Что скрывает дождь?Страшные рассказы, мистические истории, страшилки

Погода не радует. Небо ещё с утра затянули серые тучи, закрывшие солнце и теперь плачущие мелким холодным дождём. Дует промозглый ветер. А я иду между маленькими старыми домиками и убеждаю себя в том, что мне не мерещатся за каждым углом человеческие фигуры, а в завываниях ветра – до ужаса знакомые голоса. Больше десяти лет назад я ушёл из этого посёлка… выселок. Ушёл и даже не оглянулся, несмотря на то, что здесь прошла моя молодость. Плохо стало потом. Но я мужественно перетерпел муки совести и всего остального и уже через месяц снова зажил по-человечески, если можно назвать человеческой жизнь практически без отдыха. Нет, я спал, иногда даже всю ночь, но сон редко приносил облегчение. Прошло несколько лет, прежде чем мне удалось избавиться от своих кошмаров. Почти удалось. Разумеется, в Приюте случалось не только плохое, но решение вернуться сюда стоило мне нескольких бессонных ночей и одного нервного срыва в самом начале, потому что, уходя, я поклялся себе, что постараюсь забыть это место. И, возможно, однажды мне бы это удалось, не предложи начальство подготовить территорию бывшего Приюта к въезду туда учеников новой школы-интерната. Я просто оказался не в то время не в том месте. Босс тут же вспомнил, где я набрался опыта работы с детьми. И вот я иду по улочкам, по которым проходил не раз, когда возвращался из Мира и привозил ребятам их заказы. Но никогда – никогда – на моей памяти здесь не было так тихо, никогда Приют не казался пустым. В дождь, в снег, в пору лагерей, ночью – никогда. В окнах домиков всегда горел свет, за стенами раздавались голоса и смех, из дверей то и дело кто-нибудь выходил и входил в другие. А сейчас нет ничего. Только дождь и ветер. Твержу себе, что так и должно быть, ведь из Приюта уехали все, кого удалось найти – живыми или… нет, язык не повернется назвать их мёртвыми. Мертвецы не дышат, у них не бьётся сердце. А те, кого мы увозили, погрузив носилки в три машины, больше походили на спящих. С той лишь разницей, что за десять лет ни один из них ни разу не проснулся, чтобы поесть или попить. Даже не пошевелился во сне. Я говорю в прошедшем времени, потому что неизвестно, где они сейчас. На момент отъезда их было ровно семнадцать – я сам считал, четыре года назад осталось пятеро, а в прошлом году ушёл последний. Не спрашивайте, куда они делись. Я сам не уверен. Не замечаю, как дохожу до своего домика. Когда-то его дверь была выкрашена в красный цвет, сейчас краска почти слезла, и если не знать, что здесь жил воспитатель, ни за что не догадаешься. Я был единственным из взрослых, кто согласился поселиться так близко к воспитанникам. По сути, Приют принадлежал именно им. Кого-то он принимал, кого-то отвергал, а кого-то делал своей частью, но та его, условно говоря, половина, что граничила с Миром, принадлежала старшим. Не знаю, может, пятьдесят или семьдесят лет назад было по-другому, но когда я пришёл сюда, дела обстояли именно так. Они собираются в стаи, выбирают атаманов, устанавливают Законы… а воспитателям остаётся только стоять в сторонке, прятаться на своей улочке при малейших признаках бури да время от времени отчитывать кого-нибудь из наименее влиятельных ребят… Оставалось…Достаю из кармана ключ, который с тех самых пор носил в кармане – не нашёл в себе сил выбросить или хотя бы спрятать – и вставляю его в замочную скважину, но повернуть не решаюсь. Слишком много сил и времени я потратил, борясь со своими видениями, привычками и искушением приехать в эту брошенную деревеньку. Не могу я так просто взять и отказаться от таких трудов. Идёт всё – дождь и время, – а я стою, не осмеливаясь открыть дверь дома, в котором прожил 12 лет. Но открыть нужно. Открыть, войти и снова сделать это место обитаемым. На самом деле мне просто страшно, хотя я не признаюсь в этом даже самому себе. Я боюсь, что сейчас войду в свой домик, дверь которого красил в красный цвет каждое лето, поставлю на пол спортивную сумку и лягу спать, а утром проснусь от яркого солнца прямо в глаза и пойду на маленькую кухню готовить себе завтрак – омлет или бутерброды. И всё будет как обычно. Даже голоса за окном. Потом, наверное, раздастся стук в дверь или окно, я открою, и Арши предупредит, что они пошли на речку – как всегда, не уточнив, кто именно, – вернутся к обеду. Я их отпущу и, наверное, даже не удивлюсь. С другой стороны, я очень хочу, чтобы так и было, а годы, проведённые в Мире, станут обычной парой-тройкой дней, которые я потратил, затариваясь «аленькими цветочками» и кое-чем для себя. Окончательно промокнув, я наконец решаюсь и поворачиваю ключ в замочной скважине. Толкаю дверь плечом. Она открывается, даже не скрипнув. Не знаю, чего я ждал, но встречают меня только темнота, тишина и вековой слой пыли. Никаких призраков, зловещих скрипов или теней. Вернее, теней много, но все они совершенно обычные. Включаю фонарик и его лучом обшариваю стену справа от входа в поисках включателя-выключателя. Погода не радует. Небо ещё с утра затянули серые тучи, закрывшие солнце и теперь плачущие мелким холодным дождём. Дует промозглый ветер. А я иду между маленькими старыми домиками и убеждаю себя в том, что мне не мерещатся за каждым углом человеческие фигуры, а в завываниях ветра – до ужаса знакомые голоса. Больше десяти лет назад я ушёл из этого посёлка… выселок. Ушёл и даже не оглянулся, несмотря на то, что здесь прошла моя молодость. Плохо стало потом. Но я мужественно перетерпел муки совести и всего остального и уже через месяц снова зажил по-человечески, если можно назвать человеческой жизнь практически без отдыха. Нет, я спал, иногда даже всю ночь, но сон редко приносил облегчение. Прошло несколько лет, прежде чем мне удалось избавиться от своих кошмаров. Почти удалось. Разумеется, в Приюте случалось не только плохое, но решение вернуться сюда стоило мне нескольких бессонных ночей и одного нервного срыва в самом начале, потому что, уходя, я поклялся себе, что постараюсь забыть это место. И, возможно, однажды мне бы это удалось, не предложи начальство подготовить территорию бывшего Приюта к въезду туда учеников новой школы-интерната. Я просто оказался не в то время не в том месте. Босс тут же вспомнил, где я набрался опыта работы с детьми. И вот я иду по улочкам, по которым проходил не раз, когда возвращался из Мира и привозил ребятам их заказы. Но никогда – никогда – на моей памяти здесь не было так тихо, никогда Приют не казался пустым. В дождь, в снег, в пору лагерей, ночью – никогда. В окнах домиков всегда горел свет, за стенами раздавались голоса и смех, из дверей то и дело кто-нибудь выходил и входил в другие. А сейчас нет ничего. Только дождь и ветер. Твержу себе, что так и должно быть, ведь из Приюта уехали все, кого удалось найти – живыми или… нет, язык не повернется назвать их мёртвыми. Мертвецы не дышат, у них не бьётся сердце. А те, кого мы увозили, погрузив носилки в три машины, больше походили на спящих. С той лишь разницей, что за десять лет ни один из них ни разу не проснулся, чтобы поесть или попить. Даже не пошевелился во сне. Я говорю в прошедшем времени, потому что неизвестно, где они сейчас. На момент отъезда их было ровно семнадцать – я сам считал, четыре года назад осталось пятеро, а в прошлом году ушёл последний. Не спрашивайте, куда они делись. Я сам не уверен. Не замечаю, как дохожу до своего домика. Когда-то его дверь была выкрашена в красный цвет, сейчас краска почти слезла, и если не знать, что здесь жил воспитатель, ни за что не догадаешься. Я был единственным из взрослых, кто согласился поселиться так близко к воспитанникам. По сути, Приют принадлежал именно им. Кого-то он принимал, кого-то отвергал, а кого-то делал своей частью, но та его, условно говоря, половина, что граничила с Миром, принадлежала старшим. Не знаю, может, пятьдесят или семьдесят лет назад было по-другому, но когда я пришёл сюда, дела обстояли именно так. Они собираются в стаи, выбирают атаманов, устанавливают Законы… а воспитателям остаётся только стоять в сторонке, прятаться на своей улочке при малейших признаках бури да время от времени отчитывать кого-нибудь из наименее влиятельных ребят… Оставалось…Достаю из кармана ключ, который с тех самых пор носил в кармане – не нашёл в себе сил выбросить или хотя бы спрятать – и вставляю его в замочную скважину, но повернуть не решаюсь. Слишком много сил и времени я потратил, борясь со своими видениями, привычками и искушением приехать в эту брошенную деревеньку. Не могу я так просто взять и отказаться от таких трудов. Идёт всё – дождь и время, – а я стою, не осмеливаясь открыть дверь дома, в котором прожил 12 лет. Но открыть нужно. Открыть, войти и снова сделать это место обитаемым. На самом деле мне просто страшно, хотя я не признаюсь в этом даже самому себе. Я боюсь, что сейчас войду в свой домик, дверь которого красил в красный цвет каждое лето, поставлю на пол спортивную сумку и лягу спать, а утром проснусь от яркого солнца прямо в глаза и пойду на маленькую кухню готовить себе завтрак – омлет или бутерброды. И всё будет как обычно. Даже голоса за окном. Потом, наверное, раздастся стук в дверь или окно, я открою, и Арши предупредит, что они пошли на речку – как всегда, не уточнив, кто именно, – вернутся к обеду. Я их отпущу и, наверное, даже не удивлюсь. С другой стороны, я очень хочу, чтобы так и было, а годы, проведённые в Мире, станут обычной парой-тройкой дней, которые я потратил, затариваясь «аленькими цветочками» и кое-чем для себя. Окончательно промокнув, я наконец решаюсь и поворачиваю ключ в замочной скважине. Толкаю дверь плечом. Она открывается, даже не скрипнув. Не знаю, чего я ждал, но встречают меня только темнота, тишина и вековой слой пыли. Никаких призраков, зловещих скрипов или теней. Вернее, теней много, но все они совершенно обычные. Включаю фонарик и его лучом обшариваю стену справа от входа в поисках включателя-выключателя. Он почти не виден под слоем пыли, но я знаю, где искать, поэтому скоро раздаётся щелчок, и прихожую озаряет на удивление яркий свет. Учитывая то состояние, в каком мы оставили посёлок, я не ожидал, что проводка всё ещё способна на что-то большее, чем пара щелчков выключателя. Однако Приют оказался таким же живучим, как и его воспитанники…По привычке бросаю сумку под вешалку, отчего в воздух поднимается облачко пыли. Нет, сейчас я спать определённо не лягу. Для начала надо разобраться с серым покрывалом на всех горизонтальных поверхностях. В распахнутое окно врывается лёгкий ветерок. В лучах солнца кружатся пылинки. На столе завывает старый транзистор. Мокрая тряпка оставляет за собой длинный след на пыльном полу. Солнце только поднялось, а я уже почти отмыл свой домик. По второму кругу – основную пылюку я смыл вчера вечером. Сейчас мне осталось отмыть пол в спальне и ящики в столе. С полом я справляюсь на удивление быстро. Теперь надо перетащить ящики в ванную. Выдвинув верхний, я натыкаюсь на фотографию, такую же пыльную, как и весь Приют после десяти лет покоя. Откуда она здесь? Я хоть и уходил в спешке, но ничего не оставлял. Протираю фотографию рукавом кофты и чуть не падаю. Нет, это точно не моё – я никогда бы не стал хранить нечто подобное. Лето. На детской площадке Приюта обосновалась группа детей. Девочка в тёмных очках и восемь мальчишек. Все примерно одного возраста – восемь-девять лет, может десять. Конечно, я знаю всех этих ребят. Это третий домик или, как их прозвали воспитатели, Свора. Девочка в очках, сидящая по-турецки, – их атаман. Её звали Арши. Рядом, положив одну руку ей на плечо, пристроился мальчик с ожогом на лице – Хромой. Сзади сидит Гоблин. Его видно не полностью – только лохматую голову, которую он устроил между Арши и Хромым, да руку с какой-то бутылочкой, полной грязно-бурой жидкости. Ну и рожки, которые он поставил атаману. Ещё дальше, на качелях, примостились братья-близнецы – Бесы. На головах капюшоны, руки в карманах. Вертушку облюбовали почерневший от солнца Дворняга дворовый пёс Бас. Горку занял Паук. На переднем плане разлеглись Картёжник и Хан. Притворились, будто играют в карты. Свора – первый на моей памяти домик, в котором мальчики и девочка жили вместе. Потом стали перемешиваться и остальные, но началось всё именно со Своры. Постепенно сформировались ещё 4 стаи: Рота (строжайшая дисциплина плюс чинопочитание), Балаган (стремление выделяться всегда и везде, и неважно, каким способом), Подполье (пришёл, взял всё, что плохо лежит, ушёл), Чтецы (всюду с книгой, но ведь и это неплохое оружие, правда?). Свора потихоньку развалилась – Хан стал атаманом Балагана, Бесы – Подполья, в третью пришли новые ребята, завязалась маленькая война с Ротой (вернее, с их командиром, Батыем, который хотел занять место Арши и установить свою диктатуру во всём Приюте). Под моей опекой находились третий домик и четвёртый – Свора и Подполье. И обе эти стаи были уникальны. Вообще-то, так можно сказать и про остальные, но про них я знаю сравнительно немного. Свора была, во-первых, самой дружной, во-вторых, самой малочисленной (девять человек вместо положенных десяти-двенадцати), в-третьих, неуправляемой. Совершенно. Воспитатель, занимавшийся ими до меня, спешно покинул Приют при первой же возможности, на прощание посоветовав мне «запастись успокоительным». Да, на первых порах было сложно, но потом я понял, что Сворников невозможно контролировать – с ними можно только договориться. Возможно, у меня всё равно ничего бы не вышло, если бы Арши не решила мне помочь. Свора видела, как их атаман относится к новому воспитателю – как к старшему и безусловно имеющему некоторые… права, и старалась брать пример. До того, как стать их воспитателем, я уже какое-то время работал в Приюте, но относились ко мне иначе и не то чтобы лучше. Я не пытался перевоспитывать Сворников, читать нотации о том, «как должны вести себя хорошие дети» или что-то ещё. Просто однажды, после особо неприятного инцидента, я очень доходчиво объяснил им, как важно научиться вовремя делать ноги. Ведь, по сути, можно всё. Главное – не оставлять следов и не попадаться. Помниться, я ещё дал им несколько советов по этому поводу. Разумеется, мелкие и не очень кражи и хулиганство после того разговора не прекратились, но ловить ребят стали гораздо реже. Потом, когда Сворники разбежались, появилось Подполье с Бесами во главе. Близнецы всегда были лучшими ворами в Приюте. Они первыми (не считая Арши) научились взламывать самые сложные замки и находить самые секретные тайники, забирать всё, что плохо лежит и уходить, не оставляя за собой следов. Даже тот, кого обворовали, замечал пропажу только через несколько дней. Неудивительно, что стая, собравшаяся вокруг Чертей, стала стаей воров. Правда, воровали они не часто, а если и воровали, то не всем Подпольем в десять человек, а маленькими группами по двое-трое. Но своё название стая получила из-за умения братьев стряпать разные зелья, способные отправить тебя на другой конец сознания – в Лабиринт или Лес. Туда можно Уйти и без вспомогательных средств, но большинство Путешественников начинают свой Путь именно с похода в ванную Подполья. Не знаю, из чего смешивали эти зелья, но меня один раз так забросило, что я провёл в Лабиринте почти год и, наверное, там бы и остался, не найди меня Арши. А в Приюте прошло всего несколько дней. Также Путешественники-Подпольщики (коих было не в пример больше, чем в других группах) обладали удивительной способностью толкнуть на Рынке любую безделушку из Лабиринта по цене народной реликвии. В прихожей хлопает дверь. Я бы, наверное, не придал этому особого значения и списал на сквозняк, если бы тут же не раздался негромкий смех. Настолько знакомый, что у меня по коже пробегает противный холодок. На мгновение мне кажется, что девочка на фотографии у меня в руках усмехается. Озорно, как перед очередной шалостью. Но лишь на мгновение, а потом картинка приобретает свой обычный вид. Вот, что значит надышаться пылью! Пора выбираться на свежий воздух. Но когда я выхожу из спальни, на входной двери меня встречает бумажка, прилепленная на скотч. Дбрпжлвтьдмй, Crbr! – приветствуют меня черные буквы на белом листке. Первая мысль, мелькнувшая у меня в голове это: они знают. Только потом я вспоминаю, что «они» покинули этот мир десять лет назад. Почти половина воспитанников – двадцать восемь человек – просто взяли и исчезли. Разом. Осталось лишь несколько человек, но они никому ничего не сказали. Некоторые ничего и не знали, но остальные просто помалкивали. Потому что не может быть такого, чтобы, например, Серый не знал, куда делась Арши. Честно говоря, я удивлён, что он остался. Потом директор распорядился «разобрать Приют по камушку, но найти этих молокососов». Из «молокососов» нашли только семнадцать человек-куколок, что неудивительно, а я невольно стал одним из тех, кто знал, где искать, но молчал. Я догадывался, куда ушли ещё почти тридцать подростков, но не спешил делиться догадками с директором и другими воспитателями. А смысл? Если кто-то из них и знал о существовании Лабиринта, то верили в это, как в сказку о Колобке. За время, проведённое в Мире, я и сам списал свой «поход» и все истории, рассказываемые ребятами, на воспалённое воображение. Сейчас я в этом не так уверен – даже если мы не ходили по Лабиринту, то что-то в Приюте определённо есть. Хотя бы атмосфера места, видевшего десятки смертей. А иначе какого чёрта я снова схожу с ума? Какого чёрта я вижу приветствие, зашифрованное по старой традиции? И ладно, если бы оно было вчера, когда я пришёл, так нет же! Оно появилось позже, возможно, за несколько минут до моего выхода. Не сомневаюсь, надпись обращена ко мне, потому что Цербер в Приюте был только один, но о своей кличке я больше нигде не распространялся, так что… Нет, на хулиганов это не спишешь – из обитаемых мест здесь только деревня, до которой топать и топать, и та давно заброшена. Какой-то чёрт дёргает меня оторвать записку от двери. Сразу выясняется, что на обратной стороне бумажки есть продолжение, написанное без шифра: «Если не спросить, никогда не узнаешь. Если знаешь, нужно лишь спросить». У меня из груди вырывается нервный смешок, который сразу становится смехом сумасшедшего. Я знаю эту игру! Она стара, как мир, во всяком случае, в Приюте в неё играли задолго до моего появления. Правила донельзя просты: после получения приглашения ты задаёшь вопрос и по подсказкам, как пазл, собираешь ответ. Если ты всё делаешь правильно, то в конце концов получаешь вполне вразумительный ответ на заданный тобой вопрос и возможность задать ещё один. Но ещё ни разу – ни разу! – в игру не приглашали воспитателей. А у меня в руках ни что иное, как приглашение в игру. Чаще всего эти приглашения выписывали Проводники, а их было не так много. Нетрудно догадаться, кто пригласил меня. Каждый Проводник, насколько я знаю, по-своему сокращал эту фразу. Кот писал «Не спросишь – не узнаешь», Левый Бес – «Иногда нужно лишь спросить» и т. д. И только один из Проводников никогда ничего не сокращал. Арши. Да и почерк её. Но чтобы вступить в игру, нужно знать все правила, а в моих знаниях есть… один маленький пробел. Я не знаю, как задавать первый вопрос. Да и играть с мёртвыми мне, мягко говоря, не хочется. Что бы ни случилось здесь тогда, я всё-таки склонен верить версии директора:– Это было массовое самоубийство, дорогой Цербер, и ничего более. Просто детишки настолько боялись выпуска, что решили, что выйдут отсюда только вперёд ногами. Неважно, что «вперёд ногами» вынесли от силы половину. Мало ли в Приюте мест, где можно спрятаться, прежде чем что-нибудь с собой делать! Но, чёрт возьми! Тогда я вообще не понимаю, что тут происходит! Какого чёрта я получаю уже третье послание от мёртвых воспитанников?

