Черные провалыСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Сейчас он кажется призрачным, потусторонним. Неестественный люминесцентный свет пробивается сквозь туманную поволоку, выхватывая из нее черные, резко очерченные неподвижные деревья. Это чувство аномальности усиливается по мере того, как я углубляюсь все дальше. Но я упрямо продолжаю двигаться вперед. Пока на небольшой поляне не вижу… Луну. Громадную такую лунищу, затмившую (или лучше сказать, засветившую весь небосвод)…И еще я услышал… голос. Какой-то торжественно-безумный речитатив. И потом понимаю, что никаких больше звуков не раздается в этом лесу. Ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков, даже вездесущих цикад не было слышно. А потом я вижу дядю Автандила – раскинув руки, он идет как сомнамбула прямо на зависший над поляной светящийся циклопический шар, до которого остается еще каких то метров сто. И тут я внезапно, вспоминаю. И понимаю. Собрав воедино все свое мужество, я бросаюсь к нему, останавливаю, разворачиваю. – Ты что?! – кричу изо всех сил (ничего иного я в этой ситуации придумать не мог), но голос будто бы тонет, распадаясь на отдельные неопределенные звуки. – Крестьяне велели искать напряжение – читаю я у него по губам, прежде чем он норовит развернуться и пойти на тошнотворный голубовато-белый свет. Я отвожу руку назад и влепляю ему оплеуху – его голова беспомощно мотается, лицо страдальчески морщиться, но в глазах появляется гнев и осмысленное выражение. Я отчаянно показываю ему в сторону лагеря. Он моргая недоуменно, разворачивается, делает шаг, другой в сторону нашей стоянки. Видно, что это дается ему с большим трудом. Я подставляю плечо и быстро, насколько могу, иду с ним в сторону лагеря. Идти становится трудно – похоже то, что ломало Автандила, переключилось теперь на меня. Меня мотает из стороны в сторону, мысли путаются в голове, кровь отдает в висках тяжелым набатом. Я понимаю, что силы мои заканчиваются быстрее, чем я предполагал. Останавливаюсь, чтобы отдышаться – вдруг вижу – впереди костер наш горит опять – бодрым ровным светом – как в моем сне, становится чуточку легче – и я ломлюсь туда. Добредаю до участка вокруг костра, где теплый естественный свет преобладает над люминесцентным мертвым светом, швыряю дядьку твоего на гальку, валюсь следом сам. Отдышиваюсь. Вспоминаю о рассказанном в далеком детстве моей прабабушкой, женщиной ученой – дворянкой, знаменитой путешественницей и переводчицей:– «Убыр-уты» – это мёртвый свет – уходи от него и не смотри на него. Если светит он, значит поглотил уже убыр чью-то жизнь. Это волк космический и санитар бездны. Приходит он из мира иного, во свете лунном за глупцами, что думают, что обуздали силы колдовские. И когда является он под наши небеса, то иссушивает всю жизнь вокруг. И светит он светом мертвых безжизненным, для того, чтобы ум и волю в расстройство приведя, забрать с собой жертву неосторожную». Костер горит мощно и ровно, распространяя вокруг мягкий яркий свет и чад восточных благовоний. Я вспоминаю терпкий аромат, которым учитель наш школьный хвастался, что купил во время археологической экспедиции у одного странствующего отшельника. Оглядываюсь. Вижу – дядя Рифкат все еще стоит у дерева, глядя себе под ноги – хочу выругаться, сдерживаюсь, выхватываю из огня горящую ветку, подхожу к нему. – Мои руки тошнит! – жалуется Рифуня, глядя на меня – мои руки тошнит! – повторяет он, и я вижу, как с его разодранных ногтями предплечий что-то стекает на землю. Ну, не совсем на землю. Она пучиться, вибрирует и чавкает, поглощая человеческую кровь. Я, подношу огонь к его лицу. Риф изумленно ахает, распахивает глаза, приходит в себя, мы вместе пятимся к свету костра. Мертвый свет здесь не имеет своей силы. Вытаскиваю всегда заранее припасенную у врачей аптечку, быстро обрабатываю и перевязываю Рифкату руки. Оставляю его вместе с Автандилом. Захожу к дяде Рамилю с дядей Витей, вытаскиваю их из палатки, Рамиль приходит в себя первым, оставляю у костра, следить за Рифом и Автандилом. Перевожу дух. Чувствую себя паршиво, что-то бесит, заунывные причитания действуют на нервы, мешают сосредоточиться. Спохватываюсь – да это ж Виктора Петровича нашего голос!