнув что-то через плечо сыну, побежала вслед за ними. Стоило ей скрыться из вида, как бабы тут же начали шушукаться, дескать, странная эта городская — ведь отродясь никто ничего подобного с проклятым домом не делал. Мишка же так и стоял, застыв перед крыльцом, словно прислушиваясь к вероятным жутким историям, которые мог рассказывать ему этот старый дом. Когда Татьяна спустя полчаса привела священника, тот в первую очередь изучающе посмотрел на мальчика. Мишка же, не обращая никакого внимания на окружающих и убедившись в присутствии батюшки, всё так же громко и отрывисто продолжил: «Святить… Надо!Они переезжали в начале сентября. Мало кто находил в себе силы сменить удобную и благоустроенную квартиру в центре города на полуразрушенную хибару на отшибе забытой Богом деревушки, хотя запрос на бегство от deux ex machina урбана в бабье лето за последние годы набирал и набирал обороты. Обычно такие дезертиры с городских фронтов, наречённые масс-медиа эко-туристами, исчерпывали эту потребность проведенным в условиях натурального хозяйства кратковременным отпуском. Через пару недель они, как правило, возвращались в столь привычные им каменные джунгли, получив годовую порцию вакцины от ипохондрии мегаполиса. Но и те, кто, в силу тех или иных причин, решались пройти путём дауншифта до конца, на полном ходу с перегазовкой понижая передачу скорости болида собственной жизни, хоть и редко, но случались…Первой на хутор приехала женщина, поговорила с деревенскими, долго просидела в конторе у директора бывшего когда-то передовым колхоза, после чего, вернувшись в город, без спешки начала оформлять все необходимые бумаги. Женщину звали Татьяной, ей было немногим больше сорока, моложавое лицо, грустные глаза, разведёнка с ребёнком, учитель истории по профессии и призванию. Сына звали Мишей. Ему недавно исполнилось двенадцать, и его поведение ощутимо разнилось с общепринятыми нормами. Миша не разговаривал, но отрывисто выкрикивал одно-два слова и вновь замолкал. Татьяна с тяжёлым сердцем рассказала директору колхоза Петру Алексеичу, что в городской школе Мишку затравили «в основном за его непохожесть». С Мишкой никто не общался, но и дурачком назвать его было нельзя — говорил Мишка всегда по делу, коротко и предельно ясно. Тогда Татьяна, конечно же, умолчала о многом, попросив деревенских лишь постараться быть терпимыми к её, такому непохожему на остальных детей, сыну. Именно это для неё в тот момент было основополагающим. Дом, куда собрались въезжать новосёлы, особо хорошей славы в деревне не имел, поговаривали про него много разного и, в основном, не шибко хорошего… То вещи в нём сами по себе пропадали, то по ночам ходуном ходить начинало, а один из его предыдущих ответственных квартиросъёмщиков — местный участковый Ермолаев — так вообще закончил свои дни в лечебнице для душевнобольных. Во всём этом незримое влияние дома для деревенских было, как ясный день, очевидным. Но, не смотря на достаточно дурную славу, в назначенный день к пустующему, слегка покосившемуся пятистенку на отшибе, по разбитой, давно не знавшей грейдера грунтовке из города с трассы свернул небольшой грузовичок с нехитрым скарбом, нажитым Татьяной и Мишкой за долгие годы. Ещё издалека завидев пылящий в их направлении «каблучок», деревенские с интересом начали сходиться «на поглазеть». С момента обрушения минувшей зимой кровли в местном клубе, зрелища для них стали в дефиците, и упустить такой шанс было непозволительной роскошью. Первой из кабины выгрузилась по-городскому угловатая женщина и тут же, жестикулируя и активно артикулируя, начала объяснять нанятым ей за дьюти-фришную бутылку вискаря