СерыйВ столовой грустно, душно и обречённо. Все уставились в свои тарелки и клюют носами, изо всех сил стараясь дотерпеть до спальни. Даже за столом второй непривычно тихо, словно там сидят и ковыряются в тарелках не самые живые ребята Приюта, а манекены в ярких нарядах. Первая группа старается вести себя как обычно, потому что командир ещё утром наорал на них. Его коронное «Какой же вы личный состав Хозяина?! Вы кучка слабаков!» слышали, наверное, во всём Приюте. На Роту это подействовало, хотя Хозяином его называют только в Казарме, а для всех остальных он Батый. Стол четвёртой почти пуст – добрая половина группы или сидит во дворе или на речке или плавится в спальне. Зато пятая пришла в столовую полным составом. И как обычно с книжками. За нашим столом тоже слишком тихо. Кот пытается разрядить обстановку, но его оптимизм спрятался как можно глубже в своего хозяина, спасаясь от четырёхдневной жары. Лучше всего отношение к такой погоде видно по Арши: она выглядит, как пластилин, который все эти дни пролежал на самом солнцепёке. Я чувствую себя примерно так же. Эльф спрятался от мира за огромными солнцезащитными очками и механически собирает бутерброды. Лучше всех, похоже, Вору – он не дотерпел до спальни и сейчас мирно посапывает, уткнувшись лбом в край стола. Бегун с завистью смотрит на товарища, но молчит, зная особенность Вора – как бы крепко он не спал, стоит сказать про него какую-нибудь гадость или просто упомянуть в разговоре его кличку, и Вор проснётся. А если он проснётся, да ещё и поливаемый грязью, «поливателю» мало не покажется. За нашим столом не хватает только одного. Но затаскивать Ворона в такую жарень в помещение бесполезно. Особенно, если он засел на любимом дереве. Уже четвёртый день Приют не отпускает жара в тридцать с копейками градусов. Ни ветерка, ни дождика, совершенно чистое небо и духота. Мы уже всё перепробовали – ничего не помогает. Во дворе ещё жарче, чем в домиках, до речки нужно ещё дойти, а постоянно торчать в спальнях скучно. Помогает только холодный душ, но не будешь же ты стоять под ледяной водой четыре дня напролёт! В своём Логове мы завесили окна покрывалами. Не столько ради спасения от жары, сколько от желания хоть что-нибудь сделать. Не знаю, правда ли домике стало немного прохладнее или мне просто кажется, но теперь там, по крайней мере, можно спать и не бояться захлебнуться собственным потом. Когда Эльф состряпал столько бутербродов, сколько всей Своре хватит на неделю, я наковырялся в своём супе, а Бегун насмотрелся на спящего Вора, Арши решает, что с неё хватит и выходит из столовой. Неожиданно бодрым шагом, надо сказать. Мы воспринимаем это, как сигнал. Эльф прячет контейнер с бутербродами в рюкзак Кота (тот почему-то не протестует) и расталкивает Вора. Глядя на лицо проснувшегося, Бегун еле успевает замаскировать злорадный смех под кашель, потому что Вор даже находясь при смерти, сможет забрать с собой пару-тройку человек. Наконец, удивительно стройной колонной мы выползаем из столовой и ползём в сторону Логова, по пути теряя Бегуна. В спальне нас ждут Ворон и Арши, затеявшие партию в шахматы. Оба, судя по полотенцам, только из душа. Ворон переставляет свои фигурки перевязанными пальцами. На нём вообще почти нет мест, не залепленных пластырем, а те, до которых белые полоски не добрались, заняты синяками или мелкими ссадинами. Зато Арши выглядит немного свежее, чем пару минут назад. С её волос уже натекла маленькая лужица, а шорты и футболка сменились моей футболкой. Когда успела?На нас игроки не обращают ни малейшего внимания. Даже голов не поднимают. Я понимаю, что сложная партия в самом разгаре и молча обхожу шахматистов. Но оскорблённый наглостью товарищей Кот останавливается в дверях, всем своим видом показывая глубокую обиду. – Здравствуйте, друзья мои! – ядовито говорит он, прожигая взглядом Арши и Ворона. Арши поднимает указательный палец, довольно вежливо прося Кота помолчать. Но если бы его можно было так просто заткнуть, Кот не был бы Котом! Он надувается, как индюк, снимает с плеча рюкзак и бросает его на шахматную доску. Сумка обрушивается на шахматы с неожиданным грохотом, словно её бросили на замок из домино. Повисает напряжённая тишина. Арши медленно поворачивает на Кота голову. Похоже, партия была действительно сложной, и она всерьёз собиралась выиграть. Охотничья поза Арши очень красноречиво расписывает всё то, что она хочет сделать с Котом. Все уже затаили дыхание, но девушка только вздыхает и спихивает рюкзак с доски:– Вот с таким треском и рушатся надежды. И они с Вороном начинают собирать фигурки. При этом Ворон придирчиво осматривает каждую и постоянно приговаривает: «Если хоть одну сломал…». Многие уже не первый год пытаются обыграть Ворона в шахматы, но безуспешно. Человек немного не вышел внешностью, зато природа одарила его некоторыми талантами. Поговаривают даже, будто шахматы у него зачарованные, а за флейтой он ходил к Кукловоду. Врут, конечно. Кукловод бы ему ничего не дал. Кот, очень довольный собой, поднимает рюкзак, забирается на свою кровать и начинает его разбирать. Зачем – непонятно. Потом всё равно опять соберёт. Арши отдаёт Ворону шахматную доску с закрытыми в ней фигурками и идёт в ванную. Ворон обиженно косится на Кота. «Твоё счастье, они целы». Я замечаю, что в комнате как-то тихо. Эльф с Вором что-то обсуждают на кровати Эльфа, Кот перечисляет всё, что достаёт из рюкзака, но чего-то не хватает. С кровати Кота летит вниз какая-то коробочка. Видимо, предполагалось, что её поймают, но никто не ловит, и коробочка со стуком падает на пол. Эльф высовывается посмотреть, что это. Судя по его стону, что-то важное. Кот отвлекается от рюкзака и свешивается вниз:– Не поймал, что ли?Эльф поднимает контейнер с бутербродами:– Странно, правда? С моими-то трёхметровыми руками. Но Кот уже скрылся на кровати и снова что-то бормочет. Арши выходит из ванной, снова переодевшись в шорты и футболку. Залазит на свою кровать и оттуда заявляет:– Ещё один такой день, и я ищу себе холодильник. По приглушённому голосу понятно, что она уткнулась лицом в подушку. Кот посмеивается, укладывая вещи обратно в рюкзак:– Половина четвёртой уже там. И вдруг поднимает голову и обводит взглядом каждого, до кого этот взгляд может достать. Фейерверк в огромных глазах подсказывает, что Кот что-то придумал. Эту перемену чувствуют все. Я давлюсь бутербродом, который Эльф дал мне пару секунд назад. Арши поднимается на локтях. Эльф опять высовывается из-под кровати. Вор вылезает полностью и заодно хлопает меня по спине. Все смотрят на Кота с опаской и откровенным недоверием. Мы все дружим не первый год и прекрасно знаем, что если в его глазах начинается фейерверк, это тараканы в голове Кота празднуют появление очередной «блестящей идеи». Кот делает вид, будто не замечает наших вытянувшихся физиономий, и радостно хлопает в ладоши:– Друзья! У меня появилась блестящая идея! Чем ждать дождь, давайте лучше сами его устроим!Эльф, видимо, поняв, что ничего грандиозного и опасного для здоровья не намечается, снова исчезает под кроватью Вора и затаскивает за собой друга. Я тоже успокаиваюсь и ложусь обратно на подушку. Но Арши, похоже, уловила что-то в голосе Кота. Она открывает рот, чтобы задать вопрос, но тут же закрывает его. И странно улыбается. Никто не успевает среагировать, а девушка уже соскочила с кровати, чуть не прихватив с собой мою голову, и вылетела из комнаты. – Куда это она? – спрашивает Вор, ни к кому конкретно не обращаясь. – Видимо, за дождём, – отвечает Эльф, ловко тасуя карты. – Поспишь с вами, – бурчит Ворон со своей кровати и переворачивается на другой бок. Кот хихикает:– А ты думал, в сказку попал? Готовьте вёдра и бутылки, друзья мои, да запасайтесь полотенцами! Скоро нас ждёт настоящий ливень. – Какой ливень, Кот? – спрашивает из небольшой прихожей Бегун. Спрашивает таким тоном, каким обычно разговаривают с умалишёнными. Кот опять начинает светиться, как новая лампочка:– А ты, прелесть моя, чем слоняться по пустым коридорам, посидел бы в спальне, нас бы послушал. Тогда, глядишь, вашему покорному слуге не пришлось бы рассказывать всё во второй раз. Иди, ищи бутылку побольше, а то скоро все расхватают. Вместо этого Бегун валится на общую кровать (которую мы несколько лет назад сдвинули из четырёх пустующих) и требует объяснить, «что здесь происходит и почему он узнаёт об этом последним». – А ты с Арши разве не столкнулся? – снова подаёт слабые признаки жизни Ворон. – Столкнулся, – отвечает Бегун. – Она как раз неслась в сторону Подполья. И тоже отправила меня за бутылкой. Вор одним движением забирается на свою кровать и начинает простукивать стену. Я тоже решаю взяться за дело и обзавестись ёмкостью до того, как начнётся «ливень». Негоже появляться перед тяжеловооружёнными Подпольщиками с железной кружкой в руках. Особенно, если есть на примете одно местечко. Выхожу из душной спальни в ещё более душную прихожую и через люк в полу спускаюсь в подвал, а из него выхожу в сеть подземных коридоров. По пути столкнувшись с двумя Подпольщиками и Балаганщиком Хрипуном, я добираюсь до нужной каморки на первом этаже. Если не ошибаюсь, когда-то эта комнатка была чьим-то тайником, но Подпольщики (а иногда и мы) наведывались сюда так часто, что скоро тайник перестал быть тайником, превратился в общедоступное хранилище. Аккуратно – не портить же своё – поковырявшись в замке отмычкой, я открываю дверь. Стоит тусклому свету коридорных ламп разрезать темноту маленького помещения, как оттуда вырывается нечто серое, бесформенное и почти не видимое, но вполне ощутимое. Похоже, сегодня повеселятся не только живые. Беру из общей кучи вещей несколько пластиковых бутылок и так же аккуратно закрываю дверь на замок.

В спальне снимаю футболку и готовлю полотенце и сухие шорты, чтобы потом не бегать и не затапливать комнату, когда всё закончится. А закончится всё не раньше, чем к вечеру. А может, и позже, если присоединятся воспитатели. И вот мы готовы. Укрытия из ящиков построены, боевые позиции заняты, оружие нацелено на противника. Быстро осматриваю поле предстоящего боя. Пёстрые причёски Балаганщиков здесь. Непривычно видеть вторую без побрякушек и сумасшедших нарядов, но в бою это будет им только мешать. Тяжёлая артиллерия Подполья тоже на месте. Большие и не очень бутыли, кастрюли, бочка и непонятно куда прикреплённый шланг. Остальные на их фоне выглядят, как мошки перед шмелём. У ребят пятой в руках сложные конструкции. Не знаю, как они успели всё это собрать, но серьёзная конкуренция Подпольщикам обеспечена. Из наших лучше всего вооружился Кот. Он где-то откопал водяной пистолет. Или нет – водяную пушку. Я почти уверен, что она – целиком его детище, но никогда раньше я это чудовище не видел. Остальная Свора, включая Арши – чему я несказанно удивляюсь – вооружилась, чем пришлось. Я не исключение. От Балагана мы отличаемся только меньшим количеством. Пару мгновений над двором висит тишина, затишье перед бурей. Кто-то присматривается к противникам, кто-то дорабатывает своё оружие и укрытие, кто-то просто мается от жары и безделья. Зато потом начинается. Брызги, крики, смех и преувеличено громкие стоны заполняют двор Приюта, как по команде. Я высовываюсь из-за своего ящика и отпускаю шар, наполненный больше воздухом, чем водой. Отпускаю и даже не смотрю, куда он летит. Снимаю обрывок пакета с ближайшей булки и обливаю первого, кто попадается. Это оказывается Проныра из четвёртой. Вооружённый средних размеров котелком и хорошей бутылью. Почти не глядя на меня, он резко дёргает котелком в сторону моего укрытия. Я прячусь, но меня всё равно окатывает прохладной водой, и жара с визгом разжимает свои лапы. Визжащий голос, оказывается, принадлежит Коту, наполняющему свою пушку из шланга Подпольщиков:– В атаку!Он затыкает чем-то отверстие, через которое наливал воду, и начинает стрелять, не разбирая целей. Порядочная часть его выстрелов поражает объекты вроде горки и качелей, но когда обстрел на время прекращается, я замечаю, что стал намного мокрее. Представляю, как досталось тем, кто оказался слишком близко к Коту, если струи его пушки достали до другого конца двора!– Серый! – окликают меня, и я по глупости оборачиваюсь. Мне в лицо ударяет целлофановый пакет. Вернее, попадает он в вовремя подставленную ладонь, но целился Лис именно в лицо. Я не намерен оставлять такую наглость не ******* и отвечаю ему «выстрелом» из бутылки. Стоит Лис совсем рядом, поэтому по ощущениям наши удары равны. И тут же нас обоих и много кого ещё обдаёт горячей струёй из шланга. Трое Подпольщиков во главе с Мёдом, прикрываясь щитами из досок, ворочают тяжёлую змею и поливают из неё всех подряд. Управляй шлангом кто-то один, он бы не извивался, как дождевой червяк, но одному такого червяка не поднять, так что если у Подпольщиков и была какая-то цель, то намочили они не только её. – Мочи всех подряд! – кричит кто-то из девчонок и над моей головой пролетает такой же шарик, какой я запустил пару минут назад. Судя по звуку, он попадает в горку, но намокли действительно все. Краем глаза я замечаю чей-то очень коротко стриженый затылок и успеваю только удивиться – Рота! – прежде чем меня окатывают из бочки. Воды в ней было немного, но облили меня с головы до ног и, похоже, целенаправленно. Мимо проносится Арши, и на ходу брызгает в меня из, видимо, трофейной конструкции Чтецов. Брызгает и бежит дальше, и скоро я теряю её из виду, поэтому лью из бутылки наугад. Но попадаю в кого-то за горкой. Этот – вернее, эта, судя по пёстрому купальнику – кто-то отвечает мне выстрелом из водяного пистолета. Но попадает в деревянный щит, совершенно неожиданно закрывший меня от обстрела. Эльф не дожидается, пока противник отойдёт от потрясения, и швыряет «бомбочку». Она разбивается о горку, но невидимый стрелок ради приличия вскрикивает, как будто её действительно задело. К слову, не так давно Балаганщицы дружно решили, что больше не хотят делить домик с парнями, и уломали своего Попугая разрешить им перебраться в отдельный. К моменту переезда их было всего пятеро, но теперь в шестую стягиваются девушки из других стай, так что совсем скоро в Приюте появится новая группа, состоящая исключительно из представительниц прекрасного пола. И обитать она будет целиком на своей половине Приюта, где раньше жили младшие, и как можно меньше контактировть с нашей. Из не переехавших девушек остались только наша Арши и Кухарка из Подполья. Мы их бережём, как можем, хотя, видит бог, девчонок и раньше никто не гнобил.

