Благословенная тишинаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Один мой друг, имя которого я здесь называть не буду, и вскоре вы поймете почему, служил в органах правопорядка, а точнее – в «убойном» отделе милиции. Был он там не то что за главного, но и в рядовых сотрудниках не ходил. При этом человек он характера самого серьезного, к глупым шуткам не склонный, что позволяло мне всегда и во всем доверять ему, что бы он мне не рассказывал. Однажды этот мой приятель пришел ко мне, не то что бы в гости, а скорее по старой привычке. Каждый из нас, двух одиноких холостяков, мог зайти к другому в любое время дня и ночи просто так, без предупреждения, узнать как дела и перекинуться парой ничего не значащих фраз. В тот день он выглядел мрачнее обычного, даже лицом бледен, а под глазами – синеватые пятна, словно несколько суток век не смыкал. Мы прошли с ним на кухню, где я налил ему и себе горячего крепкого чаю и поинтересовался: «Неважно выглядишь. Может, случилось что?»Сначала он ничего не ответил, лишь молча пригубил ароматной жидкости, греясь ладонями о стенки кружки, хотя на дворе уже вовсю зеленели деревья, а весеннее солнце в полной мере одаривало улицы теплом. Посидев так какое-то время, он спросил вдруг, нет ли у меня чего покрепче (хотя мы с ним редко когда выпивали вместе, у каждого были дела, работа, да и ни я, ни он спиртным особо не увлекались). А потом, когда я достал из буфета припасенную еще с новогодних праздников бутылочку коньяка и пару граненых стаканов, он сказал:- Знаешь, хочу тебе одну вещь дать. Мне от нее плохо становится, если читать начинаю, а тебе, как писателю-детективщику, может и пригодится. Заинтересовавшись – что это за «вещь» такая, что от нее вполне себе опытному милиционеру плохо становится? – я присел напротив и выжидающе посмотрел на гостя. - С неделю назад поймали мы одного… душегуба, - продолжил он. – Правда, что душегуба, по-другому не скажешь! Совершенно сумасшедший оказался. Нам в контору позвонил кто-то, увидев совершенно голого мужика – представляешь? совершенно! – во дворе жилой пятиэтажки поутру. - Ну, мало ли психов развелось…- Погоди. Он не только голый был, но и с ног до головы, буквально весь покрыт кровью. - Ого!- Вот тебе и «ого»… Приехали за ним, чтобы забрать в участок, а он, знаешь, улыбается этак странно-странно. Представляешь картинку – утро, солнышко встает, птички на деревьях чирикают, а тут во дворе, под окнами жилого дома стоит окровавленный голый мужик и улыбается, как ребенок. - Готика какая-то. - Она самая! В общем, на вопросы он не отвечает, почему голый и чья на нем кровь молчит. Однако подсуетилась там поблизости бабка какая-то, из местных, да и говорит: так, мол, и так, ночью какой-то шум со стороны гаражей был. Рядом с тем домом, чуть на отшибе, гаражи стоят, обычные такие коробки из битого кирпича. А бабка, значит, ночью плохо спит, им такое свойственно, вот и услышала – то ли крик, то ли скрип. - И что дальше-то?- А дальше что… - тут товарищ мой непередаваемо тяжело вздохнул и одним махом выпил весь свой стакан, и только потом, даже не поморщившись, продолжил:- Стали гаражи обследовать. Долго искать не пришлось, от одного, с краю, воняло натурально как из выгребной ямы. А внутри…- Ну?!- Вот это я тебе рассказывать не буду, - покачал он головой. – Извини. Не могу просто. Скажу только, в моей следственной бригаде много народу старой закалки, все повидавших, а только вся бригада дружно рыгала куда попало, такая вот пещера Али-бабы нам открылась…С этими словами он вытащил из-за пазухи простой прозрачный целлофановый пакет, в который были завернуты какие-то бумаги. - Это мы тоже в гараже нашли. Записи того ненормального… Ты почитай, только будь готов морально: он там много чего понаписал, рассуждения всякие. То ж «мыслитель» оказался, навроде тебя…Я было хотел тут же развернуть целлофан и начать чтение, но друг остановил меня:- Подожди! При мне – не надо. – Он поднялся. – Пойду… Как уйду – тогда читай, если очень уж любопытно. Только мне потом ничего не говори, ладно? Я тебе эти записки оставляю, чтобы выкинуть из головы хоть на какое-то время. А то спать нормально не могу… А на той неделе я их заберу, они для следствия особую ценность представляют. С этим он меня