местным забулдыгам, что, куда и, главное, как необходимо поставить, но не это стало предметом пристального внимания деревенских. Литровый односолодовый «ирландец» — единственное, что осталось после «друга» их с Мишкой семьи, который, как и все его предшественники, испугался сопутствующих разведённой школьной учительнице трудностей, и оказавшегося, к тому же женатым. Последнее для Татьяны — с опытом перестало быть принципиальным. Cо временем она пришла к выводу, что лепить половинку из «своего материала» всегда вернее, чем претендовать на то, что сделано чужими руками, под чужие размеры и по чужой мерке. Но финальная фраза: «Ты хорошая, но я еду туда, где меня ждут» до сих пор звучала в её голове набатом и явилась, пожалуй, последним толчком к их с Мишкой переезду. Чуть погодя из машины неуклюже вылез мальчик лет десяти-двенадцати на вид. Он молча прошел к дому, словно прислушиваясь к самому себе, постоял у крыльца, и внезапно громко выкрикнул: «Священник… Звать!». Женщина, бросив вещи, тут же кинулась к деревенским, мол, помогите, батюшку срочно звать нужно, ведь так сказал её сын и иначе нельзя. Несколько мальчишек из числа соглядатаев тут же вызвались проводить её к Храму, и Татьяна, крикнув что-то через плечо сыну, побежала вслед за ними. Стоило ей скрыться из вида, как бабы тут же начали шушукаться, дескать, странная эта городская — ведь отродясь никто ничего подобного с проклятым домом не делал. Мишка же так и стоял, застыв перед крыльцом, словно прислушиваясь к вероятным жутким историям, которые мог рассказывать ему этот старый дом. Когда Татьяна спустя полчаса привела священника, тот в первую очередь изучающе посмотрел на мальчика. Мишка же, не обращая никакого внимания на окружающих и убедившись в присутствии батюшки, всё так же громко и отрывисто продолжил: «Святить… Надо!». Пока батюшка в окружении деревенских старушек освящал дом, Мишка так и стоял перед его крыльцом, не смея зайти внутрь, и лишь когда церемония переместилась по кругу в ближайшую к выходу из дома комнату, всё-таки вошёл и, указав на самый дальний тёмный угол, до которого не дотягивался последний лучик заходившего к тому времени солнца, громко указал: «Здесь!». Батюшка от неожиданности чуть не выронил кадило и оборвал молитву на полуслове, бабки за его спиной окаменели… «Здесь! Надо успеть…», — не меняя громкости и тембра голоса вновь повторил мальчик. Словно очнувшись от глубокого сна, священник продолжил читать молитвы, окропляя стены святой водой. Стоило ему дойти до указанного Мишкой места, как вокруг начало происходить что-то необъяснимое… Попадая на стену, Святая Вода не стекала на пол, а словно с перекаленной сальной сковороды поднималась дымом и, стелясь по полу, ручейком выбегала за порог. Так продолжалось ещё минут с двадцать, и когда последняя подымка, исчезнув за порогом, растворилaсь в ближайшем овражке, комната вдруг озарилась тёплым светом закатного солнца. Мальчик, словно на последнем дыхании, громко вскрикнув: «Все… Хорошо!», начал падать, теряя сознание… Татьяна еле успела подхватить сына и, расталкивая сопровождавших ритуальную процессию любопытствующих, вынесла его на крыльцо. Присев на ступеньку и удобно расположив Мишку на руках, Татьяна внезапно для самой себя поймала за хвост крутившуюся с самого утра на кончике языка и никак не дававшуюся в руки фразу из песни известного автора-исполнителя: «А всё-таки жаль, что кончилось лето, кончилось лето…». Случайно этот рефрен зазвучал в тот момент в ней или нет, но жаль ей ни капельки не было. Слишком мало хорошего произошло в то лето с её жизнью, катастрофически мало… Примирение с маминой болезнью, ограничившей