Не знаю, с чего Эльф решил присоединиться ко мне, но весь остаток вечера мы по возможности прикрываем друг друга: его щит из дна ящика и мои бутылки с водой. Но всё это нас не спасает, когда приходят воспитатели. Не все, разумеется, а только самые резвые и безбашенные. Цербер и Попугай. Они вливаются в игру, уложив на бок огромный чан с, как тут же выясняется, прохладной водой. Не знаю, как они втащили такую махину на крышу домика Попугая и где в такую погоду взяли прохладную воду. Мы встречаем новых игроков громкими радостными криками и свистом. И в то же время во дворе появляется нечто, напоминающее боевой строй. В первой линии стоят обладатели всего дальнобойного, в том числе Кот со своей пушкой. Вторая линия – ребята со щитами. Таких не много, но ради случая доламываются оставшиеся ящики, и щитоносцев становится значительно больше. Стрелки и щитовики стоят в шахматном порядке, чтобы пистолеты могли отойти под прикрытие щитов. Третья линия – все, кто остался: бутылки, шарики, пакеты и «бомбочки». Но есть и ещё одна группа друзей-товарищей. Мы. Две Своры почти полным составом. Арши, я, Эльф, Вор, Ворон, Бегун, Лис, Мёд. Мы засели по обе стороны от крыльца, под прикрытием щита Эльфа с одной стороны, и щита Ворона – с другой. Вооружённые для ближнего и дальнего боя: конструкция Чтецов, три воздушно-водяных шарика и целый полк бутылок. И вот Попугай и Цербер спускаются с крыши во двор. В резиновых шлёпанцах на босу ногу, шортах и футболках, с водяными пистолетами. Сухими воспитатели остаются ровно до тех пор, пока не выходят из дверного проёма. А потом Арши пускает в ход своего монстрика. Я почти уверен, что и Цербер, и Попугай прекрасно знают о ребятах по другую сторону крыльца. Но, тем не менее, оба открывают огонь по нашей половине. По ним тут же бьют разом из четырёх бутылок…Ближе к ночи небо таки расщедрилось и подарило нам не просто дождь, а настоящую грозу, с громом и молнией. Ливануло, вообще-то, раньше, но заметили мы это далеко не сразу – и то благодаря яркой, как свет прожектора, молнии. А когда заметили, то о «переждать под крышей» никто и не заикался. Мы носились по двору-болоту и орали, как ошалелые. Воспитатели стояли в сторонке, но тоже под небом, и – я не присматривался, – кажется, о чём-то разговаривали. С обоих текли маленькие речки. Потом, правда, Цербер нас всё-таки загнал, но видно было, что мог бы оставить беситься хоть до утра. Загнал и сказал, что раз уж мы так бессовестно прогуляли ужин, то воспитатели – так и быть – принесут в столовую чего-нибудь лёгонького. Позже, уже в спальне, выяснилось, что у Вора поднялась температура, а моя нога решила устроить мне весёлую ночку, так что пока Кот, Ворон и Бегун дежурили в столовой в ожидании «лёгонького», Эльф и Арши заботились о нас, бедных больных. Вора обтерли одной из спиртовых настоек Кота и дали тёплый чай, а мне на ногу сделали компресс с использованием другой смеси из тех же запасов. На компрессе возвращается Кот и, увидев такое обращение с содержимым его тайника, хватается за сердце. Но узнав про болезнь Вора, мгновенно возвращается к жизни, объявляет:– Лечиться, так лечиться! – и извлекает невесть откуда здоровую бутылку с какой-то мутью собственного производства. Остаток ночи не спит никто. Тени прошлогоСтаренький автобус с обшарпанной обивкой сидений, синими занавесками и десятком малолетних пассажиров полз по городу со скоростью бредущей лошади. Полз уже часа полтора – не меньше. Пассажиры занимались кто чем. Кто-то слушал музыку, кто-то пытался читать, кто-то всю дорогу проверял и перекладывал содержимое своих сумок. Никто не разговаривал и даже не пытался завязать разговор с сидящими рядом. Все знали, что общение не продлится долго. В дальнем углу салона, в гордом одиночестве, сидел мальчик. Чёрные волосы растрёпаны, серые глаза задумчиво смотрят в окно, в ногах стоит небольшая спортивная сумка. Никто не знал, о чём он думает, но ожог на лице отбивал всякое желание спрашивать. Мальчик не помнил ни своего имени, ни своих родителей, ни своей жизни до определённого момента. Ужасного момента, полного криков, жара и боли. Потом он проснулся, опутанный проводами, в отделении интенсивной терапии. А что было до этого? Что будет после? Он не знал. Знал только, что там, куда его везут, у него начнётся новая жизнь. Где это «там»? Какой будет эта новая жизнь? В больнице ему сказали, что «там» это место для таких же детей, как он, но в подробности вдаваться не стали. Автобус остановился перед забором, отгораживающим от остального мира несколько маленьких домиков. – Номер тридцать седьмой, – объявил водитель из своей кабинки и открыл двери автобуса. – На выход. Мальчик встал, закинул сумку на плечо и вышел в дождь. Как только он сделал шаг в направлении забора, автобус закрыл двери и сорвался с места с неожиданной скоростью. Путь назад был закрыт. Мальчик медленно пошёл к забору. Его что, решили просто выбросить на улицу? За что? Остальных высаживали перед какими-нибудь домами вполне приличного вида, так чем же он хуже? Почему его высадили в лесу? Хотя судя по виду домиков, за забором кто-то жил. Чтобы как-то оттянуть момент, когда придётся войти, мальчик пошёл вдоль забора. Не нравилось ему это место. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулся лес. Со стороны поселения за забором не доносилось ни единого детского голоса. Завернув за угол и пройдя ещё немного, мальчик оказался перед воротами. Такие, даже при желании, будет почти невозможно высадить, а амбарный замок с внутренней стороны – сбить. – Ты к нам? – окликнул мальчика голос с другой стороны забора. Мальчик посмотрел туда.. К нему шёл мужчина. В чёрных брюках, пиджаке и белой рубашке. Одежда ещё не успела намокнуть от мелкого, но мерзкого дождя, из-за которого на расстоянии десяти метров уже ничего не было видно. Мальчик опустил глаза:– Да. Ему почему-то казалось, что жить в подобном месте, значит быть слабым. Мужчина улыбнулся:– Как это я умудрился проглядеть автобус? Пойдём. Он подошёл к воротам, извлёк из кармана брюк связку ключей, вставил один из них в замочную скважину замка и с видимым усилием трижды провернул. Мальчик толкнул калитку, и она с противным скрипом открылась. Вошёл и с усиливающимся чувством паники смотрел, как мужчина закрывает калитку на замок. Паника тут же прошла, но её сменило другое неприятное ощущение. Ощущение того, что он заперт в совершенно незнакомом месте и не сможет сбежать в случае чего. Мужчина привёл его к домику с оранжевой дверью, на которой висела железная табличка «Директор», и постучал. Изнутри донёсся сварливый голос:– Какого чёрта там принесло?Мужчина приоткрыл дверь:– Не чёрта, а Цербера. Новенького привезли, можно?– Как будто тебя интересует моё мнение, – ответил голос. – Заходите. Цербер открыл дверь шире и пропустил мальчика. Потом зашёл сам. Уже по прихожей было видно, что хозяин домика не живёт здесь постоянно. Под вешалкой стоял не разобранный чемодан, а качество ремонта оставляло желать лучшего. Цербер повёл мальчика в соседнюю комнату, наверное, кабинет. Когда-то он, должно быть, задумывался как уютное помещение, располагающие к дружеской беседе. Но обивка мягких кресел обветшала и покрылась многочисленными пятнами, которые никто не потрудился вывести, ковёр стал похож, скорее, на пушистую тряпку, а обои приобрели совершенно непонятный цвет, располагающий к чему угодно, но только не к дружеской беседе. Да и сам директор, сидящий за столом напротив двери, не был похож на добродушного дядечку, который встретит тебя чашечкой травяного чая, а проводит добрым советом. Сравнить его можно было, разве что, с чучелом медведя, стоящим в углу кабинета такого дядечки. За разглядыванием комнаты мальчик пропустил, о чём говорили директор и Цербер. Спохватился он, только когда они замолчали и посмотрели на него. Директор попросил его назвать своё имя. Похоже, не в первый раз. – Не помню, – честно признался мальчик. – Я ничего о себе не помню. Лицо директора вспыхнуло:– И как прикажешь нам заводить твоё личное дело?От его взгляда и тона мальчику стало совсем неуютно. Он и так чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке, а сейчас стало ещё хуже. Он робко пожал плечами и опустил глаза. Директор стукнул кулаком по столу так, что мальчик вздрогнул, и обратил взгляд очей своих на Цербера:– Что за народ пошёл, а?Цербер покровительственно положил руку мальчику на плечо:– Он-то здесь причём? Придумаем что-нибудь. – Вот иди и придумывай. Созреешь – милости просим. Выйдя из домика директора, мальчик задал вопрос, вертевшийся на языке последние несколько дней:– Что мне теперь делать?Цербер наклонился и посмотрел ему в глаза. – Что-нибудь придумаем, – повторил он. – Сейчас нужно определить тебя в спальню. Его поселили в домик с номером 18, к десяти таким же мальчишкам, одна половина из которых собралась «под крылом» Боксёра и гоняла по Приюту всех, кого не лень, а вторая половина старалась ночевать где угодно, но только не в своей спальне. Боксёр был «самым» во многих отношениях: самый старший, самый высокий, самый сильный. Все проблемы он решал только одним способом – дракой. Его «Фантастическая четвёрка» с самого первого дня своего существования здорово портила жизнь нескольким оставшимся в Приюте взрослым. Картёжник не выпускал из рук игральные карты. Он умел показывать с ними разные фокусы, раскладывать пасьянсы, гадать, а уж если ему попадался достойный соперник для игры… Так же хорошо как в карты, он играл только на непонятном инструменте собственного изготовления, который гордо называл лютней.

«Достойным соперником» Картёжника был Хан. Азиатский разрез глаз и не сходящий круглый год загар он дополнял яркой одеждой и всевозможными украшениями. От верёвочных браслетов, покупаемых у кого-то из девчонок, до ярких колец с «драгоценными» камнями. Мусорщик собирал очень странную коллекцию – её элементы не имели друг с другом ничего общего, кроме брезгливого прозвища «хлам». Фантики от конфет, цветные коробочки, яркие ленточки и всё остальное пряталось в большом рюкзаке под кроватью Мусорщика. Ползун был совершенно здоров – во всяком случае, физически, но видел мир снизу вверх. На вопросы он отвечал, что так ему «больше нравится». Все пятеро дни напролёт рыскали по Приюту и доступным окрестностям в поисках не ждущих беды товарищей, бездомных животных и прочих беззащитных существ. А когда находили, то не оставляли жертву в покое до тех пор, пока не загоняли её на просторы Лазарета или под защиту Цербера, единственного «летнего» воспитателя. Один из «Четвёрки» видел, как привезли новичка и как его вели от ворот к директору. Не утаилась от его глаз и лёгкая хромота приехавшего, поэтому первым, что сказал Боксёр новенькому, было:– Ты быстро бегаешь?Выяснилось, что бегун из новичка не очень, а драчун – и того хуже. К тому же после забега с препятствиями у мальчика совсем разболелась нога, и даже ходить он стал еле-еле, ежеминутно останавливаясь передохнуть, так что неудивительно, что, в конце концов, его всё-таки отлупили. И дали до слёз обидную кличку – Хромой. После очередной драки он вышел на игровую площадку, к разноцветной стене Лазарета. Нога болела, губу саднило, под глазом наливался синяк. Вот что бывает, когда заступаешься за дворовую собаку, которую Боксёр и его ребята решили побить палками. Хромой улыбнулся уголком рта – зато животное осталось живо и относительно здорово. Он сидел на качелях и сражался с собственной памятью за очередную секунду своего прошлого. Проигрывал и снова шёл в наступление. Но не отступал и уж тем более не сдавался. Иногда Хромому удавалось отвоевать ничтожно маленький кусочек пазла, но почти всегда этот кусочек не имел смысла, если рядом не стояли другие. А чтобы получить их, нужно было снова вызывать на бой свою невыносимо упрямую память. И снова проигрывать, потому что она никогда ничего не отдавала с первого раза. Сегодня Хромой был не в форме, поэтому всё, чего он добился за последние полчаса – это головная боль, которая с каждой минутой сильнее сжимала виски своими железными щипцами. Если отвлечься, боль обидится и уйдёт… Но на что можно отвлечься, сидя в пустом дворе?– Что за шизофреник тебя стриг? – спросил девчачий голос. Хромой вздрогнул от неожиданности и обернулся. На горке, у него за спиной, сидела девочка его возраста. Солнечные очки, футболка с чужого плеча, длинные шорты, босые ноги. И проседь в чёрных, собранных в длинную косу, волосах. Девочка сидела, положив руки на перила, голову – на руки, а ноги просунув между железными прутьями. И, кажется, смотрела на Хромого, хотя из-за очков не было видно. Мальчик провёл рукой по волосам:– Так плохо?Глядя на себя в зеркало, он как-то не обращал внимания на свою причёску – больше смотрел на ожог на лице. Оказалось, что в больнице его постригли действительно не важно – волосы были разной длины, кое-где пальцы встречались с кожей. – Не обижайся, – сказала девочка – но я бы и с закрытыми глазами так не сделала. Она съехала с горки и подошла к Хромому. Села на качели рядом. Сбоку было видно, что сейчас она смотрит на разноцветную стену. И улыбается. Тепло, как от хороших воспоминаний. – Как тебя зовут? – спросил Хромой. Улыбка девочки изменилась. Мальчику показалось, что его вопрос – пришедший откуда-то из прошлой жизни – развеселил её. – Меня редко куда-то зовут. Обычно я прихожу сама. Хромой понял намёк:– А какая у тебя кличка?Девочка удовлетворённо кивнула, всё ещё не глядя на него:– Арши. – А я Хромой. Свою кличку он всё ещё произносил так же неохотно, как в первый раз. Лучше бы его обозвали безногим. Тогда было бы хотя бы видно, что его увечье преувеличено. Но Арши, похоже, привыкла произносить прозвища и похуже, и её от этого не коробило. – Я знаю. – Откуда? – удивился мальчик. Арши усмехнулась и скосила на него глаза:– А я ведьма. Летаю на метле, вожу дружбу с бесами, насылаю проклятия. Но ты меня не бойся – в хорошем настроении я почти ничем не отличаюсь от других девчонок. – А у тебя хорошее настроение? – уточнил Хромой. Она кивнула:– Уже минут двадцать как. Хромой не очень верил, что у кого-то здесь, в месте, где живёт Боксёр со своей Четвёркой, может быть хорошее настроение. Но сообщить об этом Арши он не успел – к ним подбежал большой пёс, за которого полчаса назад побили Хромого. Подбежал и сел рядом с девочкой, выжидающе поднял на неё морду. Арши ласково потрепала его по голове:– Извини, Бас, у меня ничего нет. Завтра принесу, ладно?Бас завилял хвостом и громко басовито гавкнул, видимо, в знак согласия. Подошёл к Хромому и положил голову ему на колени. Арши снова посмотрела на яркую стену. Снова тепло улыбнулась:– Это мы её разрисовывали. Прошлым летом. Идти на речку было холодно, а сидеть в спальнях – скучно. Вот кому-то и пришла идея разукрасить стену. Мы уделали в краске и двор и себя, а потом затеяли ещё и драку кисточками. Церберу и старшим тоже досталось. А ночью прошёл дождь, и от наших художеств осталось одно слово. И мы всё начали практически заново. И ещё полгода специально выходили во двор, полюбоваться на свои труды. Хромой на удивление ясно представил, как два десятка ребят, лохматых и загоревших за лето, может быть, даже облезающих, высыпают во двор с лестницами, кисточками и банками с краской. Как они рисуют голубое небо, оранжевое солнце, синее море, жёлтый песок и Винни Пухов, Малышей, Колобков, Змеев Горынычей, Кроликов, Лисичек и многих других, прыгающих, бегающих или просто сидящих на этом песке. К младшим присоединяются старшие и взрослые, и всем смешно и весело. Никто не обращает внимания на яркие липкие пятна краски на одежде и коже. И вот, на недавно бесцветной стене не остаётся пустого места, а краски в банках ещё много. Так почему бы не устроить красочные бои? А вечером, терзая кожу мыльной щёткой и увеличивая гору из шорт и футболок у стены, они обсуждали прошедший день, хвастались особенно въевшимися пятнами и продолжали смеяться. И все они были дома. Их спальни были для них тем местом, где их ждали, не ложились спать, пока кого-то не хватало. У них были друзья, которые не разбивали носы за пятно краски на футболке, с которыми можно было потом обсудить прошедшее побоище и вместе посмеяться над тем, как ты неуклюже упал и придавил кого-то из своих. Хромому стало тоскливо. В его жизни здесь, похоже, никогда не будет ничего подобного – ни уютной спальни, ни друзей-сожителей. Только десятая комната, в которой не хочется ночевать, и Боксёр со своей Четвёркой. – Эй, – негромко позвала Арши. – Ты чего?Он открыл глаза и понял, что плачет. Тут же вытер слёзы – стыдно реветь перед девочкой – и попытался улыбнуться:– Да так. Ничего. Она пару секунд смотрела ему в глаза сквозь свои тёмные очки. Потом коротко кивнула, словно что-то решила для себя, и встала. – Пойдём. Сделаем что-нибудь с твоими волосами. –зР. сньтсрпсьшлнжнбТ–вД. бтмшлсTNRBLз–рТ. ртмствттрПВ–ртЧ. рМвтдбндгкнсН–ьтП. ьтпстртвпйлБ–ьтсШ. ьтрмснклднсшН–ьмС. мсвстдйньсдзтсМ–ьмсВ. тсгвмнктдхЗ–ьтвД. ьтрвнжнн, тйУбтЧ–ьтсД. тсмсйьлзdM, српПИменно это послание я обнаружил на зеркале в ванной комнате одного из домиков воспитателей несколько часов назад. Желая проверить в старом Приюте каждую мелочь, я включил в душе горячую воду. Пошла она не сразу, а когда пошла, поверхность зеркала мгновенно запотела, и на ней появились буквы. Больше всего это послание похоже на бред, но то же самое можно сказать обо всех записках, писавшихся в прежнем Приюте. Сейчас я сижу у себя, пью чай и пытаюсь разгадать этот ребус, как разгадывал многие другие десять лет назад. Тогда же я усвоил несколько простых правил, очень помогающих при расшифровке. Например, если хочешь разобраться с очередной записью, нужно обращать внимание не только на буквы, но и на то, чем, где, как и т. д. эта запись сделана. Так. Чем это написали? Пальцем. Как? Как получилось. Где? На зеркале. Ладно, а теперь серьёзно. Я обнаружил надпись на зеркале. Из слов были выброшены гласные. Так же отсутствуют пробелы. То есть с применением шифра. Судя по стилю записи, у меня должно получиться стихотворение. Странно то, что некоторые строки (через одну) начинаются с тире, и все строчки без исключения заканчиваются заглавной буквой. Меня осеняет. Пробую переписать всё стихотворение наоборот, чтобы тире было в конце строки, а большая буква, соответственно, в начале. Ну вот. Совсем другое дело. А может, я запутал всё ещё сильнее. Но теперь эта ерунда, по крайней мере, выглядит нормально, а не мозолит глаза знаками на неположенном месте. Ещё замечаю, что в последней строчке есть две латинские буквы. Так в Приюте обозначают клички. Crbr - это я. Rsh - Арши. Sry - Серый. Иногда, если букв недостаточно, рисуют определенные символы. Например, древесный лист обозначает Эльфа. Но здесь не тот случай. Этого человека называют двумя буквами. Md. Мёд. Медовар. Получается, одно из слов последней строчки, это кличка атамана Подпольщиков. А LBRNT - Лабиринт. Уже что-то. Обилие мягких знаков и тире в конце коротких строчек и точки в конце длинных… Чёрт возьми! Это же считалочка! Получается, короткие строки - это цифры. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Я откидываюсь на спинку стула и смеюсь. Я и забыл это чувство, когда из бессмысленного набора букв и символов получаются нормальные слова. Когда у тебя получаются нормальные слова. В такие моменты меня наполняет почти детская радость, и иногда - если никто не слышит - она вырывается из меня истерическим смехом. Как сейчас. Остальную считалочку восстанавливаю большей частью по памяти. Или подбирая слова, подходящие по ритму, рифме и буквам. Время давно перевалило за полночь, когда я таки получаю полную, осмысленную считалочку. Раз -Тебе нужно лишь спросить нас. Два -Из Лабиринта услышим тебя. Три -В Приюте ответы смотри. Четыре -Нас никогда не будет в Мире. Пять -Былое повторится опять. Шесть -Наш сон далеко не смерть. Семь -Место здесь найдётся всем. Восемь -Заходи и ты к нам в гости. Девять -Чтоб Уйти, не нужно верить. Десять -Попроси, Мёд зелье смесит. Тоже ерунда какая-то, но хотя бы слова понятные. Моргаю и обнаруживаю перед своими газами пляшущие буквы и клеточки. Намёк понят. Спать, так спать. Над считалочкой подумаю завтра. Утром я вскакиваю от назойливого дребезжания. Первая мысль: «Чёрт! Завтрак!». Вторая: «Какой, к чертям, завтрак?!» На протяжении многих лет этот самый звонок созывал детей в столовую, а потом в классные… хм… комнаты. И нередко случалось так, что, полночи просидев над очередной шарадой, я просыпался в то время, когда полагалось уплетать за обе щёки или - ещё лучше - стоять перед ребятами - не обязательно своими-и вещать по возможности не занудным голосом на тему развития этого мира. Да, помимо воспитательских я взял на себя ещё и обязанности учителя истории. Хотя все воспитатели Приюта были по совместительству ещё и учителями, иначе столько народу здесь бы просто не поместилось. Да и затраты были бы для нас непосильными. Ничего в этой жизни не меняется! Но, чёрт возьми, откуда этот звук мог взяться в много лет пустующем месте?! Бурки чучухнулись…Очень некстати вспоминается мотив другой считалочки, тоже придуманной когда-то Арши. Считалочек она придумала много. Не одну. Не две. И думаю, даже не десяток. Они были записаны чёрной ручкой в особых блокнотах и вообще на любой бумаге, до какой доходили руки. Было время, когда Приют охватывали настоящие эпидемии: считалочки и просто стихотворения Арши прочно застревали в головах воспитанников и воспитателей и появлялись не только на обложках тетрадей, но и нацарапанными на всех партах и столах. Иногда их даже зашифровывали в рисунках, как заклинания, и эти - подчас странные и не имеющие смысла поодиночке - слова действительно становились магическими. Сейчас мне в голову пришло как раз одно из таких произведений. Самое смешное, что слов я не помню - знаю только, что Арши придумывала их сама, - но ритм, создаваемый в каждой строчке, никак не хочет оставить меня в покое. Так от него и не отделавшись, я встаю и включаю транзистор. И только потом, обшаривая стол в поисках сигарет, обнаруживаю, что этой ночью у меня опять были гости. Первые три строчки (нормальные, а не цифры) подчёркнуты чёрной ручкой. Тебе нужно лишь спросить нас. Из Лабиринта услышим тебя. В Приюте ответы смотри. Похоже, Арши решила объяснить мне правила игры. Способ, правда, странный, но она может загнуть и посильнее, так что жаловаться на зашифрованную считалочку - грех. Значит, нужно лишь спросить… Знать бы ещё о чём! Ладно, к вечеру постараюсь придумать. Сегодня кому-то надо прибраться ещё хотя бы в двух домиках. Отмывая одну из спален, я умудряюсь найти чей-то тайник. Небольшую нишу под крышкой стола у окна. В неё с лёгкостью вошла бы книга, даже две. Две толстенные энциклопедии формата А4. Но вместо них туда положили несколько фотографий. Весь тайник они, конечно, не заполнили, но дыхание у меня перехватило так, словно я получил по голове этими двумя энциклопедиями. Причём несколько раз. На верхней фотографии увековечен один из наиболее поздних покойников Приюта. Предпоследний командир Роты, не доживший до выпуска всего несколько месяцев. Высокий, с очень коротко стриженными тёмными волосами. В кожаной куртке на голое тело (из-за чего видны внушительные мускулы), кожаных штанах и сапогах. На фоне идеально вылизанной (надеюсь, всё-таки не языками) Казармы. Батый. Сложно поверить, но именно этот тип несколько лет безуспешно боролся с Арши за место Атамана. И проиграл. Говорили, будто Лабиринту надоели нападки на его ставленницу. Или он воспринял планы Батыя, как вызов. Или командир Роты просто давно ему не нравился. Сводились все эти слухи к одному: Лабиринт избавился от слишком самоуверенного подростка. А может, не избавился, а забрал к себе, как коллекционеры забирают лучшие предметы своих коллекций. Но это вряд ли. В любом случае, Лабиринт не мог убить Батыя сам, пока тот не сунется на его территорию. Но тогда тела бы, скорее всего, не нашли. Встаёт вопрос: если это всё-таки Лабиринт, то чьими руками? Арши не при чём, я проверял. Принимаю вопрос о смерти Батыя на заметку, хотя и не уверен, что мне на него ответят. Отвечать наверняка будет Арши, а в прошлый раз она ясно дала мне понять, что о делах другой стаи говорить не намерена. И неважно, что она Атаман Приюта, и что все стаи, по сути, являются её. Беру вторую фотографию. Вернее, рисунок. На фоне Особняка изображены четверо ребят. Граф, Музыкант, Вампир и Арши. Граф сидит в центре, скрестив ноги. Аккуратно стриженные светлые волосы, рубашка, специально оставляющая на виду свежую татуировку (огнедышащего дракона в полёте) на шее и груди, чёрные джинсы. Рядом сидит на корточках его лучший друг - Вампир. Штаны обрезаны до колен, рукава олимпийки на голое тело поддёрнуты и открывают локти. На левой щеке красуется полоска пластыря. У Музыканта в одной руке свистулька в виде птицы, а другая до плеча замотана эластичным бинтом. Под правой штаниной прячется протез ноги, который не помешал Музыканту завязать конечности самым немыслимым образом. Арши лежит на коленях Графа, в явно не своей - да и вообще не женской - футболке и неизменных солнечных очках. Средний палец правой руки обвивает кольцо - дракон, под стать татуировке друга, а на левом запястье - браслет из ремешков, украшенный фигурками из косточек каких-то мелких животных с вырезанными на них символами. Мальчишки-или уже парни - положили руки друг другу на плечи. Граф пальцы одной руки запустил в длинные волосы Арши, которые она мало кому разрешала распускать. Мне всегда было интересно, как собралась эта компания. Во-первых, мальчики обычно не брали девочек в свои… игры. Во-вторых, разница в шесть лет - не шутка. Разумеется, Арши не всё время проводила со старшими друзьями, но их общение тем не менее порождало огромное количество сплетен. Не меньше слухов ходило и о том доме, который Арши - а рисунок без сомнения принадлежал ей - изобразила на заднем плане. Рассказывали, что внутри всегда гулял ветер, и в то же время стоял густой туман, что иногда оттуда доносились крики, стоны, плач или вой. И далеко не всегда голоса были человеческими. Так и не закончив уборку, я пулей выбегаю из домика. По пути пытаюсь нормально сформулировать вопрос. Фокус в том, что нужен именно вопрос, а не просьба. Поэтому написать «Расскажи об Особняке» я не могу. То есть, можно, конечно, но тогда Арши попросит перефразировать. А это, скорее всего, будет ещё одна загадка. А если «Как опустел Особняк?» Можно. В своём столе нахожу тетрадь, ручку и скотч, явно не мой. Вырываю из тетради листок и иду к домику Своры, уже ничему не удивляясь. Возможно, Арши найдёт моё послание везде, где бы я его не оставил, но хотелось бы сохранить какой-никакой символизм. Поэтому я прилепляю бумажку с вопросом на дверь с облезшей, но некогда большой и яркой, цифрой три. Потом отхожу от Логова к забору-сетке, отворачиваюсь к Лесу, закрываю глаза и начинаю считать со ста, борясь с подступающим страхом непонятного происхождения. Сто… Девяносто девять…Проводнику нужно время, чтобы написать и спрятать подсказки. Я почти уверен, что Арши их уже написала, но не разложила по местам. Иначе я бы увидел. И испугался бы раньше времени. Восемьдесят три… Восемьдесят два…Я не знаю, как будут выглядеть подсказки, и где их искать. Догадываюсь, но не знаю наверняка. Будут они написаны на бумажках на дверях и стенах домиков? Или на зеркалах, столах, шкафах, тумбочках? Или Арши разложит их по всему Приюту, и мне придётся искать маленькие листочки? Да и с чего я взял, что играю именно с ней? Почерк и подделать можно…Шестьдесят восемь… Шестьдесят семь…Я пару раз видел, что делает «Два вопроса - два ответа» с игроками. Как дни напролёт подростки носятся по всему Приюту, отыскивая подсказки в самых немыслимых местах. Как радуются, если находят их, и расстраиваются, если нет. Иногда игра прерывается на неопределённый срок, потому что у искателя сдают нервы, а потом возобновляется. Сорок… Тридцать девять…Со стороны эти метания и истерики выглядят, по меньшей мере, странно. Но никто не вмешивается - нельзя. В игре - с момента её начала до самого окончания - есть только двое: тот, кто задаёт вопросы и ищет подсказки, и тот, кто прячет и отвечает. В зависимости от цели последнего меняется и уровень сложности. Но и для Проводника есть определённые правила и запреты. Например, нельзя прятать подсказки в Лабиринте или Лесу, если второй игрок не попросит об этом лично. Нельзя заставлять искателя ходить в Особняк ночью и особенно перед рассветом. Восемнадцать… Семнадцать…Может, меня пригласило в игру одно из существ Лабиринта, а вовсе не Арши? Такое бывало… И только однажды искатель вернулся. Искательница. Пять… Четыре…Чёрт, как же мне страшно! И главное - из-за чего?Три… Два… Один. Поворачиваюсь лицом к Приюту. Ничего. Страх потихоньку разжимает свою стальную хватку. Может, мой… напарник передумал играть? Но я всё равно не расслабляюсь - мало ли что. Медленно иду вперёд, вглядываясь во всё вокруг. Дверь в мой домик закрыта, как я её и оставил, значит, там ничего не изменилось. Вот! На моём листочке, прямо под вопросом чёрной краской почерком Арши:Тик-так. Тик-так. Что-то пошло не так. Тик-так. Тик-так. Они с детьми не подружились. Тик-так. Тик-так. Они упали. Остановились. Тик-так. Тик-так. Что-то пошло не так. Очевидно! Часы. На площади. Большие старые часы с маятником. Раньше вместо дребезжащего звонка Приют оглашал их бой, созывающий ребят на завтрак, обед и ужин, а так же сигнализирующий начало и конец уроков, подъём и отбой. Потом воспитанники с чего-то решили, что пусть лучше будет звонок, от которого иногда закладывало уши, и болела голова. Когда я пришёл в Приют, эти часы уже лежали на боку и показывали только половину четвёртого. Я бегу мимо пустых домиков, всё время прямо, к круглой площади, обыскиваю часы сверху донизу, простукивая деревянный корпус, переводя по кругу стрелки и открывая и поворачивая всё, что можно. Наконец, догадавшись ощупать маятник, я обнаруживаю примотанный к нему небольшой конверт. Я мог бы найти его почти сразу, если бы не настроился на долгие и трудные поиски. Из конверта вытаскиваю две бумажки. «Когда-то давно, - написано чёрной ручкой на той бумажке, что сложена вдвое, - когда Приют ещё не был Приютом, это поместье принадлежало одному молодому человеку. Он был умён, красив, невероятно талантлив и обаятелен, верил, что помимо нашего мира есть и другие, а рядом с нами живут такие существа, о которых никто никогда не писал, а если и писал, то не доживал до старости. На жизнь человек зарабатывал, чем мог - торговлей, переводом текстов, картинами, куклами… Но себя он посвятил книгам. Он много читал и ещё больше сочинял. Начинал одну книгу, вторую, третью, бросал, начинал четвёртую и пятую, снова не заканчивал…»И всё. Не знаю, как эта информация связана с развалинами, о которых я спросил, но если Арши решила рассказать мне об этом, значит, это важно. На втором листочке я нахожу подсказку. АршиУслышав тихий скрип двери, Ты не иди за мной по следу. Я ухожу. Ты не зови, Но помни – я вернусь к обеду. АршиСерые стены, обрушивающие свои яркие послания на каждого проходящего мимо. Холодный каменный пол, лишь чудом не замораживающий босые ноги. Коридоры, способные увести тебя в такие места, о которых рассказывают сказки. В основном страшные, но это не важно. Двери, скрывающие от посторонних глаз доверенные им тайны. Не всех эти двери останавливают, но лучше так, чем если бы их не было совсем. «Птнц. Пдвл. » – громогласно сообщает стена. Я не обращаю внимания. Меня эта запись не касается, а те, кого касается, наверняка уже в курсе. Один поворот. Второй. Третий. Мимо дверей и сквозь них. За две ночи я исходила подземелье вдоль и поперёк, посидела в самых потайных закутках, проверила все тайники. Чужие, о которых знала, и свои. Всё без толку. Лес не приходит. Он может подолгу стоять за ближайшим углом и дразнить своими звуками и запахами, чтобы исчезнуть, как только я подойду достаточно близко. Лес капризен, как ребёнок. В Лабиринт можно войти в любое время суток, в Лес же – только во время заката и перед рассветом (хотя бывают исключения из правил). В это время открывается своего рода трещина между мирами, которая для разных людей заканчивается по-разному. Лес не любит торопливых. Зато очень любит красть время. Бывает, войдёшь в него на закате, погуляешь несколько минут, а выйдешь в обед. Через пару дней. Лес – единственная часть Лабиринта, куда сложно попасть даже Проводникам. Но у меня отродясь не было таких проблем, я всегда спокойно входила туда и так же легко выходила. Так в чём же дело? Эти ночи, что, какие-то особенные?Наконец, солнце окончательно прячется за горизонт, и я перехожу на шаг. Опять не успела. Сзади раздаются шаги, и становится ясно почему. – Вот из-за таких как ты, некоторые и ищут Лес по нескольку лет. Мёд останавливается, прячет руки в сквозной карман толстовки, прислоняется к стене и исчезает. – Извини, Арши, – говорит стена. Если не знать, что там кто-то есть, то и не узнаешь. Сразу понятно, чему Мёд посвятил своё детство. – Я бы не стал просто так отвлекать. Что-то нужно. Мёд не подлизывается – с некоторых пор он действительно вежливый и с некоторых пор ему действительно неудобно просить меня о чём бы то ни было. Но без этого «чего-то» ему, похоже, не обойтись, потому что иначе он бы попросил кого-нибудь из своих. Я Мёда почти не вижу, но знаю, что он сильнее кутается в свою толстовку, натягивает капюшон по самый нос и прячет руки глубже в карман. Ему нужно что-то для своих коктейлей. Что-то, путь к чему опасен, поэтому он не хочет просить меня достать это. – Мох закончился? – спрашиваю я. Мёд кивает:– Видишь, какая ты умная, – в его голосе отражается улыбка. Мёду действительно не обойтись без белого мха. Он измельчает его в пыль и добавляет одну или две щепотки в некоторые свои коктейли, чтобы потребитель наверняка перешагнул и перешагнул полностью, а не как большинство Путешественников. Но найти белый мох можно только в глубине Леса. В опасной глубине опасного Леса. Настолько глубоко, что туда не проникает даже солнечный свет. Мёд ждёт. Он поймёт, если я откажу. Огорчится, но поймёт. А потом отправит туда кого-нибудь из Подполья, и сказка закончится стандартным «больше никто никогда не видел». Мёд и сам это знает. – Я попробую, – говорю я и протягиваю Мёду руку. Он вытаскивает из кармана мешочек, сложенный как минимум втрое, и вручает меня. Случайно касается моей ладони. И поспешно отдёргивает руку. Но я уже почувствовала, насколько холодные у Мёда пальцы, и схватила его за запястье. – Выйди на свет, – задумывалось настойчивой просьбой, а прозвучало приказом. Он отлепляется от стены и с явной неохотой выходит из тени. Я одним движением сдёргиваю с друга капюшон и едва успеваю прикусить язык, чтобы сдержать поток ругательств. Сейчас Мёд похож на оживший труп больше, чем когда-либо. Ввалившиеся щёки, огромные синяки под глазами, бледная-бледная кожа и едва ли не синие губы. И в довершение всего ледяные пальцы. Как он ещё на ногах держится?Парень опускает глаза. Я скрещиваю руки на груди. Этот разговор я заводила уже не раз. И не два. И даже не три. Мёда хватало самое большее на полгода, а потом начиналось опять. – Угадай с трёх раз, – тихо предлагаю я, – что я сейчас скажу. Он прячет руки в карман чуть ли не по локоть. – «Завязывай с наркотой, Мёд, а то опять доиграешься», – цитирует дословно, даже подражая моему голосу и интонациям. – Я знаю. Знает он!– Тогда какого чёрта?И тут его прорывает:– Тебе легко говорить, Арши! Ты Проводник, у тебя никогда не было с этим проблем – уходишь и возвращаешься, как пожелаешь. – Мёд не кричит, он почти шепчет, а в его голосе с каждым словом всё отчётливей проступают истеричные нотки. – А мне нужно его увидеть, понимаешь? Хотя бы…Он замолкает. В этот раз раньше, чем обычно. Мельком смотрит мне в лицо – но только не в глаза – и уже не заметно, что секунду назад он был на грани срыва. Проводит рукой по волосам:– Извини. Если ты можешь, а я нет, значит, так надо. Не мы выбираем, кому быть Проводником, а кому полжизни травиться собственными коктейлями ради пары секунд недоступного счастья. В такие моменты я готова расстаться со своим даром, чтобы подарить Мёду эти пару секунд. Но если бы всё было так просто!– А попросить помочь? – спрашиваю, заранее зная ответ. Сотни раз, после каждого срыва, я предлагала ему свою помощь, но ему, видите ли, «неудобно». А вливать в себя настойки самыми разными способами, а потом выворачиваться наизнанку в ванной – удобно! Мёд качает головой и молчит. Я вздыхаю:– Если я ещё раз узнаю – а я узнаю, – то следующую Ночь Гостей ты проведёшь, выслушивая лекцию о вреде наркотиков. Ненужно объяснять, почему именно Ночь Гостей. Он сам знает, кто эту лекцию будет читать. Но продолжает вяло защищаться, скорее для вида:– Это не наркотики, а вспомогательные средства. – Ты меня понял?