Оглядываюсь – вижу почтенного профессора уходящего в лес туда, откуда я недавно Автандила тащил. Бредет он, пошатываясь, и тянет тоскливо так:«Ой, не быыыыть нам более людьмииии!Погиииибли возле полян грибных мыыыы!А на поляне – круг из грибов в человеческий рост. Когда увидишь ты их, то не будешь так прост!И погрязнешь ты, голубчик, в трясине обманутых надежд, Что питаются глупостью самонадеянных невежд»!Крикнув Рамилю, чтобы приглядывал за остальными, я в два прыжка нагоняю незадачливого полуночного драматурга, хватаю за плечи, но приземистый профессор, неожиданно ловко извернувшись, делает мне подсечку, так что я растягиваюсь на поросшей травой почве, и, с чувством голосит по новой: «Погиииибли с тобой, голубчик, мыыыы»!Матюгнувшись, я с земли выбиваю из под него ноги, с гулким шлепком поэт – полуночник падает оземь и, охнув садится на пятую точку, недоуменно вертя головой. Сейчас он кажется призрачным, потусторонним. Неестественный люминесцентный свет пробивается сквозь туманную поволоку, выхватывая из нее черные, резко очерченные неподвижные деревья. Это чувство аномальности усиливается по мере того, как я углубляюсь все дальше. Но я упрямо продолжаю двигаться вперед. Пока на небольшой поляне не вижу… Луну. Громадную такую лунищу, затмившую (или лучше сказать, засветившую весь небосвод)…И еще я услышал… голос. Какой-то торжественно-безумный речитатив. И потом понимаю, что никаких больше звуков не раздается в этом лесу. Ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков, даже вездесущих цикад не было слышно. А потом я вижу дядю Автандила – раскинув руки, он идет как сомнамбула прямо на зависший над поляной светящийся циклопический шар, до которого остается еще каких то метров сто. И тут я внезапно, вспоминаю. И понимаю. Собрав воедино все свое мужество, я бросаюсь к нему, останавливаю, разворачиваю. – Ты что?! – кричу изо всех сил (ничего иного я в этой ситуации придумать не мог), но голос будто бы тонет, распадаясь на отдельные неопределенные звуки. – Крестьяне велели искать напряжение – читаю я у него по губам, прежде чем он норовит развернуться и пойти на тошнотворный голубовато-белый свет. Я отвожу руку назад и влепляю ему оплеуху – его голова беспомощно мотается, лицо страдальчески морщиться, но в глазах появляется гнев и осмысленное выражение. Я отчаянно показываю ему в сторону лагеря. Он моргая недоуменно, разворачивается, делает шаг, другой в сторону нашей стоянки. Видно, что это дается ему с большим трудом. Я подставляю плечо и быстро, насколько могу, иду с ним в сторону лагеря. Идти становится трудно – похоже то, что ломало Автандила, переключилось теперь на меня. Меня мотает из стороны в сторону, мысли путаются в голове, кровь отдает в висках тяжелым набатом. Я понимаю, что силы мои заканчиваются быстрее, чем я предполагал. Останавливаюсь, чтобы отдышаться – вдруг вижу – впереди костер наш горит опять – бодрым ровным светом – как в моем сне, становится чуточку легче – и я ломлюсь туда. Добредаю до участка вокруг костра, где теплый естественный свет преобладает над люминесцентным мертвым светом, швыряю дядьку твоего на гальку, валюсь следом сам. Отдышиваюсь. Вспоминаю о рассказанном в далеком детстве моей прабабушкой, женщиной ученой – дворянкой, знаменитой путешественницей и переводчицей:– «Убыр-уты» – это мёртвый свет – уходи от него и не смотри на него. Если светит он, значит поглотил уже убыр чью-то жизнь. Это волк космический и санитар бездны. Приходит он из мира иного, во свете лунном за глупцами, что думают, что обуздали силы колдовские. И когда является он под наши небеса, то иссушивает всю жизнь вокруг. И светит он светом мертвых безжизненным, для того, чтобы ум и волю в расстройство приведя, забрать с собой жертву неосторожную». Костер горит мощно и ровно, распространяя вокруг мягкий яркий свет и чад восточных благовоний. Я вспоминаю терпкий аромат, которым учитель наш школьный хвастался, что купил во время археологической экспедиции у одного странствующего отшельника. Оглядываюсь. Вижу – дядя Рифкат все еще стоит у дерева, глядя себе под ноги – хочу выругаться, сдерживаюсь, выхватываю из огня горящую ветку, подхожу к нему. – Мои руки тошнит! – жалуется Рифуня, глядя на меня – мои руки тошнит! – повторяет он, и я вижу, как с его разодранных ногтями предплечий что-то стекает на землю. Ну, не совсем на землю. Она