Татьяну абсолютно во всем, заставившее её жить короткими перебежками от дома до аптеки, от дома до магазина и обратно. Смирение с тяжелым одеялом отчаяния, периодически накрывавшим её и не дававшим не только дышать полной грудью, но и просто глубоко вздохнуть. Замирение с собой, вылившееся в постоянное наступание на горло собственной песне и подавление собственных «хочу», оправдываемое старанием хоть как-то удержать то хрупкое равновесие, которое с выпиской мамы начало выстраиваться в их большой городской квартире. Еще за пару недель до намечавшегося переезда, выйдя из подъезда в очередную «перебежку», Татьяна с удивлением обнаружила для себя первые желтые опавшие листья на сером асфальте… «Вот и осень, а лета-то и не было, как не было и весны», — подумала она тогда. Без преувеличений, это был очень тяжелый для неё год, год полный испытаний на устойчивость и выживаемость её психики. И сдерживала этот экзамен она далеко не всегда. Но в очередной раз срываясь в крутое пике истерик и убивающего отчаяния, она, утерев слезы и поглядев в зеркало, вновь и вновь клялась, клялась сама себе, что никто и никогда этих её слёз больше не увидит. Ей так хотелось быть просто слабой, хотя бы иногда. Прореветься, уткнувшись в чье-то сильное плечо, и услышать сквозь собственные всхлипы: «Все… Хорошо!». Но «сильные плечи» сами искали счастья в её дамской сумочке, и ей ничего не оставалось, кроме как повторять себе, как мантру, как заклинание: «Всё… Хорошо!». «Всё… Хорошо!». Скоро она обживётся, обзаведётся хозяйством, наладит быт и обязательно заберёт к себе маму, оставленную на время обустройства на новом месте на попечение сердобольной тёти Вали. «Всё… Хорошо!» И тогда её мама обязательно поправится, и у них, наверняка и всенепременно, всё будет хорошо!Выйдя из дверей и ещё немного постояв на крыльце за спиной у Татьяны, батюшка, задумчиво бормоча, пошел в сторону Храма. Вышедшие вслед за ним бабки, тут же наперебой начали рассказывать всем желающим, что на их подслеповатых глазах только что творилось в «нехорошем» доме. Татьяна так и сидела на крыльце, держа Мишку на руках. Вокруг неё сновали, не оставшиеся равнодушными к произошедшему деревенские, дружно помогавшие перетаскивать выгруженные из «каблучка» вещи со двора в дом. Со стороны казалось, что Мишка крепко спал, не замечая ничего из происходившего вокруг, но Татьяна чётко знала, что на самом деле это совсем не так. «Миша… Сказка?», — наклонившись к уху сына прошептала она. — «Сказка?». И, словно получив от него безмолвное подтверждение своему предположению, устроив Мишку поудобнее и накрыв его, кем-то так кстати принесённым пледом, Татьяна начала тихо наговаривать…«В одной стране у королевы родился сын. На радостях король и королева устроили большой бал, куда пригласили всех жителей своего королевства. Каждый, кто приходил, поздравлял короля и королеву, подходил к колыбельке и желал принцу здоровья, счастья и богатства. Но жила в том королевстве и злая колдунья, она так редко появлялась среди людей, что её просто забыли пригласить на этот бал. Но она пришла и, не говоря ни слова, прошла к колыбельке, где лежал маленький принц. Колдунья нагнулась, внимательно посмотрела на принца, что-то достала из потайного кармашка и высыпала прямо на голову малышa какой-то странный песок. Принц испугался и вместо того, чтобы заплакать, он… — замолчал!Шло время, принц рос, но не говорил ни слова. Множество знаменитых врачей, лекарей и знахарей осматривали принца и лишь разводили руками. Однажды к королю пришел старец из соседней страны и поведал, что проклятье уйдет, если принц съест голубой лепесток радужной маргаритки. Оказывается, на свете где-то растет необычная радужная маргаритка, и каждый её лепесток имеет свой цвет и лечит свою болезнь… Но найти её дано не каждому! Только человек с чистыми помыслами и открытым сердцем может найти этот цветок!