Мёд натягивает капюшон:– Понял. Шагов не слышно, но я знаю, что он ушёл. И мне пора. Серый, наверное, извёлся. Он знает, что по ночам я иногда люблю погулять по Лабиринту, но это его не успокаивает. Ветер. Слабое, едва уловимое движение воздуха. Шелест листьев. Шёпот травы. Я останавливаюсь и прислушиваюсь. Тихое, очень тихое журчание воды где-то вдалеке. Звуки Леса. Звуки Леса, за которыми я гоняюсь уже целую неделю. Темнота коридора становится немного светлей. Я закрываю глаза и осторожно заворачиваю за угол, надеясь, что на этот раз Лес от меня не сбежит. Нога становится на колючую, но мягкую траву. Где-то совсем рядом взлетает птица. Я опускаюсь на лапы и бегу, распугивая мелких зверьков и насекомых. На нос падает тяжёлая капля. Потом ещё одна на загривок. Скоро дождь уже барабанит по листве сравнительно редких деревьев и по траве. Ветер ерошит мою шерсть и приносит свежие запахи. Я даже не стараюсь их различить. Просто бегу вперёд. Бегу и слушаю звуки оживающей природы. Я слышу каплю, падающую с потревоженной какой-то живностью ветки, раньше, чем она падает мне на загривок. Я слышу трепет крыльев и пение маленьких пташек в кронах самых высоких деревьев. Слышу, как где-то неподалёку белка перепрыгивает с ветки на ветку. Лезть за ней сейчас не хочется, но если прыгунья окажется совсем близко, скорость её не спасёт. Я быстрее. Лёгкий ветерок снова шевелит листья у меня над головой и снова приносит слабый запах. На этот раз я принюхиваюсь. Кровь. Листья продолжают перешёптываться, а я бегу на запах, поднимая из высокой травы тучи насекомых. Останавливаюсь, только когда от аромата начинает кружиться голова. Совсем чуть-чуть, но неспроста. Делаю ещё пару осторожных шагов и наступаю на нечто небольшое, но противно чавкнувшее. Убираю лапу и руками разгребаю траву. Вот она. Ворона. Шея свёрнута, тело искромсано так, что мама не горюй, из хвоста выдернуто несколько перьев. Не буду её трогать. Оставлю здесь – мне эта падаль ни к чему, а кому-то может спасти жизнь. Дальше иду на своих двоих, благо осталось немного – лунный свет пробивается сквозь листву всё реже, а деревья-призраки попадаются чаще. Поначалу белые островки почти не светятся, но чем дальше я ухожу от границы, тем больше деревьев излучают мягкий белёсый свет. Становится немного не по себе. Стараясь смотреть по сторонам как можно реже, я ножом соскабливаю со ствола верхний слой мха и ссыпаю его в мешочек Мёда. Делаю вид, что не замечаю, как под остатками белого налёта мерно вздымается и опадает кора. Я не люблю ходить в эту часть Леса. Никто не любит. На моё плечо опускается тяжёлая ветка с кряжистыми сучьями-пальцами. Её нужно стряхнуть и бежать отсюда со всех ног и лап. Я это понимаю и не двигаюсь с места. Дерево, которое, я уверена, было от меня метрах в пяти, стало ближе, ещё чуть-чуть и я смогу дотянуться до него рукой. Из-под его коры-кожи выступают толстые вены, а ствол становится шире-уже в такт дыханию. Могут ли деревья дышать? А перемещаться? Почему-то вспоминается урок биологии в пятом или шестом классе и голос Птички, вещающий, что «неспособность к передвижению является одной из отличительных особенностей растений от животных и человека». Неспособность?Корни дерева поднимаются из-под земли, и перебирая ими, как гигантский паук лапами, оно подбирается ещё ближе ко мне. Не люблю пауков. Уважаю, но не люблю. Чувствую, как по запястьям ползут толстые нити плюща. Дерево разевает дупло-рот, а я продолжаю огромными глазами смотреть на его ветви, до жути похожие на длинные жилистые руки, и сучья и листья – тонкие крючковатые пальцы. За спиной у меня стоит такое же нечто и крепко держит меня за плечи и запястья. Вся глубь Леса наполнена такими древесными пауками. Это их жилище, нора, если угодно. Поэтому сюда редко кто ходит и ещё реже – возвращается. Но я делала это десятки, если не сотни, раз, и ещё ни разу не разбудила пауков своим присутствием. Мораль сей басни такова: не суйся в чащу Леса, коли не зверь, а коли зверь, не суйся человеком. Да, в моём положении только шутить. Ближе ко мне подползли с десяток пауков. Ещё немного, и подберутся остальные. Дупло-рот уже заняло полствола, а я всё ещё стою и смотрю. Завораживает, на самом деле. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но где-то вдалеке раздаётся лай и подвывания, и ужасная иллюзия разрушается. Пауки отвлекаются от своей жертвы, и я получаю чудесную возможность спастись. Зубами и когтями рву плющ на лапах, и тут снова слышу вой, на этот раз гораздо ближе. Инстинктивно отвечаю. И не успеваю даже пожалеть об этом, как понимаю, что на своих двоих я убегу быстрее, чем на своих же четырёх, потому что пауки всё-таки успели ко мне присосаться. Да, моя метаморфоза разрушила связь, но сил на это ушло немерено. Встаю на ноги и несусь во весь опор как можно дальше от норы пауков. Громкий призывный вой раздаётся со всех сторон. Сердце уходит в пятки. Хороша ночка, ничего не скажешь! Для полного счастья мне не хватает только выйти не в Приют, а в Особняк перед рассветом. Продолжаю бежать, пока сквозь крону над головой не начинает просачиваться лунный свет. Здесь вероятность того, что моё бездыханное тело найдут, немного выше, чем в чаще. Возвращаться сейчас в Приют – значит привести туда и гончих. А за это мне никто «спасибо» не скажет. Похоже, ночь только начинается. Останавливаюсь передохнуть. Прислоняюсь спиной к дереву и делаю несколько глубоких вдохов. За моей спиной хрустит ветка. Я успеваю только поднять глаза, и тут же застываю на месте. Десятка два горящих огоньков смотрят прямо на меня. Медленно, без резких движений – вдруг получится? – делаю два шага назад. Одна из гончих – наверное, вожак – прыгает на меня. Не получилось. Меня отбрасывает к дереву и хорошенько прикладывает об него головой. Искры перед глазами – красивые, конечно, но всё-таки – скрывают от меня второй прыжок твари, и я падаю на траву, снова ударившись головой. Я не сразу понимаю, почему не получается встать, но жизни мне это не продлевает. Всё та же гончая стоит надо мной, прижав задними лапами к земле. С её клыков капает слюна. Меня обдаёт зловонным дыханием. Янтарные глаза животного неумолимо приближаются к моему лицу. Нож выпал у меня из кармана при первом же ударе, так что защищаться мне не чем. Здравствуйте, госпожа Смерть! Как долго я от вас бегаю? Год? Два? Больше?Пока я борюсь с паникой, мои пальцы нащупывают металлическую пряжку ремня. Как можно быстрее расстегиваю её и наматываю ремень на кулак. Не знаю, то ли гончая не замечает этого, то ли просто не обращает внимания. В любом случае, я умудряюсь стегнуть её ремнём по глазам. Животное издаёт звук – что-то среднее между визгом и воем – и отпрыгивает назад. Извините, Госпожа, но я люблю бегать. Пока твари не пришли в себя, забираюсь на ближайшее дерево. Обычно я делаю это быстрее, но левая нога болью отзывается на каждую мою попытку упереться ею о ствол. Встав на толстую ветку, возвращаю ремень на место. Стая окружает меня плотным кольцом, так что путь вниз мне заказан. Хорошо, что деревья в этой части Леса растут близко друг к другу и их ветви соприкасаются. Я кричу гончим пару нехороших слов, зля их ещё сильнее, и перебираюсь на другое дерево. Потом ещё раз. И ещё. Звери следуют за мной. Не дай бог, какая-нибудь ветка не выдержит, и я свалюсь!Таким манером я вожу гончих по Лесу до самого рассвета. Эта ночь тянется слишком долго, а когда заря, наконец (!), окрашивает небо в разные оттенки жёлтого и оранжевого, я уже не чувствую своего тела и готова отдаться на растерзание преследователям. Но они с разочарованным ворчанием уходят, едва солнце появляется из-за горизонта. Ноги подкашиваются, и я падаю. Пролетаю вниз пару «этажей», пока не заставляю себя ухватиться за ветку и подтянуться на ней. Словами не передать те чувства, когда всю ночь скакала по деревьям, а сейчас лежишь на такой удобной ветке. Эти чувства достигают предела и вырываются из меня смехом сумасшедшего. Не знаю, как долго я старюсь не заснуть прямо на дереве, но надо возвращаться в Приют. Несмотря на полное отсутствие сил и настоящий бунт организма, я спускаюсь на землю. Вернее, сваливаюсь. Трава такая мягкая, а я так устала скакать… по деревь… ям…Просыпаюсь я от яркого света, бьющего прямо в глаза. Со стоном переворачиваюсь на спину и обнимаю одну подушку. Болит всё. Голова, спина, руки, но особенно левая нога. Такое чувство, будто на мне всю ночь танцевали чечётку. Хотя да, танцевали. Судя по относительной тишине за окном, в Приюте сейчас завтракают. Или обедают. И мне лучше вставать, потому что поспать уже всё равно не получится. Вернувшись из столовой, Свора решит, что «сон хорош в малых количествах», как говаривал Кот, и начнёт меня будить. А у нас самый нормальный способ кого-то поднять, это закидать чем попало. Поэтому спать днём в Логове себе дороже. Вижу на спинке кровати джинсы и кофту. Ботинки стоят рядом. Как можно быстрее переодеваюсь, в процессе замечая отсутствие в кармане мешочка со мхом. Надеюсь, Мёд его забрал, а не я потеряла в Лесу. Со скрипом открывается входная дверь. В прихожей раздаются прихрамывающие шаги Серого. Я успеваю сесть обратно на кровать, прежде чем он входит в спальню. Закрывает за собой дверь, прислоняется плечом к шкафу рядом с входом. – Я знаю, что я чокнутая, Серый… – начинаю я, но он не даёт мне договорить:– Нет, Арши, – ему стоит огромных усилий не сорваться на крик, – ты не просто чокнутая. Ты больная на всю голову, шибанутая с не знаю какой силой! Обо что ты в детстве так ударилась, что не понимаешь, чем чревата ночь в компании гончих?Я ложусь на спину и закидываю ногу на ногу, а руками цепляюсь за прутья спинки кровати. Хромой рвёт и мечет ещё минуты две, если не больше. Красноречиво рассуждает о том, на сколько кусочков меня могли порвать гончие, и как долго Своре пришлось бы собирать меня по всему Лесу, разумеется, если бы было что собирать, а то ведь могли остаться только «рожки да ножки», причём рожек осталось бы больше, чем ножек, потому что ногу я умудрилась разодрать в кровь, а запах крови привлекает хищников лучше чего бы то ни было ещё… Я начинаю опасаться, что завтрак закончится раньше, чем Серый иссякнет, но чем дальше, тем спокойнее становится его голос, а взгляд перестал метать молнии ещё в середине тирады. Наконец, Серый говорит:– В следующий раз, если тебя не прикончат гончие, это сделаю я, – и садится там же, где стоял, давая понять, что закончил. Я выдерживаю паузу и спрашиваю:– У меня в кармане был мешочек со мхом…– Мёд забрал ещё в Лесу. Облегчённо выдыхаю. Теперь мне не придётся прочёсывать весь Лес. Со стороны столовой приближается лавина кричащих, разговаривающих и смеющихся голосов. Хотя по пути к нашему домику она заметно редеет, тише от этого почти не становится. Снова открывается входная дверь, потом дверь в спальню, и в комнату вваливается настоящая толпа, едва не затоптав Серого. Я успеваю только сесть, как ребята подлетают ко мне, наперебой выкрикивая, надо полагать, приветствия. Даже не пытаюсь разобрать слова. Общий настрой понятен – все рады меня видеть. Я их тоже. Первым ко мне подбирается Кот. Я понимаю это раньше, чем вижу его. Уйма бус из подручных материалов: сухих семян, ореховых скорлупок, шелухи от семечек, косточек маленьких животных, корешков причудливой формы и т. д. – побрякивают, когда он с разбега прыгает на то место, где секунду назад были мои ноги. Остальные посетители, не переставая галдеть, рассаживаются везде, на всех вертикальных поверхностях, способных выдержать вес подростка. На пол, на кровати, на тумбочки, на подоконник. Кот зажмуривается и оглушительно визжит. Все – и я в том числе – зажимают уши ладонями или подушками, чтобы хоть как-то защитить барабанные перепонки. Вор отбирает у кого-то подушку и на пару с Эльфом пытается заткнуть ею Кота. Тот начинает отбиваться, но замолкает. В итоге «затыкатели» отходят от «затыкаемого» со следами его ногтей и зубов на руках по самые плечи. Зато наступает тишина. – Привет, – невинно улыбается Кот, сидящий на моей кровати, как на лошади. – Как дела?Смеюсь:– Какие дела, Кот? Я только проснулась. – Да? – поднимает брови Ворон. – Тогда мы вовремя. Не сомневаюсь, они пришли бы, даже если бы я спала. С той лишь разницей, что им пришлось бы меня расталкивать. – Я бы всё равно проснулась от такого ора. Ребята дружно напускают на себя виноватый вид. Кого, спрашивается, обманывают? После пары «извиняющихся» секунд у Кота в глазах включаются яркие самодовольные лампочки:– Угадай, кто собрал СГ, чтобы вытаскивать нашу спящую красавицу из Леса?Под соседней кроватью фыркает Вор:– Собрал! Нет чтобы написать на стенах! Надо встать посреди Деревни и заорать!– А может, вы дрыхли? – не унимается Кот. – Кто ж во сне стены читает?– Поспишь с вами! – ворчит Эльф и демонстративно зевает во все гланды, свешиваясь с кровати Вора на пол. – Одна решила заночевать в компании гончих, другой сорвался её искать, третий концерт устроил…Договорить ему не даёт Лис:– Надо было видеть, как Серый рвался тебя спасать! Еле отговорили. – Отговорили? – передразнивает Серый. – На чердаке закрыли. – Ни одной не оставил, гад! – стонет Бегун, имея в виду, конечно, семечки, припрятанные под одной из половых досок нашего чердака. Серый закатывает глаза, а я почти чувствую его мысли: «В следующий раз не будете запирать своего товарища». – Как нога? – спрашивает откуда-то снизу едва слышный голос. Мне нужен целый удар сердца, чтобы найти его обладателя среди сидящих на полу. Тихий примостился, скрестив ноги и ссутулившись, между Бегуном и Вороном. Улыбаюсь:– Почти не болит. Спасибо. На лице Тихого мелькает улыбка. Если не знать, как он улыбается, этого можно и не заметить. Я знаю, ему приятно, когда его работу ценят. Мало кто скажет «спасибо» за убранную с кровати шелуху от семечек или поданную колоду карт. Ещё меньше людей, которые получат ответ. Тем не менее, Тихий отлично чувствует, как к нему относятся. Он видит благодарность раньше, чем ты скажешь хоть слово; чувствует презрение до того, как увидит его в твоих глазах; ощущает жалость прежде, чем поймает твой взгляд. Дальше мы только разговариваем, смеёмся, играем в карты и грызём семечки. Пока не заходит Цербер, узнать, «чего дымим». Он часто так говорит, комментируя наши посиделки и имея в виду шум. К тому времени комната выглядит так, словно в ней не убирали уже лет десять. Постели разворочены, повсюду шелуха от семечек и следы от ботинок. Конечно, ребята старались не сильно загрязнять помещение, но… это же мы. Худо-бедно прибрав за собой, все расходятся по своим делам. Медовар, поймав мой взгляд, пытается улыбнуться. Я замечаю, что он уже не такой бледный, как вчера, и круги под глазами стали меньше. Он кивает, отвечая на мой невысказанный вопрос, и быстро отводит глаза в ответ на другой. Да, бросил. Да, забрал, извини за неприятности. И выходит одним из последних. Вся Свора, Цербер и Тихий остаются приводить комнату в божеский вид. Но сначала Цербер выводит меня в прихожую, долго-долго изучает моё лицо, и наконец спрашивает:– Всё нормально?– Всё болит, – отвечаю я. Он усмехается одними губами. Кивает. И пропускает меня в комнату к остальным. Тени прошлогоОказалось, что ровно, без проплешин, стриженые волосы способны придать человеку божеский вид, а девочка в солнечных очках может помочь обожжённому мальчику справиться с накатившим чувством одиночества. Она заставила его отвлечься от жалости к себе, показала много интересных мест, где можно подолгу сидеть и болтать обо всём подряд. Старый чердак Особняка, его крыша, подвал, берег речки. Они стали встречаться там каждый день, уходили после завтрака, набрав хлеба с сыром или яиц и чего-нибудь попить, а возвращались перед ужином. Днём они шатались по Приюту и его окрестностям, а вечером и ночью не обращали внимания на насмешки соседей по комнате. Хромой не обращал. Его спрашивали:– Где это тебя носит целыми днями?– Бегаешь с собаками за забором?– Решил, что эти мешки с блохами лучше людей?А он не отвечал. Да и вообще старался не заходить в восемнадцатый домик. Но всё равно сталкивался с Четвёркой и их атаманом в столовой или во дворе. Иногда его пытались бить, но Хромой уворачивался от ударов и не давал загнать себя в угол. Скоро им надоедало гоняться за ним, и они отставали, а Хромой шёл на речку, к неглубокой пещере в обрывистом берегу, где его ждала Арши. Девочка по его лицу и усилившейся хромоте понимала, что что-то случилось, но ни о чём не спрашивала. Ту пещеру они нашли случайно. Вообще-то искали дорогу к воде, спрятавшуюся за разросшимися кустами. Но трава была высокая, а берег обрывался резко. Арши не заметила обрыв и неудачно упала, подвернула ногу. Но упала не в воду, а на небольшой глиняный уступ, похожий на ступеньку. На вопрос Хромого девочка ответила, что жить будет, и попросила аккуратно бросить ей рюкзак. Когда мальчик нашёл-таки более-менее пологий спуск и добрался до «ступеньки», Арши уже зафиксировала ногу ремнём и с удобством обосновалась в пещерке. В тот же день они принялись обустраивать свою находку – облагородили и скрыли кустами спуск, застелили глиняный пол сухой травой, сделали на стенах полочки, закрыли вход большими камнями. А уходя, оставили фонарик, плед и колоду карт. С тех пор не проходило и дня, чтобы Хромой и Арши не ходили к своей пещере. Пару раз они даже хотели остаться там на ночь, но приближалась осень, ночи становились всё холоднее, и пледы уже не спасали. Но однажды, когда Хромой пришёл к пещере, Арши уже сидела там и, похоже, очень давно. Обычно он приходил первым – если не сталкивался с Четвёркой, – или они встречались у дыры в заборе. А сейчас девочка сидела у заваленного булыжниками входа в пещеру и что-то рисовала глиной у себя на лодыжке, не обращая внимания на подобие бинтов на руках. Подойдя ближе, Хромой различил круги и перья – ловец снов. – Привет, – сказала Арши, не отрываясь от рисования. Голос у неё был немного хриплый, как будто она долго плакала. – Привет, – Хромой осторожно, стараясь не растревожить больную ногу, сел рядом. – Давно сидишь?Арши кивнула:– Пришла после рассвета. Мальчик присвистнул:– Зачем так рано?Девочка посмотрела на него. Тёмные очки прятали её глаза, но ему показалось, что они покраснели. – Что-то случилось?– Не хочу возвращаться в домик, – она шмыгнула носом. Хромой нахмурился. Он думал, что у девчонок нет таких проблем. – Бьют?