и оставил. Я же, изучив предмет разговора, передаю его вам, как есть, без каких-либо исправлений в тексте. Написано местами, быть может, немного сбивчиво, но в целом грамотно и, к сожалению, по большей части совершенно ясным и понятным языком. К сожалению потому, что, наверное, лучше бы половину написанного оказалось невозможно понять… Впрочем, судите сами:«Никто не знает, что такое настоящее удовольствие. Я спрашивал об этом у разных людей – умных и глупых – кто говорил одно, кто другое, но не один из ответов нельзя назвать удовлетворяющим. А гложущая меня мысль, идея, слишком необычна, чтобы я мог поделиться ею с кем-либо. Один мой друг, имя которого я здесь называть не буду, и вскоре вы поймете почему, служил в органах правопорядка, а точнее – в «убойном» отделе милиции. Был он там не то что за главного, но и в рядовых сотрудниках не ходил. При этом человек он характера самого серьезного, к глупым шуткам не склонный, что позволяло мне всегда и во всем доверять ему, что бы он мне не рассказывал. Однажды этот мой приятель пришел ко мне, не то что бы в гости, а скорее по старой привычке. Каждый из нас, двух одиноких холостяков, мог зайти к другому в любое время дня и ночи просто так, без предупреждения, узнать как дела и перекинуться парой ничего не значащих фраз. В тот день он выглядел мрачнее обычного, даже лицом бледен, а под глазами – синеватые пятна, словно несколько суток век не смыкал. Мы прошли с ним на кухню, где я налил ему и себе горячего крепкого чаю и поинтересовался: «Неважно выглядишь. Может, случилось что?»Сначала он ничего не ответил, лишь молча пригубил ароматной жидкости, греясь ладонями о стенки кружки, хотя на дворе уже вовсю зеленели деревья, а весеннее солнце в полной мере одаривало улицы теплом. Посидев так какое-то время, он спросил вдруг, нет ли у меня чего покрепче (хотя мы с ним редко когда выпивали вместе, у каждого были дела, работа, да и ни я, ни он спиртным особо не увлекались). А потом, когда я достал из буфета припасенную еще с новогодних праздников бутылочку коньяка и пару граненых стаканов, он сказал:- Знаешь, хочу тебе одну вещь дать. Мне от нее плохо становится, если читать начинаю, а тебе, как писателю-детективщику, может и пригодится. Заинтересовавшись – что это за «вещь» такая, что от нее вполне себе опытному милиционеру плохо становится? – я присел напротив и выжидающе посмотрел на гостя. - С неделю назад поймали мы одного… душегуба, - продолжил он. – Правда, что душегуба, по-другому не скажешь! Совершенно сумасшедший оказался. Нам в контору позвонил кто-то, увидев совершенно голого мужика – представляешь? совершенно! – во дворе жилой пятиэтажки поутру. - Ну, мало ли психов развелось…- Погоди. Он не только голый был, но и с ног до головы, буквально весь покрыт кровью. - Ого!- Вот тебе и «ого»… Приехали за ним, чтобы забрать в участок, а он, знаешь, улыбается этак странно-странно. Представляешь картинку – утро, солнышко встает, птички на деревьях чирикают, а тут во дворе, под окнами жилого дома стоит окровавленный голый мужик и улыбается, как ребенок. - Готика какая-то. - Она самая! В общем, на вопросы он не отвечает, почему голый и чья на нем кровь молчит. Однако подсуетилась там поблизости бабка какая-то, из местных, да и говорит: так, мол, и так, ночью какой-то шум со стороны гаражей был. Рядом с тем домом, чуть на отшибе, гаражи стоят, обычные такие коробки из битого кирпича. А бабка, значит, ночью плохо спит, им такое свойственно, вот и услышала – то ли крик, то ли скрип. - И что дальше-то?- А дальше что… - тут товарищ мой непередаваемо тяжело вздохнул и одним махом выпил весь свой стакан, и только потом, даже не поморщившись, продолжил:- Стали гаражи обследовать. Долго искать не пришлось, от одного, с краю, воняло натурально как из выгребной ямы. А внутри…- Ну?!