Многие по просьбе короля пытались найти радужную маргаритку. Посланники короля объездили все страны и королевства, переплыли моря и океаны… Но нигде никто даже не слышал про чудо-цветок!Когда и последний доверенный вернулся ни с чем, короля охватило отчаяние… Он спустился в большой сад, что окружал его замок и медленно побрел по аллеям, мрачно размышляя о судьбе своего сына. Сколько бродил, он уже не помнил, но вдруг он услышал тихую песенку, такую нежную, словно ее пели ангелы. Король пошел на звук и увидел девочку, помощницу садовника. Она поливала грядку обычных белых маргариток, которые есть в каждом дворе. Но вдруг он заметил, что если капельки воды попадают в серединку цветка, то свет, проходя через них, окрашивает лепестки во все цвета радуги. Так вот, оказывается, какая радужная маргаритка! Она все время была рядом, но её совсем никто не замечал! Король тут же сорвал голубой лепесток и удивился! Лепесток стал белым. Тогда он объяснил девочке, что ему нужен именно голубой лепесток маргаритки, чтобы его сын поправился и заговорил. Девочка улыбнулась и сказала, чтобы король позвал своего сына сюда. Когда принц пришел, девочка сказала ему выпить утреннюю росу с одного из цветков, когда солнце коснётся его своими первыми лучами и расцветит их во все цвета радуги. Принц так и сделал. И чудо свершилось! Принц заговорил!Многие дети и взрослые потом приходили к этим маргариткам и получали исцеление, и никто не мог объяснить почему. Целительные силы природы и любовь к цветам творили с ними такие маленькие, но такие необходимые чудеса!С тех пор на гербе королевства стали изображать цветок маргаритку с разноцветными лепестками и один день в году устраивали большой праздник, посвященный всем цветам». Только закончив, Татьяна обнаружила, что все успевшие за это вечер поучаствовать в их с Мишкой обустройстве деревенские собрались вокруг крыльца. Мужики с осторожностью жали ей руку, бабы приобнимали и скупо целовали в щёку. Пока суть да дело — все и перезнакомились. Долго в этот вечер не могла успокоится деревня… Несколько женщин, подсобив Татьяне перенести Мишку на кровать, остались помочь новоселам подготовиться к их первой ночи на новом месте. Остальные же разбрелись по домам и уже там обсуждали вечерние происшествия. Проводив добровольных помощниц, Татьяна вошла в комнаты к сыну и присела на краешек кровати. То, что Мишка очнулся, она поняла по донёсшемуся до неё тихому шёпоту: «Спать… Песня…». Татьяна поправила Мишке одеяло, наклонилась к его голове и тихонько запела:«Баю-баю, баю-бай…Спи, мой сына, засыпай. Спи, мой сладкий, крепко спиИ смотри цветные сны…Про медведей, лошадейБелок, зайцев и ежей, Про слонов и про мышей, Воробьев и голубей…Спи, мой милый, спи, малыш…Почему же ты не спишь?Глазки крепко закрывай, Поскорее засыпай…А-а-а-а, а-и-ай, Ай-я-а-а, а-а-ай. Баю-баю, баю-бай…Спи, мой Мишка, засыпай…»Мальчик заснул очень быстро. Он спал на кровати в пустой, не обставленной ещё комнате и улыбался во сне. Что ему в тот момент снилось — не знал никто… А из открытого окна мягким светом мерцали звезды, доносились трели лесных птиц и тянуло запахом луговых цветов…* Дауншифт (англ. downshift, замедление или ослабление какого-либо процесса) — термин, обозначающий человеческую философию отказа от стремления к пропагандируемым общепринятым благам, с сопутствующим изменением условий проживания в сторону их «опрощения».