Арши слабо улыбнулась:– Если бы. Драться я умею, – шмыг. – Они знают, что я… не люблю зеркал, – усмешка уголком рта. – Наверное, по всему Приюту их собирали – эти стекляшки. Всю спальню ими обставили. Сдёрнули с меня очки, втолкнули в комнату и закрыли дверь. Хромой не мог понять, как с помощью зеркал можно довести человека до слёз. Ведь они показывают только то, что есть, отражать что-то ещё их не заставишь. – В этом и проблема, – ответила девочка. – Я очень боюсь того, что есть. Настолько, что готова перебить все зеркала, изрезав руки в кровь, лишь бы не видеть этого? А чего «этого»?– Показать? Тебе вряд ли понравится. – Покажи. Арши поджала губы, мгновение словно что-то решала, потом посоветовала:– Облокотись на что-нибудь, – и резким движением сдёрнула очки. Открыла глаза. Ярко-зелёные с почти вертикальным зрачком, они явно не могли, не должны были принадлежать девочке восьми лет. Создавалось впечатление, что…– Я люблю тебя, сынок, – и до боли знакомый голос дрожит от страха и слёз. Треск огня вокруг, и его жар опаляет лицо и волосы, дым не даёт дышать, а дышать нужно, ведь иначе всё закончится. Звон разбитого оконного стекла, и ласковые женские руки поднимают его и выбрасывают из окна. Он не хотел оставлять их, не хотел уходить один, знал, что нужно, и не хотел. Но его не слушали, только мама всё время повторяла, что любит его, и что «так будет лучше». Он и сам это понимал, но хотел быть с ней, с папой и с маленькой сестрёнкой. Лучше бы спасали её, ведь ей ещё и пяти лет не исполнилось, должно было исполниться на следующей неделе, пятнадцатого июля, но потолочная балка решила иначе, поэтому из окна он летел один. На улице было темно и прохладно, лицо горело, и нога болела так, будто это его придавило потолочной балкой, а не четырёхлетнюю девочку, которая спала в обнимку с большим плюшевым зайцем, и её маленьких ручек не хватало на то, чтобы обнять его шею. Он слышал голоса внизу, там, куда летел, и вой сирены, даже не одной, и от такого шума закладывало уши, а он летел, летел, пока не почувствовал, что упал на что-то мягкое, и в тот же миг обвалилась крыша четвёртого этажа, их угловой квартиры. Он слышал треск и женский крик, а потом ему дали какую-то маску, в которую сказали дышать, и он дышал, потому что с лица, казалось, слазила кожа, а нога болела всё сильнее, а если дышать в маску, то всё закончится. А утром он проснётся в своей постели, на кухне мама будет варить кашу, по коридору будет бегать маленькая сестрёнка, папа будет уже на работе, а он встанет и удивится, какой странный был сон!Арши моргнула и цепочка воспоминаний прервалась. Девочка отвернулась и надела очки. – Это происходит всегда и со всеми, – сказала она. – Только видения разные. Хромому потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что пожара нет, что он не едет в машине скорой помощи, у него на лице нет маски, в которую нужно дышать. Просто глядя в глаза друга, он с чего-то вспомнил то, чего не мог вспомнить уже больше месяца. – Что это было? – с трудом спросил он. – Видимо, твой кошмар. Понимаешь, что я чувствую, глядя на себя в зеркало? Особенно без очков. И куда не повернись, везде встретишься взглядом со своим отражением. И не дай бог сделать резкое движение – двойник может не успеть повторить его. Больше они об этом не говорили. Не хотелось. Следующим утром Хромого избили так, что очнулся он в Лазаретной палате. Ну, как «избили». Бил его только Боксёр. Остальные стояли в сторонке. Кто-то, кажется, даже пытался унять атамана. А Хромой пытался отбиваться. Уворачивался от ударов, бил сам. А свернувшись на полу клубком, защищая голову, живот и больную ногу, хватал пинающие его белые кроссовки. Но Боксёра это только злило ещё сильнее. Итогом для Хромого стало огромное количество синяков и ссадин, разбитый нос и губа, сломанный палец на руке и разболевшаяся нога. И невозможность ходить в пещеру. Он не мог даже предупредить Арши, чтобы не ждала его. Последнее огорчало его намного больше драки с Боксёром, сломанного пальца и горевшей огнём ноги. Поэтому когда в коридоре вдруг поднялся шум и грохот, а потом в дверь его палаты тихонько постучали, Хромой даже не встал с кровати. Дверь приоткрылась, и в комнату шагнул мальчик. Светло-голубые штаны от лазаретной пижамы, светло-серая толстовка и кеды на босу ногу. Мальчик беззвучно, но быстро закрыл за собой дверь. Увидел Хромого и тихо ойкнул. Хромой, узнав гостя, резко сел на кровати и протёр глаза, чуть не вдавив их в череп, но это не помогло. – Бес?!Мальчик нервно облизал губы, кивнул:– Левый, – и, беспокойно косясь на дверь, быстро заговорил. – Слушай, можно я у тебя спрячусь? За мной погоня…Беса Хромой видел всего несколько раз, но знал, что вообще-то их двое. Одинаковая одежда, одинаковые причёски и лица, одинаковая походка. Ещё он знал, что в начале лета их заперли в Лазарете, недавно одного выпустили, но он переехал под Белую Дверь, зайдя в восемнадцатую спальню за одеялом и рюкзаком. В столовой Правый Бес появлялся только во время обеда, собирал кое-какую еду и снова уходил. Иногда ребята – даже Четвёрка – передавали ему разные мелочи, которые можно было хорошо спрятать. – Конечно, прячься. Только…– Хромой оглядел палату, – куда?Посетитель заговорщицки подмигнул ему. Бросил очередной опасливый взгляд на дверь, за которой продолжалось сильное оживление, и подошёл к тумбочке. – Будь добр, помоги. Они вместе – хотя Левый явно брал большую часть нагрузки на себя – отодвинули её немного ближе к кровати, Бес сел на пол и убрал одну стенную подушку. За ней оказалась пустота. Беглец посмотрел на Хромого разными глазами:– Не выдашь меня?Хромой замотал головой:– Не выдам. Бес снова подмигнул ему и полез в дыру в стене. Только когда он начал ставить подушку на место, Хромой забеспокоился:– А тумбочка?– В некоторых палатах они стоят там, – ответил приглушённый голос из стены, и дыра исчезла окончательно. Даже зная о ней, Хромой не видел швов, выдающих в одной из многих подушек «дверь». Только он лёг на кровать и сложил руки за головой, как лежал до этого, и в палату заглянул один из санитаров – молодой мужчина с редкой бородкой – и приветливо спросил:– К тебе случайно не заходил мальчик твоего возраста? В серой кофте и кедах. Хромой, не моргнув, соврал:– Заходил. Но я его прогнал. Хотя это почти не было ложью. Он действительно заходил. А потом ушёл. Правда, всего лишь в стену, но это уже мелочи. Мужчина улыбнулся:– Молодец. Если он снова придёт, позови кого-нибудь, ладно?– Ладно. И дверь закрылась. Хромой лежал на кровати, поверх одеяла, в светло-голубой пижаме и босиком, и слушал. Слушал Беса, прятавшегося в стене. Он, наверное, даже не дышал или дышал реже. Его не было слышно. И слушал коридор Лазарета. Суматоха там постепенно утихала, взрослые возвращались к обычным делам, словно и не было никакого беглеца, забега́вшего, должно быть, во все палаты и тут же выбегавшего обратно в коридор. Почему Бес сбежал? И на что он рассчитывал? Добежать до Белой Двери, туда, где его ждал брат? А потом? В восемнадцатую спальню? Но ведь его бы всё равно поймали и вернули. Наверное, Хромой задремал, потому что когда он открыл глаза, на тумбочке стоял разнос с едой. Котлета с картофельным пюре и молоко. Стенная подушка явно была не на месте – она отошла от стены, и теперь любой желающий мог обнаружить укрытие Беса. Хромой встал и на цыпочках подошёл к «двери». – Эй, ты там? – говорил он тоже зачем-то тихо, наверное, боясь, что кто-нибудь придёт и спросит, с кем это он тут разговаривает. За мягкой обивкой закопошились, и из дыры вылезла лохматая голова. Волосы перепачканы чем-то белым и прилипли ко лбу. Бес несколько раз жадно втянул носом воздух, и только потом заговорил:– Ты не представляешь себе, как там душно. Просторно, но душно. – Просторно?Хромой сомневался, что дыру в стене стали бы делать большой. Бес кивнул:– Ниша рассчитана на двоих старших. Но даже им там не было бы тесно. А вентиляцию не предусмотрели. Хромой кивнул на разнос:– Еду принесли. Будешь?Но ответить Бес не успел – за дверью послышались шаги. Он поспешно залез в дыру, Хромой помог поставить на место подушку и сел на кровать. Раздался стук, и дверь открылась, впустив в палату высокого жилистого мужчину в белом халате. Он внимательно осмотрел синяк под глазом и ранку на губе. Перевёл взгляд на загипсованный палец, но ничего не сказал по поводу драки. Поинтересовался, как Хромой себя чувствует. Тот попытался улыбнуться:– Хорошо. И это почти не было ложью. Он отвлёкся от своей боли, когда пришёл Бес. Врач посмотрел на тарелку:– Тогда почему не ешь?– Я спал. Потом поем. Мужчина кивнул:– Ладно. Я тут к тебе кое-кого привёл. Надеюсь, ты не против? Она целый час просидела у меня под дверью. Хромой чуть не подпрыгнул на кровати. Арши! Она пришла к нему!– Конечно не против, – затараторил мальчик. – Где она?Врач засмеялся:– Здесь. И указал на дверь палаты. Сначала Хромой никого не увидел, но потом Арши отлепилась от стены и подняла голову. – Привет! – сказала девочка. – Привет, – мальчик так обрадовался её приходу, тому, что она про него не забыла, что забеспокоилась, когда он не пришёл на речку, и целый час просидела под дверью врачебного кабинета, чтобы её пустили к нему. Он знал, что это приятно, но не думал, что настолько. – Заходи!– Я завтра приду, – врач прятал улыбку, но его выдавали морщинки, разбегающиеся от уголков глаз. Он вышел и закрыл за собой дверь. Арши присела на корточки напротив Хромого и долго изучала его повреждения. Потом вдруг повернула голову и замерла, прислушиваясь. Оказалась возле тумбочки. Хромой даже не заметил, перепрыгнула она его кровать или всё-таки обошла, а девочка уже убрала «дверь»:– Бес, вылезай. Всё тихо. Левый зашевелился внутри стены, а через секунду, как и в прошлый раз, из дыры показалась его голова. Дальше он вылезать не стал. Просто лёг на пол, подложив стенную подушку под живот. Арши стряхнула с его волос белую пыль. – Как ты узнала, что нас трое? – спросил Хромой, подобрав, наконец, челюсть, от удивления закатившуюся под тумбочку. – И что Бес спрятался в стене?Арши подошла ближе к кровати и села, скрестив ноги по-турецки. Подняла голову, чтобы видеть его:– Они с Правым часто прячутся или здесь, или в другом конце коридора. А тихо же сидеть неудобно – ноги затекают. Ты ешь. Скоро ужин принесут, а у тебя ещё обед стоит. Бес на животе подполз ближе к еде и опять лёг, распластавшись на мягкой обивке. – Обед раздели с другом, – на последнем слове он запнулся, не уверенный, может ли считаться другом Хромого. Хромой вилкой поделил порцию пополам и быстро съел свою часть. Бес на еду почти набросился. Казалось, его не кормили несколько дней. Арши тоже это заметила. – Голодовка? – укоризненно спросила она. – Они нас разлучили, – неожиданно сердито ответил Бес, разделавшись с котлетой. – И не скоро позволят воссоединиться, если вы не закончите эту забастовку. Лицо Беса озарилось надеждой, как будто было что-то странное в том, что один из близнецов переехал под Дверь, в то время как второй носится по стерильным коридорам, нарушая тишину и покой Лазарета. Но оказалось, что Хромой знал далеко не всё. – Твой брат тоже бастует со своей стороны, – объяснила Арши. – Он уже больше недели штурмует эту белую крепость. По ночам орёт почище оравы мартовских котов, долбит в дверь – надеюсь, не головой, – гремит всем, чем можно. Слышал про дымовую шашку? Так вот это тоже он. Если так и дальше пойдёт, тебя привяжут к кровати, а его запрут где-нибудь. – Что за дымовая шашка? – спросил Хромой. Бес хитро улыбнулся:– Несколько дней назад она легла под Белую с внутренней стороны, – в его голосе слышалась чуть ли не гордость за брата. – Дымило сильно. Сигнализация надрывалась минут десять. Ну, Меды перепугались, думали – пожар. Пооткрывали окна и двери в палаты. Я решил сбежать под шумок. Поймали у самой Белой. С тех пор сижу под замком. – А кто тебя выпустил? – он посмотрел на Арши, но девочка подняла руки:– Я только конверт с отмычками пронесла. Дальше он сам. Хромого вдруг осенило:– Так вот, ведьма, с какими бесами ты дружишь!«Ведьма» довольно кивнула:– Догадливый человек! Это редкость. Бес подхватил её волынку:– Особенно в столь юном возрасте. Весь остаток вечера они разговаривали, играли в карты, которые Бес нашёл в нише в стене, смеялись. Ужин застал ребят врасплох. Арши услышала шаги и дребезжание тележки с едой уже почти у двери. Левый еле успел спрятаться. Дырку маскировали впопыхах, и Хромому казалось, что она всё равно бросалась в глаза, но обошлось – медсестра ничего не заметила. Только неодобрительно посмотрела на карты, но промолчала. Уходя – после двух предупреждающих визитов санитаров, которые Бес пережидал в укрытии, и трёх стуков в дверь, – Арши пожелала Хромому «больше не сталкиваться с Боксёром», а Бесу сказала:– Я проведу его. Не стала уточнять, кого – и так было ясно. Левый просиял и даже начал заикаться от радости, так что его «спасибо» Арши уже не услышала. Когда в палате выключили свет, мальчишки легли спать – Хромой на кровать, а Бес – на мягкий пол рядом с дыркой. Но о каком сне может идти речь, когда за день произошло столько всего?Хромой думал о том, что не так давно он чуть не плакал от чувства одиночества, а сейчас радуется визиту друга в Лазаретную палату. Друга, который не смеётся над его увечьем. Да оно почти и не напоминало о себе. Больная нога давала о себе знать, только если её перегрузить, а ожог уже почти не резал глаза, когда он смотрел на себя в зеркало. И думал о Бесах. Каково это – иметь брата-близнеца? Смотреть на кого-то и видеть себя? Чувствовать чью-то боль? И как сильно, должно быть, злились оба, когда их разлучили!– Бес, – позвал Хромой шёпотом. – Бес, ты спишь?С пола раздалось отрицательное мычание. – Расскажи что-нибудь. Снизу снова промычали:– Сначала ты. Хромой поднялся на локтях:– А ты не уснёшь?– Не усну, – а голос сонный-сонный. Хромой лёг обратно на подушку и сложил руки на животе:– Что тебе интересно?– Расскажи о себе. – Меня привезли на автобусе…Судя по шорохам у стены, Левый сел.

– Подожди, – перебил он Хромого. – А до автобуса? Где родился? Как жил? С кем общался?– Не помню, – мальчик сам удивился, насколько безразлично прозвучал его голос. – То есть как? Совсем?– Совсем. Даже имени своего не знаю. Бес сочувственно помолчал пару секунд, но потом всё-таки не выдержал:– А как тебя угораздило к нам, тоже не помнишь?Хромой повернулся на бок, так, чтобы видеть хотя бы тёмный силуэт на фоне стены, и ответил:– Есть одно воспоминание, – он говорил медленно, старательно отвоевывая у памяти хотя бы пару новых секунд, – но оно не очень приятное. И он рассказал о том, что увидел в глазах Арши. Левый слушал очень внимательно и, кажется, даже не дышал, а когда наступила особенно длинная пауза, тихо спросил:– Ты скучаешь по ней? По маме? – последнее слово он произнёс с нежностью и каким-то трепетом, от которого Хромому стало не по себе. Скучал ли он? Да, наверное. Иногда, особенно первое время, ему очень хотелось, чтобы рядом был человек, который поймёт его, пожалеет. Потом он познакомился с Арши, и мысли о жалости к себе стали приходить значительно реже. Но да, наверное, он скучал по маме. И был благодарен. – Да. Скучаю. Наверное, Бес уловил в его голосе что-то такое, что отбило у него желание развивать тему. – Спроси меня о чём-нибудь, – попросил он вместо очередного вопроса. – Я не знаю, с чего начать. Хромой перевернулся со спины на живот и подложил руки под себя:– Правда то, что говорят о связи близнецов?Самое смешное, что навыки и знания у него остались. Сбежали только воспоминания о жизни. Хромой умел читать, писать, считать, помнил отрывки прочитанных произведений, но не мог назвать ни автора, ни имени главного героя. – Смотря что говорят. Хромой задумался. А правда, что? Его всегда интересовала тема близнецов, но сейчас дырявая память с огромным трудом преподнесла один-единственный вопрос:– Правда, что вы чувствуете боль друг друга?Бес усмехнулся:– Правда. Он снова лёг на пол и завёл руки за голову:– Был один случай. Мы с Правым решили погулять по лесу. Отошли совсем недалеко, но уже чувствовали себя героями, – он тихо засмеялся. – Потом услышали, что за нами кто-то идёт. Обернуться было страшно – о лесе много всякого болтают. Мы пошли быстрее. Там, за нами, тоже ускорились. Мы побежали. За нами побежали тоже. Потом Правый всё-таки обернулся и вдруг как заорёт! Я, ясное дело, тоже перепугался. Полезли на дерево – думаем, там оно нас не достанет, а после дождя всё мокрое, скользкое. Ну, Правый и навернулся с нижней ветки. Сломал ногу. А ходить не могли оба – он в гипсе, я просто за компанию с постоянной ноющей болью. Так и лежали в Лазарете, пока у него кости не срослись, да пока ноги разрабатывали… А бежала за нами бродячая собака. Так и прошло полночи – Левый рассказывал истории, Хромой задавал вопросы, и оба старались не смеяться слишком громко, чтобы не привлечь Медов. Уже засыпая, Бес снова негромко позвал друга:– Хромой. Арши тебе говорила, что собирается выпросить у Цербера отдельный домик?– Нет, – он тоже почти уснул, – Думаешь, даст?Левый сладко зевнул:– Надеюсь. Не хочу возвращаться к Боксёру. И, наверное, этим бы всё и кончилось, если бы он, полежав ещё немного, не сказал:– А если не даст, мы займём чей-нибудь. Договоримся с жильцами или выгоним – и будет нам свой домик. Согласен?– Угу, – и Хромой всё-таки не выдержал, спросил: – Слушай, Бес, а зачем ты сбежал?– А пусть знают, что наши не сдаются! – решительно заявил Бес. – Пока я здесь, а Правый там, им покоя не будет. – А если Арши его приведёт?– Что значит «если»? Приведёт, я в ней не сомневаюсь. Но до тех пор…– Ну, хорошо, приведёт она его, а потом что? Ещё одну шашку пустите?Бес тихо фыркнул:– Нету у нас больше, – снова сел. – Знаешь, что? А давай к нам, а? Веселее будет. И Арши в две палаты бегать не придётся. Попросишь?– Попрошу. – Вот и ладушки, – лёг и через пару секунд отключился. Разбудил их крик медсестры. Да такой, словно на полу спал действительно бес, а не мальчик, учинивший вчера вечером настоящий погром во всём Лазарете. Хромой ещё не проснулся, как следует, а Левый уже вскочил и бежал к двери. Ошарашенная медсестра спохватилась, только когда он выскочил из палаты. На крик сбежались Меды, и Бесу пришлось уворачиваться от трёх взрослых мужчин. Поймали его уже у открытой Двери. С той стороны в Лазарет вбежал Правый с рюкзаком, и повалили Меды уже обоих. Близнецы прицепились друг к другу чуть ли не зубами, и в палату санитары несли не одного мальчика, а двоих, да ещё и с рюкзаком.

