АвгустинСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Прием должен был состояться, а я должен был на нем присутствовать. Такие события происходили в моей жизни регулярно. Моя работа нравилась мне – журналистика привлекала меня с тех пор, как я обнаружил в ящике стола своего брата затертый до дыр номер «Плэйбоя». Сам журнал меня не особо впечатлил, но вот статья, посвященная выращиванию огурцов, чем-то зацепила. Брат сильно меня тогда отделал – он не любил, когда я рылся в его вещах. Я ревел белугой, правда, ничуть не раскаивался. С того дня я начал писать собственные статьи. Поначалу у меня получалось дурно, даже отвратительно, но постепенно я начал разбираться, что к чему. Я видел и практическую пользу своего увлечения: из раза в раз мои сочинения зачитывали перед классом, учитель хвалил меня, а одноклассники уважали. Разумеется, я пошел в «Высшую школу журналистики». И вот сейчас я – один из десятков перспективных молодых работников престижного журнала, который вот-вот должен был отправиться на чертов прием после практически бессонной ночи. Упаси вас Бог назвать журналистов «трутнями» - едва ли мы работаем меньше, чем простой трудяга на руднике. Попробовал бы «трудяга» написать статейку, которая разойдется трехмиллионным тиражом!Мне оставалось совсем ничего времени на сборы. В полдесятого вечера я уже должен был быть на Тарчинской улице. Голова шла кругом, названия станций метро путались, носки оказывались кожаными перчатками, а черные штиблеты – резиновыми полусапожками. Однако, я на то и журналист. Девять тридцать - и вот я уже распахнул дверь в чудный мир шипения шампанского, блеска бриллиантов и женского лукавого смеха. Этот прием устроил один известный медиамагнат, помешанный на всем необычном. В его, разумеется, представлении. Скажу вам, что мои вкусы сильно расходятся с его. Мне никогда не пришло бы в голову нарядить девушек-официанток в костюмы Адама, а официантов-мужчин – в костюмы Евы. Не пришло бы мне в голову и стилизировать зал приема под полутемный грот, под самым сводом которого клубится разноцветный пар. Я прошел к хозяйскому столику. Господин магнат сидел за ним вместе со своей женой, которой едва стукнуло девятнадцать. Я поздоровался с медиакоролем, вежливо поцеловал руку его жене, а она одарила меня златозубой улыбкой. Девушка, по-видимому, во всем следовала моде, а зубы из чистейшего золота оставались на ее пике последние две недели. К сожалению, золото высочайшей пробы быстро стачивается, так что я думаю, что красотка скоро будет щеголять металлокерамикой. Я отошел от их стола и прошел в зал чтобы оглядеться. Люди, разрисованные, размалеванные, в одеждах из шелка и гофрированной бумаги, кривляющиеся и танцующие, окружили меня. Музыканты играли блюз, в углах трещали голубые электрофейерверки. Внезапно мое внимание привлекла женщина, удивительно отличающаяся от всех остальных. Вид у нее был потрепанный, одежда – блеклой, но взгляд – острый и живой. Протискиваясь сквозь хохочущую толпу, я старался не упустить ее из вида. Казалось, я целую вечность пробирался через этот живой лабиринт. Наконец, я добрался до нее и тяжело плюхнулся на лиловый пуф. - Здравствуйте. Прошу меня простить, но я не знаю, как к вам обратиться. Она подняла на меня взгляд, и на мгновенье мне показалось, что я потерялся в ее бездонных карих глазах:- Моя фамилия – Шервински, мальчик. Имя – Шофранка. Шофранка Шервински. Видимо, мое недоумение было слишком явным, потому что дама засмеялась и пояснила:- Мой отец – поляк, а мать – цыганка. Я знаю, что имя звучит глупо, но лет семнадцать назад оно было на слуху. В определенных кругах. - Простите, но я про вас не слышал, - я сильно покраснел, - если это возможно, расскажите о себе. Она взглянула на меня, и от ее взгляда меня будто прошил разряд тока. Долго, тяжело, испытующе. Затем она спросила:- А зачем тебе это, мальчик?