- Вот это я тебе рассказывать не буду, - покачал он головой. – Извини. Не могу просто. Скажу только, в моей следственной бригаде много народу старой закалки, все повидавших, а только вся бригада дружно рыгала куда попало, такая вот пещера Али-бабы нам открылась…С этими словами он вытащил из-за пазухи простой прозрачный целлофановый пакет, в который были завернуты какие-то бумаги. - Это мы тоже в гараже нашли. Записи того ненормального… Ты почитай, только будь готов морально: он там много чего понаписал, рассуждения всякие. То ж «мыслитель» оказался, навроде тебя…Я было хотел тут же развернуть целлофан и начать чтение, но друг остановил меня:- Подожди! При мне – не надо. – Он поднялся. – Пойду… Как уйду – тогда читай, если очень уж любопытно. Только мне потом ничего не говори, ладно? Я тебе эти записки оставляю, чтобы выкинуть из головы хоть на какое-то время. А то спать нормально не могу… А на той неделе я их заберу, они для следствия особую ценность представляют. С этим он меня и оставил. Я же, изучив предмет разговора, передаю его вам, как есть, без каких-либо исправлений в тексте. Написано местами, быть может, немного сбивчиво, но в целом грамотно и, к сожалению, по большей части совершенно ясным и понятным языком. К сожалению потому, что, наверное, лучше бы половину написанного оказалось невозможно понять… Впрочем, судите сами:«Никто не знает, что такое настоящее удовольствие. Я спрашивал об этом у разных людей – умных и глупых – кто говорил одно, кто другое, но не один из ответов нельзя назвать удовлетворяющим. А гложущая меня мысль, идея, слишком необычна, чтобы я мог поделиться ею с кем-либо. По крайней мере, в разговоре. Возможно, на бумаге лучше получится? Лишь бы эти записи не попались на глаза моей «благоверной» или, еще хуже, нашему мальчишке! Впрочем, он вечно во дворе, а она или на работе, или с подругами, так что времени для того, чтобы изложить свои мысли и наблюдения, а потом припрятать куда подальше, до следующего удобного случая, у меня будет вполне достаточно. Удовольствие, настоящее удовольствие возможно постигнуть, лишь испытав сначала нечто прямо противоположное. Как известно, все познается в сравнении. Будем считать эту мысль исходной и от нее отталкиваться…Сегодня купил гараж. Он мне стоил недорого, и пусть жена возмущается, зачем он мне, если машины у нас нет и не предвидится. Есть вещи важнее машин, да разве ей понять. Покупка подходящая. Во-первых, недалеко от дома, можно будет помаленьку готовиться. Лучше ночами, чтобы никто не видел и не лез с дурацкими вопросами. Во-вторых, стены хорошие, плотные. Надо только ворота изнутри обить каким-нибудь звукоизолирующим материалом. Помещение, конечно, не очень большое и от старого хозяина осталось хлама изрядное количество. Пустые бутылки, гаечные ключи, сломанная ножовка… Не знаю. Может быть, что-то получится использовать?»(Здесь текст обрывался, продолжение обнаружилось на другой странице, и так было несколько раз – очевидно, какие-то кусочки писались в течение продолжительного периода времени с перерывами)«Играл с сыном в гараже. Маленький еще совсем мальчишка, места много не займет. Но когда я его щекотал в шутку по животику, верещал громко, на улице слышали. Надо будет набить старые наволочки каким-нибудь ненужным тряпьем и обделать как следует ворота. Это будет гасить звук. Не мог сомкнуть глаз ночью. Жена рядом спала тихо-тихо, как убитая. А я плакал. И одновременно боялся и желал ее разбудить, чтобы убедиться, что она еще… Утром прогнал ночные страхи прочь. Чистота эксперимента важнее всего. В каком-то смысле даже хорошо, что я переживаю, но крайне важно в нужный момент переступить через себя. Удовольствие по идее усилится от эмоциональных переживаний испытуемого, то есть меня самого. Себе, напоминание: поискать на свалке крюки для мяса»(…)«Готово! Этот вечер и ночь вслед за ним прошли в делах. Устал ужасно… Но зато теперь помещение полностью подготовлено. Радует, что на днях заглядывала супруга, спрашивала, какого черта я здесь торчу сутками? Если бы она знала ответ на свой вопрос… Но это здорово, что она интересуется. Легче будет заманить. Ведь если придется тащить тело, пусть даже и ночью, все равно может кто-нибудь встретиться. С мальчишкой будет полегче»(Далее следует размашистая надпись на всю оставшуюся часть страницы)«РЕШЕНО! В следующий раз я сделаю это! Надо сделать!»(Оставшиеся листки исписаны неровным скачущим почерком, сохраняющим, однако, при всех отличиях, заметное сходство с предыдущим текстом. Нет никаких сомнений, что писались все куски одной рукой. Но, скорее всего, последняя часть записывалась в спешке, а если судить по тому, как сильно измяты эти страницы, то и на малопригодной для письма поверхности)«Это ужасно, это чудовищно, это бессмысленно!»