Медсестра в палате Хромого не нашла ничего лучше, чем всплеснуть руками и запричитать:– Спрятать у себя беглеца! Никогда бы не подумала, что ты на такое способен! И главное – зачем? Неужели о тебе здесь плохо заботятся? Или тебе скучно, заняться нечем?А он лежал на кровати и чуть не плакал от обиды за Беса. У него ведь почти получилось! Он добежал до Белой Двери, ещё бы чуть-чуть и… Спрятался бы где-нибудь, переждал. Они бы ему еду носили, в карты бы играли. Днём снова пришёл врач, тот самый, который вчера привёл Арши. Осмотрел ссадины, перевязал палец, сел на край кровати и спросил полушутя:– Значит, укрываем преступников?Хромой поднял на него голову:– Бес не преступник! Ему просто без брата плохо. Врач кивнул:– Конечно. Именно поэтому он исписал стены с своей палате лозунгами. Хромой вспомнил о вчерашней просьбе Левого. Он не был уверен, что ему разрешат перебраться в их палату, но всё равно спросил:– А можно мне к ним переехать?«Для детей я был построен, Что живут в огромном доме, Чтоб они во мне игралиИ ни слёз, ни бед не знали». Написано всё той же чёрной ручкой. Без шифра. Я иду вдоль домиков старших, перебирая в голове возможные варианты. Спортивная площадка? Двор? Просто улица? Первым решаю проверить двор, доверившись форме мужского рода в первой строчке. И оказываюсь прав. Очередной конвертик обнаруживается приклеенным к нижней части сидушки качелей. Продолжения рассказа в конверте нет, но есть листочек с рисунками и подписями. Стрелочками, солнышками, лунами и какими-то закорючками. Намёк понят. Будем идти по знакам. Первый я вижу, развернувшись на 180 градусов, нарисованный маркером на перилах горки. Пустой круг. Обозначение Площади. Придя туда, не нахожу ничего, кроме палочек, сложенных в стрелку. Иду в заданном направлении и сворачиваю за новой стрелкой на стене домика. Спортивная площадка? Ну ладно. К волейбольной сетке, которую после выпуска вообще-то сняли, а не оставили висеть там, где нахожу её сейчас я, примотан листочек. Одно-единственное слово: «Помнишь…» И символ ворот на обратной стороне. Значит, к въезду в Приют. Мелькает мысль, что следующая подсказка Арши выведет меня в Мир, но нет. Всего лишь в заброшенную деревеньку по соседству. Забросили её давно, за несколько лет до выпуска. Наверное, жители не выдержали близости Приюта и частого контакта с нашими ребятами. Кражи, драки, просто дурной пример для детей. Нас много раз просили «найти на этих сорванцов управу», писали жалобы в управление города, но там чаще всего не реагировали или просили потерпеть, потому что скоро нас всё равно снесут. Но, наверное, деревенские всё-таки надоели «верхушке» и их переселили. Кого и куда – не знаю. Но наши ребята несколько месяцев сокрушались по поводу «разрушенной дружбы», а потом окончательно включили деревню в свой мир. Арши привела меня к дому на окраине. Стены от времени покосились, крыша частично обвалилась, оконные стёкла выбиты. А на дверном косяке надпись чёрным маркером:»…мой первый…»И деревце под ней. Судя по подсказке с качелей, имелся в виду сад Приюта. Там, на скрипучей деревянной калитке, между досками просунута бумажка. В клеточку. Похоже, из моей тетрадки. Напоминание об их хитрости и изворотливости? Спасибо, не забыл. »…домик?»«Помнишь мой первый домик»? Тот, из которого ты так хотела переехать, что согласилась жить с восьмью мальчишками на улице старших? Конечно, помню. Ты так просила меня найти тебе другое место. Ты почти никогда меня ни о чём не просила. А тут пришла в слезах с разбитыми ладошками и сказала, что больше не вернёшься к девочкам. Разумеется, я хотел помочь. Но сомневался, что в новом домике тебе лучше, поэтому тянул с ответом до последнего, а ты пока жила у меня. В домике на улице младших я иду медленно, в который раз пытаясь понять, что же такого должно было случиться, чтобы терпеливая Арши убежала в слезах. Из ранок на ладошках я вытащил осколки зеркал, и моё девочка попросила завесить. Но что могло появиться в зеркале настолько страшного? Что могло довести её до истерики?Зайдя внутрь, я получаю ответ. А заодно удивляюсь, сколько сил, времени, чернил и бумаги на это ушло? Она знала, что я приму приглашение в игру? Знала, что я вернусь в Приют? Я сам не был в этом уверен до последней секунды, а Арши знала. На стене у входа в спальню висит альбомный лист с нарисованными девочками. Нарисованными схематично, как толпа. Детально прорисованы были только их издевающиеся улыбки и большие солнечные очки в руках у одной. На закрытой двери комнаты – такая же схематичная Арши. Её я узнаю по косичке. В спальне меня ждёт кое-что более масштабное. Везде, где только можно, стоят и висят зеркала. Некоторые треснувшие, некоторые побитые до такой степени, что осталась только рама и редкие осколки, а некоторые – просто пыльные. Но все, все до единого частично заклеены листами с рисунками. На каких-то Арши изобразила себя с разными эмоциями на лице и в позе – удивление, испуг, ужас, истерика. На других нарисовала свои глаза с отражающимся в них её давним кошмаром. Хотя как можно нарисовать то, чего даже не видел? Только слышал и чувствовал. С моих слов? С помощью воображения? Скорее всего. А на других картинках Арши показала не просто отражение в зрачке, а сами воспоминания, которых опять же у неё не могло быть. Стараясь не смотреть на рисунки, я обшариваю комнату в поисках новой подсказки. Даже простукиваю пол и стены, но без толку. Приходится всмотреться в изображения на зеркалах. Слишком реальные, слишком эмоциональные. Настолько, что на миг я даже забываю, где нахожусь и на что смотрю. Но подсказку всё-таки нахожу. В рисунках зашифрованы буквы. И. Р. Д. К. О. Т. Е. Р. Смысла ноль, но зная Арши, я не удивляюсь. Директор? Директорский домик? Серьёзно? Ладно. Эту подсказку она почти не прятала. Прилепила скотчем к поверхности стола и успокоилась. «Однажды он наткнулся на свой старый набросок лабиринта и решил развить тему. Он так увлёкся, что не замечал происходящих вокруг него странностей. Сами собой открывались и закрывались двери и окна, падали книги, переворачивались страницы, появлялись новые рисунки и записи и исчезали старые…»И новая загадка:«Откроешь меня – в другой мир попадёшь. Откроешь – увидишь далёкие страны. Откроешь меня – через горы пройдёшь, Увидишь и звёзды, и дно океана». Жди меня, брат. Я приду сквозь грёзы. Я приду сквозь самые злые дожди. Я приду сквозь самые горькие слёзы. Я приду к тебе, брат. Ты, главное, жди. Арши– Ты какой-то хмурый, – Лис догоняет Мёда на полпути к дыре в заборе. К той, которая во дворе, а не в саду. – Даже для себя. Что случилось?Мёд косится на друга:– Да всё то же самое. Лис кивает. Он в принципе и не ждал откровенности. – В Лабиринте опять неладно, слыхал?– А когда там было ладно? – уточняет Медовар, перекладывая руки из карманов джинсов в карман толстовки. Он понимает, о чём пытается заговорить Лис, и подозревает, что по этой же причине Серый пригласил его к Кабану. Но обсуждать это раньше времени желания нет. – Да, но сейчас это что-то другое. Люди пропадают. – Они и раньше пропадали. – Ты же понял, о чём я, – фыркает Лис. – Не притворяйся, будто не замечаешь, что их возвращается гораздо меньше обычного. – Замечаю, – устало вздыхает Мёд. – Но от меня-то ты чего хочешь?Лис останавливается и смотрит на него неожиданно серьёзно, почти сурово:– Я хочу, чтобы ты не продавал свои зелья моим ребятам. Мёд тоже останавливается, так, чтобы их тени не соприкасались:– Уточни. Ты имеешь в виду только своих Балаганщиков или девчонок тоже?– Балаганщиков, – морщится Лис. Отделившиеся девушки для него – больная тема. – За шестую Сорока пусть сама просит. Видно, что беспокоится. Видно, что шестая волнует его не меньше подопечных парней. Во-первых, у него там девушка. Во-вторых, все они привыкли опекать тех, кого в Мире называют слабым полом. – Чего они от вас сбежали-то? – спрашивает Мёд, надеясь выиграть хоть немного времени. – Да… – Лис машет рукой, дескать, что тут скажешь. До дыры они доходят в молчании, думая каждый о своём. Но когда Мёд перебирается на другую сторону, Лис спрашивает снова:– Ну так что?– Посмотрим, – отвечает Медовар и уходит, оставляя Лиса вполне удовлетворённым. У Кабана, как всегда, шумно и накурено. Некогда это был обычный дом в деревне по соседству с Приютом. Потом деревенские ушли, недовольные своими соседями, а дом – возможно, сторожка – старшие превратили в кафе «В гостях у Кабана». Этот самый Кабан бывал у себя не так регулярно, как, например, Граф или Вампир, но придумалось название спонтанно, а потом никому уже не хотелось ничего менять, и название лишь сократили, чтобы было меньше писать на вывеске. Серого Мёд находит за самым дальним столиком в компании маленького мальчика, который испаряется, едва завидев гостя. – Подаёшь дурной пример подрастающему поколению? – спрашивает Медовар, беря сигарету из предложенной пачки и закуривая от своей зажигалки. На самом деле Серый не курит, но подержать во рту незажжённую сигарету считает своим долгом. – И тебе привет, Правый. Как погода?– Мои нагадали дождь. Серый усмехается одними глазами и смотрит в окно на безоблачное небо. – Слышал, что в Лабиринте творится? – спрашивает. – Было бы, что слышать. – Да? – поднимает брови. – А наш маленький друг говорит, что там какой-то важный переворот намечается.

– А он разве Лабиринтский? – Мёд поднимает руку, прося принять заказ. – Нет, но на катастрофы у него чутьё, – Серый мрачно усмехается. Это точно. Вот только понятие о катастрофах у Ясу несколько искажено. В прошлый раз он предсказал, что Эльф свалится с пневмонией, а до этого рассказал о неудачной стрижке Птички. Правда, стрижка действительно была ужасная. – Это с ним ты сейчас разговаривал? – рука уже начала уставать, но чашка кофе Мёду жизненно необходима. – Угу. – Извини, если спугнул интересного собеседника. На поднятую руку, наконец, подходит Карась – высокий и тощий-претощий, с выпуклыми, как у рыбы, глазами. – Чего изволите? – спрашивает, странно причмокивая губами. – Два кофе и булочки на двоих, – заказывает Мёд, тщательно проговаривая каждое слово, потому что на ухо Карась тоже туг, хоть и не от природы. Он кивает и уходит. Дожидаясь заказ, они только курят и молчат, потому что без кофе Мёд к серьёзному разговору не способен. Зато потом, разведя напиток порционными сливками, и затянувшись, насколько позволяют лёгкие, он будет готов рассказать давнему другу даже то, чего отродясь не знал. – Кто ж тебя голодом-то морил? – совершенно серьёзно спрашивает Серый, глядя, как Мёд набрасывается на булочки, едва они появляются перед ним. Сегодня вторник, а значит, готовит Кухарка, поэтому можно не бояться отравиться или сломать зубы. – Никто, – отвечает Мёд с набитым ртом. – Я сам кого хочешь заморю. Серый пьёт свой кофе медленно, зажав сигарету в двух пальцах, не занятых держанием чашки. Медовар поспорил бы на что угодно, что этот кофе получился крепче обычного, но Серый не притронулся ни к сахару, ни к сливкам, и пьёт, не морщась, и даже как будто с удовольствием. – Ещё что-нибудь нужно? – спрашивает голос Карася почему-то над самым ухом, и Мёд чуть не захлёбывается кофе. Ему не нужно больше ничего, он кладу на поднос деньги за свой кофе с булочками, и растворяется в чашке, но Серый спрашивает:– Сегодня вечером, говорят, какой-то концерт будет. Знаешь об этом что-нибудь?Карась явно не в восторге от предстоящего мероприятия, но любезно делится информацией, что начало в семь, кивает на благодарность Серого, забирает деньги и уходит. Мёд отрывается от сигареты:– На кой тебе сдался этот концерт?Серый заговорщицки подмигивает:– Арши уговорила Эльфа спеть. – Да ладно!Медовар слышал пение Эльфа раз или два, но этого оказалось более чем достаточно, чтобы понять, что парень не только не по-человечески красив, но и, чёт возьми, талантлив. Но на людях он свои таланты предпочитает не демонстрировать, и ещё никому не удавалось его переубедить. – Да. Причём сдался он на удивление легко, – судя по глазам, Серый знает что-то такое, что пока не превратилось в слухи. Мёд нехотя допивает свой кофе, докуривает сигарету, складывает руки на столе, как примерный ученик, и смотрит на Серого более осмысленным взглядом, чем несколько минут (а то и месяцев) назад:– Но ты ведь повал меня не ради рядового обмена новостями?Серый кивает:– Не ради него. В прошлый забег Туда Арши нашла мёртвую птицу. Ворону, если быть точнее. Не буду вдаваться в подробности описания трупа, но важно то, что скончалась бедняга не сама. Ей помогли. Не хищники. Лабиринтские в ту часть Леса не ходят и уж тем более не убивают тамошних обитателей и уж тем более не выдёргивают у них перья, – выдерживает паузу, наблюдая за реакцией. – Вопрос. В последние дни из Лабиринта никто не приносил чёрных перьев или ещё чего?– Я не устраиваю своим клиентам досмотр личных вещей, ты же знаешь, – осторожно отвечает Мёд, понимая, что из любого его ответа Серый вытянет больше информации, чем будет сказано. – Знаю. Но согласись, не заметить кровь на одежде довольно сложно. Да ещё и с твоим глазом. – И я бы заметил, если бы что-то такое было. Мгновение Серый смотрит ему в глаза взглядом Верховного Судьи, вынимающего правду из самой души. Мёд знал только двоих людей, умеющих так смотреть. И давно хотел понаблюдать за их игрой в гляделки. Но потом Серый расслабленно откидывается на спинку стула и улыбается:– Ну ладно. Спасибо и на этом, Правый. Медовар напряжённо пожимает плечами:– Не за что. А почему о моих клиентах справляешься ты, а не Арши?В серых глазах мелькает какая-то искра:– Она проводит расследование с другой стороны. Попросила меня помочь здесь. – И ты не смог ей отказать? – Мёд скорее утверждает, нежели спрашивает. Возможно, он и сам не смог бы отказать Арши. – Не вижу необходимости, – Серый отпивает из своей чашки и морщится – кофе остыл. – Если в Лабиринте действительно что-то происходит, то рано или поздно это просочится сюда и коснётся всех нас. А как один из атаманов я должен заботиться о благополучии Приюта. Ещё часа два они разговаривают ни о чём, но всё лучше, чем хандрить в домике. Обсуждают всё – от погоды на ближайший год до последних сплетен (в таких беседах Серый почти не говорит – в основном слушает). Но когда у Кабана начинают собираться любители музыки, танцев, стихов и дармовых сигарет, Мёд вежливо прощается с Серым и уходит, краем глаза успев заметить появление маленького полупрозрачного силуэта. А в спальне его таки ждёт хандра…Мёд долго лежит на своей кровати в странном оцепенении. Он не может перевернуться на живот, хотя лежать на спине надоело. Не может даже моргнуть, поэтому кое-как закрывает глаза. Но мысли всё равно роятся в голове подобно мошкаре вокруг лампочки. Не нужно было ему просить Арши достать мох. Знал же, что это опасно. И вообще пора прикрывать лавочку – никому даром не нужны его зелья. Не помогают они Уходить в Лабиринт, как бы Мёд не убеждал себя в обратном. Способный Уйдёт и так, а если Приют не принимает, то можешь травиться, чем хочешь – не пустит За Черту. Но Мёда-то мог бы и пустить. Он ведь не новичок, вырос здесь. Хотя новички-то как раз многие Уходят. Но неужели у одного из близнецов есть способности, а у другого нет? Они ведь совершенно одинаковые. Или хотели быть одинаковыми. Бес – он… он всегда был упорнее. И смелее. И терпеливее. И… в конце концов, Бес стал частью Лабиринта ещё в детстве, а Мёд до сих пор не может даже услышать звуков Леса. Значит, так надо. Вот только кому, чёрт возьми?! Кто придумал разделить близнецов? Кому открутить голову? Да некого винить! Некого! Никто не виноват в том, что ты такая бездарность! Не с кем бороться! Не к кому взывать, прося открыть дверь Туда хоть на миллиметр! Никто её не откроет, потому что это не Лазарет, куда можно подбросить дымовую шашку, чтобы помочь брату сбежать. Даже у Беса не получится сбежать Оттуда…Нет, конечно, можно взломать эту Дверь. С замкАми они всегда управлялись мастерски. Вот только Дверь не поддаётся! Он столько лет пытается её открыть и всё без толку! И замОк нашёл, и отмычки подобрал, и вставил их вроде правильно, но повернуть и услышать заветный щелчок не может. Кто угодно поворачивает и входит, а он не может!