Я выпрямился и, сбиваясь, рассказал о себе. Услышав, что я журналист, Шофранка усмехнулась. - Милый, я не гонюсь за славой. - Я обещаю, что ни слова из вашего рассказа не попадет на страницы. – В тот момент я и не мог сказать ничего другого. Я был увлечен и поглощен ею. Она достала из серебристого портсигара тонкую папироску, щелкнула зажигалкой и закурила, откинувшись на вышитые подушки. - Я - певица. – Она выдохнула струйку душистого дыма, странно пахнущего лавандой. – Вернее, была ею. Когда-то. Я пела в ресторанах, кабаках, пивнушках, и знаешь, – она лукаво мне подмигнула, - У меня был хороший голос – низкое меццо-сопрано и, как результат - хороший парнас. В те годы я была совсем юной девушкой – еще семнадцать не исполнилось. Юной и красивой... Она мечтательно замолкла. Я заворожено следил за ее тонкими пальцами, ловко постукивающими по столу. На указательный был надет тяжелый перстень с камнем темно-зеленого цвета. Шофранка вздохнула и продолжила:- К сожалению, люди завистливы. Прием должен был состояться, а я должен был на нем присутствовать. Такие события происходили в моей жизни регулярно. Моя работа нравилась мне – журналистика привлекала меня с тех пор, как я обнаружил в ящике стола своего брата затертый до дыр номер «Плэйбоя». Сам журнал меня не особо впечатлил, но вот статья, посвященная выращиванию огурцов, чем-то зацепила. Брат сильно меня тогда отделал – он не любил, когда я рылся в его вещах. Я ревел белугой, правда, ничуть не раскаивался. С того дня я начал писать собственные статьи. Поначалу у меня получалось дурно, даже отвратительно, но постепенно я начал разбираться, что к чему. Я видел и практическую пользу своего увлечения: из раза в раз мои сочинения зачитывали перед классом, учитель хвалил меня, а одноклассники уважали. Разумеется, я пошел в «Высшую школу журналистики». И вот сейчас я – один из десятков перспективных молодых работников престижного журнала, который вот-вот должен был отправиться на чертов прием после практически бессонной ночи. Упаси вас Бог назвать журналистов «трутнями» - едва ли мы работаем меньше, чем простой трудяга на руднике. Попробовал бы «трудяга» написать статейку, которая разойдется трехмиллионным тиражом!Мне оставалось совсем ничего времени на сборы. В полдесятого вечера я уже должен был быть на Тарчинской улице. Голова шла кругом, названия станций метро путались, носки оказывались кожаными перчатками, а черные штиблеты – резиновыми полусапожками. Однако, я на то и журналист. Девять тридцать - и вот я уже распахнул дверь в чудный мир шипения шампанского, блеска бриллиантов и женского лукавого смеха. Этот прием устроил один известный медиамагнат, помешанный на всем необычном. В его, разумеется, представлении. Скажу вам, что мои вкусы сильно расходятся с его. Мне никогда не пришло бы в голову нарядить девушек-официанток в костюмы Адама, а официантов-мужчин – в костюмы Евы. Не пришло бы мне в голову и стилизировать зал приема под полутемный грот, под самым сводом которого клубится разноцветный пар. Я прошел к хозяйскому столику. Господин магнат сидел за ним вместе со своей женой, которой едва стукнуло девятнадцать. Я поздоровался с медиакоролем, вежливо поцеловал руку его жене, а она одарила меня златозубой улыбкой. Девушка, по-видимому, во всем следовала моде, а зубы из чистейшего золота оставались на ее пике последние две недели. К сожалению, золото высочайшей пробы быстро стачивается, так что я думаю, что красотка скоро будет щеголять металлокерамикой. Я отошел от их стола и прошел в зал чтобы оглядеться. Люди, разрисованные, размалеванные, в одеждах из шелка и гофрированной бумаги, кривляющиеся и танцующие, окружили меня. Музыканты играли блюз, в углах трещали голубые электрофейерверки. Внезапно мое внимание привлекла женщина, удивительно отличающаяся от всех остальных. Вид у нее был потрепанный, одежда – блеклой, но взгляд – острый и живой. Протискиваясь сквозь хохочущую толпу, я старался не упустить ее из вида. Казалось, я целую вечность пробирался через этот живой лабиринт. Наконец, я добрался до нее и