«Работаем… Связал крепко, пока хлороформ еще действовал, заткнул рот кляпом. Вешал на крюк – было тяжело, все-таки изрядно потолстела за последние пару лет, настоящая пышка стала»«Когда пришла в себя, вырвал ей ноготь плоскогубцами. Все хорошо, стон приглушен даже внутри, снаружи вообще не слышно. На всякий случай еще раз заставил дышать химией, чтобы опять потеряла сознание. Лицо у нее мокрое от слез. Жалко… Пойду пацана приведу»«Сын дома, с другом из школы. Спрашивал, не вернулась ли мама с работы, пришлось соврать. Волнуюсь, хорошо. Подумал о варианте с «нарастающим» по поводу школьного приятеля. Соблазн велик, но его родственники будут беспокоиться, искать. Пришлось отказаться от идеи. Но это тоже правильно: чистота эксперимента, следовать плану»«Господи, что я делаю?! Назад дороги нет. Впрочем, бога тоже нет…»«Все получилось, как и задумывал. Повесил его рядом с матерью. Та уже пришла в себя, воет что-то сквозь кляп. Самое тяжелое впереди. Надо будет удалить кляпы, но пока не могу решиться, готовлю инструменты, боюсь глядеть на них, чтобы не…»«На улице темно, хоть глаз выколи. С этого и начнем»«Кричит и плачет, ругается, умоляет не делать этого. Поздно, дорогая! Использовал шило на мальчишке. Ужасно! Глаз потек, сын… сын потерял сознание, кажется. Может, так и лучше… для него… нет! Надо подождать… Нельзя ждать, можно использовать нашатырь! Так, а дальше что?»«Делал надрезы бритвой. Не смог! Не выдержива… не выдержива… не выдержал! Уронил, бросил на пол… сам упал, ревел, забившись в угол… Ее крики сводят меня с ума, нет, другое, конечно, другое, мой маленький, сынуля, боже…»«Бороться с самим собой тяжелее всего, я знал. Наз дороги нет. Назад. Дороги. Нет. Назаддорогинетназаддорогинетназаддорогинет… Бесконечная прогрессия»«Терпеть тяжело, больно, страшно. Думаешь, еще есть шанс бросить начатое?»«Снова взялся за бритву. Опять бросил. Не могу. Не-мо-гу»«Не буду!»«**** ты все время визжишь, ****?!»«Заткнись, твою мать, заткнись, твою мать, заткнись!»»…собрался… с силами… собрался… Возможно, если абстрагироваться…»«Сорвал с него кожу, лоскут, со спины»«заткнитесь же…»«Жена, кажется, уходит куда-то. Закрыла глаза, больше не плачет, не вопит. Только скулит так тоненьно-тоненько. Не знаю, что хуже. Буду… приводить ее в чувство»«Отрезал сосок. Ковыря… ковырял в ране отверткой. Крови очень много. Мерзко. Весь в крови, мальчишка обмочился, жену рвало, ужасно, все ужасно! Надо пойти почиститься, помыться… Нет! Чистотаэкспериментабеспрерывность»«Господи, ежели ты естьт останови меня Не дай мн сделать этог»«Закончил с ногтями. Вернулся к ребенку. Зубы. Дальше пойдут зубы»«Она воет. Теперь воет, я понял. Это один кошмарный бесконечный однотонный звук. Мальчик затих. Жаль»«Замолкни, ****!»»…отрезал язык. Все равно воет. Давится кровью и воет»«Выпотрошил. Он все раа… рааа… ВСЕ РАВНО МЕРТВ!»«поскользнулся и упал, стукнулся головой, но сознания не терял, лежал думал про ее уши, встал отрезал»«Господи, убей меня, прошу, на одного тебя уповаю, тебе верую, убей меня»(…)»…онакричитсноваисноваисноваиснвнаивансовссвиноаяииии…»(…)«Молчание. Кончено. Я был прав. Нет удовольствия большего, нежели это. Ничто не сравнится с силой эмоции, захлестывающей мое существо. Благословенная, ниспосланная свыше, кристальная, всевечная, райская, блаженная, неповторимая, любезная, желаннаяТИШИНА!»На этом записки заканчивались…Друг мой, как и обещал, забрал бумаги спустя несколько дней. Я ничего не сказал ему о прочтенном, даже начал с той поры избегать его – не то чтобы специально, но просто перестал заходить к нему в гости, да и он ко мне тоже. Словно пустынная полоса пролегла между нами – пустынная, но настолько огромная, что преодолеть ее было выше моих сил. А еще я долго ходил как сомнамбула, не реагировал на приветствия старых знакомых на улице, а однажды, выходя из дома, даже забыл запереть за собой дверь. К счастью, квартирка осталась нетронутой, в этом смысле мне повезло. Только теперь я решительно не выношу тишины. Находясь в одиночестве, что мне всегда было привычно, я теперь включаю радио погромче или телевизор или магнитофон. «Благословенная тишина»… Это слишком для меня страшно.