пучиться, вибрирует и чавкает, поглощая человеческую кровь. Я, подношу огонь к его лицу. Риф изумленно ахает, распахивает глаза, приходит в себя, мы вместе пятимся к свету костра. Мертвый свет здесь не имеет своей силы. Вытаскиваю всегда заранее припасенную у врачей аптечку, быстро обрабатываю и перевязываю Рифкату руки. Оставляю его вместе с Автандилом. Захожу к дяде Рамилю с дядей Витей, вытаскиваю их из палатки, Рамиль приходит в себя первым, оставляю у костра, следить за Рифом и Автандилом. Перевожу дух. Чувствую себя паршиво, что-то бесит, заунывные причитания действуют на нервы, мешают сосредоточиться. Спохватываюсь – да это ж Виктора Петровича нашего голос!Оглядываюсь – вижу почтенного профессора уходящего в лес туда, откуда я недавно Автандила тащил. Бредет он, пошатываясь, и тянет тоскливо так:«Ой, не быыыыть нам более людьмииии!Погиииибли возле полян грибных мыыыы!А на поляне – круг из грибов в человеческий рост. Когда увидишь ты их, то не будешь так прост!И погрязнешь ты, голубчик, в трясине обманутых надежд, Что питаются глупостью самонадеянных невежд»!Крикнув Рамилю, чтобы приглядывал за остальными, я в два прыжка нагоняю незадачливого полуночного драматурга, хватаю за плечи, но приземистый профессор, неожиданно ловко извернувшись, делает мне подсечку, так что я растягиваюсь на поросшей травой почве, и, с чувством голосит по новой: «Погиииибли с тобой, голубчик, мыыыы»!Матюгнувшись, я с земли выбиваю из под него ноги, с гулким шлепком поэт – полуночник падает оземь и, охнув садится на пятую точку, недоуменно вертя головой.

«Назад, гнида!» – кричу я, таща его за шиворот рубахи. Виктор Петрович видит костер и, не вставая, с завидным проворством семенит на четвереньках в сторону лагеря. «Это что же? Это как же?» – доносятся до меня его слова. Я мрачно тащусь следом, чувствуя физическое и моральное изнеможение. На границе светлого круга я все-таки не удерживаюсь и оборачиваюсь. А потом перевожу взгляд вверх – на ночное небо, под которыми горит то, что предки наши называли иногда «живоглотским светом». И тогда я смотрю на того, кто приходит с этим светом. И понимаю, что буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Сознание застилает волна холодного липкого ужаса. Мой мозг пытается осмыслить увиденное, первыми на ум приходят мысли о глубоководных рыбах-удильщиках. Или скатах. Вампир истинный закрыл ночное небо, раскинув плавники мрака, в котором тонул свет звезд над кронами дубов – великанов, с которых уже опали все листья. А потом я услышал звук? Голос? Низкий такой, на грани инфразвука. Казалось, что это мог быть и жалобный астматический вдох больного, и угрожающий шепот помешанного. Изо всех сил дав команду своему грозящему сорваться в пропасть разуму, я несколько раз резко и глубоко вдыхаю и выдыхаю ртом. Отчаянно сопротивляюсь, внезапно чувствую что-то – боль? свет? Из своего мира. Инстинктивно хватаюсь за это, таща себя, как из трясины. Ногти впиваются в ладони. Концентрируюсь, отворачиваюсь к огню походного костра, ухожу прочь. И мы сидим, наблюдая за пламенем костра, пока спасительный рассвет не возвращает нам наш участок Вселенной. А потом, с первыми лучами солнца мы кидаем вещи в лодки и плывем, ни на мгновение не теряя друг друга из виду до ближайшего населенного пункта, откуда связались с нашими друзьями в городе и попросили приехать за нами на «Урале». Та ночь отняла у каждого из нас, по крайней мере, десяток лет – ты видишь сам. Дядя Автандил не запомнил ничего из событий минувшей ночи. Только стал быстрее уставать, выглядеть хуже. Куда-то делась его бьющая через край жизненная сила и интерес к окружающему миру. Сгорел на работе – говорили все. Но я-то знаю, что бедолага пострадал сильнее всех из нас, оказавшись неподалеку от зова этого древнейшего из вампиров, истинного вампира, что пришел в ту роковую ночь за кем-то другим. И я знаю, что во время того переезда через горы Автандил вспомнил. А может быть, увидел? Услышал? Отголоски? Отзвуки эха? Круги, что еще долго расходятся над водоемом, после того, как туда погружается слишком большое тело?В общем, с тех пор, сынок, мы не ходим в походы. И боимся черных провалов. А отходя ко сну – всегда задергиваем шторы, чтобы ни один лунный луч не проник из космоса в нашу спальню и не упал нам на лицо во сне.