тяжело плюхнулся на лиловый пуф. - Здравствуйте. Прошу меня простить, но я не знаю, как к вам обратиться. Она подняла на меня взгляд, и на мгновенье мне показалось, что я потерялся в ее бездонных карих глазах:- Моя фамилия – Шервински, мальчик. Имя – Шофранка. Шофранка Шервински. Видимо, мое недоумение было слишком явным, потому что дама засмеялась и пояснила:- Мой отец – поляк, а мать – цыганка. Я знаю, что имя звучит глупо, но лет семнадцать назад оно было на слуху. В определенных кругах. - Простите, но я про вас не слышал, - я сильно покраснел, - если это возможно, расскажите о себе. Она взглянула на меня, и от ее взгляда меня будто прошил разряд тока. Долго, тяжело, испытующе. Затем она спросила:- А зачем тебе это, мальчик?Я выпрямился и, сбиваясь, рассказал о себе. Услышав, что я журналист, Шофранка усмехнулась. - Милый, я не гонюсь за славой. - Я обещаю, что ни слова из вашего рассказа не попадет на страницы. – В тот момент я и не мог сказать ничего другого. Я был увлечен и поглощен ею. Она достала из серебристого портсигара тонкую папироску, щелкнула зажигалкой и закурила, откинувшись на вышитые подушки. - Я - певица. – Она выдохнула струйку душистого дыма, странно пахнущего лавандой. – Вернее, была ею. Когда-то. Я пела в ресторанах, кабаках, пивнушках, и знаешь, – она лукаво мне подмигнула, - У меня был хороший голос – низкое меццо-сопрано и, как результат - хороший парнас. В те годы я была совсем юной девушкой – еще семнадцать не исполнилось. Юной и красивой... Она мечтательно замолкла. Я заворожено следил за ее тонкими пальцами, ловко постукивающими по столу. На указательный был надет тяжелый перстень с камнем темно-зеленого цвета. Шофранка вздохнула и продолжила:- К сожалению, люди завистливы. Не думаю, что престарелым прелестницам тех заведений было приятно присутствие малолетки, отбиравшей у них хлеб. Меня начали гнобить. Я не буду рассказывать обо всех дрянных делишках, до которых опускались мои коллеги. Я рыдала, упрямилась, стирала кровь со ступней, израненных осколками стекла, мирилась с отвратительными слухами. Мое терпение лопнуло в тот день, когда ко мне пристал пожилой господин, одурманенный их поганой ложью. Он зажал меня в углу, и я, мой мальчик, до сих помню свои мысли в тот миг: я была зла, как черт. Я злилась на свою мамашу, которая не пыталась меня отговаривать от этой работы. Не помню, как я отвязалась от того господина, но этим же вечером я собрала вещи и съехала к своей тетке, сестре помершего отца. Знаешь, это было самое важное решение в моей жизни. Одному черту известно, какой я была бы, останься я с матерью. Агата баловала меня, я наконец-то начала нормально учиться, одна родственница - старая женщина, обучила меня музыке, которой не научишься самостоятельно. – Она ехидно ухмыльнулась. – Представить себе не можешь, как ошарашил тетушку мой рассказ о жизни с мамашей. К нам подошел официант. Его тело блестело кожей молоденькой девушки. Он поклонился, со страхом и подобострастием взглянул на Шофранку и спросил, не желаем ли мы чего-либо. Моя собеседница улыбнулась и заказала дорогой черный ром. - Только, пожалуйста, со льдом и соломкой. – Она прищурилась. – И если ты хочешь и дальше здесь работать, сними, пожалуйста, этот мерзкий костюм. - Но, госпожа, хозяин вечера... - Хозяин вечера не будет против, если уточнишь, что тебя попросила я. - Хорошо, госпожа Шервински. Она кивнула ему, и парень быстро испарился. - На чем я остановилась? – Шофранка кокетливо склонила голову набок. Голос ее осел, и она продолжила в фальшиво-слащавомтоне. – Скажи-ка, как я тебе?