Блаженный покойСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Больничная эта палата в тот вторник была тиха и прогоркла, как болезненное забытьё. Пухлые девичьи ноги свесились, бело-синюшные. Стопы жилисты, под ногтями запеклась почерневшая кровь. В зеленоватое, глухое оконное стекло лился весенний бледный свет. Где-то во дворе стучала сонная капель, и брызги ее, разбиваясь, падали на обнажившийся крысиный трупик с бестолково раскрытой пастью. Трупик одиноко возлежал на треснувшем асфальте. Жилистые стопы подпрыгнули, ручонки вцепились в подоконник, и елейный голосок с чувством сокровенной тайны пропел, возносясь над белым мешком простыни, обнимавшей это тельце:- И еще… Мы очень любили есть… Гнилушки…!Слова эти были сказаны молоденьким личиком с тугими косичками. Огромные банты бросали тени на глупые круглые щеки. Глаза – синие-синие, с минуту глядели в серый двор. - Вон как тот крысик. Такие гнилушки, - и личико от души рассмеялось. «Так цветет вода, в том доме. В третьей комнате, цвела вода в тазу. Похоже», - подумалось личику и толстые губы распластались в ленивой улыбке. Послышался плач, истерично-надрывный: то плакала одна из коридорных теней. В ухо шепнули, приподнявшись из-за скупо освещенного стола:- Тасечка, а что вы еще любили делать? Ну, с Ватниковым?Помутнели синие глаза, и, в последний раз бросив кроткий взгляд в пустоту перед собой, закрылись. Тельце рухнуло на грязный пол, и жесткая простыня разжала свои объятия, распаренная теплым смрадом стремительно расползающегося пятна. Похоронили Тасечку в субботу, в тихом размытом водой кладбищенском уголке среди погнутых старых крестов и смиренных могилок. Перед похоронами мать мыла Тасечку с тупым удивлением. Солнце тем днем светило ярче обычного, и лицо покойной Тасечки оттого казалось живым. Тасечки не стало двадцатого марта восемьдесят девятого года, и было ей семнадцать лет…Квартира Ватникова своим убогим видом напоминала размытую старую могилу. В заплесневелой ванной, на ее кафельном грязном полу, множились пустые, как обыденные мысли самого Ватникова, бутылки. По старым стенам он развешивал тихонечко любимый им кладбищенский хлам: венки, цветы… И пил, не просыхая. Обыденность своих мыслей Ватников ненавидел. Саму ванну – истрескавшуюся и ржавую – он обставил как гроб, и лежа в нем, часто вспоминал, как погружался в пухлое девичье тельце, как в самую смерть, как с головою ныряют в расцветающую весну безумцы. На дне Тасечкиных синих глаз Ватникову тогда мерещились худенькие березки, будто бы те сами в синие воды глядятся, исхудалые, как мертвые девушки, и прозревал средь пьяной смрадной мглы Ватников, и вопила его душа от счастья вселенской бездонной любви…А однажды Тася ушла и не вернулась. Ватников кое-как добрел до морга, где с Тасечкиной мордашки за бутылку водки стащили засаленное покрывало. В морге пахло холодом и затхлым перегаром. - А девка-то твоя красива была, - смутился седенький санитар, потягивая хилую папироску. Ватников отчего-то для себя решил, что санитар этот похож был на банника. Окошко глядело в глухой дворик, и видно было, как худая женщина в косынке развешивала постиранное тряпье на веревку, натянутую вдоль стены трухлявого флигеля. - Как у вас тут еще люди живут… - буркнул Ватников. - Живут как-то. А потом сюда их несут, успокоиться-то всем надо. Оглядев ряды безликих простынь, Ватников уставился на синюшный блин Тасечкиной физиономии с мучнистого цвета шейкой. Плоский рот чуть впал внутрь в удивленной улыбке, и померкли некогда розовые губы; от самой же Тасечки исходил такой блаженный покой, будто никогда ее самой и не существовало – пухлое тельце было объято бескрайним, запредельным сном… Ватников испугался, почудилось ему, что он всего лишь Тасечкин сон, и нет у него ни рук, ни ног, ни головы, ни жизни…Когда Ватников вышел из морга, он не увидел улицы, лишь замельтешила серая весенняя грязь, в которой копошился он сам, мальчик лет трех, в красных рукавицах, улыбчивый и румяный с морозца. Где-то грянул величественно «Отче наш», и Ватников, глядя вслед убегающему в метель мальчугану, заплакал - скатилась по его дряблой щеке жгучая слеза.