Мёд хорошо помнит, как они с Бесом в первый раз решили взломать дверь в домик воспитателя. Он тогда должен был открыть входную дверь, а Бес – в спальню. Но дальше входной они так и не продвинулись – их поймали. Потому что Бес всё делал аккуратно, не оставляя следов, а Мёд торопился, и получалось шумно. – Не торопись, – говорил брат. – Лучше прокопаться полночи, но сделать всё тихо и аккуратно. – Да не услышит никто, – ответил он, и в тот же момент за дверью раздались шаги. С тех пор Мёд старается следовать этому совету, даже начиная «взламывать» Лабиринт, он не торопился. Но чем дольше он пытался, чем больше попыток оканчивались только болью и тошнотой, тем чаще он срывался. Арши иногда грозится, что в следующую Ночь Гостей всё расскажет Бесу. На самом деле Мёд был бы этому даже рад, но с другой стороны он не хочет разочаровывать брата. Поэтому временно прекращает глотать вспомогательные средства. Но потом снова начинает. Наверное, Арши права, и это действительно наркотики. Но Мёд не знает другого способа попасть Туда. Вернее, знает, но игнорирует. Ещё не время. Преодолевая оцепенение, Мёд встаёт с кровати и идёт в ванную. Там берёт первый попавшийся тюбик зубной пасты и пишет на зеркале:«Брт, йскчй. »Брат, я скучаю. Всего три слова. Но сколько сил уходит на то, чтобы не разнести это зеркало к чертям, а тюбик не выдавить на себя! Он знает, что не получит ответа, но всё равно надеется. Надеется и ждёт – вдруг получится? Сегодня отличный день, чтобы вор пришёл и ушёл незамеченным, но оставил небольшое послание на зеркале для того, кто всё ещё верит и ждёт. Ветер скроет звук шагов, а ночной дождь смоет следы, но хотя бы пара слов пастой на зеркале останутся. Да, сегодня отличный день для маленького чуда и короткого письма брату-близнецу. Да, сегодня он ответит. Сегодня он точно ответит. В старой ране просыпается старый страх, старая боль. Перед глазами опять вырастают светло-зелёные стены Лазарета. В ушах опять звучит треск ломаемых стульев, грохот переворачиваемых тележек с едой, звон бьющегося стекла. И перепонки едва не лопаются от его собственного крика:– Бес!Становится трудно дышать, и Мёд тянет за ворот футболки. Ткань с треском рвётся, но это не помогает. Он падает на колени, хватая ртом воздух и зажимая уши руками. И всё равно слышит тихий голос Арши:– Всё, Мёд. Его больше нет. И снова, как тогда, отказывается верить. Как нет? Как из двух Бесов мог остаться один? Как он мог уйти без него? Как? Как?! КАК?Боль в затылке немного отрезвляет, воспоминания отходят, но реальность ничуть не лучше. Мёд снова бьётся затылком о кафельный пол. Ещё, ещё и ещё. А потом закрывает лицо руками, и из его груди вырывается громкий стон отчаяния, переходящий в рыдания. По подземным тоннелям уже возвращаются с концерта, а Мёд всё ещё лежит и плачет. Рыдает в голос, размазывая слёзы по лицу и рукам. Плевать, пусть думают что угодно. Может, кто-то наконец прислушается к его мольбам и приложит головой о пол сильнее, чем может решиться он сам. Он больше не может так жить. Надоело! Он устал просыпаться на слишком большой для одного кровати и не находить руку брата где-то рядом. Устал справляться со своей болью один. Устал придумывать отличный розыгрыш или шутку, звать Беса, а в ответ слышать тишину. Хлопает дверь в ванную и кто-то бесшумно садится возле него. Трясёт за плечо, но Мёд отмахивается. Не трогайте его! Не трогайте, если не собираетесь убивать!– Медовар, – зовёт тихий голос. Мёд не реагирует, и голос повторяет настойчивее: – Медовар. Обладатель голоса вздыхает и садится рядом. Просто садится и больше ничего не делает. Через несколько секунд Мёду даже начинает казаться, что он остался один. Один… какое странное слово. Столько времени прошло, а звучит всё равно непривычно. По щекам снова текут слёзы одиночества. Но воспоминания больше не приходят. Тоска больше не раздирает душу тупыми когтями. Она отошла и стоит в дверном проёме. Тот, кто сидит на корточках рядом с атаманом Подпольщиков, не подпускает её ближе. Слёзы уже закончились, Тихий ушёл, а Мёд всё ещё лежит на полу ванной комнаты. Спина замёрзла, шея затекла, но перевернуться он не может. Моргать тоже неохота, поэтому глаза закрыты. Вернулось то же сонное оцепенение, которое держало Мёда в неудобной позе на кровати. Только теперь оно захватило и мысли. Так всегда бывает после очередного припадка. Затишье – буря – усталость. В спальне за стеной происходит что-то шумное, хотя Мёд уверен, что время – ночь. Музыка звучит громче обычного. Кто-то чем-то брякает. А атаман Подполья, наконец, находит в себе силы встать. Сначала на четвереньки, оскальзываясь на почему-то мокром кафельном полу. Потом на колени. Потом опирается на раковину. Встаёт на ноги. Смотрит в зеркало. Надо будет его помыть, потому что кто-то стёр письмо. Но даже сквозь разводы Мёд видит своё бледное, опухшее, дикоглазое, растрёпанное отражение. Кое-как умывает это чудовище и выходит в спальню. В Приюте много дверей, но только в одну из них Медовар по-настоящему хочет войти. Хочет и не может. БесКто-нибудь, заткните этого истеричку. Только не больно. Тени прошлогоТо утро принесло с собой много нового. Во-первых, из лагеря вернулись ребята и воспитатели. Хромой не думал, что их будет так много, и сначала даже испугался, поместятся ли они все. Во-вторых, Цербер разрешил Арши перебраться в отдельный домик. – Только найди, с кем будешь жить. Вас должно быть хотя бы четверо. Четверо их было. Бесы, сама Арши и Хромой. Поэтому весь вечер они готовились к переезду. В восемнадцатом домике на приготовления троих сожителей смотрели косо. Иногда спрашивали:– Куда это вы собрались?Тогда Хромой и Бесы гордо поднимали головы и таинственно отвечали:– Узнаете. А утром, вместе с вернувшимися, они занесли вещи в домик №3 на улице старших. Арши была уже там, вместе с тряпками, вёдрами с водой, шваброй, старым радиоприёмником, внушительной стопкой газет, кистями и банками с краской. Хромой поставил сумку на пол и осмотрелся. Домик был серый и унылый. Создавалось впечатление, что здесь не жил никто и никогда. Арши уже открыла все окна и начала вытирать пыль, но серости от этого меньше не стало. Услышав, как хлопнула входная дверь, девочка оторвалась от своего занятия, встала и вытерла руки о шорты. Улыбнулась:– Милости прошу к нашему шалашу!Бес плюхнулся на первую попавшуюся кровать:– Ничего так шалашик. – Только серенький какой-то, – поддакнул брату второй. Арши ничуть не обиделась:– А зачем я, по-вашему, краски принесла?Стянула с волос резинку, и принялась заплетать косу. Вообще-то волосы у неё тёмные, но одна маленькая прядка была не то седая, не то вымазана чем-то белым. – Что у тебя с волосами? – спросил Хромой. – А что с ними? – не поняла Арши, но тут же рассмеялась, приглаживая белую прядь: – А, это! Это у меня уже давно. – Ты ещё её глаза не видел! – подмигнул Бес, сидящий в обнимку с сумкой. – Видел, – прозвучало немного самодовольно, хотя Хромой не был уверен, стоит ли этим гордиться. – А ты нет, – поддела Арши. Бес аж задохнулся от возмущения:– Ты… Ну ты! Ах ты! Не знаю даже, как тебя назвать!Непонятно было, кого именно он не знает, как назвать, но выглядело это смешно. Второй Бес не стал сдерживатья и откровенно рассмеялся.

– А давай их за это в домике на время обеда оставим? – разобрал Хромой сквозь смех. – А давай! – согласился Бес-Ну-Ты. Отличить Правого Беса от Левого, а Левого от Правого Хромой даже не пытался. Можно было, конечно, предположить, что тот, который сидит справа – Правый, но не было никакой гарантии, что им не мог оказаться Левый. Близнецам очень нравилось, когда их путали, хотя они делали вид, что обижаются. Да, у них на запястьях были браслеты с узором в виде буквы П и буквы Л, но братья часто менялись ими или снимали совсем. – Так, ладно, – Арши доплела косу и теперь закрепляла её зажимом на затылке. – Давайте, тряпки в руки и палубу драить. Дребезжание обеденного звонка застало их врасплох. Хромой домывал окно в прихожей, Бес – Правый, если верить браслету – ползал с тряпкой по полу кухни, Арши орудовала шваброй, смывая пыль со стен в спальне, Левый Бес чем-то гремел на чердаке, приёмник выл что-то про море и пляж. Едва звонок захлебнулся последним звуком, Арши крикнула:– Правый, вы идёте в столовую?– Если Левого с чердака снимешь – идём, – отозвался тот. В Приюте было мало домиков с чердаком, поэтому Левый, наткнувшись на лестницу наверх, вызвался первым «покорить вершину». Через пару секунд оттуда раздался его восторженный вопль и предупреждение «Не входить, у меня сюрприз». Арши глухо ударила шваброй в потолок:– Эй, скалолаз! За провиантом пойдёте?По чердаку заходили, скрипнул засов, открылась крышка люка, и Бес спрыгнул на пол. Отряхнулся:– Пошли. Правый бросил тряпку в ведро с водой, вытер руки, и близнецы ушли. Пока их не было, ребята домыли спальню и стали раскладывать на полу газеты, потому что Арши придумала разрисовать потолок и стены. Как раз тогда в дверь постучали. Хромой открыл, и от удивления у него едва не отпала челюсть. На пороге стоял старший. Светловолосый, загорелый. Рубашка навыпуск была застёгнута не до конца, и из-под неё выглядывал край татуировки. Большие пальцы рук небрежно зацеплены за шлёвки джинсовых шорт. Насмешливая полуулыбка и золотые смешинки в серых глазах пытались скрыть холодный цепкий взгляд. Старший был чем-то похож на эльфа из фильмов, которые Хромой очень любил в прошлой жизни. – Привет, малыш, – сказал он и потрепал мальчика по волосам. – Арши здесь?Хромой кивнул, продолжая глазеть на нежданного гостя и надеясь, что выглядит не так глупо, как себя чувствует. – Можно войти? – спросил старший, махнув рукой в сторону спальни. – Или у вас там творится что-то суперсекретное?Хромой замотал головой:– Н-нет, ничего. Заходи…те. Из комнаты высунулась голова Арши в косынке и без очков. Девочка бросила взгляд на босые ноги старшего:– Тряпка перед дверью тебе о чём-нибудь говорит?Гость послушно вытер ноги и вошёл в комнату. Хромой пошёл за ним, заглядывая в красивое лицо и стараясь понять эмоции старшего. Тот оглядел спальню: серые, но уже не пыльные стены, голое, но чистое окно, составленные друг на друга кровати, постеленные на пол газетные листы, банки с краской и кисти – и улыбнулся:– Вижу, вы настроены серьёзно. Когда на новоселье позовёте?– Как только, так сразу, Граф, – пообещала Арши. Граф? Это его кличка? Повезло. Как и с внешностью. Граф запустил руку в карман шорт и достал оттуда маленький мешочек. Сел перед Арши на корточки и вручил подарок. Она первым делом закрыла глаза и ощупала мешочек, а Хромой отметил, какие длинные и быстрые у неё пальцы. Девочка наклонила голову набок, нахмурилась. Наконец, сказала:– Твёрдое и маленькое… Много… – И замолчала. Через секунду открыла глаза, тут же округлившиеся от удивления и восторга. – Защитный браслет? Ты научился?Граф рассмеялся:– Надо же тебя кому-то защищать, – встал. – Ладно, удачи вам с переездом!И быстро вышел – только входная дверь хлопнула. Арши развязала мешочек, спрятала его в задний карман, а браслет из маленьких камушков с символами надела на руку и, сосредоточенно хмурясь, поднесла к свету. Хромой осмелился подойти ближе и тоже внимательно посмотреть на браслет. Кожаный шнурок. Маленькие камуш… Камушки? Больше напоминает чьи-то косточки. Непонятные, ни на что не похожие символы вырезаны аккуратно, с любовью. Арши заметила его интерес, покосилась на него и пояснила:– Защитный браслет. Оберегает от проклятий и сущностей Лабиринта. Прелесть в том, что действует он и Там, и Здесь. Но изготовление отнимает много сил и времени. Сложность сбора материалов…– А что сложного?– А ты как-нибудь попробуй поймать ландохвоста. Хотя бы одного. Потом убеди его показать тебе тайник и отдать камушек. У одного зверька есть только один тайник. А камушков нужно девять! Потом ещё ритуал с ними провести. Несложный, но энергии много тратится. Она из тела человека переносится в браслет. – Раз всё это так сложно, с чего старший сделал его для тебя?Арши опустила руку с браслетом и подмигнула Хромому:– Не просто старший, а Граф. Мы друзья. Давние и надеюсь…Договорить она не успела, потому что в прихожей что-то упало, и голос одного из Бесов позвал:– Эй! Есть кто живой?– Нет, – замогильным голосом ответила Арши. – Остались только вампиры. Бес не растерялся:– Это хорошо. Мы как раз свежую кровь привели. И в спальню вслед за близнецами вошли ещё трое. Увидев первого, Хромой удивился. Увидев остальных – не поверил глазам так же, как при первой встрече с Левым в лазарете. Дворняга. Картёжник и Хан. Последние как будто валялись в пыли с самого утра. Причём натыкаясь на всё, что находили твёрдого. – А Боксёр-то в курсе? – неожиданно для себя спросил Хромой. Хан и Картёжник закивали. Дворняга нахмурился. – Там такая драка была! – восторженно закричал Бес (Правый, судя по браслету). – Вы бы видели!– Мы видели Тёмного Эльфа, – Арши нарочито гордо подняла голову и скрестила руки на груди, чтобы были видны камушки на браслете. – Ого! – почти басом воскликнул Дворняга. – Это он тебе дал?А Хромой тем временем осторожно рассматривал Хана и Картёжника. Взъерошенные. Грязные. Побитые. У Картёжника под ногтями запеклась кровь, Хан усердно прятал руки в карманах некогда бордовой с блёстками рубашки, перешитой в подобие кафтана. Серьга в виде кольца в правом ухе расстегнулась и грозила выпасть при первом же неосторожном движении. Хромой поймал взгляд Хана и коснулся своего уха. Тот понял намёк и, благодарно кивнув, бросился длинными пальцами застёгивать серьгу. Картёжник не поднимал глаз от пола. На вопрос Арши «Чего стоим, как не родные?» он еле слышно пробормотал:– А бить не будете?– Не нарвётесь – не будем. – А чем вы так гремели в прихожей? – спросил Хромой Беса (непонятно какого). – Люк открывали-закрывали, – ответил Бес. – Какой люк?– В подземный коридор, – объяснил второй. – Все помещения Приюта связаны между собой сетью подземных коридоров, – сказал Хан. – Домики, Лазарет, столовая, Особняк. – Очень удобно, – поддержал друга Картёжник. Первое время Хромой почти не понимал, что он говорит – до того быстро вылетали у Картёжника слова. И ладно бы, вылетай они целиком. Так нет же. Он чудовищно коверкал даже самые элементарные фразы, глотая все непонравившиеся звуки. Вообще-то, Хромой и сейчас чаще угадывал, чем понимал слова Картёжника, поэтому хорошо, что говорил он мало. Совсем скоро «свежая кровь» осмелела, вошла во вкус капитального ремонта, и стены и потолок спальни стали размалёвывать не 8 рук, а 14. Правда, Бесы быстро умотали на чердак. Время от времени один из них спускался с характерным грохотом и что-то брал, клал на место или вообще убегал из домика. На вопросы братья не отвечали, на угрозы не реагировали. А на стенах, потолке, коже, волосах и одежде появлялись разноцветные пятна. Просто пятна. Когда серой осталась только часть стены у двери, Арши выгнала ребят в другую комнату, а сама обставилась несколькими банками с краской, взяла две запасные кисти и начала что-то рисовать. Следующей решили разрисовать прихожую. Именно разрисовать, а не просто заляпать краской сверху донизу. Потому что стены спальни всё равно спрячутся за мебелью, плакатами и прочим, а в прихожей стояла только вешалка. И расцвел серый камень цветами, животными и просто завитушками и закорючками. Ближе к концу пришёл Цербер. – Чего дымим и краской благоухаем? – спросил он, оглядывая комнату. Мальчики оторвались от своих ярких шедевров и выжидающе посмотрели на воспитателя. Нравится ему? Или ругать будет? Цербер улыбнулся:– Молодцы. Обживайтесь. Вижу, в рядах бунтовщиков пополнение. – Свободу попугаям! – выкрикнул Хан и взмахнул кисточкой. Цербер вытер с лица брызги краски:– А остальные где?– Я здесь, – ответила Арши, появившись в дверном проёме, – Бесы на чердаке шаманят. Воспитатель вошёл в спальню и медленно повернулся вокруг своей оси. Увидев стену, над которой работала Арши, он присвистнул. Хромой на ходу вытер руки о штаны и посмотрел на… то, что не так давно было серым ничем. Сейчас на стене появилась картина. Летняя ночь. Большая-большая луна на тёмно-синем небе без звёзд и вода с дорожкой лунного света. Приглядевшись, мальчик заметил, что луна чем-то похожа на глаз, а вода напоминает длинные тёмные волосы. – Нравится? – тихо спросила Арши. Цербер только кивнул, зато восторгов Хромого хватило на двоих:– Очень! Это… это потрясающе! Ты не говорила, что рисуешь, – и дальше в таком духе.

Арши смущённо улыбнулась:– Ещё и пишу немного…Тут в прихожей раздался грохот и все трое одновременно повернулись на звук. Деревянная лестница, минуту назад мирно стоявшая у люка на чердак, теперь лежала на полу, в луже зелёной краски, а рядом корчился от боли Дворняга. – Я не удержал…– пробормотал Картёжник, и на этот раз Хромой ясно понял каждое слово.