- Не знаю. – Этот вопрос ввел меня в ступор. – Вы необычны и... Она расхохоталась, подмигнула мне и продолжила свой рассказ нормальным тоном:- В конце концов, я была молода. Море было мне по колено, а звезды – чуть выше. Я желала славы сильней, чем девицы моего возраста – вечной любви. Я творила музыку, я изучала музыку, я жила музыкой. Я была одиночкой – по меркам людей, но мне было дорого мое одиночество. А потом я познакомилась с одним австрийским музыкантом и уехала в Вену. Вернулась я оттуда совсем другой. Совсем... Ее глаза странно блестели. Они были похожи на угли под слоем пепла. - Мне было двадцать шесть, когда я познакомилась с любимым. Он был невероятно важен для меня. Не могу даже говорить, что мои чувства к нему были хотя бы отдаленно похожи на те, что женщина испытывает к любимому мужчине. Нет, он был для меня не просто любовником – он был богом, сверхчеловеком. Порою его гениальность пугала меня, и я даже не могу представить, кем я была бы, не встреть я его. Но, к сожалению, мне было не суждено жить с ним до гробовой доски. Увы. Мы не можем быть уверенными на сто процентов даже в том, что проснемся утром. Как знать, - она снова мне подмигнула, - Может, уже послезавтра тебя похоронят. Или через месяц ты женишься. Или весь этот мир провалится в пропасть – настолько глубокую, что даже лучи солнца не смогут достигнуть ее дна. Шофранка щелкнула зажигалкой и вновь замолчала. Подошел официант. Он был одет в обыкновенный лакейский смокинг, в петлицу которого была вставлена белая гвоздика. На серебряном подносе стояла бутылка рома и два стакана, до половины наполненные льдом. Из одного торчала желтая соломинка. - Нет-нет, милый, унеси один. Юноша не будет пить. – Обернувшись ко мне, она пояснила. - Ты слишком молод, чтобы губить свой организм. А я уже стара... Достаточно стара. Госпожа Шервински залилась тихим трескотливым смехом. Она протянула руку к бутылке, и тонкие пальцы сомкнулись на ее горлышке. Сухо щелкнула скрученная крышечка, черный ром залил лед. Стекло запотело. - Что тебе известно об Австрии, мальчик? О Вене?Я рассказал ей все, что знал. Рассказал про войну с Францией и про Карла Первого, про Австро-Венгрию и Мирный договор. Она слушала мой рассказ жадно, внимательно. Выражение ее лица постоянно менялось, будто узоры в калейдоскопе. Постепенно я сильно увлекся, и, как это бывает у чересчур болтливых особ, был полностью сконцентрирован на рассказе, почти не замечая происходящего вокруг. Лишь добравшись до рассказа о временах Второй мировой, я осознал, что она смотрит на меня с каким-то необычным хищным выражением. Я прервался, спросив, в чем дело. - Все в порядке, просто не каждый день можно встретить настолько образованного и эрудированного молодого человека. – Тон ее был дружелюбен, и я, польщенный похвалой, продолжил говорить. Я описывал Вену. Мне удалось побывать в этом городе во время своей позапрошлой командировки, и я был рад тому, что Шофранка задавала мне все новые и новые вопросы. Ее интерес был настолько искренним и неподдельным, она с таким восторгом восклицала, когда я говорил о ее знакомых местах, что неприятный осадок, вызванный недавним странным поведением, полностью растворился. Я все говорил и говорил, она все подливала и подливала себе рому, ее смех звучал раскатистыми звонкими колокольчиками, и я, неожиданно для самого себя, понял, что медленно влюбляюсь в нее. Мне льстило ее внимание, и она уже не производила впечатления серой и бесцветной, какой виделась мне в самом начале беседы. Нет, Шофранка поразительным образом преобразилась: щеки ее зарумянились, сетка тонких морщин будто бы разгладилась, темные волосы, казавшиеся спутанными, легли мягкой пенистой волной. Их кончики завивались, будто язычки пламени. Она смотрела на меня с мягким спокойствием, ласково, будто святая с иконы. Губы стали нежно-розовыми, а в их уголках я обнаружил не примеченные раньше ямочки. Я никак не мог взять в толк, отчего же мне все-таки она показалась старой? Сейчас я мог бы легко дать ей лет двадцать. Вдруг, она прервала беседу, звякнув стаканом о пустую бутылку. - Милый, у меня кончился ром, - она глядела на меня лукаво, по щекам скользнула тень от пышных ресниц, - Ты не мог бы подозвать официанта?Я гордо выпрямился и зазвонил в крошечный колокольчик, стоявший на углу стола. Официант появился мгновенно, будто он стоял где-то неподалеку, и лишь ждал, когда мы его подзовем. Он держал раскрытый блокнот, в котором что-то сосредоточенно помечал. - Извините, - произнес гарсон, - У нас много работы, я прошу одну лишь минуточку. - Конечно, но лишь минуточку. – Настроение у меня было на высоте. Он скользнул на меня взглядом и охнул. Лицо его исказил ужас. Это неприятно меня удивило. - В чем дело, друг? Вы будто мертвого увидали. - Все в порядке. – Он попытался придать своему голосу оттенок казенного безразличия. – Все в порядке, господин. - Ну хорошо, если так. - Я был сильно раздражен. Его беспричинный страх порядком подпортил мне настроение. – Будьте любезны, принесите еще бутылку рома. Не поднимая на меня глаз, он кивнул, и быстро ушел. Я обернулся к Шофранке. Она улыбалась, и вид ее был так же безмятежен, как и до случая с официантом. Это придало мне сил, и дальнейшая беседа потекла легко и без усилий. Мы болтали, забыв обо всем на свете. Она смеялась над моими шутками, а я украдкой любовался ею. Заиграл вальс, зал осветил мягкий золотистый свет. Я встал и подал руку своей даме. Она кивнула мне, и мы плавно заскользили по залу. Признаться, никогда раньше я не встречал такой восхитительной партнерши. Она будто жила в танце, музыка наполняла ее. Живо, мягко и легко двигались мы средь остальных пар. Я совершенно потерял голову. Золотистый свет наполнял ее глаза теплым мерцанием, она улыбалась своей нежной улыбкой, и я был совершенно счастлив. Внезапно я поймал встревоженный взгляд медиамагната. Он смотрел на меня не отрываясь и не мигая. В тот же миг я почувствовал удушливый острый запах. Меня замутило. Запах становился сильнее, и я отчаянно хватал ртом воздух. - В чем дело? – Шофранка растерянно смотрела на меня. – Тебе плохо?Я через силу улыбнулся:- Все в порядке, не беспокойся. Я просто давно не танцевал. Она взглянула на меня с подозрением, но промолчала. - Я выйду, проветрюсь. Мне нужно умыться. - Нет-нет, останься со мной. – Голос ее стал требователен и сух. – Если ты уйдешь, то не найдешь меня здесь, когда вернешься. Эта просьба обескуражила меня и, хотя я не понимал причины ее смятения, подчинился. Тем более, мне полегчало, а навязчивый тяжелый запах куда-то исчез. Единственное, что меня нервировало – я никак не мог вспомнить, что он мне напомнил. Совершенно точно, что я чувствовал его когда-то раньше, но когда?Я выпил воды и окончательно пришел в себя. Все пришло в норму. Мы вновь говорили, смеялись, и я все не понимал, почему же Шофранка поначалу показалась мне иной, чем сейчас. Ее возраст не давал мне покоя и, в конце концов, я решился задать прямой вопрос. - Сколько мне лет, милый? – Она задорно расхохоталась. – Я же уже тебе сказала, мальчик, что я очень стара: в будущем году я отпраздную свое трехсот шестидесяти пятилетие. Лавандовый дым ее четырнадцатой папироски туманил мой разум, и шутка показалась мне очень смешной. Я засмеялся, а она уставилась на меня, изучая прямым жестким взглядом. Повисла пауза. Мы молча наблюдали за пластичными движениями танцовщиц в гротескных вычурных масках. Они двигались мягко, постепенно, будто плавая в мутных белых облаках искусственного тумана. Сквозь него мерцали огни разноцветных электрофейерверков. Все это – фейерверки, туман, приятно-дисгармоничные движения плясуний, - производило впечатление нереальности происходящего. Я был настолько поглощен сюрреалистичным зрелищем, что не сразу ощутил легкую руку Шофранки на своем плече.

- Ты слышал легенду об Августине?Я откликнулся с горячностью влюбленного подростка. - Слышал. - Ответил я, – Августин - венский музыкант, пьяница и гуляка времен Великой чумы. Однажды он напился до чертиков, очнулся во рву с трупами умерших от болезни горожан и, обалдев от их вида, играл на волынке до тех пор, пока его не вытащили. - Все так, - она мягко улыбнулась мне, - Да не так. На самом деле, Августин заболел чумой, и его сбросили в ров, так же, как и других мертвецов. Шофранка потянула ром, вытащила из стакана соломинку и, покрутив ее в пальцах, бросила обратно:- Он продал душу дьяволу за возможность играть после смерти. Дьявол – хитрый парень, поэтому он согласился, да еще и подарил Августину возможность менять облик. Была одна проблемка, - Шофранка сделала страшные глаза и продолжила низким загробным голосом, - Музыкант медленно разлагался. С тех самых пор этот живой мертвец бродит по свету, выискивая наивных жертв и при помощи музыки забирая у них жизненную силу. Мы дружно рассмеялись. - Странно, - произнес я, - Австрийцы рассказывают эту сказку иначе. - Сказку? – переспросила она, - Это не сказка, а суровая правда жизни. Она так смешно растягивала слова, что я вновь расхохотался. К нашему столу подошел хозяин. Он был все так же тревожен, а его взгляд прошивал меня насквозь. - Как вам нравится вечер? – голос его был глухим, будто он говорил из колодца. - Все превосходно, мастер. – Я улыбнулся и, поднявшись со стула, протянул ему руку. Он пожал ее быстро и твердо, как и все дельцы. - Скажите, Александр, вам приходилось бывать на похожих вечерах?Я понял, что он хочет слышать лесть, только лишь лесть. Поэтому я поспешил заверить его в том, что никогда в жизни я не видел ничего подобного. По его лицу скользнула самодовольная ухмылка, но тревога не исчезла из мутных голубых глаз. Он коротко кивнул и, недоверчиво заглянув мне в лицо, ушел. - Тебя зовут Александр?Я настолько погрузился в свои мысли, что голос подруги заставил меня вздрогнуть. Только сейчас я вспомнил, что так и не представился. - Да. Александр Лорпань – мои имя и фамилия. Шофранка улыбнулась:- Александр, позволите ли вы мне спеть для вас?Я согласился. Теперь я проклинаю себя за это, но тогда я был очарован, и многие тревожные детали ускользали от моих опьяненных глаз. Женщина встала и хлопнула в ладоши. Звук раздался удивительно громко. Музыка стихла. Шофранка заговорила. - Господа, - медленно произнесла она, - Сегодня мне был оказан теплый прием. Я получила истинное удовольствие от всего происходящего здесь, и поэтому я прошу вас позволить мне спеть. Где-то в противоположном конце зала официант уронил поднос. Воздух разрезал громкий звук бьющегося хрусталя. Я отвел взгляд от Шофранки и увидел промелькнувший черный смокинг. Гости зааплодировали. Шофранка прошла на сцену и коснулась микрофона. Я с недоумением смотрел на кольцо на ее указательном пальце. Алый камень тускло поблескивал в оправе. С треском погас свет и в ту же секунду Шофранку высветил холодный свет прожектора. Я не помню ее песни, потому что в то мгновение, когда она начала петь, на меня вновь накатила волна едкого мерзкого запаха. Я пытался бороться с дурнотой, но мне становилось все хуже и хуже. Судорогой мне свело пальцы, а новый шелковый галстук невыносимо впивался в шею. Я задыхался, и, в конце концов, свет померк: я потерял сознание. Последняя моя мысль – долгожданное осознание природы удушающей вони. Это был запах формалина. Когда я очнулся, вокруг меня столпились все, кто был в зале. Хозяйка хлопала меня по щекам, гости были до предела напуганы. - Слава Богу, Александр, вы очнулись! – Она помогла мне подняться. – Мы боялись, что вы умрете. Врачи прибудут с минуты на минуту. - Не надо... врачей. – Я с трудом мог говорить, голова раскалывалась. Я пытался отыскать взглядом Шофранку, но ее нигде не было видно. – Я только умоюсь, и все пройдет. Гости расступились. Я с трудом, опираясь на стену, прошел в уборную. Едва я склонился над раковиной, меня стошнило. Меня раздирали волны сильной боли. Внезапно все прекратилось. Я тяжело вздохнул, прополоскал рот и умылся. Закрыв горячую воду, я подставил руки под струю холодной, и тут мой взгляд скользнул на висящее напротив зеркало. В ту же секунду я дико заорал: из него на меня смотрел дряхлый старик. В ужасе я рассматривал отвратительное лицо, и тут до меня дошло, что он копирует все мои движения. Руки под струей ледяной воды были изъедены морщинами, а человек в зеркале был одет в мою одежду.